Никифор был подлецом, и Мария
знала это с самого начала. Знала с их первой
встречи или даже его первого взгляда.
Предчувствовала, как только может
предчувствовать молодая, но довольно опытная в
таких вот отношениях женщина появление в своей
жизни очередного назойливого угодника. В этом
человеке было отвратительно все: бледные
холодные руки, и веснушчатое лицо с крупными
неподвижными губами, и глаза серо-желтые,
глядящие на нее, будто через засиженное мухами
стекло. Но больше всего были отвратительны его
мысли, липкие до тела, как несвежее белье. Может
именно поэтому или просто, устав уже плакать,
спорить и доказывать что-то, в тот злополучный
день она сказала ему:
- Я на все согласна, Никифор Кириллович. Теперь на
все. Я думала, Петр Алексеевич, царство ему
небесное, - она перекрестилась, небрежно сминая
пальцами платок, - оставил мне хоть какие-то малые
средства... Оказалось, только долги.
- Мария Ивановна, я отдам ваши векселя. Все до
единого. Конечно, для меня это нелегкое решение.
Особо при нынешних ценах на бирже. Но, - Корякин
встал, заламывая руки, остановился между ней и
окном, скрытым наполовину кретоновой шторой, - но
видеть страдания такой красивой женщины для меня
уж слишком невыносимо. Надеюсь, впечатления от
вечера, который проведем мы с вами, заставят
забыть меня об этих потерях.
- Вечер в вашем загородном доме... Для меня это
тоже нелегкое решение. Встретиться вот так вот, в
поздний час с приятным мне, но все еще
малознакомым мужчиной. Никифор Кириллович,
пожалуйста, обещайте, что это будет очень
скромный вечер. Теперь я целиком в ваших руках,
но, - Никольская тоже встала, откидывая ворот
платья. Было слишком жарко. Ее тонкая, изящная шея
дрогнула вздохом, - мой несчастный муж умер всего
месяц назад.
- Царство ему небесное, - произнес Корякин, глядя в
ее голубые, как слезы Эдема глаза. Сердце
кольнуло. - Мы были с ним почти друзья.
- Так обещаете?
- Слово чести, сударыня. И скромно надеюсь, что это
будет не единственный наш вечер, - поспешно
добавил он.
- Никифор Кириллович, то, что вы делаете для меня,
не может не сблизить нас. Вы становитесь
небезразличны мне, - она взяла плетеную сумочку
со стола и протянула ему для поцелуя руку. - Я
хочу, чтобы, это был не последний наш вечер, и все
зависит только от вас.
Она вышла к остановке такси. Молодой
штабс-капитан с рыжими усиками учтиво уступил ей
свою очередь, и Никольская устроилась скоро в
просторном салоне подкатившего "Потемкина".
- На Пруды, - распорядилась Мария Ивановна, бросив
в монетницу серебряный гривенник.
За поворотом исчезло желтое здание гимназии и
колонны Торговой гильдии. Старенький приемник
трещал что-то на Невской волне. Издалека
пробились, зазвенели мелодией позывные
Имперских вестей. Никольская тронула ручку
настройки и сделала громче. Опять говорили о
новом потоке беженцев из Америки, о скандальном
разводе Анастасии и надоевшем всем
"Германском вопросе". В конце раскатистый
голос диктора осветил подробности покупки
Саудовских нефтяных скважин.
- Данилов! За полтора миллиона рублей! - изумленно
повторила она, размяла сигарету и вставила в
мундштук.
- Да, купил вот - деньга, наверняка, не последняя. А
американцы бегуть, драпают рузвельты
голодранские! - шофер щелкнул зажигалкой,
предлагая ей прикурить. - Во Владивостоке их, как
килек собралось. До коих пор мы их прикармливать
будем?
Никольская его уже не слушала. "Значит, Данилов
скупает Саудовские прииски. А у Корякина
двадцать процентов его акций. Подлец! И мои
несчастные векселя для него "нелегкое
решение"! Ну, жаба конопатая, будет у нас еще не
один вечер!" - она глубоко затянулась и
прикрыла глаза. В приемнике мигнула зеленая
лампочка, первые воинственные аккорды
"Аппассионаты" качнули кольца дыма.
Такси должно было подъехать к
южным воротам в 22.30. По настоянию Марии Ивановны
Корякин звонил в автопарк дважды, и дважды
женский голос куртуазно заверял, что машина
будет подана вовремя. Сейчас же еще не было
десяти. Звезды только появились на небе бледными
точками. После жаркого дня, ветерок, дувший с
реки, колыхал занавес и приносил прохладу,
похожую на прикосновение влажного шелка.
Недопитое шампанское стояло на столе, пузырясь в
высоких хрустальных бокалах. По извитой
причудливо бронзе стекала капля воска - свеча
догорала, незаметно, бессмысленно, в голубоватом
свете электрических ламп.
- Может, останетесь? - повторил Корякин,
беспомощная улыбка застыла на его огромных,
будто пластилиновой куклы, губах. - Пожалуйста, я
прошу вас.
- Сожалею, Никифор Кириллович, - она подошла к
роялю, тронула клавиши, извлекая тонкий, какой-то
ледяной звук. - Это исключено… сейчас. К тому же с
утра мне нужно быть у Ойстраха. Может, удастся
уговорить его отсрочить выплату по долгам моего
мужа.
- Мария Ивановна... Мария! - он взял ее руку и
впервые так смело сжал ее, что Никольская
приоткрыла от удивления рот. - Я заплачу за вас
эти долги. Не хочу, чтобы вы были зависимы, тем
более от таких нечестных людей. Завтра же! - решил
Никифор Кириллович, быстро отошел к стене и
включил телевизор. На овальном экране, словно за
иллюминатором подводного корабля, поплыли
размытые зеленоватые силуэты. Карякин схватил
панель вычислителя, прошелся пальцами по
костяным клавишам. - Пятнадцать тысяч рублей, -
сказал он, вглядываясь в столбики цифр. - Деньги,
конечно, большие, но я их выплачу. С превеликим
удовольствием заплачу за вас!
- Боже, вы все это помните?! - Мария Ивановна
разглядывала номера счетов на мерцающем экране.
- Я все помню, что касается вас! Потому... потому,
что я вас люблю.
Они оба молчали с минуту. Никольская отвела
взгляд к раскрытому окну. Ночные бабочки вились
под фонарем. Беспокойно журчала вода в фонтане.
До приезда такси оставалось еще минут двадцать.
Корякин вернулся к столу и залпом допил
шампанское.
- Никифор Кириллович, если бы мы встретились
раньше. Лет на пятнадцать, - Никольская
улыбнулась, какое-то мгновение ее голубые глаза
обещали рай, но, недоговорив, она пожала плечами.
- Мария Ивановна, ваши слова... К черту слова! - он
подбежал к ней, упал на колено и прижался губами к
руке, быстро поднимаясь с поцелуями выше. - М... м...
Мария! Я никуда не отпущу вас! Я... Иначе я сойду с
ума!
- Боже, боже, пожалуйста, не надо так! - она
пыталась отстраниться, вырвалась, наконец, и
отошла к окну. - Жена ваша до сих пор на Водах? - эти
слова прозвучали для него пощечиной.
- В Пятигорске, - Корякин насупился. - Дней десять
еще. Зачем вы о ней, Мария Ивановна? Ведь я
говорил, какие у меня отношения с Верой
Павловной.
- Извините, сорвалось, - она повернулась к роялю,
взяла несколько аккордов, и, жестко ударяя в
клавиши, заиграла вдруг "Интернационал",
вспоминая, как люто ненавидел ее за это покойный
Никольский.
- Сударыня, и вы играете такое?! - Никифор
Кириллович был изумлен.
- Да! Дурное воспитание, сударь, нет-нет, но дает о
себе знать. Может быть, после этого, вы
перестанете видеть во мне ангела, и даже начнете
меня манкировать.
- Напротив - я в восторге! Именно вот такие
шалости, озорство, таящееся, и вдруг вырывающееся
наружу ветром, делает вас не просто красивой
женщиной, а существом небесным!
- Ну, поцелуйте меня, что ли тогда... - она услышала
шум мотора "Потемкина", свет фар покачнулся
и уперся в решетчатые ворота.
"Какая ж мерзость", - думала Никольская,
полулежа на заднем сидении такси, разминая
сигарету, и вспоминая лобзания Никифора
Кирилловича, его полных, пластилиновых словно
губ. - "Мерзость... но почему бы и нет? Ведь мне
уже за сорок".
- Вера Павловна приезжает завтра? -
с улыбкой спросила Никольская.
- Увы, - Корякин посмотрел в направлении ее
взгляда и обнаружил, что нефритовая рамка, в
которой было недавно фото его жены пуста.
- Я ее разглядывала под вечер и как-то неосторожно
забыла... Она там, - Мария Ивановна кивнула в
сторону крайней по коридору двери.
- Там?
- Если это важно, Никифор Кириллович, можете
вернуть ее. На самое видное место. Поставить
внизу вазы с цветами, которые вчера мне дарили, -
говорила она, а Корякин уже спешил к указанной
двери.
Он вошел, включил свет. Рядом с унитазом в
мельхиоровом ведерке для использованных
салфеток лежало смятое фото Веры Павловны с
коричневыми полосами по лицу. Никифор Кириллович
хотел было поднять его, но только покачал головой
и прошептал:
- Господи, прости ее. И меня прости.
Когда он вернулся в зал, Мария Ивановна стояла с
блаженной улыбкой, подняв к своду глаза, словно
Мадонна в молении.
- Зачем же вы так? - начал он. - Лучше бы порвали или
сожги без следа.
- Зачем? - она отошла к роялю, вставила сигарету в
мундштук, закурила. - Вы любите меня, Никифор
Кириллович? Действительно любите?
Он молча кивнул.
- А вы не думали, что на ее месте могла бы быть я?
Что наши встречи могут перестать быть лишь
редкими эпизодами? - Никольская выпустила
струйку дыма, и он поплыл, подхваченный
сквозняком, обволакивая бледное, веснушчатое
лицо Корякина сизыми слоями. - Вы не думали о том,
что между нами будто бы незаметно, но на самом
деле непреодолимо, стоит один человек? Да! Я
говорю о Вере Павловне - человеке, который вам
безразличен или даже неприятен, как вы говорите,
но в действительности, вы ее просто боитесь.
- Это не правда... - Стало вдруг душно от табачного
дыма или каких-то желтых никотиновых мыслей,
Никифор Кириллович расстегнул ворот, хватая
воздух непослушными, как застывший пластилин
губами.
- Что не правда? Что Вера Павловна приезжает уже
завтра? Нам пора сделать выбор. Лично я не
собираюсь превращаться в шлюху, всего лишь очень
дорогую. Так-то, Никифор Кириллович. Я ухожу, - она
затушила окурок, взяла плетеную сумочку со стола.
- Мария Ивановна! Умоляю! - Корякин вцепился в ее
руку и упал на колено. - Умоляю, не уходите! Вы
только скажите, скажите, что я могу сделать! М...
м... Мария Ивановна!.. - он запрокинул голову, ища в
ее глазах тот чистый, ангельских свет голубых
слез. - Я на все согласен! Ради вас!.. Я... я
разведусь с Верой Павловной!
Сняв фотографию в тяжелой
нефритовой рамке, Мария Ивановна поставив ее на
столе, долго смотрела то на Корякина в шляпе и с
тростью, одетого в элегантный костюм
темно-коричневого бостона, то на себя в белом
свадебном платье с огромной охапкой роз.
- Подлец, - прошептала она, беззлобно, но с каким-то
сложным, словно мистическое заклинание чувством.
Никифор Кириллович должен был вернуться с
конторы к половине восьмого. Точно к половине
восьмого - он ни разу не опаздывал к ужину. Она
открыла сумочку и достала пузырек, похожий на
флакон дорогих духов. Этот яд действовал не
скоро, незаметно, но неотвратимо. Мария Ивановна
не помнила его названия, - какое-то замысловатое
персидское слово, - ведь это было так давно. Не
вставая, она повернула ручку приемника,
настраивая на Невскую волну, потом закурила. С
негромкими звуками музыки пришли воспоминания,
поначалу зыбкие, как вечерние тени. Петр
Никольский в неизменном пенсне с кудлатыми
бакенбардами, вечно пьяный ротмистр Ерин,
рифмоплет и истерик Астафьев - все они были
подлецы. Подлецы, которые старались подчинить ее
деньгами, хитростью или грубой силой. Но первый
из них, первый, который так жестоко унизил ее
далекой злосчастной ночью в Петербурге, был,
конечно, тот плюгавый скот - Ульянов. Владимир
Ильич... Как он метался, кричал в свои последние
минуты, когда узнал, что она отомстила ему ядом!
Ну... да и ему царство небесное.
Ее глаза стали мокрыми от слез, чистых и голубых,
будто отражение рая. В дымном воздухе
воинственно звучала соната "Аппассионата".
Здесь вы сможете не только
прочитать рассказы и повести, но и опубликовать
свои... Чтобы вступить в члены нашего клуба
достаточно просто прислать Ваше произведение...