Солнце мое, взгляни на меня:
Моя ладонь превратилась в кулак.
И если есть порох, дай огня.
Вот так.
В. Цой

Служба текла медленно и вязко, ползла неторопливо и лениво, как объевшийся удав, заглотивший и не спеша переваривавший Ивана и сотни тысяч таких же, как он. Поглощенные змеем думали, что через два года все кончится, что система переварит и изрыгнет их, но змеиный яд уже был в них, и отрава пропитала души.
Нет, мир не рухнул и даже не пошатнулся. Лишь душу Ивана расколола черная змеистая трещина, разделившая жизнь на «до» и «после». Он понял, что не останется прежним, и мир, когда-то цветной и радостный, приоткрыл изнанку, будто ножом вспороли арбуз, кажущийся спелым и сочным, но внутри оказалась зеленая зловонная гниль...

— Воронков!
Иван оглянулся. Позади стоял "дед" — маленький, круглолицый, мальчишечьего вида паренек с круглыми навыкате глазами. Звали его Веня. Это он когда-то угощал Ивана конфетами.
— Чего?
— Через плечо! — передразнил дед. — После отбоя зайдешь в ленинскую, понял?
— Понял, — сердце тревожно колыхнулось. В последнее время он чувствовал нараставшее напряжение, словно на гитарной деке кто-то сильнее и сильнее натяги-вал струны. Еще немного — и от легкого удара они лопнут, а гитара превратится в ненужный хлам. Деды смотрели косо, разговаривали зло и грубо. Санька все еще был в лазарете, тянул дни, как только мог, только чтобы не возвращаться во взвод.
После отбоя Басмачный ушел, и в полутемном коридоре повисла тяжелая тишина. Потом задвигались люди, послышались приглушенные голоса. Идти сей-час? Пока Иван раздумывал, к кровати подошел Немченко:
— Вставай!
Иван поднялся, протянул руку к одежде, но сержант перехватил ее:
— Так иди!
В майке и трусах Иван вышел в коридор. Дневального не видно, наверно, уже стоит на стреме в дверях, охраняя негласную ночную жизнь.
В ленинской было темно, но почему-то играл проигрыватель.
— Кони в яблоках, кони серые, как мечта моя, кони смелые, — хрипел старенький динамик. Когда Иван вошел, музыка сделалась тише. Иван встал у стены и заметил сутулую фигуру Тунгуса, маячившую у светлого проема окна.
— Ваня, иди сюда, — раздался голос Леши-Художника.
Глаза постепенно привыкли, Иван увидел, что в комнате только его призыв.
— Зачем нас сюда позвали? — спросил он. Ему не ответили. Тунгус отошел от окна и, сгорбившись, присел на стол. Дверь открылась, в «ленинскую» зашли деды. Их было немного, всего пятеро. Последний плотно прикрыл дверь.
— Что, духи, совсем ох...ли? — в темноте не было видно, кто говорит, но по голосу Иван догадался. Стоявший ближе всех Тунгус загнулся от удара в живот, а Художник отлетел на пол. Две тени подступили к Ивану, он поднял руки, защищая лицо.
— Руки! — рявкнул кто-то. — Руки по швам! Смирно!
— Руки опустил, солдат! — гаркнул еще один. Почти все они собрались возле Ива-на. Он медленно опустил руки, понимая, что сопротивляться бесполезно. И получил точный удар в солнечное сплетение. Воздух кончился и, задыхаясь, Иван по-валился на колени. Кто-то от души врезал по ребрам ногой.
— Эй, ногами не бить! — прикрикнул кто-то, вроде бы Немченко. — Следы останутся.
Добродушно улыбаясь, вожди ленинизма покровительски взирали со стен, наблюдая, как дюжие молодцы избивали три скрючившихся на полу тела.
Ивана вздернули на ноги, и удары посыпались один за одним: в живот, грудь, по почкам... Он снова упал, краем глаза разглядев, как дед раз за разом припечатывал Художника к стене. Тунгус мотался как огромный гуттаперчевый столб, но не падал. «Повезло Саньку, — подумал Иван. — Пропустил самое интересное...»
Потом духов свалили на пол. Лежа, Иван видел перед собой лишь несколько пар черных сапог, и узкую полоску света, пробивавшуюся под дверью из коридора. Туда бы, на свет...
— Слушать сюда! — произнес кто-то. — Если еще кто-то будет тормозить, или глазами зыркать... Будем каждую ночь учить! Всех! Все ясно? А тебе, Ворона? — дед наступил лежащему Ивану на руку. Иван застонал, пытаясь вытащить руку. Сапог больно давил на кисть.
— Понял, сука? Попал в ПВО — гордись, не попал — радуйся!
— Ладно, пошли, — сказал кто-то из дедов. — Он все понял. А не понял, будем п...ть, пока не поймет.
Дед убрал ногу, и Иван схватился за раздавленную кисть. Деды ушли.
— Пошли, умоемся, — сказал, поднимаясь с пола, Художник. - Урок окончен.
Словно в тумане, Иван поднялся на ноги и пошел за приятелем в туалет.
— За что нас били? — смывая кровь, спросил Иван. Леша повернул мокрое при-пухшее лицо:
— Для профилактики.
— Как так? — не понял Иван.
— Вот так. Даже если ты не тормозишь, все шаришь, как положено — все равно они будут нас бить.
— Зачем?
— Я же говорю: для профилактики. Чтобы не расслаблялся.
— Дерьмо! Все они — суки и дерьмо! — Иван посмотрел в зеркало. Да, он изменился. То же лицо, но что-то изменилось. Дело не в том, что похудел, и скулы приобрели более жесткий и мужественный вид. Глаза стали другими. Странно, раньше были карие глаза, а теперь темно-коричневые. И взгляд стал пронзительный и дерзкий. Не нравится он им... Пусть катятся к черту — другого лица у меня нет!

— Сколько до приказа осталось, Ворона? — перед Иваном стоял Немченко. В руке он держал тарелку с овсяной кашей.
— Тридцать шесть, — Ивану не нравилось прозвище, но он ничего не мог поде-лать. По крайней мере, ближайшие месяцы.
— Молодец, шаришь, — похвалил дед и, выудив из тарелки желтый цилиндрик масла, плюхнул его в тарелку Ивана. Это был обычай: когда приходили духи, деды имели право отбирать у них масло, но когда начинались сто дней до приказа, дембеля сами должны отдавать масло духам. Этот дешевый, извращенный символизм Иван никак понять не мог.
Он посмотрел на сидевшего напротив Художника. В лешиной тарелке лежало четыре куска масла. Интересно, сможет он это съесть? Леха, хоть и худой, аппетит имеет отличный и всегда съедает все полностью. Сегодня друг был не в на-строении и вяло размазывал кашу по алюминиевой тарелке.
— Что случилось, Леша?
Художник поднял голову от тарелки. У него были вечно задумчивые и водянистые, как у рыбы, глаза.
— Не везет мне, Ваня.
— Что произошло-то? Мелецкий достает? — Иван знал, что дембель недолюбливает Леху, стараясь унизить при первом удобном случае. Мелецкий был порядочной сукой, ненавидевшей всех, кто умнее - и армия была раем для таких подонков. Здесь чествовали силу и умение держать язык за зубами, прочие качества никого не интересовали.
— Да черт с ним, с Мелецким, — отмахнулся Художник. — Меня девушка бросила.
— То есть, как? — глупо спросил Иван.
— Вот так. Написала, что... В общем, все. Кранты.
— Да ладно, — попытался успокоить приятеля Иван. Он впервые услышал, что у Леши была девушка, и весьма удивился. Почему-то он не мог представить себе Лешу с девушкой. Он сам, как девушка. Тихий, мягкий, с тонкими девичьими руками и пушистыми ресницами. Интересно, какая его девчонка? Но теперь уж лучше не спрашивать. — Не ты первый, не ты последний. Знаешь, сколько...
— Знаю, — сказал Леша. — Только мне от этого не легче. Как все задолбало!
— Держись, Леха! Нам недолго осталось. До приказа дотянуть. А там уже легче будет.
— Ты как они заговорил. А потом, как они, молодых п...ть будешь?
Иван промолчал. Он давно уже думал над этим. В этом монастыре свои правила, жить по-другому не дозволялось никому. Но ему не хотелось уподобляться стаду, не хотелось становиться таким же, как все, быдлом. Здесь он понял, что добро побеждает лишь в фильмах. В книгах писали, что сильные великодушны. Какое заблуждение! Нет. Есть закон джунглей: сильный должен доказывать свою силу. Как? Унижая слабых. Это самый простой и понятный каждому муравью путь. А скоро и он станет на этот путь.
Иван понимал друга, но обижался, что Художник не верил ему. Леша — хороший друг, все понимает, с ним интересно говорить о чем угодно, но иногда кажется, что тот держится на расстоянии, чего-то недоговаривает, в то время как Иван ничего не скрывал. Это было неприятно, но Иван не выражал недовольства, оставляя все, как есть.
Леша встал с недоеденной кашей, но рядом оказался Мелецкий:
— Художник! Сколько до приказа?
— Тридцать шесть, — устало произнес Леха. Мелецкий плюхнул ему масло, рядом прошел еще один дед и бросил желтый цилиндрик на тарелку Художника. Леша перешагнул через скамейку и направился сдавать посуду. Аппетита сегодня не было. Но Мелецкий был начеку:
— Ты куда?
— Тарелку положить, — сказал Художник, пытаясь пройти, но дед не пустил.
— Вот съешь масло — и иди, — ухмыляясь, проговорил он. Съесть шесть масляных цилиндров по пятьдесят грамм каждый Иван бы не смог. У него в тарелке лежало четыре, и он не собирался их есть. Надо дождаться, пока дембеля уйдут, и отнести тарелку на мойку. Но Леша не дождался, и это было ошибкой.
— Не хочу я есть! — сказал Леша.
— Чего? — приподнял брови дед. — Садись и ешь! Чтоб все схавал, понял! А я по-смотрю.
— Не буду!
Это был бунт. Иван хорошо представлял последствия, но что он мог сделать? Умолять Мелецкого не трогать Лешу или просить Художника съесть все масло? Ни того ни другого он делать не станет.
— Жри, я сказал! — Мелецкий гневно смотрел на духа, осмелившегося перечить деду.
— Не буду я есть! — твердо повторил Леша. Он поднял тарелку и, перевернув, припечатал масло и недоеденную кашу к столу. Здорово он разошелся, подумал Иван.
— Ну, п...ц тебе! — пообещал дед и вышел из столовой. Иван быстро отнес тарел-ку и побежал за Лешей, который уже становился в строй.
— Взвод! Шагом марш, — отдал приказ Немченко, и они пошли к казарме.
Ночью их разбудили и построили. Всех четверых. На этот раз «учили» не в ленинской комнате, а прямо в коридоре.
— Стоять смирно! — сказал Немченко. Почти все деды собрались вокруг четырех духов, замерших вдоль стены. «Полное дерьмо,» — подумал Иван. На ум пришла реплика Арамиса из любимых «Трех мушкетеров»: «Интересно, нас здесь пристрелят, или отведут за бруствер?» Раньше эта фраза вызывала улыбку. Теперь было не до смеха. «Быстрей бы все закончилось», — подумал он, стараясь не дрожать. Стоять босиком на бетонном полу было холодно.
— Ты что, солдат, нюх потерял? — Мелецкий подошел к Леше, смеривая того уни-чижительным взглядом. Леша был бледен и молчал. Возможно, теперь он жалел, что сорвался, но было поздно.
— Да он ох...л, в натуре! — сказал кто-то. — Учить надо!
— Что, кому-то тут плохо служится, солдаты? — сержант Немченко прошелся вдоль ряда духов. — Что тебе не нравится, сынок? — он остановился напротив Леши, оттерев в сторону Мелецкого. — Говори, что не нравится?
Леша молчал. Иван повернул голову, чтобы посмотреть на товарища, и по-лучил кулаком по «фанере»:
— Смирно стоять, сказали!
Ивану вспомнились вороны. Эх, если бы они могли... как тогда, на Лиговке! Он бы с удовольствием поглядел, как ворон вырвет глаз у этой ухмыляющейся сволочи! Но они не прилетят. Здесь жизнь на гражданке казалась далеким краси-вым сном, а до дома тысячи километров. Здесь надо самому решать свои пробле-мы.
— Все нравится? — продолжал Немченко. — А хули тогда выеб...ся?
Послышался гулкий удар. Иван не видел, но услышал, как Художник пова-лился на пол. Ударом Ивана опрокинуло навзничь и, повернув голову, он увидел безумный, затравленный взгляд Лехи. Его остервенело пинали несколько дембелей. Леха глухо стонал, сжимаясь в комок.
— Ты у меня не только масло, ты говно жрать будешь! - отоваривая духа, приговаривал Мелецкий.
— Мелецкий, иди сюда! — выкрикнул Иван. Действо приостановилось. Дембель подошел к Ивану, тот поднялся на ноги и произнес:
— Ты сука, Мелецкий! — и без замаха, изо всех сил ударил лбом в лицо. Мелецкий, застонав, скрючился и отошел, прижав руки к хлещущей из носа крови. Немченко, подскочив к Ивану, точным ударом под дых свалил непокорного духа наземь.
— Ну, сучара, сдохнешь теперь! — замесившие Алексея деды переключились на Ивана. Что делали с Тунгусом и Саней, он уже не видел. Удары сыпались со всех сторон, он сжимался, закрывая голову и пах, и бессильная злоба жгла сердце. Будь у него пистолет или нож, он пустил бы их в ход, не задумываясь. И пусть потом его судят.
Экзекуция закончилась внезапно.
— Атас, дежурный идет! — крикнул дневальный. Ивана и остальных подняли с пола и швырнули в кровати.
— Лежать тихо! — предупредил Немченко. — Всем спать!
Деды разбежались по местам и накрылись одеялами. В казарму вошел дежурный.
— Товарищ капитан, во время дежурства происшествий не было, младший сержант Петраков, — отрапортовал дежурный по казарме.
— Вольно, — произнес офицер. — Значит, все в порядке?
— Так точно.
— Ну, хорошо, — каблуки застучали по ступеням, и звук их затих вдалеке.
Иван лежал в постели, чувствуя, как болит все тело, и думал. Зачем он здесь? Защищать Родину? Как ее защищать, если себя защитить не могу? Он долго не спал, а утром узнал, что Художник повесился.

Вряд ли раздавленную. Дед ее сапогом прижал, но не раздавил же.


Деды у нас тоже масло духам отдавали, но никогда не отбирали. Еда - это было табу, отбирать ее у духа - позорно.


Сынок - так обычно американцы обращаются, учитывая, что сержант не намного старше.


А Саня не в лазарете ли? До этого говорилось, что он в лазарете. Или я что-то упустил?


Крутой поворот.

Нравится. Жду продолжение.

Оглянись! Это драка без права на отдых.
Лишний день — днем больше, днем меньше.
Ночь. Окурок с оплавленным фильтром,
Брошенный тем, кто хочет умереть молодым.
В. Цой

— Как ты, Леха? — Иван присел напротив лежащего в кровати Художника. Шея его была замотана бинтами. Леша слабо улыбнулся:
— Нормалек, Ваня, как у тебя? — говорил он медленно, и Иван представлял, как у него, должно быть, болит шея и горло.
— Да ничего, — Иван смотрел на друга и не верил, что два дня назад тот пытался умереть. Лешу спасло то, что один из дедов случайно зашел в туалет и заметил висящего на трубе духа. Иван подумал, что никогда не смог сделать что-либо подобное, у него не хватило бы смелости. Он смотрел на друга, как на героя, осмелившегося бросить вызов смерти, и выигравшему бой.
— Мелецкого видел?
— Видел, — еще шире улыбнулся Леша. — Хорошо ты его приложил! Поедет домой с распухшим рубильником.
Иван повеселел. Он был рад, что Леша шутит. Значит, все будет хорошо.
— Деды не достают?
— Да нет. После того, как ты... В общем, все в порядке. Да скоро уже и приказ.
— Ты молодец, Ванька, — проговорил Леша. Он смотрел на товарища снизу вверх. — Жаль, что я так не смог. Я просто трус.
— Ты не трус. Я бы тоже не смог сделать то, что сделал ты, — сказал Иван. Художник покачал головой, и тут же замер, сморщившись от боли:
— Фигня все. Я не вешался. Только никому не говори!
— Как не вешался? — не понял Иван.
— Я увидел, что в туалет идут. И тогда повесился, — сказал Леша. — Понимаешь? Чтобы меня спасти успели. И чтобы отстали...
Иван молчал. Да и что тут скажешь? Под сердцем давно уже что-то оборвалось и болталось внутри, задевая оголенными нервами душу.
— А если бы не зашли? — помолчав, спросил он.
— Не знаю, — Художник отвел взгляд к стене.
— Ладно, выздоравливай, Леха, — Иван поднялся с кровати и пошел к выходу. На душе стало муторно, он подумал, что быть довольными жизнью в этом гнусном мирке могут только последние подонки, а значит, правильней всего умереть. Только почему должен умереть он, а не они?

Наступал Новый год. В части царило приподнятое настроение: деды уходили на дембель, «черпаки» готовились занять место, «духи» же ждали молодой призыв, который станет «летать» вместо них.
Иван не чувствовал праздника. Праздник — это когда ты дома, в кругу лучших друзей, когда у тебя все в порядке, когда на душе спокойно и радостно. Здесь не так. И тут нет друзей. Есть твой призыв, с которым ты должен дружить, чтобы выжить...
Санек получил, наконец, машину, на которой будет возить начальство, и целыми днями пропадал в гараже. Понятно: не хочет появляться в казарме, чтобы не попасть под руку разболтавшимся дембелям. Им скоро домой, и потому позволительно все.
Выйдя из санчасти, Художник днями и ночами просиживал за дембельскими альбомами, что-то рисуя и клея. Поэтому дембеля не трогали Лешу и не позволяли трогать его дедам, так что «летать» приходилось Ивану да Тунгусу, и даже черпакам. Дембеля считались священными особами. В казарме они обладали неограниченной властью, и даже Басмачный относился к ним снисходительно, не гонял, заставляя, как всех, бежать пять кругов по стадиону или изо всех сил задирать ноги на плацу. Иван завидовал дембелям. Не гонору и положению, а тому, что скоро они увидят дом и родных, станут свободными!
На тридцать первое декабря в часть привезли какие-то фильмы, и Иван отправился в клуб. Это были старые французские комедии, смотреть которые на гражданке после «Коммандо» и «Чужих» Иван не стал бы, даже если бы ему заплатили, но сейчас смотрел их с удовольствием. Смотрел потому, что эти несколько часов выпадали из реальности, и он оказывался где-то во Франции семидесятых. Иван не следил за сюжетом, он смотрел на этих свободных людей и мечтал оказаться на их месте... Когда сеанс закончился, Иван остался на следующий и смотрел, пока клуб не закрылся. Вокруг шутили и смеялись, жевали дешевые конфеты, выданные по случаю праздника в столовой, но Иван не ощущал праздника и не хотел обманываться.
— С Новым Годом, братан! — кто-то хлопнул по плечу, но Иван даже не обернулся. «Дерьмо должно называться дерьмом, — думал он, шагая по заснеженным аллеям к казарме, — какого черта я должен веселиться, когда мне не смешно? Большинство только изображает веселье, на самом деле в их душах так же дерьмово, как и в моей. Просто я не хочу лицемерить. Я устал».
Где-то грохнули петарды. Иван посмотрел вверх: в черном небе догорали последние огоньки, один держался особенно долго, зеленой искрой прочертив дугу, но исчез, не долетев до земли.
Вскоре пришло пополнение, и в роте появилось сразу пятеро молодых. Одним из вечеров деды собрали Ивана и его призыв в ленинской, но лишь затем, чтобы сообщить:
— Теперь вы — черпаки, и будете учить молодых. Если возникнут проблемы, мы поможем, но если будете плохо учить, получите п...лей вместе с ними, понятно?
Теперь уже они должны учить молодых извращенной системе, где разница в полгода делает из человека бессловесного раба. Иван посмотрел на товарищей и нашел лишь один понимающий взгляд. Леша, как и он, не хотел участвовать в беспределе, Санек смотрел равнодушно, лишь раскосые глаза Тунгуса светились радостью.
Противопоставить себя системе было невероятно тяжело. Иван слышал о таких случаях, но все они заканчивались либо дисбатом, либо увечьями. И вот Иван, как и остальной призыв, заламывал «петуха», не застегивал крючки на воротнике, ослабленный ремень болтался пониже пупа. Эти мелочи, едва заметные постороннему взгляду, могли многое сказать посвященному в скрытую армейскую иерархию. Отныне их не поднимали ночами, заставляя что-то делать, не избивали, но на душе было гадко. Потому что Иван знал, какой ценой дается отдых и свобода. Просто теперь их место заняли другие, и дьявольский конвейер работал, как и прежде.
Единственной отдушиной были письма из дома, от матери и сестры, да от друзей, сумевших закосить и поступить в институты. Они восторженно писали, что наступают новые времена, что многое теперь можно, что страна меняется... Иван читал и удивлялся: что меняется? Вести с гражданки казались сказкой, ведь он находился на другой планете. Планете зла и лжи, где хаос и беспредел назывался порядком, унижения и издевательства — воспитанием, а бесправные существа, обитавшие на ней, гордо именовались защитниками родины.
В середине февраля пришло письмо от мамы, где она писала о смерти бабушки и прислала фотографии с похорон. Иван глядел на них мокрыми глазами, понимая, что больше никогда не поедет к ней в деревню, не увидит ее, не поест удивительно вкусных вареников с ягодами. Все осталось в прошлом: и старинная колыбельная, слова которой он запомнил на всю жизнь, и шкодливый свин, укусивший бабушку за руку, и детские проделки, наказывавшиеся длинной хворостиной, и... даже Воронова Гать. Бабушка была единственной ниточкой, ведущей в детство, но время оборвало ее тихо и безжалостно.

Художника отправили в командировку рисовать какие-то плакаты в соседней части, Санек почти не появлялся, разъезжая с офицерами из штаба бригады, и Иван еще более чувствовал себя одиноким. Выручали книги. Познакомившись с секретчиком из штаба, часто ходящим в увольнительные, Иван через него купил несколько хороших книг и вечерами взахлеб читал, отвлекаясь от казарменного быта. Особенно Ивану понравился Кен Кизи. «Полет над гнездом кукушки» вызвал массу эмоций и просто потряс. «Какая книга! — думал Иван, глядя в окно на запорошенный снегом плац. — Как она правдива! Ведь все так! Все так и есть!»
В проход между рядами кроватей влетел ошалелый «дух». За ним возникла сутулая фигура Тунгуса. Прижав молодого к стене, Тунгус методично молотил кулаками по бокам солдата. Тот пробовал закрываться, но потом рухнул на пол от боли.
— Тунгус! Ты чего делаешь? — Иван привстал с кровати, откладывая книгу.
— Учу! — буркнул Тунгус, поворачиваясь к Ивану. Лежащий на полу «дух» затравленным взглядом смотрел на них.
— Ты чего, обалдел, что ли? Забыл, что тебя так же пинали?
— Это ты забыл! — скуластое лицо Тунгуса перекосилось. — Сидишь, книжки читаешь! Я что, один должен молодых воспитывать?! А?
— Тунгус, ты понимаешь или нет? — крикнул Иван. — Ты же в животное превратился, будь ты человеком!
— Иди на х..., чмо! — внятно произнес Тунгус. Иван оторопел:
— Что ты сказал?
— Иди на х...! — повторил Тунгус. — Ты, чмо!
Иван понял, что он имел в виду.
— Сам ты чмо! — сказал он, глядя в черные первобытные глаза. — Из-за таких, как ты, мы все в дерьме! Чурка е...аная!
Тунгус ударил. Иван не успел увернуться и повалился на пол рядом с «духом».
— Сука! Будешь летать, как они! — пообещал Тунгус. Иван вскочил, сжимая кулаки:
— Я тебя убью!
Они сцепились, повалившись на кровать, и покатились на пол, сминая и разбрасывая одеяла. Иван молотил Тунгуса изо всех сил, вымещая все, что наболело, тот не оставался в долгу. Наконец, их растащили. Немченко и еще один старослужащий удивленно глядели сверху:
— Вы чего, парни? Чего не поделили?
Иван поднялся на ноги, ходившие ходуном от избытка адреналина. Правый глаз медленно заплывал, зато у Тунгуса шла носом кровь.
— Рядовой! — встряхнул его Немченко. — В чем дело?
Иван молчал.
— Он духов воспитать не хочет! — проговорил Тунгус. Его рябое, грубое, неподвижное лицо действительно напоминало чурку, выструганную не слишком хорошим мастером. Оно хорошо отражало суть Тунгуса.
— Что? — спросил Немченко. — Как не хочет? Ты что, Ворона, — он повернулся к Ивану, — он правду говорит?
Иван облизал пересохшие губы. Вот он, момент истины. «Сесть на электрический стул или трон», как пел Цой. Нельзя вечно быть в стороне, рано или поздно приходится делать выбор.
— Да, — ответил он.
Немченко приблизился. Сержант остановил взгляд на Иване, его губы сжались в одну твердую бескровную складку:
— Не будешь учить молодых, будешь сам как они, понял! Летать будешь до дембеля!
Тунгус погано улыбался.
— Не ты эти правила придумал, и не тебе их ломать, Ворона! Ты что, зря летал целый год? Зря п...лей получал? Хочешь, чтобы молодые тебя гоняли? Я это устрою, понял?
— Пошли вы все, уроды! — зло сказал Иван. Немченко ударил под ложечку, и Иван согнулся, глотая воздух.
— Сдохнешь здесь, чмо, понял? — сказал Немченко, приподняв голову Ивана за волосы.
— Понял? — Иван сжал зубы и не отвечал. Сержант отпустил его и ушел с остальными. Иван разогнулся и подошел к окну. Пальцы впились в запотевшее стекло и сползли, оставляя кривые полосы. Что теперь будет?

Как и чувствовал Иван, новый год не принес радости. Наступила весна. На одном из построений объявили, что несколько человек из роты поедут служить в отдаленные дивизионы, и назвали фамилии. Фамилия Ивана значилась первой.
Он ехал на новое место службы в новеньком «уазике» в сопровождении майора Ордина — своего нового командира. Машина промчалась по ташкентским улицам и выехала за город. Серые сейсмоустойчивые девятиэтажки, построенные после знаменитого землетрясения, расступились, и Иван увидел плавающую в дымке цепочку островерхих гор. Казалось, до них рукой подать, но машина ехала — а горы не приближались. Дорога петляла меж колхозных полей, расчерченных на аккуратные квадраты водяными границами арыков, забиралась на холмы, откуда Иван видел глинобитные дома узбеков, окруженные такими же желто-белыми заборами из старой потрескавшейся глины. И даже в закрытой брезентовым тентом машине чувствовалось жаркое апрельское солнце. Даже в Ленинграде весной оно светит так, что невозможно смотреть на небо, а здесь был просто праздник солнца. Его лучи проникали и играли в стеклах домов и воде придорожных канав. Оно блестело на мотыгах крестьян, ковырявших сухую пыльную землю, и беззаботным зайчиком прыгало по холмам, отражаясь от стекол автомобиля.
Снег давно сошел, и трава перла в полный рост. Иван, привыкший к ленинградской холодной и слякотной весне, с радостным удивлением смотрел на разросшуюся зелень и усыпанные белым цветом абрикосовые деревья.
— Приехали, — сказал майор. Иван прильнул к окну, но увидел лишь огромный голый холм, неровный и изрытый, и до вершины окруженный тысячью столбов с натянутой между ними проволокой. А где же казарма? Машина запетляла по еле заметной дороге и остановилась у ворот. Ворота были странными: зеленая сварная рама по периметру, а центр перемотан колючей проволокой вперемешку с выцветшей маскировочной сеткой. Водитель просигналил, и Иван увидел вынырнувшую из-за бугра фигурку солдата с автоматом за спиной.
— Говорят, ты из Ленинграда? — спросил майор.
— Да, — ответил Иван и спохватился, забыв, что надо отвечать «так точно». Но Ордин не поправил его.
— Я ведь тоже из Ленинграда, — сказал майор, улыбаясь в усы. Лицо его было щекастым и круглым, кончики усов смешно висели вниз, как у популярных когда-то «Песняров». «Вот здорово, командир из Ленинграда, — подумал Иван. — Как повезло!»
— Ну, не подведи, ленинградец! — сказал Ордин. Подбежавший к воротам солдат распахнул створки и отскочил, придерживая одну. Уазик пропылил мимо, направляясь к высокому бугру, а Иван заметил высокий бруствер, накрытый маскировочной сеткой, и торчавшие из-за него остроносые сигары ракет. Через минуту машина остановилась. Иван открыл дверь и вышел, с изумлением разглядев, что в бугре имеется окно и дверь.
— Это казарма, — сказал Ордин. — Позови дневального! — приказал он водителю.
Солдат с залихватски заломленной набекрень панамой открыл дверь и исчез внутри. Ожидая, Иван вертел головой, оглядывая место, где предстояло отслужить оставшийся год. Асфальтового плаца не было, перед казармой располагалась утоптанная земляная площадка, на которой, видимо, и происходили построения. Справа, у самой колючки, обнаружилась курилка с железными скамейками и навесом от солнца, рядом — наклонный стенд для зарядки и разрядки оружия. Слева вдоль дороги стоял ряд мощных «Уралов», накрытых маскировочной сеткой. Взгляд Ивана отметил несколько врытых в землю вагончиков, совершенно незаметных издали. «Зачем такая маскировка, — подумал Иван, — если вокруг дивизиона сто рядов колючей проволоки? Тут любой дурак догадается...» Тогда он не знал, что это не заграждения, а колхозные виноградники.
Из дверей вынырнул солдат.
— Дневальный по казарме младший сержант Магомедов! — отрапортовал невысокий смуглый азербайджанец. За год службы Иван безошибочно научился различать лица всех народностей, населявших страну Советов. Фамилия лишь подтвердила догадку.
— Товарищ майор, за время дежурства происшествий не произошло!
«Как знакомо, — подумал Иван. — И вряд ли это так».
— Наш новый водитель-оператор, — сказал командир, посмотрев на Ивана. — Рядовой Воронков. Проводи в казарму, найди ему место и... где старшина?
— Был где-то здесь! — ответил Магомедов.
— Он всегда где-то здесь. Найди мне его. Я у себя. Слава, помой машину.
— Будет сделано, — ответил появившийся из казармы водитель. Вроде русский. С усами, что говорило об особом благоволении командира: по уставу солдату носить усы не полагалось. А может, дембель?
— Магомедов! — окликнул Ордин.
— Я!
— Кто сегодня дежурный?
— Прапорщик Шевцов.
— Его тоже ко мне!
— Есть!
Иван вошел в казарму. Это был большой железобетонный бункер, наполовину врытый в землю, и, войдя внутрь, Иван почувствовал приятную прохладу. Справа в выкрашенной коричневым цветом стене было несколько дверей, между которыми висели обязательные стенгазеты и графики дежурств, слева, в конце короткого коридора — только одна. Туда и вошел Иван вслед за Магомедовым. Единственное окно все же давало немало света, и в казарме царил мягкий, приятный глазу полусумрак. Вдоль стен стояли двухъярусные кровати с рядом табуреток вдоль прохода, у самого окна находился стол, а в углу на тумбе — большой телевизор.
— Сколько служил? — спросил младший сержант.
«Главный вопрос в Советской Армии», — подумал Иван.
— Год.
— Мой призыв, — осклабился азербайджанец. — Здесь будешь спать, — он указал Ивану на одну из верхних кроватей. — Старшина даст белье. Откуда сам?
— Из Ленинграда, — ответил Иван. Дневальный удивленно посмотрел на него круглыми навыкате глазами:
— Да-а? Я думал, с юга. Отдыхай пока.

Оч. хорошо!

Спасибо, солнценосный. Рад, что зашли, а то, кроме Трэшкина, и поговорить не с кем...

Да я все еще читаю, но уже начинает надоедать армия. Хочется, наконец, фантастики

Мне понравилась достоверность и ненавязчивая психологичность, когда показываются не только действия героя, экшен, но и мотивация поступков. Они - мотивы, может быть несколько наивны, но и рассказ идет о людях молодых, склонных к чувствам простым и ярким. Вероятно у автора есть некий план произведения и он ему следует. Сопереживание, которое автор настойчиво хочет вызвать у читателя, говорит о том, что гг предстоят сложные ситуации и непростые испытания; т.е. степень доверия к персонажу, его позитивный образ, автору необходимы.

Логика странная. Обычно самоубицство расценивается как акт трусости (есть, конечно, исключения), слабости. У человека больше не хватает смелости, противостоять трудностям.


Странная фраза - под сердцем что-то образовалось и болталось... Некрасиво.


Лучше уточнить, что ИХ место, то есть, дедов.

Прочитал. Жду продолжение. Не очень мне нравится, что Иван такой правильный, всем заступник.

Ага, вот и здоровая критика. Я согласен с вами, потому что подобное мне уже говорили. Правда, обычно - женщины, мужикам, напротив, нравится.

Я бы сказал иначе: спорная. Мне, например, это кажется вполне логичным. Но у Монка свои тараканы в голове.

А мне нравится. И не образовалось - а оборвалось! А вы знаете, что сердце крепится к перикарду мышцами? Вот представьте, что они оборвались... Как-то так...

Это мы обсудим... потом. На этом строится слишком многое...

Это понятно- у нас ностальгии по данному вопросу (славбог) нет

Что будут стоить тысячи слов,
Когда важна будет крепость руки?
И вот ты стоишь на берегу
И думаешь: плыть или не плыть?
В. Цой.

Дивизион оказался еще меньше, чем думал Иван. Здесь служили два десятка солдат, да несколько офицеров и прапорщиков. Служба текла неторопливо и размеренно, каждый занимался своим делом. Ивана определили в связисты, в подчинении начальника штаба капитана Колпакова. Впрочем, на самой службе это мало отражалось.
Солдат в дивизионе было мало, поэтому каждому через день приходилось заступать в наряд либо по кухне, либо дневальным. Деды и дембеля, как проверенные солдаты, заступали в патруль: там не надо ничего делать, только ходить с автоматом двенадцать часов в сутки, два через два часа. Потом следовал выходной день, а там снова «на ремень».
В дивизионе Ивана приняли настороженно, и он приуныл, узнав, что среди двух десятков солдат и сержантов — тринадцать национальностей. И ни одного русского. Призыв Ивана составляла четверка азербайджанцев. Смуглые крикливые парни с золотыми зубами восторженно хлопали Ивана по плечу, обещая вечную дружбу, спустя некоторое время утихли и отстранились. Между собой они говори-ли на азербайджанском, и даже имей Иван желание, он никогда бы не стал для них своим. И он не слишком огорчился одиночеству, напротив, радовался, что его оставили в покое, и каждый вечер, перед сном, со смесью тоски и наслаждения зачеркивал очередной день в потрепанном карманном календарике.
Помимо нарядов, обязанностью Ивана стало восстановление полевой связи между дивизионом и штабом. Телефонный провод крепился к столбам и выходил за пределы части, а там часто случались обрывы. То местные «бабаи» стащат ку-сок провода, то колхозный трактор порвет. Капитан Колпаков показал Ивану маршрут и места, откуда провод прозванивался на обрыв, выдал «кошки» для лазанья по столбам и старый полевой телефон с ручкой, которую следовало вращать пе-ред звонком. С тех пор Иван частенько отправлялся за колючку чинить оборванную связь. И если бы не форма, тяжелые армейские ботинки, да увесистая сумка с телефоном за плечом, Иван чувствовал бы себя свободным человеком, отправившимся погулять за город. Мимо проезжали машины, черноокие девчонки глазели из-за заборов, дачники приглашали попить чайку. В ларьке у дороги Иван покупал свежую, только из печи, с хрустящей корочкой румяную лепешку и шел вдоль линии, и ни сорокаградусная жара, ни дорожная пыль, оседавшая на лепешке, не могли отнять наслаждение двумя часами свободы. Впоследствии Иван понял, по-чему на связистом поставили именно его. Здесь, как и везде, считали что, раз ленинградец, то человек грамотный и ответственный, он не убежит, не загуляет у родственников и знакомых, которых у местных солдат-узбеков в округе было множество.
Иван послал домой письмо с новым адресом и удивился, неожиданно получив ответ от Кира. Кирилл и раньше пару раз писал ему в учебку, потом — как отрезало, и теперь Иван жадно вчитывался в корявые строчки. Как и в старые добрые времена, Кир не утруждал себя грамматикой и пунктуацией. Он писал, что со второго захода поступил в институт, но про учебу ни слова, все о каких-то новых возможностях, «крутых делах» и друзьях-авторитетах. Многое из того, о чем писал Кир, Иван не понял, а, дочитав до конца, и вовсе расстроился. Ведь мы вместе начинали, думал Иван, вместе учились, гуляли. Но вот я здесь, а он там. Но даже не это огорчало, а то, что Кир писал не для того, чтобы поддержать друга, а хотел похвастаться, как он устроился в жизни. Ладно, что же, ему не понять...

Как везде, в дивизионе была кастовая система. Верхушку составляли дембеля-татары, среди которых выделялся Нагаев — высокий, сухопарый, с жестким и хитроватым лицом. Пообщавшись с ним, Иван подумал: приклей ему длинные монгольские усы и бороду — получится Чингиз-хан, жестокий, хитрый и своевольный. За дембелями следовали деды: тоже татары и два бурята. Оба жителя Сибири бы-ли маленького росточка, точь-в-точь два смуглых гнома, которых заставили сбрить бороды. Фамилии у них тоже были удивительные, Иван постоянно их путал и не мог произнести правильно, так же как и имена. Далее шел призыв Ивана и десяток «молодых» солдат, в основном местных узбеков и туркмен.
Первое время Иван, как и все, ходил в наряды, но спустя два месяца командир предложил заступить в патруль. Не приказал, а именно предложил, что вы-звало недоумение Ивана. Патрулировали дивизион, как правило, одни деды. Компромисс между начальством и старослужащими. Деды не желали работать на кухне или мыть полы в казарме, а патрулирование с боевым оружием можно доверить лишь проверенным солдатам, и лучше всего не местным. После событий в Оше оружие узбекам старались не давать. Дембеля должны были вот-вот разъехаться по домам, надо было найти смену, а русским, как заметил Иван, офицеры доверяли больше. В патруле Ивану понравилось. График был жесткий, дежурили вдвоем, через каждые два часа в течение суток, но Иван все равно радовался. Ему нравилось ходить по периметру, думать о своем, и никто не мешал его мыслям.
В дивизионе не было никого, с кем Иван мог поговорить по душам, здесь не служил ни один русский, не считая офицеров и нескольких прапорщиков. Иван особенно сошелся с Шевцовым. Русоволосый, рослый и курносый, прапорщик по-ходил на былинного богатыря, был доброжелателен и справедлив, в части его уважали. К тому же Шевцов любил музыку, особенно ленинградский рок и, если заступал на дежурство в выходные, приносил маленький магнитофон и кассеты с Розенбаумом, Шевчуком или Цоем. Лучшего повода для общения не придумать. И любимые песни грели Ивану сердце, оставляя в серо-черных буднях светлые счастливые пятна.
Но сослуживцы не понимали:
— Чё с прапором все время говоришь? Стучишь помаленьку, да? — ухмылялись узбеки. Видимо, тогда кто-то и пустил слух, что Иван стукач, и отношение к нему сослуживцев стало не слишком приязненным, хотя никто из обвинителей не мог сказать, когда и кого конкретно Иван застучал. Тем не менее, его стали сторониться, некоторые откровенно презирали, но Иван и сам не горел желанием общаться с плохо говорящими по-русски туркменами и узбеками. О чем с ними говорить? О книгах? О кино? О рок-музыке? Он чурался их, они сторонились его, и это Ивана вполне устраивало. Он считал дни до приказа и, стоя в наряде, долгими южными ночами думал о том, как приедет домой и будет сутками бродить по Невскому, Литейному и Лиговке, вдыхая неповторимый запах своего города. А потом сидеть на скамейке у Казанского, чувствуя неспешную поступь времени, и обнимать деревья в Таврическом саду...

Близилось лето. Ночами уже не приходили заморозки, а ранним утром, когда солнце только-только выглядывало из-за горизонта, дышать прохладным неподвижным воздухом, напитанным ароматом близлежащих виноградников и цветущих садов было приятно и поразительно вкусно. В эти утренние часы цепочка гор казалась совсем близкой, и ее вершины, еще не размытые жарким полднем, ясно, как нарисованные тончайшей кистью, выделялись на фоне нежно-розового неба.
Деды и дембеля относились к Ивану равнодушно, чему он был только рад. Лишь Нагаев невзлюбил новенького и придирался, когда Иван дежурил по столовой или дневалил.
— Эй, ленинградец! Почему плохо стол помыл? Что, умный очень? Работать не хочешь? Я тебя научу, понял!
Но по большому счету эксцессов не было. А Шевцов подарил Ивану старую изгрызенную мышами книжечку Ларошфуко «Максимы». Иван зачитывался ей, не слушая насмешки и придирки дембелей: «Невелика беда — услужить неблагодарному, большее несчастье — принять услугу от подлеца.»

В ту ночь Иван заступил в патруль с Нагаевым. Заступали с восьми вечера, и первая смена была Ивана. Отходив до десяти, он вместе со всеми лег спать, а около двенадцати его разбудил разводящий Мирзоев:
— Вставай!
Мирзоев был здоровенным и наглым детиной. В части с уважением и зави-стью посматривали на его невероятные бицепсы и накачанную грудную клетку. Иван не знал, чему тут завидовать, ему лично Мирзоев напоминал большую лысую гориллу, которая все свободное время проводила в спортгородке, поднимая штангу, а вечерами глотала разведенное в кипятке детское питание для роста мышц. Молодые Мирзоева боялись, а повар Алиев всегда давал лучшие куски мяса.
Иван поднялся и быстро оделся, усилием воли прогоняя остатки сна. По-смотрел на часы: ровно двенадцать. Надо же, дембеля сегодня добрые, обычно поднимают на десять-пятнадцать минут раньше, если нет дежурного офицера. Он вышел из казармы и увидел сидящего в курилке Нагаева. Появившийся из темноты Мирзоев сунул Ивану автомат с примкнутым штык-ножом:
— Давай, иди! — и Иван двинулся вперед, уходя от освещенной казармы. Он знал назубок все три маршрута. Тропинка вела вдоль колючки до ворот, сворачивала направо, проходя между пусковых установок и бетонных ангаров с техникой, спускалась с пригорка, задевая черное, расщепленное молнией дерево, и петляла дальше, делая полный круг. За два часа полагалось сделать не менее десяти кругов. Ночью идти было лениво, голова, как пустой чугунный котел, клонилась набок, но ноги механически шагали, отсчитывая километр за километром. Сколько их еще будет? Но время медленно, но шло, и ровно в два Иван подошел к казарме.
Нагаев и Мирзоев ждали у стенда. Иван подошел, сдернул автомат с плеча, быстро положил на стенд, вытащил магазин и передернул затвор, после чего ору-жие забрал Мирзоев.
— Давай, Наиль, не засни там, — сказал он Нагаеву.
— Не засну.
Нагаев пошел по тропинке к воротам, а Мирзоев окликнул Ивана:
— Э, спать не ложись пока, разговор есть.
Иван остановился у дверей и посмотрел на старые наручные часы: пять минут третьего. Через два часа опять в патруль, спать надо, а тут Мирзоев со своими разговорами.
— Подожди здесь, — Мирзоев протиснулся в дверной проем, и Иван услышал, как звякнули ключи о решетку оружейной. Через минуту Мирзоев вышел и коротко мотнул головой:
— Пошли, поговорим.
Иван двинулся за ним. Они миновали освещенную курилку, обошли казарму и остановились у арыка. Здесь было тихое место. Глубокий, по пояс, арык и стол-бы с колючкой отделяли дивизион от колхозных виноградников, темной стеной подступавших почти вплотную к столбам. Ночью, когда вокруг никого, стоит лишь просунуть руку за колючку, нащупать гроздь потяжелее, смахнуть штык-ножом и есть, упиваясь сладостью сочных налитых ягод. Ночью заступающие в патруль так и делали. Но Мирзоев не собирался есть виноград.
— Воронков, — сказал он, — слушай! Как тебе служба, нравится?
Иван не понял. Что за странные вопросы, да еще ночью? Ну, что ему ответить?
— Вижу, не нравится, — заключил за него Мирзоев. — Почему не нравится? Потому что не уважают тебя. Почему не уважают? Потому что ты сам по себе. Твой призыв тебя не любит, ты ни с кем не говоришь. Так тебе плохо будет!
— Это почему? — дерзко спросил Иван.
— Потому что я, и остальные дембеля, — терпеливо разъяснил Мирзоев, — скоро домой уходим. Мы здесь порядок держим. И пока мы здесь, тебя никто не тронет. Нас боятся. Мы уйдем — п...ец тебе будет! Не веришь? Мы, татары, для чурбанов, как и ты — русские. А русских узкоглазые не любят. Тебе за нас держаться надо, понял? И учить их вместе с нами! Когда мы уйдем, тебя уважать будут.
Иван не отвечал. Похоже, история с Тунгусом повторялась.
— Я знаю, кем ты был в бригаде! — вдруг сказал Мирзоев. — У меня там друзья. Они говорят, ты чумошником был, молодых не мог воспитать! Ты слабак, да? Правда это?
— Твое какое дело? — ответил Иван. Он почувствовал, что и здесь его не оставят в покое. Мирзоев придвинулся вплотную. От него веяло перегаром, и слова он произносил медленно, словно перемалывая что-то во рту:
— Я тебе помогу! Никому не скажу, кем ты был в бригаде. Только ты сделаешь, как я хочу!
— Чего ты хочешь? — устало спросил Иван. Он хотел лишь одного: лечь спать, ведь через два часа снова в патруль.
Мирзоев прерывисто задышал и полез рукой в ширинку:
— Пососи! Клянусь, никто ничего не узнает! Я всем скажу, что ты свой парень, нормальный пацан! Никто тебя не тронет здесь, даже когда мы уйдем. Бояться будут! Давай!
Иван ошалело смотрел на дембеля, потеряв дар речи.
— Давай, пососи, — упрашивал Мирзоев, трясясь от возбуждения, — пойдем туда, — он махнул рукой на стоявший неподалеку туалет, — там никто не увидит!
— Сам у себя соси! — ошалело ответил Иван и, повернувшись, зашагал к казарме.
— Пожалеешь, сука! — сдавленно крикнул вслед Мирзоев. — Сгною тебя здесь, понял!
Иван вошел в помещение. Дремлющий узбек-дневальный из молодых встре-пенулся и вытянулся на тумбочке, но, узнав Ивана, вновь понурил голову, борясь с подступавшим сном.
А у Ивана весь сон прошел. Он тихо прокрался между двухъярусных кроватей, скинул сапоги, не разбирая постель и не снимая одежды, залез на свою койку. Иван ожидал от дембелей чего угодно, но не такого. И они еще называют его чумошником! А кто же они? В голову лезли мысли, одна неприятней другой. Здесь дембеля обладали властью, почти все имели сержантские звания, что позволяло вполне официально издеваться над молодыми. А теперь они возьмутся за него. «Жалко, что я не Брюс Ли, — с сожалением думал Иван, — я бы им показал...»
Он вдруг вспомнил стаю, разметавшую лиговскую шпану, и вздохнул. Вот бы и сейчас так! Иван повернулся и посмотрел в окно. Черным-черно. Иван представил, как далеко лететь им ему на помощь, как трудно... Нет, все это было давно и так далеко, что уже казалось сном. Вся гражданская жизнь казалась забытым счастливым сном. И вороны не придут. Даже если бы он мог позвать их, они не прилетят. От Питера до Ташкента больше трех тысяч километров. Надо самому решать свои проблемы. Знать бы только, как...

После той ночи Мирзоев не оставлял Ивана в покое. Сержант придирался даже сильнее, чем к молодым, но Иван терпел, зная, что скоро Мирзоев уйдет на дембель. Правда, глядя на нападки Мирзоева, и остальные резко охладели к новичку, при случае тоже стараясь насолить.
Постоянно ходивший разводящим Мирзоев подставил Ивана, незаметно вытащив два патрона из магазина, а потом устроил проверку в присутствии прапорщика.
— Где два патрона? — спросил Мирзоев, не скрывая злорадной усмешки. — Товарищ прапорщик, я же говорил, что Воронкову на кухне надо работать, а не в пат-руль ходить!
— Где два патрона, Воронков? — спросил прапорщик, старый узбек, которому оставалось полгода до пенсии, и он панически боялся любых неприятностей. — Ай-яй, куда ж ты их дел?
— Не знаю. Не было их, наверно.
— Как «не было»? — вскинулся Мирзоев. — Полный магазин тебе давал! Ты проверял?
Иван не проверял, и крыть было нечем. Сержант грамотно подставил его, и после рапорта дежурного прапорщика Ивана отстранили от патруля и дали три наряда на кухню.
Вынося бачок с отбросами к помойной яме, Иван столкнулся с Мирзоевым. Дед насмешливо разглядывал его, а когда Иван прошел мимо, внезапно толкнул его ногой пониже пояса. Иван едва не упал, расплескав помои.
— Давай, иди! Чего встал? — прикрикнул Мирзоев. Иван посмотрел на него с не-скрываемой ненавистью. Что стоило ему сейчас размахнуться и выплеснуть дурно пахнущую жижу в эту ухмылявшуюся морду! Но он не посмел. Довольный выходкой, Мирзоев удалился, насвистывая песенку.
Вечером после наряда, не торопясь идти в опостылевшую казарму, Иван присел на колоду, достал книжечку гениального французского мыслителя и прочитал: «Люди мелкого ума чувствительны к мелким обидам. Люди большого ума все замечают и ни на что не обижаются». Он понял, о чем это, и улыбнулся. Но тоска по Ленинграду, по родным и друзьям терзала день за днем. Зачеркнутых чисел в календарике становилось все больше, но шли они медленно, так медленно, что можно сойти с ума.

Отстояв последний наряд, Иван вышел за столовую к мусорке и увидел во-рона, сидящего на бочке с привозной водой. Ворон был иссиня-черный, с огромным острым клювом и выпуклыми умными глазами. Не шевелясь, он смотрел на Ивана.
Иван подошел к птице. В голове мелькнуло, что надо бы дать ворону поесть, но сам не зная почему, он отставил в сторону ведро, почувствовав, что эта птица не станет есть объедки... Иван приблизился к бочке, а ворон соскочил с люка на сварную треногу, словно в замедленном кино распахнув мощные крылья, почти такие же длинные, как человеческие руки.
Они замерли друг напротив друга. Иван смотрел на птицу, и мир качнулся, размылся и исчез. Желтая ободранная бочка съежилась и почернела, превращаясь в маленькую избушку; высокая трава раздалась вверх и вширь, заслоняя солнце; и Иван с вороном оказался на полянке у Вороновой Гати. Но это был не ворон, а ночной спаситель, вытащивший слабеющего перепуганного мальчика из трясины. Мужчина в черном, накинутом на глаза, капюшоне медленно простер руку, приглашая идти за ним...
Иван с готовностью шагнул. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда! И очнулся. Все та же высохшая трава, куча сломанных ящиков и бочка на колесах. И ворон, так же внимательно смотрящий на него. Где-то за решетками сознания бился страх, но Иван не слушал его тоскливый голос. Надоело! Открывшееся жгло душу, и было интереснее, живее, необходимее. Иван чувствовал необъяснимое, что-то происходило вокруг, невидимые глазу силы двигались и вливались в него. Он не один! Теперь и навсегда он — не один!
Словно во сне, Иван протянул руку, ворон вспорхнул и сел на нее. Какой тяжелый! Узловатые пальцы с острыми когтями стиснули предплечье, но Иван не чувствовал боли, ощущая себя и птицу единым целым. Он с трудом подбросил тяжелую птицу вверх, ворон взвился стремительной черной тенью, и с небес донесся долгий торжествующий грай.
Иван провожал его взглядом, зная, что отныне у него есть друг, и больше, чем друг — ворон стал частью его, его силой и свободой. Странное чувство владело Иваном: он был на земле и одновременно в небе, грудью взрезая тоскливые небеса. И каждый взмах крыльев ощущал возле сердца, там, где на коже находился неведомый непосвященным знак. Иван раскинул руки и стоял, пока птица не превратилась в черную точку и не исчезла в поднимавшемся от земли полуденном мареве.

Мы знамя охраняли по графику: два часа стоишь, два спишь, два готовишься к караулу. Вообще, я армию вспоминаю с теплом. Да, была дедовщина, но беспредела, как у тебя в романе, не было.


Это сейчас ботинки, а в то время были сапоги.


Здесь косяк. "На" - лишнее.


Я бы "своего" поменял на "родного".


Ну, теперь он всем покажет!..

Ну, у каждого были свои впечатления и свой опыт.

Так как роман в какой-то мере автобиографичен, то могу утверждать, что это так и было: в учебке ходил в сапогах, а в теплых краях выдали ботинки. Не сразу, но выдали.

А то!

И вот кто-то плачет, а кто-то молчит,
А кто-то так рад, кто-то так рад...
Мама, мы все тяжело больны,
Мама, я знаю, мы все сошли с ума!
В. Цой

Нагаев закинул автомат на плечо и двинулся по маршруту. В мыслях он был уже дома, в Казани. Нагаев шел по тропинке, пиная попадавшиеся под ноги ка-мешки, и думал о будущем. До дембеля оставалось меньше двух месяцев, и Наиль уже слышал звон рюмок, чувствовал запах водки и мягкие податливые девичьи тела... Рот дембеля приоткрылся в радостной улыбке. Он залихватски заломил на затылок панаму и зашагал веселей.
Тропинка пролегала среди железобетонных ангаров, заросших травой и низким кустарником. Проходя между них, Наиль погрузился в совершеннейший мрак, но двигался уверенно, потому, что проходил здесь множество раз. Он подумал, что тут самое удобное место, чтобы "снять" патрульного. Офицеры рассказывали, что в приграничных дивизионах нападали на часовых с целью завладеть оружием, а где-то даже вырезали целый взвод... Отсюда до границы с Афганистаном было менее ста километров, и офицеры постоянно предупреждали патрульных: не спите, а то не проснетесь! Последние события в Оше взбудоражили страну. В воздухе висело ощущение больших перемен, пахло свободой и кровью... После Карабаха Узбекистан стал очередной воспаленной точкой на теле распадавшейся социалистической империи...
В чернильной тьме раздался шорох. Наиль мигом остановился, прислушиваясь, и снял с плеча автомат, тихо щелкнув рычажком предохранителя. Шорох не повторялся, но прошла минута, прежде чем он осмелился двинуться дальше. Нагаев старался идти тише, но сапоги предательски шуршали по каменистой дороге. Наконец, сержант вышел из тени ангаров, и стало светлее. Прохладный ночной ветерок бесшумно пробегал по краям кустов, шевеля ветви абрикосовых деревьев. Наиль поднял голову: в небе горели десятки звезд - и все же оно не такое звездное, как дома... На мгновенье звезды заслонила черная тень и скрылась за деревьями.
Он спустился с холма и двинулся вдоль колючки. Маршрут исхожен вдоль и поперек, к концу службы Наиль мог патрулировать с закрытыми глазами. Вот и ворота, за ними замаскированный бруствер с пулеметным гнездом, потом пусковые установки. Станции слежения слева, в неприметной, задернутой масксеткой, лощине. Сделав круг, Нагаев подошел к казарме. Лишь здесь ночью горел свет - рядом с курилкой висела голая стоваттовая лампочка. Дежурного офицера не видно, но Нагаев не хотел нарываться на неприятности и не спеша побрел дальше. Мирзоев будет ждать у станции слежения, как раз на втором круге и встретимся.
Подойдя к врытому в землю вагончику с накрытыми масксеткой антеннами, Наиль увидел товарища, сидевшего в тени под засохшим деревом.
— Ну, чего, достал?
— Конечно, достал, — Мирзоев вытащил из кармана бутылку. — Где сядем?
— Да хоть здесь. Отсюда казарму видно, если дежурный появится, увидим. Кружка есть?
— Все есть!
Они расположились на траве. Нагаев снял со спины автомат и положил рядом.
— Наливай.
Бутылка забулькала, отдавая содержимое двум подставленным кружкам.
— За дембель! — провозгласил Нагаев.
— Не шуми, — предупредил Мирзоев. — Знаешь, как ночью все слышно! Давай!
Жидкость в кружках не задержалась, и разводящий налил еще по одной.
— Хорошо! — Нагаев расслабленно откинулся на траву и захрустел яблоком.
— Наиль, — позвал Мирзоев.
— Чего?
— Ты на гражданке что делать будешь?
— Не знаю. Смотреть буду. Может, в милицию пойду. У меня дядя там работает. Нормально живет!
— А на прапора остаться не хочешь?
— Нет, не хочу.
— А я, наверное, останусь.
— На хрена?
— А что? Делать ничего не надо, служба идет. Льготы разные, выслуга, да и дела можно проворачивать, если мозги есть.
— Можно, — согласился Нагаев. — Значит, ты остаешься?
— Да.
— Тогда наливай.
Вино приятно согревало внутренности и туманило голову.
— Слушай, Наиль, с новеньким что делать будем?
— А что с ним делать? — не понял Нагаев. Он блаженно растянулся на траве и за-курил. — Пусть службу тянет. Мы свое отслужили.
— Знаешь, что я узнал? — сказал Мирзоев. — Он в бригаде чумошником был! Го-ворят, стучал. Потому его сюда и отправили. Там бы загасили!
— А я думаю: чего он все с прапором трется? Стучит помаленьку. Мне он сразу гнильем показался! Ладно, разберемся! — Наиль недобро оскалил редкие гнилые зубы.
— Погоди ты разбираться, — предупредил Мирзоев, — он же настучать может! Надо прижать его так, чтобы сам прибежал, на коленях...
— Это просто. Он у нас еще задницы лизать будет, увидишь! Я знаю, что делать.
Бутылка опустела, и Мирзоев зашвырнул ее в кусты.
— Пора нам уже, — сказал он, подергав приятеля за китель. — Вставай, Наиль.
Нагаев медленно и с неохотой поднялся. Ладно, осталось полкруга - и спать. Он поднял автомат, нахлобучил мятую и выцветшую дембельскую панаму и побрел по дороге. Подойдя к ущелью меж ангаров, Нагаев криво усмехнулся былым страхам и уверенно затопал вперед, размышляя, как будет чморить проклятого стукача. Только по уставу есть тысячи способов сделать любого шелковым и послушным, думал он, и вдруг услышал перестук камешков. За ним кто-то шел! Сержант обернулся, выставив автомат со штык-ножом. Приятный хмель стремительно проходил. А вдруг это проверка? Дежурный офицер? Или кто?
Шорох повторился.
— Стой! — сказал Нагаев. — Стой на месте! Стрелять буду!
Камешки зашуршали где-то в стороне, и Нагаев развернулся на звук, едва не потеряв равновесие. А может, Мирзоев решил пошутить?
Неожиданно что-то больно ударило в грудь. Нагаев отмахнулся штык-ножом, но ни в кого не попал. Над головой захлопали крылья - но разве птица станет нападать на человека? Его что-то стукнуло по колену, да так, что сержант едва не упал от боли. Нагаев испугался и, прихрамывая, попятился, дрожащими пальцами снимая оружие с предохранителя. Кто здесь? В кого стрелять — ни черта не видно!
Удары следовали один за другим, словно остро заточенной палкой били по всему телу. Чьи-то когти вцепились в волосы, и сильный удар в голову заставил сержанта закричать. По лицу потекла кровь. Спотыкаясь, Нагаев бросился бежать. Клюющая и царапавшаяся чернота преследовала его и, не помня себя от ужаса, патрульный выпустил во тьму полобоймы. Пули зацокали и засвистели, отражаясь от железобетонных стенок ангара, но крылатые бестии налетали отовсюду, кру-жились и клевали, клевали...
Нагаев упал и катался по дороге, отмахиваясь автоматом, потом стал стрелять, пока где-то рядом не услышал слабый вскрик. И твари испугались! Нагаев услышал хлопанье многочисленных крыльев и разглядел неясные птичьи тени, промелькнувшие в начинавшем светлеть небе. Сержант поднялся на ноги и, тяжело дыша, побрел вперед.
И увидел лежащего поперек дороги человека. Кто это? Нагаев услышал то-пот ног и понял, что стрельбой взбудоражил всю часть. Вот черт, что же это было? И кто здесь лежит? Он нагнулся над окровавленным телом и обомлел: на траве лежал его друг Мирзоев...
Подбежавший Шевцов выбил автомат из рук Нагаева, а сержант Магомедов схватил за руки, но это вряд ли требовалось, Наиль и не думал сопротивляться.
— Никому не подходить! — крикнул капитан Морозов. Расставив руки, он оттеснял сбежавшихся на шум полуголых солдат. — Паша, тащи его в казарму! — крикнул он Шевцову. — Автомат давай мне! Всем назад, кому говорю! В казарму!
Через полтора часа в дивизион прибыли все офицеры, в том числе командир и начальник штаба, еще через час подъехало начальство из штаба бригады, военный прокурор и следователь. Мирзоева увезли в городской военный госпи-таль, но то, что он не выживет, было понятно: пули буквально изрешетили дембеля.
Иван, как и все, не знал, что произошло. Лишь потом, в курилке, обрывка-ми, до него долетели странные и будоражащие подробности. Будто бы Нагаев утверждал, что не убивал Мирзоева, и даже его не видел, а стрелял по крылатым тварям, напавшим на него в ночи. С виду Нагаев был трезв как стеклышко, но за-пах дешевого домашнего вина выдал его с головой.
После обеда весь личный состав дивизиона построили, и незнакомый офицер прошелся вдоль строя, заглядывая солдатам в глаза.
— Я следователь военной прокуратуры капитан Оврагин. Хочу объявить всем, что сегодня ночью в части произошло ЧП. Сержант Нагаев, совершая патрулирование по периметру, застрелил разводящего младшего сержанта Мирзоева. Как это про-изошло? Во-первых, сержант Нагаев был пьян, что является грубейшим нарушением устава! Во-вторых, по его же словам, он не произвел предупредительного выстрела вверх, как положено. Таким образом, следствие пришло к выводу, что сержант Нагаев халатно отнесся к своим обязанностям патрульного, с учетом того, что патрулирование производится с боевым оружием, многократно нарушил устав и инструкции, что привело к гибели вашего товарища...
Следователь прокашлялся:
— У следствия есть еще одна версия происшествия. Погибший Мирзоев был на призыв младше, чем сержант Нагаев, поэтому речь может идти о неуставных взаимоотношениях. Кто из вас может что-нибудь сказать по этому поводу?
Строй молчал. Иван не верил своим ушам. Мирзоев мертв! И Нагаев убил его! Они же были друзьями, а следователь говорит о неуставщине. Чепуха какая-то!
— Молчите? — с сарказмом сказал Оврагин. — Нет у вас неуставных отношений? Поздравляю. Все же, если у кого-нибудь есть какие-то сведения относительно Нагаева и Мирзоева, или кто-нибудь что-то видел или слышал, настоятельно советую ничего не скрывать и немедленно доложить мне или непосредственному начальнику.
Следователь повернулся и пошел в сторону столовой.
— Вольно, разойдись, — сказал стоявший неподалеку Ордин.
Через час к Ивану подошел Шевцов:
— Иди, тебя следователь вызывает.
Иван вошел в столовую, где временно устроили кабинет следователя. Там находились Ордин, несколько офицеров из штаба бригады и следователь, высокий крепкий мужик с открытым русским лицом, которое портила огромная бородавка на лбу.
— Рядовой Воронков по вашему приказанию прибыл.
— Садись, — капитан указал на табуретку рядом с собой. Иван сел. Их разделял стол, накрытый невесть откуда взявшейся новенькой клетчатой клеенкой. Насколько Иван помнил, в дивизионе никогда не накрывали столы клеенками. Их во-обще ничем не накрывали.
— Итак, рядовой Воронков, что вы можете сказать о том, что случилось?
— А что я могу сказать? — удивился Иван. — Я ничего не знаю. Я спал в это время.
— Спал, значит?
— Спал.
— Ну, хорошо, — следователь переложил какие-то бумаги и продолжил. — В каких отношениях вы были с Мирзоевым и Нагаевым?
— Ни в каких, — пожал плечами Иван. Что ему рассказывать? Бесполезно. Никто не поможет. Здесь каждый сам за себя.
— Солдаты говорят, что вы странный и злой человек. Ни с кем не общаетесь, не дружите. Это правда?
— Мне все равно, что они говорят, — произнес Иван, — плевать я на них всех хо-тел!
— Это почему? — уцепился следователь. Иван молчал.
— Отвечайте, рядовой! — приказал Ордин.
— Потому что они мне безразличны, — сказал Иван, поражаясь своим словам. Не-ужели это я говорю?
— И вам безразлично, что погиб ваш товарищ? — спросил Оврагин. Иван заметил, что присутствующие офицеры внимательно смотрят на него, ожидая ответа.
— Нет, мне жаль его, — сказал Иван. «Хотя он был порядочной скотиной!» — добавил он мысленно. Ему приходилось видеть, как Нагаев воспитывал молодых: преимущественно сапогами по ребрам. Интересно, они что чувствуют сейчас? Их об этом спросили?
— Хорошо. Теперь восстановим хронологию происшествия, — следователь пристально посмотрел на Ивана. — Когда Нагаев сменил вас?
— В два часа.
— Ночи? — уточнил следователь.
— Да.
— Вы ничего особенного не заметили в его поведении? Может быть, он был из-лишне возбужден? Как он разговаривал с разводящим Мирзоевым?
— Нормально разговаривал.
— Нагаев был пьян?
— Нет, — покачал головой Иван. — Я не заметил.
— Он сменил вас, и вы сразу пошли спать?
— Да.
— А вот дежурный по кухне видел вас с Мирзоевым у туалета уже после того, как вы сдали пост Нагаеву.
— Что, мне нельзя было в туалет сходить?
— О чем вы говорили с Мирзоевым?
— Ни о чем.
— Отвечайте на вопросы, рядовой, и учтите: за дачу ложных показаний вы будете нести ответственность, как за сокрытие информации от следствия! О чем вы раз-говаривали с Мирзоевым?
— Ни о чем! — упрямо повторил Иван. Когда же его оставят в покое?
— Значит, вы отказываетесь сотрудничать со следствием, рядовой! — Оврагин выпрямился. Его красивое лицо вмиг стало злым и напряженным:
— Думаешь, я с тобой церемониться буду? — Следователь резко перешел на «ты». — Я могу задержать тебя по подозрению в соучастии убийства Мирзоева, посидишь пару недель на губе, подумаешь, и тогда поймешь, что мне надо говорить только правду!
О ташкентской губе ходили страшные слухи, и Иван невольно содрогнулся. Говорили, с попавшими туда штрафниками делали жуткие вещи, а издевательства и пытки столь изощренны и унизительны, что отсидевшие там никогда и никому о них не рассказывают. Говорили, что особо зарвавшиеся дембеля после недели отсидки становились тише воды и не то, чтоб молодых гонять, глаз от пола оторвать не смели! Там воспитывали быстро, эффективно и жестоко, невзирая на звания и срок службы.
— Позовите Нагаева! — сказал следователь. Один из офицеров вышел.
— Ты умный парень, Воронков. В Ленинграде живешь. Должен понимать, что оказать помощь следствию — твоя прямая обязанность как военнослужащего и, кстати, как комсомольца.
— Я и не отказываюсь, — сказал Иван.
— Это мы сейчас увидим, — сказал Оврагин.
Через минуту привели Нагаева. Дембель был бледен и всклокочен. Наверное, только сейчас до него дошло, что домой он не поедет, а отправится в совсем иные места. Увидав Ивана, дембель глянул на него с нескрываемой ненавистью.
— Итак, — продолжил следователь, когда Нагаева усадили неподалеку от Ивана, — сержант Нагаев, что вы можете сказать о рядовом Воронкове?
— Это он сделал так, что я попал в Ильфата! — выкрикнул Нагаев. Кроме ненависти, Иван увидел страх в его глазах. Нагаев его боится?
— Как он это сделал? — спросил следователь.
Нагаев исподлобья глянул на Ивана:
— Это он сделал! Я не виноват! Это он сделал! — повторял дембель.
— Что он сделал? Сержант, говорите четко и ясно!
— Он наслал этих птиц!
Офицеры переглянулись, а Иван почувствовал, как в кишки вбили ледяной кол. Холод пронизал до самых пят, и Иван невольно вздрогнул. От следователя это не укрылось. Он увидел нить, и следовало немедленно потянуть за нее.
— Ты понимаешь, о чем он говорит? — спросил Оврагин. Повинуясь внутреннему инстинкту, Иван покачал головой:
— Нет, — внутри все застыло. Холодный лед растворялся в гудящем круговороте мыслей. Птицы! На него напали птицы!!
— Под дурачка косишь, Нагаев? — следователь поднялся из-за стола. — Какие птицы? Ты был пьян! Вот и причудилось черт знает что! Но теперь-то ты понима-ешь, что надо отвечать за свои действия! Ты убил своего товарища, Нагаев! А пытаешься заморочить мне голову какими-то птицами!
— Они клевали меня! — крикнул Нагаев, рванув на груди грязный китель. Иван увидел синяки и кровоподтеки. Капитан Оврагин улыбнулся:
— Ты был пьян. Вы с Мирзоевым подрались. Вот и синяки. А потом ты застрелил его.
— Я не хотел! Я не видел его! Там было темно, и те птицы налетели на меня! Я в них стрелял, а не в него!
— Это мы уже слышали. Плохи твои дела, Нагаев. Мало того, что пил на посту, подрался со своим товарищем и убил его, ты еще пытаешься уйти от ответствен-ности! Ты сам прекрасно знаешь, что никаких птиц не было!
— Я их видел! То есть не видел, а... я их слышал! Они клевали меня! Вот!
Оврагин покачал головой:
— Мне все ясно. Ты трус, Нагаев, если не хочешь отвечать за свои поступки! Будь мужчиной! Скажи, как все было.
— Это он их послал! Он с воронами разговаривает! Это все знают! У него и знак на груди есть! — крикнул Нагаев. — Посмотрите!
— Какой еще знак? — удивился следователь. Он посмотрел на Ивана.
— Что за знак?
— Не знаю, о чем он говорит, — проронил Иван. Он словно впал в дрему, одной частью находясь на допросе, другой же — далеко, где синь неба и свист крыльев, а свобода не иллюзия, а награда тому, кто посмеет...
— Воронков, снимите китель, — приказал следователь.
Иван нехотя оторвался от грез, поднялся, совершенно спокойно снял ремень и расстегнул пуговицы на кителе. Стащил майку. Следователь удивленно воззрился на отпечаток птичьей лапы:
— Это что такое?
— Родимое пятно.
Следователь пристально поглядел на Ивана. Иван встретил взгляд уверенно и расслабленно. Даже медицинская комиссия признала Печать за родимое пятно. Иван был спокоен. Он знал, что никто не поверит словам Нагаева. Поверить мог только тонувший на Вороновой Гати!
— Одевайся. Уведите его, — сказал следователь, кивнув на Нагаева. Он понял, что дальнейший допрос превратится в никому не нужный фарс. И так все понятно. В сказки про птиц-убийц и колдунов он, как работник военной прокуратуры и коммунист не верил и верить не имеет права.
Иван смотрел, как два офицера взяли Нагаева за руки и подняли с табурета. Дембель в последний раз огляделся, и его полубезумный взгляд остановился на Воронкове:
— Я знаю, что ты убил моего друга! Клянусь аллахом, когда я выйду, я найду и убью тебя!
В столовой стало тихо. Даже конвоиры замерли, ожидая от Ивана ответа. Он прозвучал незамедлительно и спокойно:
— Хочешь умереть — приезжай.

После того, как Нагаева увели, следователь повернулся к Ордину:
— От вас, майор, требуется предоставить подробные характеристики на Нагаева, Мирзоева и Воронкова. Я останусь здесь до вечера, думаю, вы успеете.
— Воронков здесь совершенно ни при чем, — удивленно сказал Ордин. — Во время происшествия он был в казарме. Вы же опрашивали дневальных.
— Это мне решать, — отрезал капитан, — кто при чем, а кто ни при чем. Кстати, предупреждаю: вы, как командир дивизиона, будете нести полную ответственность за происшествие. Хотя на самом деле все просто: пьяный солдат застрелил своего товарища. Такое случается сплошь и рядом. Остается выяснить, случайно он это сделал или нет, то есть, был ли в его действиях умысел. Это важно для прокурора. Но странно то, что Нагаев упорно утверждает, что на него напали какие-то птицы. И обвиняет рядового Воронкова, будто он их на него наслал.
— Это бред какой-то, — сказал Ордин.
— Согласен, бред сумасшедшего. Ну, а вот... любопытное пятно у Воронкова, что скажете?
— Необычное, конечно, — майор не знал, что еще говорить. Ну, похоже на птичью лапу, ну и что? Мало ли какие пятна бывают? Вон, во всех газетах про летающие тарелки пишут, а он, майор ПВО, охраняет небо двадцать лет, служил по всей стране, и никаких тарелок никогда не видел. Только на кухне.
— Думаю, Нагаев пытается закосить под сумасшедшего. И валит все на Воронкова, который, по показаниям дневального, из казармы не выходил. Странный способ отвести от себя вину, вам не кажется? — следователь задумчиво потрогал бородавку на лбу. — В любом случае, его ждет психиатрическая экспертиза.
— А если его признают сумасшедшим?
— Тогда у прокурора будет вопрос к вам, майор. Как вы допустили, что психически неуравновешенного человека поставили в патруль и дали боевое оружие?
— А кто его в армию призывал? — спросил Ордин.

Лучше просто - тень. Черная тень - звучит странно. Чуть лучше, чем темная тень, но все же нехорошо.




Цепануло, что два относительно близких предложения начинаются на "И".


Ну, эта версия очень и очень странная. Вот если бы наоборот, дух застрелил дембеля, тогда было бы логично.


Все как сговорились, считая, что если ленинградец, то сразу умный. Не, я в чем-то согласен. Культурная столица и все такое...


Это тоже, что черная тень. Лед, он апреори холодный.

Этот отрывок хороший получился. Я, правда, предполагал, что все так и будет с наказанием злыдней, но читать все равно было интересно. Жду продолжение.

Да, маленько пафосно получилось.

Так как в тексте речь идет о небе - то согласен, нелепо. А в солнечный день на земле тень может быть черной, почему нет?

Я по главам выкладываю. Армия скоро закончится, начнется гражданская жизнь.

Мне и про армию нравится, в отличие от некоторых.

Земля. Небо.
Между землей и небом — война.
И, где бы ты ни был,
Чтоб ты не делал, —
Между землей и небом — война.
В. Цой.

После несчастного случая с Мирзоевым оружейную комнату закрыли и опечатали, а в патруль заступали без автоматов, только со штык-ножом. На дивизион свалились комиссии и проверки, потом начались учения, и Иван целую неделю осваивал новую армейскую специальность, отслеживая и захватывая воздушные цели. Время шло, дембеля увольнялись, в часть приехали новые солдаты, сплошь местные жители. Русских по-прежнему не присылали. Шевцов объяснил, что начинается сокращение и вывод войск из Узбекистана, и Иван обрадовался, надеясь, что его переведут в Россию, ближе к дому.
Но ничего не менялось. В один из майских дней капитан Колпаков взял Ивана с собой в бригаду. Нужно было привезти какое-то оборудование из ремонта. Дела завершили быстро, а машина запаздывала, и капитан разрешил Ивану часок погулять.
Иван направился в свою бывшую казарму, надеясь увидеть Лешу-Художника или Санька и, наконец-то, поболтать по душам. Поднявшись по бетонным ступеням, вошел внутрь. На тумбочке стоял дневальный из молодых, Иван его не знал. Он повернул к вошедшему круглое простоватое лицо. Надо же, сюда еще призы-вали русских...
— Здорово, — сказал Иван. — Ломакина знаешь?
Молодой окинул солдата быстрым оценивающим взглядом, понял, что перед ним старший по сроку службы, и, вытянувшись, ответил:
— Нет.
— Как не знаешь? — удивился Иван. — Ломакина Лешу? Художника?
— А-а, Художника! — осенило молодого. — Знаю.
— Где он? Позови!
Дневальный замялся. Почесал веснушчатую щеку:
— В госпитале он.
— Почему в госпитале?
— Дембеля его отпи... — перехватив горящий взгляд Ивана, солдат запнулся.
— Когда?!
— Да неделя прошла...
— Кто его бил? — спросил Иван. Дневальный закрутил головой.
— Я не знаю.
Иван схватил его за ремень и стащил с тумбочки, встряхнул, как куклу:
— Кто его бил?!
— А-а, это ты? — в конце коридора показался Тунгус. — Давно не видел.
Иван отпустил дежурного и неприязненно посмотрел на одногодка.
— Кто его бил, скажи, — уже почти шепотом спросил он дневального, но парень лишь крутил головой и пожимал плечами. Он не хотел говорить при Тунгусе.
— Как стоишь, солдат? — спросил Тунгус, остановившись напротив дневального. Тот вытянулся, словно палку проглотил. А ведь он здоровее, подумал Иван, мог бы Тунгуса по стенке размазать! По крайней мере, попробовать...
— Почему посторонние в казарме? — наехал на него Тунгус. — Службу забыл, сынок? — кулак воткнулся в грудь молодого. Тунгус наслаждался своим положением, ожидая реакции Ивана. Но Иван молчал. Он сам не понял, почему не возмущается, не лезет в драку. Чувство гадливости охватило его, как будто эти двое занимались чем-то непотребным. Он презирал их обоих.
— Еще увижу, что службу не шаришь, будешь сортир зубной щетка чистить! — сказал Тунгус. Солдат замер, подняв испуганные глаза к потолку.
— Чего пришел? — спросил Тунгус Ивана.
— Где Леша?
— Твой друган-чумошник в больнице, — осклабив скуластое лицо, радостно сказал Тунгус.
— Что с ним случилось?
— П...ды получил! — довольным голосом сказал уроженец Якутии.
— За что? От кого? — стараясь выглядеть равнодушным, спросил Иван. Если Тунгус почувствует его интерес, ничего не узнаешь.
— Не шарил, как следует, — пояснил Тунгус, — и получил! Немченко его так раз-украсил перед дембелем, а вчера уехал. Жалел, что тебя нет!
Иван посмотрел Тунгусу в глаза, но в этих диких раскосых зенках давно умерло то, что можно назвать душой. И если до сих пор Иван слабо представлял, каким должен быть мужчина, то сейчас понял, каким он не должен быть. Таким, как это быдло. Таких не исправишь.
— Прощай, Тунгус, — сказал Иван и повернулся к дневальному:
— А ты соберись и дай этой скотине по зубам! И не бойся, потому что все они трусы и подонки!
Взглянув на оторопевшего от таких слов Тунгуса, Иван вышел. Кулаки сжимались от бессильной ненависти, но что он мог поделать! Леша в больнице, а Немченко едет домой! И будет же ходить по земле такая сволочь! Где справедливость, где?
Обратно Иван ехал мрачнее тучи, так что даже капитан Колпаков поинтересовался, не случилось ли чего. Не случилось, ответил Иван. Но случится, подумал он. Что-то обязательно случится. Возникнув неизвестно откуда, это чувство не покидало его, но Иван не понимал, что это значит.
На следующий день Воронкова отправили за колючку чинить оборванный провод. Он пошел знакомым маршрутом, мимо почты и старой бани, перешел перекресток с шоссейной дорогой и остановился у пекарни. Небольшой домик с плоской крышей и яркими побеленными стенами стоял возле автобусной остановки, и Иван, проходя мимо, всегда покупал там румяные оранжевые лепешки. Но вместо женщины, обычно стоявшей у сделанного прямо в стене окошка-прилавка, внутри пекарни орудовал старый узбек в тюбетейке, из-под которой торчали остатки белых как снег волос. Увидев Ивана, пекарь обрадовался:
— О, солдат! Как дела? — по-русски он говорил весьма неплохо, лучше, чем молодые парни из пополнения.
— Ничего, спасибо, — сдержанно ответил Иван. — Мне лепешку одну, — он протянул в окно пятнадцать копеек.
— Подожди! — пекарь задвигался по комнате, выдвигая из печек огромные гремящие листы с еще не успевшим подрумяниться хлебом. — Еще не готово! Подожди пять минут. Откуда будешь, солдат?
— Из Ленинграда.
— Из Ленинграда? — радостно воскликнул узбек. — Я воевал под Ленинградом, город твой защищал! Заходи, дорогой, чаю попей.
Иван отказывался — времени мало, но старик был неумолим, и пришлось зайти.
— Я знаю: тяжело солдату! — сказал он, разливая в пиалы дымящийся чай. — Так далеко от дома служишь! Письма пишешь?
— Пишу, — односложно ответил Иван. Ему было неудобно, он не мог привыкнуть к восточному гостеприимству, когда совершенно незнакомые люди могли запросто пригласить проходящего мимо человека к столу, накормить и напоить. Почему у нас такого нет, думал Иван, представляя, как он идет по Ленинграду, а прохожие наперебой зовут в гости... Представлялось с трудом.
— Пиши, дорогой. В письмах вся правда пишется. Бери варенье, — старик пододвинул Ивану большую пиалу с густым темно-красным вареньем.
— Спасибо.
— Кушай, дорогой, мне работать надо, — старик повернулся, белый незастегнутый халат распахнуло ветерком, и Иван увидел старую медную медаль...
Обрыв он обнаружил там, где и ожидал. На одном из участков провод слезал со столбов и тянулся по канаве и кустам вдоль поля, и каждой весной колхозные трактора задевали и рвали его, нарушая связь. Зачистив и соединив израненый провод, Иван прозвонил его, удостоверился, что все в порядке, и спешно по-шел обратно.
Дни плелись, как усталый караван под палящим солнцем. Яркая, всегда хорошая погода, обилие зелени и фруктов немного скрашивали армейские будни. Колхозная баня, в которую ходили каждую субботу, закрылась на ремонт, и приходилось мыться в арыке с не слишком чистой проточной водой. По приказу командира в одном месте арык расширили и углубили, сделав что-то вроде крохотного бассейна, там и купались, спасаясь от сильной жары. Шел второй год службы. Оставалось меньше года до свободы, но как же еще далеко!
После смерти Мирзоева отношения Ивана со старослужащими еще более накалились. Кто-то из солдат, скорее всего повар, подслушал допрос Нагаева, и теперь с Иваном никто не разговаривал. Но это его не беспокоило, Иван общался с Шевцовым, играл с ним в шахматы или говорил о музыке.
Иван чувствовал: противостояние коллективу не доведет до добра - но заигрывать с дембелями и местными он не собирался. Один из дедов как-то разоткровенничался:
— Ты дурак, Воронков. Ссышь против ветра. Хочешь, чтобы по-твоему было? Никогда по-твоему не будет! Знаешь, почему? Потому что правила понятны всем: год летаешь, год отдыхаешь. Скоро сам дедом станешь, что, отдохнуть не хочешь?
— Знаю, слышал. У меня свои правила.
— Знаешь, куда тебе засунут эти правила?
— Посмотрим, — ответил Иван.
— Посмотришь, — согласился дед.
Тот парень знал, о чем говорил. С подачи старослужащих, местные узбеки стали задевать Ивана, каждый день проверяя его на стойкость. Над ним зло смеялись, пакостили, пытаясь вывести из себя. Стоило переброситься парой слов с Шевцовым, в глаза звали стукачом, а когда Иван посылал их подальше, угрожали, что домой он не вернется.
Иван держался, не позволяя себе сорваться, зная, что тогда будет только хуже. Сжав зубы, он ходил по периметру, и смотрел в ослепительно-синее небо, надеясь увидеть черных птиц, которые уже не раз помогали. Он думал, что готов отдать душу, только бы унестись на их крыльях домой, вонзиться в питерское небо, парить над куполами и шпилями, а потом... Потом лететь дальше, к черным белорусским болотам, где они властвуют из века в век.
Здесь вороны были редкостью, местные считали их дурными птицами и про-гоняли. Но для Ивана не было никого роднее. Он смотрел воронам в глаза и чув-ствовал умный, понимающий взгляд. Птицы не могли говорить, но они не подличали, не хитрили, не предавали. Они много лучше людей. Однажды Иван за-метил летящую стороной птицу и долго провожал взглядом, остро желая, чтобы она прилетела к нему. И ворон развернулся, спланировал над выцветшими на солнце крышами махалли и подлетел к Ивану, опустившись у ног. «Я позвал его! — изумился Иван. — И он прилетел! Значит, и остальные прилетят!» Ему захотелось прыгать и кричать. То, что он чувствовал, нельзя описать словами. Отныне он имеет власть, власть большую, чем приказы офицеров, а еще силу, по сравнению с которой висящий за спиной «Калашников» казался смешным и жалким...
Ворон сидел неподвижно, ожидая приказа. Иван мысленно приказал птице вспорхнуть на ветку дикого персика. Ворон исполнил желание быстро и смотрел на солдата сверху вниз, помаргивая черными бусинами глаз. Иван отпустил его и радостно засмеялся, когда птица, мощно ударив крыльями, поднялась вверх и скрылась за деревьями.
Когда он вернулся к казарме, разводящий и сменяющий Ивана патрульный удивленно воззрились на сияющего солдата. Они давно не видели его таким.
— Что радуешься, а? — спросил Магомедов.
— Вам не понять, — ответил Иван, не сдерживая торжествующей улыбки.
— Почему не понять? — спросил Наманганов, второй патрульный. — Скажи, да?
— Я же сказал: вам не понять! — оборвал Иван. Наманганов сжал зубы. Иван заметил злобу, но ему было наплевать.
— Зачем так говоришь? — обиделся Магомедов. — Мы, что, глупые?
— Смотри, какой глаз у него, — сказал Наманганов. — Черный! А, смотри!? Что ты так смотришь, а?
— Нормально смотрю, — ответил Иван. Сияющая радость прошла, и Иван разозлился на двух придурков, приставших на ровном месте.
— Что «нормально»? — не унимался узбек. — Что так смотришь, говорю?
— Да пошел ты! — крикнул Иван так, что даже сидевшие неподалеку в курилке солдаты привстали, пытаясь разглядеть, что происходит.
Наманганов двинулся на него, но Иван расхохотался ему в лицо. Я раздавлю тебя, как муравья! Он смеялся и смеялся, и узбек попятился, в страхе глядя в черные, расширенные глаза русского.
— Шайтан, — прошептал Наманганов. Самоуверенная наглость слетела с него, как пыль с сапог. С презрением глядя на узбека, Иван сдал оружие и пошел в казарму.
По совету старого пекаря Иван стал чаще писать домой и чаще получал ответы. Удивительно, но скупые немногословные письма матери давали такой заряд жизни и сил, что в тяжелые дни, когда казалось: весь мир против тебя, и что живешь, что не живешь — все едино, он читал эти строки и улыбался, вспоминая Ленинград, и тогда приходила надежда.
Однажды темным августовским вечером Иван сидел у казармы, дожидаясь отбоя. Из курилки слышались голоса и смех. Там собрались одногодки-азера. Наверно, лишь они до сих пор общались с ним нормально, в отличие от «дедов» и молодых местных, но Иван чувствовал: эти парни всегда будут сами за себя и ни-когда — на его стороне. Случись что-то серьезное, они не вступятся. Зачем ему такие друзья?
— Иван, иди сюда! — позвал Алик, один из них. Иван посмотрел на него и отрицательно качнул головой. Алик что-то произнес, азера засмеялись. Пусть смеются. Сидеть с ними Ивану не хотелось. Он смотрел на траву, упрямо пробивающуюся сквозь утоптанный земляной плац, и думал обо всем и ни о чем, медленно и лени-во перекатывая валуны мыслей.
— Слышал новость? Цой разбился! — перед Иваном остановился Шевцов, на рукаве прапора была повязка дежурного, а в руке он держал неизменный магнитофон с радиоприемником.
— Ага, а Пугачева повесилась! — усмехнулся Иван. Шевцов любил пошутить.
— Серьезно! Все говорят.
— Да ну!
Но приемник в руках прапорщика, прервав колоритное восточное треньканье, голосом охочего до сенсаций диктора произнес:
— Вчера, пятнадцатого августа, в автомобильной аварии погиб лидер группы «Кино» Виктор Цой...
Иван окаменел. Этого не могло быть!! Он не принадлежал к тем, кто отдаст все за билет на его концерт, не писал имя «Виктор» на стенах и заборах, не собирал статьи и фотографии, он просто любил его. Его песни просто помогали ему выжить... Иван не помнил ни единого дня, когда бы не вспоминал какую-то из них, чувствуя и понимая каждое слово. Цой не мог умереть! Не мог!
Иван затряс головой, чувствуя, как из глаз, помимо воли, текут слезы. Он поднялся, отворачиваясь от Шевцова, и ушел в темноту. Скоро поверка, но ему было плевать. «Цой умер, а всякая сволочь живет! — думал Иван, бредя прочь от казармы. — Зачем она живет? И я зачем живу? А он умер...»
Он давно не плакал. Измученная солнцем чужбина иссушала глаза и души, он не мог, не смел плакать. Сейчас никто его не видел, и Иван ушел в рощу, рыдая и проклиная себя за то, что плачет он не о Цое, а о себе...

Подперев щеку рукой, сержант Немченко глядел в темное окно, за которым виднелись редкие огни проносившихся мимо селений, а затем и они сгинули в непроглядной мгле. Поезд, покачиваясь, несся вперед, и на пьяном лице Немченко играла довольная улыбка. Домой! Два года службы позади, и там, за чернотой южной ночи, ждала совсем другая жизнь. «Улетают в родные края дембеля, дембеля, дембеля. И куда ни взгляни, в эти майские дни всюду пьяные ходят они», — напевал про себя он. Скучно. Соседи по купе перепились и спят, а ему что делать? Он посмотрел на японские «Сейко», купленные за полтинник на Ташкентском рынке: почти три часа ночи. И вспомнил. Вот! Покурю!
Он полез в матерчатый чемодан и достал газетный кулек с анашой, подаренный соседом по купе Ибрагимом, который дрых сейчас на верхней полке. Это то, что нужно! Немченко сунул кулек в карман, открыл дверь купе и вышел. Качающийся коридор пытался свалить с ног, но дембель упрямо продвигался вперед, держась за металлические поручни. Никого! И на весь поезд, наверно, одна-единственная баба, которую Немченко видел в вагоне-ресторане и пытался подвалить с бутылкой шампанского. Баба оказалась занята. Немченко было пофиг — дембеля не отступают, но ее узкоглазые дружки полезли в драку. Он, Немченко, не боится никого и отделал бы чурбанов, как следует, но Ибрагим растащил их. Жаль! У сержанта сладко заныли кулаки. Хорошо бы кому-нибудь заехать в рожу! Но вокруг никого. Поезд спит. А "духи" далеко...
Немченко остановился у окна и со второго раза рывком опустил стекло, подставляя голову свежему ночному воздуху. Хорошо! Где-то вдалеке медленно проплывали огни. Немченко сплюнул в чернильную мглу и хотел закрыть окно, но сквозь стук колес услышал хлопки. Сержант постоял, подумывая, что бы это могло быть - но ничего не придумал и поднял раму.
Добравшись до прокуренного тамбура, Немченко вытащил кулек и понял, что здесь у него ничего не выйдет. Держать кулек с травкой, одновременно сворачивая косяк, в дергавшемся и качающемся тамбуре было невероятно трудно. Он подумал и пошел в туалет. Закрывшись, дембель водрузил кулек на мыльницу, оторвал кусок газеты, разгладил на полке и насыпал порцию травы. Соорудив косяк, Немченко убрал куль в карман, опустил сиденье толчка, присел и сделал затяжку. Отлично!
Через минуту Немченко развезло. Он смотрел на окружавшие его предметы и хихикал. Зеркало в туалете оказалось кривым, и в нем то и дело появлялась чья-то наглая харя, полотенце напоминало портянку, зачем-то висевшую на крючке, наверно, для свежести воздуха; в мыльнице лежала пайка масла, а когда дембель посмотрел вниз, то едва не задохнулся от смеха! Нет, духи совсем оборзели, как сортир моют?! Придется кое-кому поползать здесь с зубной щеточкой! Отсмеявшись до колик в животе, дембель с трудом встал и попытался открыть окно, чтобы освежиться. Тяжелая рама не поддавалась, Немченко боролся с ней и, наконец, одолел. Струя холодного воздуха едва не сбила с ног, но дембель открыл рот и наслаждался, глотая живительный поток. Повернулся, собравшись выходить.
За спиной что-то захлопало. Немченко обернулся: на опущенной раме сидел огромный ворон и смотрел на него. «Вот это мультики!» — весело подумал он и, улыбнувшись, протянул руку, чтобы потрогать птицу. «Я схвачу тебя за хвост и спущу в унитаз!» Посмеиваясь, Немченко пытался поймать ворона, но тот ловко отпрыгнул в сторону, усевшись на спускной бачок.
— Кар-р-р! — сержант поднял голову. На раме сидели еще два ворона. «Раз, ворона, два, ворона», — посчитал дембель и захихикал. Но смех застрял в горле. Два ворона скакнули внутрь и разместились на полке и мыльнице, а на раме сидели уже три.
Немченко дернул рукоять дверного замка. Дверь не открывалась. Дембель оглянулся и увидел, что воронов стало вдвое больше. Сержант развернулся и, чувствуя, как внутри нарастает ужас, изо всех сил затряс ручку двери, но тщетно. В туалете стало тихо и как будто темнее. Немченко медленно обернулся, надеясь, что морок прошел, и никаких воронов нет... но застыл, как изваяние. Мозг отказывался верить тому, что видели глаза: все стены и потолок были покрыты движущимся ковром из перьев и клювов. Он вжался в дверь и расширенными от ужаса глазами наблюдал, как стая приближается к нему, а на оконную раму, бесшумно выныривая из тьмы, вспрыгивают все новые и новые птицы... Раздался короткий грай, и стая разом бросилась на Немченко. Только тогда он смог закричать. Но крик был недолгим.

Здесь сомнение. Может ли лицо осклабится? Это тоже, что лицо улыбнулось.


Странно, что он с медалью на работу ходит.


Отличное сравнение!


Вот он же сам нарывается. Почему бы не сказать, что улыбается, потому что настроение хорошее. А он высокомерно заявляет: вам не понять. Тем самым ставит другого ниже себя. Это обидно. Ему отношения налаживать нужно, а не выпендриваться.

Ага, это было что-то вроде внутреннего бунта...


Жаль. Мы с друзьями ездили в Питер через год после гибели Цоя на его могилу.

Прочитал. Круто! А почему дверь не открывалась? С воронами - понятно, а кто дверь держал? Здесь мистическая составляющая не очень обоснована.

Может быть. Надо подумать...

Есть такие люди. Заслужил медаль - почему не носить? Ее для этого и дают.

Ну да. Бывают случаи, когда внутри понимаешь, что нарываешься, но тебя несёт...

Вспомните Шурика с дверью в психушке. Почему она не открывалась? И никакой мистики... Вообще, в наших раздолбанных вагонах замки заедают, это не секрет. Когда в американских фильмах машина не заводится в самый ответственный момент - это никого не удивляет.
Продолжение следует...

Крепкий утренний чай.
Крепкий утренний лед.
Два из правил игры.
А нарушишь — пропал.
В. Цой

— Эй, Иван, иди сюда! — У колючки стоял Наманганов. — Разговор есть.
Иван остановился, но подходить не стал. По зову подходят только к старшему по званию или по сроку службы. К остальным нельзя, если не хочешь, чтобы тебя считали слабаком. Этого удовольствия он доставлять им не хотел.
— Чего тебе?
— Там к тебе пришли! — объявил узбек.
— Чего? — кто мог прийти за три тысячи километров от дома, Иван не представлял. — Кто пришел?
— Сюрприз! — засмеялся Наманганов. — Девушка! Просила не говорить. Там стоит, в винограднике.
Виноградник был за колючкой. Выйти туда означало самовольно покинуть часть. Хитрожопым азиатам Иван не верил. Но не позовут же его туда, а после заложат офицерам? Что-что, а понятие о стукачестве дембеля вбили в них очень хорошо. И все же он чувствовал неладное.
— Что стоишь? Боишься, что ли? — спросил Наманганов. Иван смотрел на узкое скуластое лицо, раздумывая, что ответить. Показывать себя трусом не хотелось.
— Его девушка ждет, а он думает, — развел руками Наманганов.
— Какая девушка?
— Она сказала, не говори! Сюрприз.
Иван повернул голову. Солнце садилось за горы, оставляя подсвеченные красным облака. Он вспомнил последнее письмо от матери. Та писала, что Ленка, его двоюродная сестра, собиралась к нему приехать. Неужели она?
— Иди, не бойся, — Иван уже не боялся, но на всякий случай оглянулся: нет ли рядом офицеров, и быстро подлез под проволоку, оказавшись за территорией части.
— Туда, — указал рукой Наманганов, и Иван свернул в одну из аллей. Виноградник был разбит на склоне, белые бетонные столбы с натянутой на них проволокой спускались вниз на целый километр и заканчивались у пыльной проселочной дороги. Зимой виноградные стебли спускали вниз, и снег укрывал их, оберегая от мороза, летом лоза тянулась к солнцу, цепляясь зелеными усиками за проволоку. Сейчас виноградник напоминал живой лабиринт из зеленых листьев, но затеряться в таком лабиринте невозможно, если идти прямо и никуда не сворачивать.
Иван повернул, куда показал сослуживец. Что же она так поздно приехала? Наверно, долго часть не могла найти. Здесь, в махалле, легко заблудиться в переплетении дорог и тропинок, среди садов и похожих одноэтажных домов. Он дошел до конца ряда и вышел на развилку. Отсюда тянулась полоса прямо до части, но проехать тут можно разве что на тракторе. Где же она? Иван разволновался. Так хотелось увидеть любимое лицо, посмотреть в родные глаза, обнять и поговорить... Он опешил и встал столбом, когда из виноградника разом вынырнули несколько долговязых фигур. Быстро темнело, Иван не различал их лиц, но понял, что попал. Вот сука Наманганов!
Первый удар застал врасплох, а дальше... Иван отмахнулся, попав кому-то по роже, но его быстро сбили с ног, и подняться он не сумел. Нападавшие били молча и сосредоточенно. У одного или двух были палки, Иван понял это, когда одна из них с треском сломалась о его плечо.
Иван скрючился от боли, и губы сами зашевелились, выдавливая со слюной и кровью:
— Вороны! Помогите мне! Придите...
Пыхтя от злобы, кто-то лупил ногами по ребрам. Иван, теряя сознание, ин-стинктивно сжимался в комок. Но потом раздались крики, громко залопотали по-узбекски. Удары прекратились, и кто-то заорал не своим голосом. Иван услышал знакомое хлопанье крыльев и карканье, более походившее на собачий рык, потом выстрел, и потерял сознание.

Иван летел над землей. Черные крылья несли его, с легкостью рассекая упругий, пьянящий свободой воздух. Солнце заходило, но глаза видели каждый камешек и каждую веточку на проплывавших внизу деревьях. Он летел, не оглядываясь, но чувствовал, что рядом летят другие, его друзья, его братья. Их сила была велика, она была и его силой, и он упивался ею, проносясь над засыпающей землей.
Всходила луна, и он купался в бледно-желтом сиянии, играющем серебром на широких распластанных крыльях. Это мое время!
Он спланировал над черными кронами и, легко найдя просвет меж узловатых ветвей, опустился на землю. Иван был дома. Черная, сложенная из могучих стволов хижина ждала хозяина. Дверь отворилась бесшумно и легко. Иван вошел и сел на мягкий, покрытый шкурами топчан. Все здесь казалось родным и знакомым, но ощущалась неясная тревога. Иван перебирал руками нехитрую утварь, диковинные фигурки, вырезанные из дерева, пучки каких-то трав и замысловатого вида корешки, напоминающие человеческие фигурки. Беспокойство нарастало, и вот он услышал шум крыльев. Кто-то опускался на поляну вслед за ним. Иван выглянул в окно, надеясь увидеть гостя, но призрачная чернота леса сменилась настоящей непроглядной мглой, затянувшей поляну. Лучи тьмы хлынули в окно, обжигая холодом. Иван вскочил и попятился, а дверь избушки открылась. Внутрь вошел гость.
Знакомая фигура в накинутом на плечи плаще еле проявлялась в чернильном мраке, но Иван знал, кто это. Бывший хозяин избушки остановился на пороге и смотрел на него. Иван не видел глаз старика, но ощущал его радость. Гость был доволен, что Иван здесь. Он не говорил, но Иван знал его мысли. Почему ты не входишь? — Потому что теперь здесь новый хозяин. — Кто? — Ты.
Ивану стало страшно. Он не хотел оставаться тут и тем более быть хозяином этого места. Собравшись с силами, он бросился на гостя, стремясь оттолкнуть его и выйти из дома, бил его вязнувшими в сгустившемся воздухе руками, но тот стоял и смеялся. Окно! Иван кинулся к брызжущей мраком дыре, остановился, не решаясь прыгнуть, но издевательский смех заставил сжаться в комок и нырнуть...

Иван открыл глаза и увидел белый потолок с лампой дневного света, висевшей прямо над ним. Он пытался вспомнить, что произошло, но в голове был лишь странный и страшный сон. Почему мне это приснилось? Иван взглянул на руки, ожидая увидеть черные, как мрак, крылья. Но руки были как руки, и он облегченно откинул голову на подушку. Слава Богу, это лишь сон!
Он попытался подняться, но ребра будто сдавило клещами, и Иван едва не закричал. Руки более-менее двигались, он провел ими по телу и обнаружил, что грудь и живот туго перевязаны бинтами. Из-за этого не вздохнуть — острая боль пронзала, как копье.
Дверь в палату открылась, и вошел чернявый парень в пижаме. Увидя, что Иван очнулся, склонился над ним и спросил:
— Оклемался?
— Да, — ответил Иван.
— Тогда привет!
Соседа звали Эдик. Он был одного с Иваном призыва и в госпиталь попал из бригады, где раньше служил Иван. Мир тесен, думал Иван, слушая бесконечную болтовню соседа, видимо, обрадовавшемуся терпеливому и неподвижному слушателю.
Они находились в областном военном госпитале — огромном комплексе из старых и новых корпусов, с обширным парком, разделенным идеально прямыми аллеями. Больница как больница, единственным отличием от гражданской были шлагбаум и пост охраны на въезде, врачи с военной формой под белы-ми халатами, да больные, одинаково стриженые, одного пола и возраста.
Через несколько дней Иван смог самостоятельно передвигаться и первым делом вышел на улицу, подальше от больничного запаха и гнетущих стен. Снаружи было чудесно: большой парк с раскидистыми деревьями и аккуратно подстриженными кустами напомнил Ивану Таврический сад, где он бегал мальцом. Иван мог бродить по аллеям весь день, но надо делать процедуры, да и переклички здесь проводились вдвое чаще, чем в дивизионе, а нарушители режима подметали дороги и убирали мусор.
В госпитале было хорошо. Эдик не приставал с расспросами, постоянно болтая о чем-то своем. Иван делал вид, что слушает, а сам улетал, и перед раскрытыми глазами проплывала угловатая Петропавловка и нескончаемые галереи Эрмитажа, старинные дома с прохладными каменными парадными, намытый дождем асфальт Невского с отражавшимися в лужах огнями витрин. Иван представлял, как вернется домой и все будет хорошо. Главное теперь — выдержать и вернуться. А за ценой не постоим.
В один из дней дверь в палату распахнулась, и вошел мужчина в халате. Новый врач, подумал Иван, поворачиваясь к вошедшему.
— Здравствуй, Воронков, — сказал посетитель, и Иван признал следователя, приезжавшего в часть после убийства Мирзоева.
— Зд...равствуйте, — Иван запнулся, не зная, как обращаться. Звания следователя Иван не помнил, к тому же он был в гражданском костюме.
— Сиди, не вставай, — сказал следователь. — Помнишь меня?
Взгляд Ивана остановился на знакомой бородавке.
— Помню, — ответил он.
— Вот и хорошо. Тогда поговорим, — следователь присел на стул.
— А что случилось? — задал вопрос Иван. Он почувствовал беспокойство, и, не успел следователь открыть рот, уже знал, что случилось страшное. Нечто, связанное с ним. Снова вороны?! Беспокойство зашевелилось в кишках, и холод медленно потек по венам. Странное чувство овладело Иваном. Казалось, напрягись он чуть-чуть — лопнет какая-то пленка, и он узнает и увидит все, как было. Надо только захотеть. Но Иван не хотел видеть и не хотел знать.
Следователь посмотрел на него. Лицо его было правильным, с идеальными чертами, тонкие, как будто женские, брови подрагивали над внимательными карими глазами. Он был идеально выбрит и приятно пах одеколоном. Его фамилия Оврагин, припомнил Иван.
— Разве с тобой ничего не случилось?
Иван промолчал. Так вот он по какому делу!
— Как ты оказался за пределами части? — задал вопрос следователь. Все эти дни в госпитале Иван думал, что ему придется отвечать на этот вопрос.
— Меня позвали.
— Кто?
Иван задумался. А не застучать ли мне суку Наманганова, подумал он. Пусть получит по заслугам, сядет в тюрьму или в штрафбат... И так ведь стукачом называют, что я теряю, мысленно усмехнулся он. А сам пожал плечами:
— Кто-то из местных.
— Узнать сможешь?
— Да они все на одно лицо, узкоглазые.
— Значит, узнать не сможешь. Ладно. Так почему ты самовольно покинул часть? Ты знаешь, что за это бывает, рядовой?
— Они сказали, что ко мне приехала сестра, — сказал Иван. — Я ждал, что она приедет, и поверил. Я не собирался убегать. Поговорил бы и все. Я подумал: вдруг она не знает, где переночевать, а я знаю, где гостиница.
— Откуда знаешь?
— Ходил за письмами на почту и видел. Я действительно не хотел сбегать, зачем? К тому же тогда скоро отбой был и перекличка. Сразу бы заметили. Только дурак побежал бы в это время, еще и в военной форме!
— Допустим. Что было дальше?
— Дальше я пошел в виноградник, а там целая толпа стояла. Ну, и набросились на меня...
— Почему набросились?
— Откуда я знаю? Я их никогда раньше не видел.
— Тебе командир разъяснял, что сейчас выходить за пределы части небезопасно? Вам же рассказывали об Оше, про другие... события? Рассказывали?
— Рассказывали, — подтвердил Иван.
— Тогда зачем ты сунулся туда? Купился, как дурачок! А если бы они тебе голову проломили? В гробу хочешь домой поехать? Как Мирзоев? А майор Ордин будет объяснять твоей матери, почему он не доглядел за подчиненным! Но свою-то голову надо иметь! Если бы не прапорщик Шевцов...
«Шевцов, — с благодарностью подумал Иван, — спасибо тебе! Есть все-таки люди на земле!»
— Виноват, — сказал Иван. Ему действительно было стыдно. Он подставил своего командира и земляка, которому за его выходку по голове не погладят.
— Виноват, — повторил офицер. Он о чем-то задумался. - Когда Шевцов прибежал в виноградник, те парни убегали со всех ног... а над тобой вилась стая воронов.
Иван молчал. "Значит, меня спас не Шевцов, — подумал он, — а они..."
— Что ты можешь сказать по этому поводу?
— Не знаю, — спокойно ответил Иван. — А что тут сказать? Я без сознания был...
— Да, это так, — согласился следователь. Повисла тишина.
— Ты знаешь сержанта Немченко? — вдруг спросил Оврагин.
Иван замер, понимая, что его реакция не ускользнет от следователя, но пауза была нужна, чтобы собраться с мыслями.
— Знаю.
— Ты служил с ним в одном взводе, так?
— Так.
— Что ты можешь сказать о нем?
Иван взглянул на собеседника:
— А если я не хочу говорить о нем?
— Тогда мне придется вызвать тебя на официальный допрос, с протоколом и совсем другими вопросами. Итак, что ты можешь сказать о сержанте Немченко?
— Сволочь он был! — Не выдержал Иван. — Сволочь и подонок!
Оврагин встрепенулся:
— Почему говоришь «был»?
— Не знаю, — пожал плечами Иван. — Потому что он уехал домой.
— Он не приехал домой, — сказал следователь. — Его нашли мертвым в поезде.
Он смотрел на Ивана, ожидая реакции, но Иван молчал. Смерть Мирзоева потрясла его, но смерть Немченко не вызывала никаких эмоций. Мозг спокойно констатировал факт того, что бывший сослуживец уже не будет бить молодых, пить водку, говорить, любить, смеяться... Что посеешь, то и пожнешь, подумал Иван, мне не жаль тебя, Немченко...
— Что ты молчишь? — спросил Оврагин.
— А что говорить? Экс нихило нихил фит.
— Это латинский?
— Да.
— Что это означает?
— Из ничего ничего не происходит. Что посеешь — то и пожнешь, если по-русски.
Следователь потрогал бородавку:
— Ты любопытный человек, Воронков. Знаешь, что нашли в руке у Немченко?
— Нет.
— Пучок вороньих перьев.
— Ну и что? — Иван уже не боялся. Он понял: следователь ничего не сможет сделать и ничего доказать. Потому что силу, стоящую за ним, человеку не переломить!
— И патологоанатом говорит странные вещи. Будто сержанта Немченко заклевали птицы... В вагонном туалете! Удивительно, да? Я думаю, это были вороны. А ты что думаешь?
— То, что я думаю, я уже сказал, — Иван, улыбаясь, дерзко смотрел на следователя. — И добавить мне нечего.
— Ты врешь, Воронков! — мягко сказал Оврагин. — Воронков... и вороны. Даже фамилия у тебя... соответствующая.
В палату вошел Эдик. Увидав посетителя, замер, потом пошел к своей кровати.
— Выйди, солдат, — повернулся к нему следователь. Эдик уставился на него, не понимая. Чего этот гражданский выделывается?
— Выйди отсюда, солдат, что не понятно?! — повысил голос до командного следователь, и Эдик, шлепая тапочками по пяткам, вылетел за дверь.
— Ты знаешь больше меня, Воронков, — сказал офицер. — Но не хочешь говорить. Ты детективы любишь?
— Ненавижу.
Следователь запнулся, кашлянул и продолжил:
— Так вот, в детективах сыщики всегда ищут того, кому смерть была наиболее вы-годна, понимаешь?
— Ну и что?
— Ты ненавидел Немченко и Мирзоева. И наверняка хотел их смерти. Разве не так? Вот только ты непохож на законченного мерзавца, Воронков — так откуда в тебе столько ненависти?
Иван выпрямился. Лицо его помрачнело, взгляд черных как смоль глаз вонзился в следователя.
— Да, я ненавидел их! И Немченко и Мирзоева. И всех, таких, как они. Вам невдомек, какими они были, вы же можете только характеристики читать! Вы знаете, что делал Немченко с молодыми!? Когда он избивал Леху-Художника, где вы были? Тысячи подонков рядом с вами, а вы поймали хоть одного? Так что я рад, понятно! Пусть хоть кто-то из них получил свое! Так и запишите!
— Пойми, Воронков, они были живыми людьми! А ты радуешься их смерти.
— Не радуюсь. Но и не огорчаюсь!
— Мы с тобой живы, Воронков, а они уже нет! Они были. А мы есть. Почувствуй разницу. Я тебе как человек, а не как следователь говорю!
— Такими, как они, лучше не быть. Вообще не быть. Что они дадут людям, чему научат своих детей?
— А чему ты научишь, Иван? Любви, состраданию? Они у тебя есть?
Иван не ответил. Этот человек не понимает. В мире должна быть справедливость. Должна! Иначе жить незачем. И если раньше он был слаб, то теперь вороны помогут ему! Странным было лишь то, что он не приказывал убивать Немченко. Да, он ненавидел, но убивать не хотел. Но так ли это? Посмеет ли он сказать себе правду?
— Что вы от меня хотите? — сказал Иван устало. Он хотел остаться один. И поду-мать.
— Я не знаю, какую роль играешь во всем этом ты, Воронков, у меня нет прямых доказательств, а то, что было... Эти смерти связаны между собой узлом, который можешь распутать только ты. Вот в этом я уверен. Думай, Иван.
— О чем?
— О жизни.
Следователь поднялся со стула. У дверей остановился:
— Если ты уверен, что никто никогда не узнает о твоей тайне, что скажешь своей совести, если она у тебя осталась?
Дверь закрылась. Потом открылась снова, и в палату вошел Эдик.
— Вано, кто это был?
— Отстань, Эдик, — Иван подошел к окну и посмотрел на пышные кроны дубов и кленов, окружавшие травматологическое отделение. Темнело, но фонари еще не зажглись, и мысли, от которых он хотел избавиться, захлестнули с новой силой. Он не приказывал им убивать, и не будет отвечать ни перед судом, ни перед своей совестью!
Иван несколько раз вздохнул, успокаивая заколотившее, словно в набат, сердце. Через минуту эмоции схлынули, и Иван подумал о воронах. Они защищают его, потому и напали на Нагаева, а смерть Мирзоева была случайностью. Они угрожали мне, подумал Иван, вот вороны и разделались с ними. Но как же Немченко? Он ехал домой и никак не мог угрожать мне! Почему они убили его?
Иван помрачнел. Ответа он не знал, но предчувствия были не из лучших. Еще этот следователь с нравоучениями. Что он может понять? Он думает: все про-сто! Нарушил устав — на гаупвахту или в дисбат... Иван слышал историю, как в одном дивизионе рядовой ударил офицера. И отправился в дисциплинарный батальон на полтора года, а то, что офицер издевался и избивал его, никто не принял во внимание. Иван вспомнил, как Оврагин грозил отправить его на губу и зло прищурился: все вы такие! Сначала вежливые, а потом, чуть что, дисбатом пугают. Двуличные твари!
Он увидел следователя, выходящего из здания. Иван проводил глазами высокую подтянутую фигуру... и заметил черную тень, слетевшую с ближайшего дерева. Крупная птица планировала над головой следователя, и Иван понял, что медлить нельзя! Он выскочил из палаты, не слушая крик Эдика:
— Ты куда, Вано? Ужин скоро!
Иван промчался по коридору и выскочил на лестничную площадку. Здесь было накурено, сизый дым висел плавающими слоеными облачками. Иван с ходу разметал их и поскакал вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступени. Отбитые ребра отзывались болью, но Иван не обращал внимания. Наконец, он выскочил на улицу и замер, прикидывая, как срезать угол, чтобы нагнать Оврагина как можно быстрей. Протиснувшись сквозь кусты, Иван побежал наперерез. Ясно, что следователь пойдет по боковой аллее до центральной, выводящей к воротам госпиталя. Чувство тревоги нарастало, Иван бежал изо всех сил, но мешали тапочки. Слишком большие, на два размера больше, они хлопали по пяткам и норовили слететь. Иван раздраженно сбросил их и побежал босиком.
Срезав порядочный угол, он выскочил на боковую аллею и увидел следователя, неторопливо идущего к воротам... и шевелящиеся ветви деревьев, нависшие над усыпанной гранитной крошкой дорогой. Пробежав по ней несколько метров, Иван ощутил нестерпимую боль в подошвах ног — крохотные камешки немилосердно резали ступни. Захромав, Иван остановился.
— Товарищ следователь!
Офицер обернулся. И черные тени слетели с деревьев, разом набросившись на него. Оврагин закричал, отбиваясь от воронов, но те вились хищной, хлопающей крыльями тучей. Иван похолодел от ужаса.
— Не смейте! — он бросился к следователю, превозмогая боль. Десяток метров он преодолел за секунды и без страха врезался в щелкающую клювами черную карусель. Вороны разлетелись, узнавая хозяина. Иван повалил заклеванного, истекающего кровью офицера и закрыл собой. Глядя на вьющуюся над ними стаю, он повторял:
— Улетайте, улетайте, улетайте!
Вороны повиновались. Взмыв в темнеющее небо, стая скрылась за деревьями. Иван помог следователю сесть. Оврагин прижал ладонь к рассеченному лбу: кровь сочилась сквозь пальцы. Изорванная и исклеванная фуражка лежала рядом.
— Как вы, товарищ следователь?
Незакрытый ладонью, выпученный глаз смотрел на солдата. Зрачок расширен, как у сумасшедшего.
— С тобой, Воронков, или в психушку попадешь, или на тот свет, — глухо проговорил Оврагин. — Значит, правильно тебя местные узбеки колдуном называют.
— Я не колдун, — возразил Иван.
— Конечно. Эти вороны просто дрессированные. Приказал — убили, приказал — улетели!
— Я не приказывал убивать! — сказал Иван.
— А кто приказал? — вскинулся офицер, и Иван замолк. Он сам хотел знать ответ. Иван помог следователю подняться.
— Я сам дойду, — сказал Оврагин. Иван чувствовал его страх и неприязнь и отступил.
— Будьте осторожны, — сказал он. Оврагин посмотрел на него, потом вверх:
— А куда я денусь? Все под этим небом ходим.
— Я не хотел этого, — сказал Иван. — Честно, не хотел!
Он не любил извиняться, но чувствовал вину за то, что случилось. Чертовы птицы! Его-то за что?
— Ладно, прощай... Спасибо тебе, — выдавил из себя следователь, и Иван понял, что и ему нелегко дались эти слова.
— Пожалуйста, — нарушая субординацию, Иван повернулся к офицеру спиной и побрел к корпусу. Стопы ног саднило, и он выбрался на газон, в прохладную мягкость травы. Труднее всего было вспомнить, где свалились с ног тапочки. Пошарив по кустам, Иван плюнул и пошел в отделение босиком.
Все-таки вороны повинуются мне! Иначе я бы не спас следователя. Но почему они набросились на него? Он ничем не угрожал мне, думал Иван, поднимаясь по холодным, как лед, бетонным ступеням. Ноги болели, словно он бегал по остриям иголок.
И откуда вороны могут что-то знать? Но, если они понимают его, то почему не могут понимать других людей? А вдруг они знают то, чего не знает он, и действительно пытались защитить? И он напрасно прогнал их? Может, следователь хотел его в дисбат отправить, только с виду такой добрый? Но что же тогда делать, убить его?! Вопросы стучали в голове, как колокол, и Иван вошел в палату совершенно измученный.
На ужин он не пошел и лег в кровать, с головой завернувшись в одеяло. Иван пытался уснуть, но сон не приходил, а голова гудела. Он может управлять воронами, определенно может! Еще недавно он радовался этому дару. Но зачем дар, не приносящий счастья? Это в сказке просто: двое из ларца, одинаковы с ли-ца, взяли да и выполнили любое желание. А что могут вороны? Неужели только убивать?

В этой главе я не нашел к чему придраться. Хорошая глава. И то, что вороны иной раз действуют сами по себе (хотя скорее всего чувствуют эмоции Ивана) - это вносит изюминку. Не все под контролем.

Это радует.

Все верно.

Я люблю этот город, но зима здесь слишком длинна.
Я люблю этот город, но зима здесь слишком темна.
Я люблю этот город, но так страшно здесь быть одному.
За красивыми узорами льда мертва чистота окна.
В. Цой.

Облака из иллюминатора казались смешными ватными комками, подвешенными в воздухе, а земля была поразительно красива. Теперь Иван понял, за что летчики любят небо: свысока не видно мусора на улицах, собачьего дерьма на тротуарах, и людей как будто нет, а ты летишь, и сам себе хозяин. Как птица. Небо вокруг огромное-огромное, земля гораздо меньше, и от этого лишь красивее. Кажется, что запросто можешь обнять ее всю: эти горы, леса и реки. Как бог. Магия неба, блин.
Иван летел и не мог поверить, что все позади. Подъемы, отбои, поверки, весь этот кошмарный бардак, именуемый советской армией. Иван вспоминал и перебирал в памяти лица, которые уже не увидит, и не жалел. Что ни было — все прошло, он выдержал и вернулся. Кому-то на радость, кому-то назло. И плевать он хотел на вторых.
Он не заметил, как заснул, и проснулся от объявления по громкой связи. Самолет заходил на посадку в Пулково. За иллюминатором повисла непроглядная ночь, внизу горели крохотные огни, и Иван поразился, как летчики что-то видят в этой темноте. Тем не менее, самолет уверенно снижался и вскоре коснулся коле-сами земли. «Дома!!!» — орал Иван про себя, и губы расплывались в невероятной ширины улыбке.
Спустившись с трапа, Иван глотнул влажный питерский воздух и улыбнулся капавшему дождю: пусть льет, родной, питерский! Там, за три тысячи километров, не бывает таких дождей, там светло и тепло, но Иван не стал бы там жить ни за какие миллионы.
С остальными пассажирами он съехал по эскалатору куда-то вниз и прошел через вестибюль и турникеты. Был пятый час ночи, автобусы не ходили, и Иван присел в зале ожидания, раздумывая, брать такси или ждать утра. Ждать не хоте-лось, и через две минуты Иван ехал по Пулковскому шоссе. Замелькал огнями Московский, такси свернуло направо и вот уже Апраксин. Родные края! «Неужели я не сплю, — думал Иван, не веря глазам, — неужели я на Невском? Я в Ленинграде, я дома!»
Белые ночи еще не начались, и в семь часов было темно. Через гулко раз-носящую звуки шагов арку Иван прошел во двор и остановился у знакомого козырька. Постоял, дыша влажным, ни с чем несравнимым, особенным воздухом центра, и по истертым ступеням, не торопясь, поднялся на последний этаж.
Иван вставил ключ в замок и повернул. Невольно помотал головой, не веря, что не был здесь два года. Или целую жизнь? А может быть, всего ночь? И не было ни армии, ничего, все это только сон. Дикий страшный сон...
В коридоре все осталось по-прежнему. Круглое зеркало так же висело на-против старого платяного шкафа, а старенький зеленый телефон — в самодельном деревянном ящичке на стене, исписанной давно забытыми номерами. Иван не удержался и, подойдя к шкафу, слегка толкнул: тот послушно качнулся, как в старые добрые времена. «Все так, как было, а где был я?» — подумал Иван. Он открыл дверь в комнату и вошел, не снимая ботинок. Не стоило думать о грязи в такой момент. «Здесь не может быть грязи, — думал Иван, — здесь мой дом!» Не-сколько минут он бесцельно ходил по комнате, брал в руки и ставил на место старые вещи, чувствуя странное «дежавю». Мать бывала здесь изредка, наводя по-рядок, но кое-где обнаружился толстый слой пыли, накопившейся за два года.
Завтра! Завтра будет счастливейший день! Он выйдет из дома, пройдется по Невскому, через Дворцовый на Стрелку, потом к Петропавловке, сделает круг, и вернется на Литейный, а потом снова гулять, дышать и радоваться жизни! Улыбаясь мыслям, Иван быстро, по-армейски, постелил на большой двуспальной кровати, разделся и лег. И как два года назад, за окнами стучали трамваи, хлопая раскрывавшимися дверями, гулко, точно рассерженные шмели, гудели проносящиеся машины, и свет качавшихся фонарей играл с тенями на стенах и потолке.

Неделя пролетела, как один день. Иван гулял по Ленинграду, узнавал и не узнавал любимый город. По улицам ездили шикарные иномарки, которые раньше он видел только в кино, повсюду открывались бутики и рестораны, повсеместно расплодились ларьки, торговавшие всякой всячиной. Казалось, город превратился в гигантский рынок, где можно купить что угодно, были бы деньги, а население разделилось на покупателей и продавцов, причем вторых было отнюдь не меньше первых. Иван побывал в Эрмитаже, но иные магазины поражали не меньше знаменитого дворца. Откуда все взялось?
К этому времени мама переехала жить к тетке, которая нуждалась в уходе. А перед дембелем бандеролью прислала ключи от комнаты и квартиры. Иван был только рад. Правда, деньги стремительно кончались, пора было думать о работе.
Утром дядя Миша встретил его громким и восторженным:
— О-о! Морячок! — и притащил початую бутылку водки. — Ну, давай! Раньше не предлагал — молодой ты еще был, а сейчас настаиваю! Теперь ты мужчина!
И налил каждому по полстакана. Потом спохватился:
— Погоди! — залез в новый холодильник, которого раньше не было. На кухонном столе явились хлеб, вареная колбаса и банка с огурцами. — Вот теперь давай!
Иван выпил и улыбнулся, заметив на щеке соседа следы от ногтей. Снова дежавю.
— Молодец! — сосед залпом осушил стакан и зажевал колбасой. — Ну, Ваня, рас-сказывай, как служба?
Иван помрачнел. Он ожидал и боялся таких расспросов. Ну, что рассказывать? Что армия — жуткий бардак? Что потерял там два года и разуверился в людях? Что поблекшую траву там красят зеленой краской, а военную подготовку заменяют сельхозработами? Что красивые слова о защите родины и долге оборачиваются бесправием и беззащитностью солдат, немногим отличавшихся от зеков. Только уголовников сажают за преступление, а его отправили туда ни за что...
— Нормально, — выдавил Иван, долго и старательно хрустя огурцом, чтобы замять тему.
— Твоя мать говорила, ты далеко служил...
— Туркестанский военный округ, — отрапортовал Иван. Выпитая водка расслабляла, прогоняя злость. «Все прошло, Иван, — сказал он себе, — чего уже злиться?»
— Ничего себе! Ну, да я тоже служил не близко. На Кубе, представляешь?
— Представляю.
— Представляешь... Там же до Америки рукой подать! Да, гоняли нас тогда — даже страшно вспомнить! Зато, говорят, мы такого жару им дали, что в Америке из окон сигали, думали: война началась! Во как! А ты говоришь... Боялись нас тогда. И уважали. А сейчас? — дядя Миша расстроено махнул рукой и налил по второй.
— Сейчас не уважают, — согласился Иван.
— Вот именно! А почему? — дядя Миша поднял вверх указательный палец с кривым покарябанным ногтем. — Потому что уважают только сильного. Согласен?
— Согласен, хотя это и неправильно, — не удержался Иван.
— Ну, ты... не надо философию там всякую, — возразил сосед. — Я говорю про жизнь. Как есть, понимаешь?
— Понимаю.
— Вот тебе наверняка в армии приходилось кое-кому рыло начистить, правильно? Чтобы уважали! Иначе нельзя, что б ты понимал в семейной жизни! А сейчас? Видишь, что творится? Развалили страну, сволочи!
Иван понимающе покивал и ушел, сославшись на дела. Он знал: в этом состоянии дядя Миша может говорить о чем угодно до бесконечности. А говорить на такие темы у Ивана не было желания. Хотелось все забыть и начать жизнь заново.

Иван встретился с приятелями, с которыми учился, но вот до Кира дозвониться не смог. Впрочем, он тесно сошелся с бывшим одноклассником Димкой по прозвищу «Удав», который дембельнулся чуть раньше Ивана и уже устроился на работу в типографию. Он позвал Ивана к себе.
— Работа несложная, а деньги платят хорошие, — сказал Дима, — и от дома тебе недалеко. Сел на троллейбус, и через двадцать минут на работе. Не то, что мне.
Иван согласился и стал работать с другом. В выходные они отправлялись на дискотеки или шлялись по Невскому, кадря симпатичных девчонок.
Однажды Димка предложил съездить на Московский проспект. Там, в глуби-не старых сталинских застроек, стояли корпуса институтских общежитий, и в каж-дом на первом этаже располагался видеосалон.
— Видик посмотрим, — сказал Удав, — там классные фильмы показывают. А потом спецпрограмма.
— Какая спецпрограмма?
— Вчера с девчонками познакомился, — пояснил Димка. — Живут в этих общагах. Пригласили в гости, врубаешься? Деньги есть?
— Немного есть.
— Бери все — не пожалеешь! — посоветовал Димка. Он был парень видный, высокий, с вьющимися черными волосами, и с девчонками знакомился на раз, чего нельзя было сказать об Иване.
Вечером друзья встретились на выходе из метро, купили три бутылки вина и знакомой дорогой направились к общагам. Миновав старые институтские корпуса, друзья пересекли заросший травой пустырь и оказались возле первой многоэтажки.
— Так, что у нас тут идет? — Удав взглянул на расписанный вручную плакат и по-качал головой. — Нет, фигня, пошли во второй корпус.
Там выбор был интересней. Они даже поспорили, на какой фильм пойти. Димка предлагал посмотреть «Голый пистолет-2», а Иван — «Телетеррор». Сошлись на «Бандитах во времени». Фильм оказался неплох и, выйдя из душного зала на воздух, Дима посмотрел на часы:
— Через двадцать минут они спустятся. Пошли, — и приятели направились к соседнему корпусу. Через стеклянный вестибюль Иван увидел просторный холл и суровую бабулю у турникета, над которым висели объявления: «Посторонним вход воспрещен», «Вход только по пропускам» и «После 23 часов вход в общежитие прекращается».
— Ну, и как мы пройдем? — кивнув на плакаты, спросил Иван.
— Они сказали, что проведут.
Ровно в назначенное время в холл спустилась девушка с ярко накрашенными губами и модной джинсовой миниюбке. Димку она тотчас признала, а тот пред-ставил друга:
— Это Иван. А это Юля.
Иван улыбнулся. Юля тоже. Глаза у нее были карие, а пухлые губы вызывающе дразнили. Ивану она понравилась.
— Пошли за мной, — сказала она. Стараясь не звякать бутылками, друзья двинулись следом.
— Их будет трое, — наклоняясь к Ивану, шепнул Димка. Иван опешил. Как трое? Трое надвое не делится. А, ладно, разберемся как-нибудь.
Юля уверенно и спокойно провела гостей мимо дежурной. Бдительный страж проводила парней подозрительным взглядом и проронила, обращаясь, видимо, к провожатой:
— Чтоб в одиннадцать часов посторонних не было!
— Конечно, конечно, — снисходительно и развязно подтвердила девушка.
В холле был лифт, но наверх отправились пешком. Иван никогда не бывал в общежитиях, и глазел по сторонам, представляя местную, и наверняка бурную жизнь. Наконец, они подошли к заветной двери, и Юля открыла ее ключом. «Да, здесь звонков не напасешься, — подумал Иван, глядя на бесконечный коридор с множеством одинаковых дверей. Мимо сновал разношерстный народ, никто не обращал на пришельцев внимания, и Иван, чувствовавший себя не в своей тарелке, приободрился.
Дверь открылась, они вошли внутрь. Небольшую комнату, метров на пятнадцать, разделял платяной шкаф. Здесь находилась прихожая и кухня одновременно. В углу стоял стол с тарелками и чайником, вешалка для одежды, вся занятая, так что Юле пришлось унести ворох курток куда-то в комнату. Тут же — тумбочка со стоявшим на ней зеркалом.
— Обувь не снимайте, — разрешила Юля, и Иван вслед за Димкой прошел дальше.
Центр комнаты занимал стол, у окна стоял второй, письменный, с горящей настольной лампой и отрывным календарем на стене. А справа находилась кровать и раскладывающийся диван, над которыми висели плакаты «Миража» и каких-то западных групп.
— А где Таня? — спросил Дима. Видимо, он всех тут знал.
— Сейчас они придут, — ответила Юля. — Садитесь.
Иван сел на стул, а Дима на диван. Ждать долго не пришлось. Вскоре в комнату впорхнули две девицы одного роста, одетые в одинаковые синие джинсы. Одна носила полупрозрачный обтягивающий свитер, другая — пушистый пуловер с «горлышком».
— Наташа, — представилась первая.
— Таня, — прощебетала вторая. Какой звонкий голос, подумал Иван. Он тоже представился. Диму они уже знали.
Они сели рядышком на диван.
— Где учитесь? — спросил Дима.
— Я же тебе говорила, — сказала Юля.
— Так, может, они в другом институте, просто живете вместе, — пояснил он.
— Нет, мы и учимся и живем вместе, — сказала Наташа.
— Долго еще учиться? — спросил Иван.
— Ей два года осталось, — указала Наташа на Таню, — а нам три.
— Понятно.
Девчонки оказались веселыми, с ними было интересно, и Иван припомнил знакомых, утверждавших, что в общагах живут одни шлюхи. Фигня, думал он, допивая вино, если я и трахнусь с какой-то из них, никогда не скажу, что она шлюха. Шлюхи — они за деньги...
— Ой, у меня сигареты кончились, — сказала Наташа, — а магазин уже не работает.
— Кури мои, — Димка мигом достал пачку «Космоса».
— Нет, я такие не хочу. Девчонки, я сбегаю, спрошу у кого-нибудь.
— Не ходи, Натаха, — сказала Таня. — Кури, что есть. Какая тебе разница?
— Ты не куришь, вот и не говори! — парировала Наташа. — Я быстро.
— Да уж, — усмехнулась Юля. — Только никому не треплись, что мы тут... Сама знаешь, пол-общаги прибежит. Оно нам надо?
— Да ладно тебе, — обиделась Наташа. — Я мигом.
Застолье продолжилось. Вторая бутылка вина опустела, Удав начал разли-вать третью, и тут в дверь постучали.
— Наташка, — сказала Юля. — Таня, открой.
Сидевший спиной к дверям Иван обернулся и увидел Наташку, вслед за ко-торой в комнату вошла целая компания человек в пять. Высокий скуластый парень держал раскрасневшуюся Наташку под ручку. Отпустив ее, он оглядел стол и при-свистнул:
— Оба! Здесь такая компания, а нас не пригласили! Меня Руслан зовут, — он про-тянул ладонь Ивану. Иван пожал, чувствуя, что их план на вечер и ночь стремительно рассыпается. Слова Юли оказались пророческими.
— Иван, — назвался он.
— Дима, — сказал Удав.
— Выпить-то уже нечего, — сказал один из парней. — Ребята, давай скинемся на водку. Рублей по пять.
На стол полетели скомканные бумажки. Дима и Иван добавили свои.
— Отлично, — сказал Руслан. — Тема, сходи!
Парень со смешным хохолком на голове сгреб деньги и исчез. Ивану показалось, что девчонки сами не рады такому повороту, Удав тоже не выглядел воодушевленным. И если бы не музыка, за столом было бы совсем скучно.
— Ванюха, пошли, покурим, — сказал Димка. Иван хотел сказать, что не курит, но вовремя догадался, что Удав хочет с ним поговорить.
— Пошли, — он поднялся из-за стола.
— Ваня, ты же не куришь, — сказала Юля. Она что-то почувствовала.
— Это когда я трезвый, то не курю, — выкрутился Иван, — а так курю.
Они вышли в коридор и прошли до лестничной площадки. Димка закурил и, затянувшись пару раз, проговорил:
— Блин, я как чувствовал, нельзя было эту дуру из комнаты выпускать! Раззвонила повсюду! И подружки ей говорили!
— Ей и звонить не надо было, — сказал Иван, — на нее просто посмотреть достаточно. Видно, что где-то пила.
— Я эти общажные темы знаю, — сказал Димка, выпуская дым в потолок. — Здесь, если где-то пьют, всегда найдется до хрена народа, которым на халяву хочется. Обломались мы с тобой, Ваня.
— Почему? — не понял Иван. — Они выпью, да уйдут. Хотя, вообще-то...
— Вот именно! Ты бы ушел? Это же их общага, а мы здесь никто! Врубаешься?
— Врубаюсь.
— Короче, они сейчас только того и ждут, чтобы мы припухли и слиняли, — Удав посмотрел на Ивана. — Но я хочу их разочаровать. Очень хочу! Девчонки хорошие, да и денег мы потратили, жалко, и вообще... Но один я не останусь. Ты как?
Иван вспомнил Юлю, ее многообещающие взгляды и очертания аппетитных грудей под обтягивающей блузкой. Эта ночь должна быть нашей. И пошли все на хер!
— Я с тобой! — ответил Иван. — Я понял.
— Только учти: мы играем на чужом поле...
Они вернулись в комнату, через минуту прибежал Тема с бутылками, и пир продолжился. Правда, Ивану уже не было так весело. Водку он почти не пил, предвидя, что трезвая голова и четкая координация еще пригодятся, зато гости пили, не стесняясь. За Димку Иван не опасался — Удав перепьет любого. Закуски было немного, и она исчезла быстро — хозяйки не рассчитывали на такое сборище. Наташка упилась довольно быстро, почти ничего не говорила, лишь хихикала, неловко отбиваясь от лапавших ее парней.
— Эй, слышь! — Руслан наклонился к Ивану, его пьяные глаза уставились на пришлого с непонятной и пугающей ненавистью:
— Давай выпьем!
— Давай, — равнодушно согласился Иван. — Наливай.
Руслан плеснул в стаканы водки. Рука с бутылкой на секунды зависла в воздухе, и Иван приметил татуировку в виде змеи, обвивающей предплечье Руслана:
— Я что хочу сказать... Все ленинградцы — гнилье! Я сюда приехал, я здесь никто, да? Но я здесь всех держу! Никто мне ничего не может сделать! Я всех здесь, — он грязно выругался, — понимаешь? А почему? Потому что ленинградцы — чумошники! За это и выпьем!
Потом Иван жалел, что не выплеснул водку в лицо этому уроду, а промедлил, обдумывая возможные последствия.
— Что ты сказал? — проговорил Удав. Он сидел неподалеку и все слышал. Руслан повернулся к нему:
— Он тебе скажет, что я сказал, — палец указал на Ивана. — Я повторять не буду, понял!
— Ах ты, козел! — сказал Дима, поднимаясь. — Ты, чмо, в наш город приехал, и еще вые...шься!?
— Че ты сказал? — вскочил Руслан. — Кто чмо?
Они смерили друг друга взглядами, затем кулак Руслана мелькнул над столом, но Димка среагировал и перехватил руку. Они сцепились над столом, опрокидывая на пол бутылки. В юности Димка занимался самбо, и силой его Бог не обидел. С таким корешем Иван ничего не боялся.
— Вы что, мальчишки! — запищала Юлька. — Прекратите!
Она одна не побоялась вскочить и вклиниться меж драчунами. Остальные девчонки сидели смирно. Для них такое было привычным зрелищем.
— Тогда пойдем, выйдем! — прошипел Руслан.
— Пойдем, — согласился Димка.
Испуганные лица девчонок не сулили ничего хорошего. Иван вышел за другом, затылком ощущая взгляды местных, и пытался идти раскованно и неторопли-во, хоть это было и сложно. Адреналин кипел, а выхода у них было два: бежать или драться. Иван видел: Димка тоже волнуется, но знал, что Удав не побежит. Значит, и он останется.
Они вышли из общаги. Ночной воздух остудил разгоряченные лица, но не охладил бурлящую кровь.
— Пошли туда, — кивнул Руслан, указывая на пустырь с кучами мусора.
— Что, один на один кишка тонка? — спросил Димка, останавливаясь напротив Руслана.
— Я тебя щас урою! — пообещал тот. Он был не ниже Удава ростом и едва ли слабее, но и Димка не был подарком. Не зря его в секции Удавом прозвали...
Заводила повернулся к своим:
— Займитесь пидором! — он указал на Ивана.
— Пидор у тебя в штанах! — парировал Димка, и они моментально сцепились.
Один из парней подошел к Ивану. Скудный свет луны делал его и так не слишком дружелюбное лицо угрожающим. Он нанес удар в живот, Иван кое-как парировал, но пропустил следующий. Вспоминая уроки Удава, Иван вошел в клинч и опрокинул соперника подсечкой. Парень упал на кучу мусора, выругался и бросился вперед. Судя по хлестким ударам и крикам, доносившимся сзади, Димка дрался не на жизнь, а насмерть.
Отпихнув «общажника», Иван оглянулся и увидел, что Димка повалил Руслана на землю и метелит по физиономии.
— Чо смотрите?! — раздался истеричный голос Руслана. — Мочите козлов!
К Руслану бросились на подмогу, а на Ивана насело сразу трое. Он отоварил одного, оттолкнул второго, но по спине шарахнуло чем-то тяжелым, и Иван едва не упал. Падать было нельзя. Удав учил, что самое страшное в драке — упасть. Не поднимешься за секунду — забьют до смерти. Иван пропустил еще удар, но устоял, заметив у одного обрезок трубы. Взгляд скользнул по куче мусора, но не обнаружил ничего подходящего для обороны. Парни схватили Ивана и стали бить, он вывернулся, зарядив одному в рыло и, получив в поддых, упал на колени. «Все! — подумал Иван. — Сейчас меня замочат.» Страха не было, он исчез поле первого удара. Он не боялся смерти, просто хотел встать и заставить их жрать мусор...
Но удары сыпались отовсюду, Иван закрывался и слышал, как орал Удав, потом наступила тишина, и он испугался. Чудом сумев подняться, он увидел неподвижно лежащего друга, и нескольких парней, ожесточенно месивших его ногами.
— Шакалы! — в груди нарастала ненависть. Он сдерживал ее так долго, он не хотел... Мгновенье спустя Иван видел сотнями птичьих глаз. Сотни крыльев вспороли тьму, приближаясь стремительно и неотвратимо, сотни голодных ртов жаждали крови, и Иван велел им насытиться.
Ивана ударили по голове, он ткнулся лицом в грязь, но секундой позже услышал дикий крик противника и увидел — не своими глазами — как черный клюв, словно наконечник копья, втыкается парню в глаз.
— Да! — содрогаясь от боли и хохота, кричал Иван. — Жрите! Пейте! Они ваши!
Зловещие пустыри ожили хлопаньем крыльев и глухим граем. Вороны возникали из ниоткуда, падали с неба, выскакивали из куч мусора, впиваясь острыми клювами в человеческую плоть. «Общажники» с воплями бросились врассыпную. Иван приподнялся, вытирая залитое кровью лицо, и указал на Руслана:
— Возьмите его!
Десятки когтей вцепились в верещавшего от ужаса парня и подняли его в воздух. Иван смотрел наверх. Вороны держали извивавшегося человека в пяти метрах над землей. Искаженное смертным страхом лицо Руслана было смешным и жалким.
— Ну, что? — крикнул ему Иван. — Ты здесь хозяин? Ты здорово ошибся, сука! А за ошибки надо платить!
Не слушая крики и плач Руслана, Иван склонился над Димкой. Друг был без сознания, его лицо залила кровь. Иван приподнял Димкину голову:
— Димыч! Очнись, Димыч! — но Удав молчал. Убили?! Иван вскинул голову и без звука, одним взглядом отдал приказ. Хруст раздираемого мяса смешался с предсмертным криком, и кровавый дождь пролился из тьмы.

По причине неожиданно случившегося запоя, прочитаю продолжение только через неделю. Очень хочется почитать, но сил нет. Не в обиде?

А-ха-ха! Причина уважительная! Понимаем.

Я смотрю в календарь: я знаю, что скоро зима.
Наша улица на глазах меняет цвета.
За решеткой желтой листвы я вижу птиц.
Моя двадцатая осень сводит меня с ума.
В. Цой

Происшествие возле общежитий надолго выбило Ивана из колеи. За выходные он оклемался, с ног до головы обмазавшись мазью от ушибов, купил черные очки, чтобы скрыть синяки, и вышел на работу. Но работалось вяло. Иван выпросил у мастера пару отгулов — но от безделья стало только хуже. Мысли назойливой мошкарой точили и грызли — а от себя не скроешься. Хорошо, что с Димкой все в порядке: отделался сломанной ключицей и сотрясением мозга.
Иван навестил друга в больнице, с удовлетворением узнав, что тот воронов не видел и не помнит.
— Что с теми козлами? — спросил Дима.
— Менты приехали, они и свалили, — соврал Иван. — Кто еще мог ходить.
Удав слабо, но довольно усмехнулся:
— Будут знать, — проговорил он.
— Будут, — повторил за ним Иван. Да, они получили урок. Хотя урок — это когда в человеке что-то меняется, а что измениться у трупа? Ивану было худо, когда он думал об этом. Он не хотел убивать, он защищался! Но помнил, что вид распятого в небе Руслана доставил ему неизгладимое, сравнимое с оргазмом, удовольствие. «Что со мной? Я становлюсь другим, — думал Иван, сидя у постели друга. — Но это было справедливо! Ведь справедливо?»
— Кстати, менты и ко мне приходили, — сказал Дима.
— И что? — Иван похолодел, представляя, что будет, если менты выйдут на него, начнутся допросы, и он сорвется? Или, того хуже, арестуют?
— Я им лапши навешал. Сказал, что тебя не знаю, познакомились у ларьков. И что эти хорьки тебя первого загасили. Так что ты здесь не светись, понял, а то менты говорили: там труп... Не знаю, как такое случилось. Не ты же его убил?
— Так они на тебя не подумают? — обеспокоено спросил Иван, уходя от прямого ответа.
— Нет. Скорую кто-то вызвал, меня первого нашли без сознания, а потом труп. Не пойму, Ваня, нам что, кто-то помог и загасил их?
— Да, — медленно проговорил Иван.
— Ты видел, кто это был? — с любопытством спросил Удав.
Иван молчал. Как сказать правду? Он не хотел врать, но иначе не мог.
— Нет.
— Ну, и ладно. Это и к лучшему. Ты иди, я полежу, подумаю. Знаешь, когда все время лежишь, столько мыслей в голову приходит! Не успеваешь думать. Кажется, за всю жизнь не думал столько...
Иван кивнул:
— Тогда я пойду. Спасибо, Димыч. Я твой должник.
— Фигня, Ванюха. Давай, пока.
Иван пожал другу руку и вышел из палаты.

Свобода и жизнь в удовольствие делали свое дело, драпируя прошлое спасительной пленкой однообразных дней. Работа и повседневный быт затягивали крепко и навсегда, редким удальцам удавалось избежать участи миллионов. Армия и все, что с ней связано, забывалось, и крылатые покровители ушли в тень, не показываясь до времени. Но они всегда были рядом, ожидая приказа — Иван знал это абсолютно точно.
Он сидел и пил пиво в полуподвальчике недалеко от дома. Ночная смена закончилась, но домой Иван не пошел. Захотелось где-нибудь посидеть и побыть одному. Заведение было вполне приличным — ни пьянчуг, ни бомжей. В углу играла музыка, кажется, шансон. И никого. Правда, пиво стоило в два раза дороже, чем в магазине, зато можно спокойно сидеть и думать.
Если бы не они, как знать, чем закончилась бы драка на пустыре? Лимита забила бы их до смерти, и концов бы не нашли! Иван вспомнил наглую физиономию Руслана и злорадно ухмыльнулся: таких надо учить, чтобы знали, что на любую силу найдется другая! Козлы! Приехали в чужой город, да еще выделываются! Иван медленно накачивался пенистым напитком, мысли тяжелели и казались почти гениальными.
А все-таки хорошо, что у него есть вороны! Хорошо, что можно не бояться всякую сволочь, а если потребуется, заставить у себя в ногах валяться и прощения просить! Иван захихикал, вспоминая, как вороны подняли в воздух Руслана, как он вопил и наверняка обосрался от ужаса. О том, что было дальше, думать не хотелось. Было страшно.
Дверь пивной отворилась, по ступеням спустился человек в длинном свет-лом плаще, едва не достающем до пола. Он заказал кофе и остановился рядом с Иваном.
— Здесь свободно? — вежливо спросил он.
— Свободно везде, — повел рукой Иван. — А здесь я сижу!
— Я вижу, — улыбаясь, сказал незнакомец. — Потому и спрашиваю.
— Садитесь, — пожал плечами Иван. — Мне-то что?
— Спасибо, — мужчина сел и посмотрел на Ивана. Его лицо было худощавым и вытянутым, тщательно выбритым, серые глаза смотрели на парня с интересом. Официантка подала чашечку с дымящимся кофе, к нему блюдечко с лимоном и пакетиком сахара.
«А ведь интересно будет спросить, — подумал Иван, поднимая глаза на посетителя, — что он думает обо всем этом? Хорошо бы узнать мнение совершенно случайного человека... Вот как он».
Незнакомец отпил глоток.
— Извините, — сказал Иван. — Раз уж вы сюда сели... Можете ответить на один вопрос?
— Конечно, — сказал мужчина. Он поставил чашку и положил руки на стол. — Я вас слушаю.
— Чтобы вы сделали, если бы владели большой силой? Точнее, не силой, а... властью? Только не обычной властью, а... — Иван запутался в словах, не зная, как спросить незнакомца, не рассказывая ему всего.
Мужчина кивнул.
— Понимаю. А что, в вашем понимании, есть власть?
Вопрос застал Ивана врасплох. Что есть власть? Ясное дело...
— Власть — это когда ты все можешь, — сказал Иван. — Ну, или почти все. Все, что захочешь, можешь! И никто тебя не остановит.
— И у вас есть такая власть?
— Есть! — с гордостью ответил Иван. Он приподнялся, ощущая за спиной могучие черные крылья. Потом сел. — У меня есть дар!
— И что это за дар? — спросил мужчина. Вопрос прозвучал без капли иронии, был задан серьезно и деловито, будто посетитель с ходу поверил Ивану. Это было странно, и даже разгоряченный пивом Иван притих, хорошенько обдумывая ответ.
— Многое могу. Могу убить. Могу спасти. Любого гада плакать заставлю!
— Этот дар был всегда? — спросил незнакомец.
— Нет. Мне его дали. Но отказаться я не мог, — Иван вспомнил Воронову Гать и жуткий обряд обитателя древней избушки. Ведь это был не сон! Странный, неожиданный разговор с незнакомцем заставил многое вспомнить, и поднявшиеся из глубины души чувства были тревожны и новы.
— Дар не дают насильно, — возразил собеседник. — Тогда это не дар.
— А что?
— Вы должны сами понять. Бойтесь данайцев... Слышали, наверное? И еще скажу одну избитую, но очень верную фразу: в нашем мире за все приходится платить. И за зло, и за добро. За все. В этом смысле даров не существует.
— И что мне делать с ним? — спросил Иван. Пива уже не хотелось.
Человек в плаще допил кофе и поднялся из-за стола:
— Верните его туда, где взяли. Чем больше берешь, тем сильнее связываешь себя.
— Я не могу, — обреченно сказал Иван. Как он вернет дар? Кому? Идти на Воронову Гать искать того колдуна? Иван вспомнил сон, и сердце сжалось. Не у кого теперь просить, не к кому идти. Он сам — хозяин Гати и своего дара.
Человек уже поднимался по ступенькам, Иван, как за соломинку, ухватился за его плащ:
— Подождите! Я не могу вернуть, понимаете! Что бы сделали вы?
— Что сделал бы я? — переспросил мужчина. Сверху вниз он посмотрел на Ивана. — Если нельзя вернуть, живите, как все и не старайтесь показывать свою власть. Власть — опасная штука. Сначала думаешь, что владеешь чем-то, потом окажется — не ты владеешь, а тобой.
Он повернулся и зашагал наверх. Иван отпустил плащ и стоял, быть может, минуту, думая над словами незнакомца. «Что он имел в виду? Что вороны владеют мной? Это каким образом?» — Иван усмехнулся и вспомнил, что сам призвал воронов на пустыре! Он пользовался данной ему силой. Да, может быть, через мину-ту они и сами помогли ему, Иван в этом не сомневался, но все же он позвал первый, и это значит... Что я не могу без них? Чушь, чепуха! Это просто исключение! Не каждый же день я бьюсь с толпой подонков! Да ведь они могли убить меня! И Димку покалечили! И получили по заслугам!
Оставив недопитое пиво на столе, Иван выскочил за незнакомцем, но того простыл и след. На улице сновал народ, но все были в темной одежде. Белого ни-кто не носил.

Вечером без звонка нагрянула мать. Хотела проверить, как сын живет один. Несмотря на неожиданный визит, Иван был рад ее приезду. Мама неизменно при-возила полные сумки снеди, обязательную жареную курицу и пирожки с «приветом от тети».
— Наверно, грязью зарос, — сказала она, раздеваясь в прихожей и, конечно, не забыла отпустить пару колкостей в адрес соседки:
— А где эта ПростоМария?
Так она величала дядь Мишину жену, выговаривая известное каждой домохозяйке имя с издевкой, подразумевая другое, известное всем слово.
— Не знаю, я ее сегодня не видел.
Раздевшись, мама проинспектировала квартиру, допытываясь, как часто ПростоМария поет пол и убирает в туалете. И, как всегда, осталась недовольна. Если соседка во время инспекции была дома, непременно вспыхивал скандал из-за какой-нибудь мелочи. Иван замечал, что они терпеть не могли друг друга и использовали редкие моменты встреч, чтобы выпустить пар, накопившийся за месяцы разлуки. Державшийся во время битвы в стороне Иван подмечал, что после разборок «кто есть ху» каждая из сторон считала себя победителем, и у обоих улучшалось настроение.
На этот раз соседки не было, и досталось исключительно Ивану за грязную посуду, неубранную постель и пустую бутылку водки, стоявшую под столом в ком-нате. Особенно за бутылку. Иван заметил, что пил эту бутылку полгода, а допил только на днях, а выбросить забыл... но мать не слушала и попрекнула «алкоголиком-отцом», в которого Иван, очевидно, очень хочет превратиться. Ивану стало смешно, а потом сорвалось:
— Чего ты тогда за алкоголика замуж вышла?
Мать глянула укоризненно, молча оделась и ушла. Ивану стало неловко. Она еды привезла, а он ее обидел. Хотя ничего такого не сказал. Всего лишь правду.
Но через неделю мать сама позвонила и, как ни в чем не бывало, выспрашивала о работе и соседях. Простила. На то она и мама...

Наступила зима. Иван жил, но как-то по инерции. Ездил на работу, ходил с Димкой на дискотеки, в видеосалоны и кино, но радости от жизни не было. Даже не черные птицы, а простые городские вороны, изредка пролетавшие над крыша-ми, напоминали о страшном даре, и Иван мрачнел. Что делать с даром, он так и не решил. А забыть, как советовал тот прохожий, не мог. Слишком многое их связывало. Его и воронов. Он был обязан им. В армии они спасли ему жизнь, но иногда Ивану думалось: не будь их, он и сам бы выкрутился... Со временем все кажется не таким страшным. Как знать. И еще: нельзя забывать того, кто тебе помог! Иван был щепетилен в таких вопросах, и терпеть не мог неблагодарных людей. И быть таковым не хотел.
Они всегда рядом, они — как единое целое, но Иван не радовался их союзу. Какой прок в силе, которая не нужна? Какой смысл во власти, которой не хочешь?
Тоскливыми зимними вечерами об этом думалось особенно часто. За даром тянулась вереница смертей. Смертей, которых он не желал, но хранители считали по-иному. А сколько их было до него? Иван вздрагивал от таких мыслей. Что было раньше, в старые времена, когда кто-то другой владел силой? Иван вспоминал рассказы подгородских стариков о Гати. О том, что во время войны отряд немцев, сунувшихся туда в поисках партизан, сгинул на болотах, и люди слышали ужасные крики... Но самым страшным было то, что Иван не просто верил старикам — он знал, что там случилось. Если сильно захотеть, он может увидеть это, несмотря на пятьдесят прошедших лет. Потому что вороны были там, а они жили долго, очень долго. Но он боялся даже шевелить доступный ему пласт многовековой памяти. Так с ума можно сойти. Что же им надо? Для чего дана эта сила?
Иван пытался забыться, залить память пивом, отвлечься фильмами и книгами. Он чурался людей, и, если поздно возвращался домой, шарахался от подвыпивших компаний.
Это была длинная и тяжелая зима. Бесцветный кисель дней, надоевшая ра-бота... От депрессии спасали книги, изредка фильмы, если шло что-нибудь по ду-ше. Однажды, перепив пива, Иван заставил попавшегося на глаза ворона прыгать по тротуару, скакать по крыльцу дорогого бутика, распугивая посетителей, и об-гадить шикарную иномарку.
И лишь когда встретил Аню, темные дни просветлели, и новое чувство сол-нечными брызгами разметало серую хмарь. Начиналась весна.

Звонок раздался довольно поздно. Иван оторвался от телевизора и вышел в прихожую к телефону.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Позовите, пожалуйста, Катю.
Иван хотел сказать, что никакой Кати здесь нет и повесить трубку, но сдержался, и его понесло:
— А кто это звонит?
— Аня, ее подруга.
— Вот как? Мне Катя много про тебя рассказывала.
— А-а... вы кто?
— Я ее брат. Меня Иван зовут.
— А она никогда не говорила, что у нее есть брат.
— А я двоюродный. Кузен, — выкрутился Иван. — Да она вообще скрытная девчонка. Вот просил ее познакомить с какой-нибудь хорошей подругой, с тобой, на-пример, а ей все некогда. Но про тебя она постоянно говорит: вот, Аня, красивая, умная... Заинтриговала! Давай встретимся?
На той стороне трубки задумчиво задышали.
— А может, у меня молодой человек есть?
— Нет! — нагло сказал Иван. — Все-таки кое-что я про тебя знаю, Катя говорила. Забыла только сказать, что у тебя еще и приятный голос...
— Ладно, — сдалась девушка, и Иван довольно улыбнулся. Неплохо получилось. Напор и уверенность! Кир сказал бы: моя школа!
— Где встретимся?
— Давай у Аничкова моста.
— Давай.
— Когда?
— Можно завтра.
— Давай сегодня! — настоял Иван. — Мало ли что случится завтра!
— Ладно, давай сегодня, — согласилась она. — В семь. Раньше не получится.
— В семь так в семь. Ты как выглядишь? — спросил Иван.
— А разве у Кати нет моей фотографии? — спросила Аня, и Иван замялся. Неожиданный поворот мог все испортить.
— Не знаю... Она мне не показывала. Из вредности, наверное. Знаешь, как бывает, брат с сестрой вредничают? — импровизировал Иван.
— Ха, — хихикнула Аня, — я думаю, ты меня узнаешь. Я ведь умная и красивая, так? Так что узнаешь! А ты какой?
— Мрачный и загадочный. Как сфинкс.
— Здорово, — засмеялась Аня. — Люблю загадочных. А как я тебя узнаю?
— Я на коне буду, — ляпнул Иван.
— Как на коне?
— Ну, там же кони стоят, на мосту, — пояснил он. — Вот я на коне и буду. Там еще дядьки будут, зеленые и голые — смотри, не перепутай!
— Не перепутаю, — засмеялась девушка. — Ты же не будешь зеленым и голым?
— А вот увидишь!
Без пятнадцати семь Иван взлетел на мост и остановился, разглядывая прохожих. Девушек в яркие весенние дни на Невском было множество, и все они, согревшись солнцем, демонстрировали длину ног и красоту нарядов, так что Иван засомневался, сработает ли его план. В восьмом часу он остановился у скульптур Клодта, издалека заметив девушку, сосредоточенно разглядывавшую бронзовых коней.
— Привет, Аня! — он подошел и протянул цветок.
— Иван? — недоверчиво сказала она. Чувственные губы раздвинулись, показывая задорную белозубую улыбку. — Ты же обещал сидеть на коне!
— Я сидел в семь, — сказал Иван. — А ты опоздала. Пришлось слезть. Не могу же я сидеть на коне до ночи.
— Девушка может опоздать, — заметила Аня. Через ее светлые кудряшки просве-чивало яркое заходящее солнце. — А ты лишил меня такого зрелища! Я иду и ду-маю: какой парень, для меня на коня залезет! А ты просто трепался. Так?
— Не так, — серьезно сказал Иван. — Это по телефону я трепался, потому что не знал, какая ты. А теперь вижу. — Он посмотрел на нее, и в ответном взгляде по-чувствовал, что ныряет в пучину, в самую глубину. Едва встретившись взглядами, за короткий миг он познал и овладел ею, и знал абсолютно точно: она не уйдет, и будет с ним... Невероятное знание пугало и завораживало его.
Они отправились гулять по Невскому, потом по Дворцовой. Пришли на Стрелку, где долго смотрели на воду и новобрачных, пьющих шампанское и бьющих бокалы о гранитную набережную. Аня сказала, что когда-нибудь тоже хотела бы так, как они, а Иван рассказал историю про дядю, который на этом месте тоже пил шампанское с невестой, а когда грохнул бокал, вспомнил, что в бокале было его кольцо...
— И что? — спросила, широко распахнув глаза, Аня. Иван млел от ее детского взгляда, понимая, что она далеко не девочка, но это лишь сильнее распаляло его.
— Ничего. Полез за ним в воду. А был, между прочим, ноябрь. Целый час нырял, искал между камнями...
— Нашел?
— Нашел. Но вместо свадебного стола поехал в больницу. Синий весь был.
— Обалдеть! Нет, правда, что ли?
— Правда, — Иван не врал.
Закончили прогулку затемно и как-то невзначай оказались у Иванова дома.
— Ну что, я тут живу, — сказал Иван. — Зайдем, чайку попьем?
Аня посмотрела на него и улыбнулась:
— Зайдем!
Иван знал, что она останется. Он поражался своей уверенности в этом, впервые он мог чувствовать и предугадывать события. Раньше у него такого не случалось. До самой постели он не был уверен ни в чем, но сейчас не торопился, зная, что все будет...
Они пили чай, говорили о пустяках, о жизни, музыке, друзьях и знакомых. Наконец, не в силах сдерживаться, Иван встал и погасил свет. Она ни о чем не спросила, молча ожидая его. Иван подошел, она запрокинула лицо, подставляя его поцелуям. Он хотел любить ее молча, без слов, слова бы только мешали, от них суета и непонимание. Любить надо без слов, думал Иван, прижимая к себе Аню. Они обнялись у окна, наслаждаясь молчаливой страстью, слыша лишь вздохи, стук сердец и шорох падающей одежды. Он замирал, восторженно следя за полной, качающейся в такт движений грудью, любовался ее телом. Он отнес Аню на постель и лег рядом, не веря счастью, и свет уличного фонаря плясал на сплетенных в страсти телах.
Такого счастливого утра у Ивана не было никогда. Он тихо встал, улыбаясь до ушей, и смотрел на Аню, разметавшую по подушке светлые длинные кудри. Иван тихо оделся и прокрался на кухню. Там поставил чайник и приготовил бутерброды. Потом вернулся и тихонько стащил Анину одежду. Чайник вскипел, Иван принес его и бутерброды в комнату и приготовил все, как надо, намеренно звеня ложками по чашкам. В смежной комнате скрипнула кровать, дверь открылась, и явилась завернутая в простыню заспанная Аня.
— Доброе утро, — сказал Иван. В том, что это так, он не сомневался. Доброе, еще какое доброе, восхитительное утро!
Увидав приготовления Ивана, Аня улыбнулась:
— Доброе утро. А где моя одежда?
— А зачем она? — пожал плечами Иван. — Тебе лучше без нее!
Аня усмехнулась и приоткрыла простыню. Иван забыл про чай.
Когда они, счастливые и помятые, сели за стол, чайник пришлось ставить заново — он совершенно остыл. Потом Аня засобиралась домой, и Иван ощутил небывалую прежде грусть. Он не хотел, чтобы она уходила даже на час. Но она торопилась. И это была счастливая грусть.
Он проводил Аню до метро, думая, как ему повезло, как же все-таки здорово жить, когда любишь, и на улице, как на душе — погоже и солнечно.
— Завтра в семь на том же месте, — шепнул он ей, улыбаясь. Она кивнула:
— Хорошо.
Аня исчезла в людовороте подземки и, возвращаясь домой, отупевший от счастья Иван вспомнил, что не признался ей в обмане. И если она поговорит с Катей... Догонять уже было поздно. Иван в бессилии сжал кулаки. Как же так?! Ну, и дурак же я!
Вернувшись домой, Иван бухнулся в кресло и сидел, слушая стук трамвайных дверей и механический голос, объявлявший остановку. Время шло, завтра идти на работу, но Иван думал об Ане. Она решит, что он обманул, поматросил и бросил, и эти мысли кололи, язвили Ивана в самое сердце. Прежнюю уверенность как рукой сняло...
А он хотел быть с ней, хотел видеть каждый день, накручивать пальцами ее вьющиеся светлые волосы, смотреть в глаза, целовать пьянящие губы... Только бы она не пропала, только бы пришла!
Назавтра, не дожидаясь семи, Иван примчался на мост. Кони Клодта были ниточкой, связавшей их тогда, и Иван молился, чтобы она пришла. Она пришла.
— Ты обманул меня!
— Я просто забыл, понимаешь! Телефон...
— Ты мне врал! Про брата, про Катю, про дядю...
— Про дядю не врал, — поправил Иван.
Она отвернулась и пошла прочь. Иван догнал:
— Аня, ну, прости! Мне так хорошо с тобой было, и тебе тоже. Ну, прости, Аня!
Он обнимал, она отталкивала. Он бегал вокруг, сталкиваясь с прохожими, извинялся, чертыхался и просил прощения.
— Ну, что ты обижаешься? Ведь мы же встретились! Я же не пропал! Я пришел! Я ждал тебя, и ты пришла.
— А если бы не пришла?
— Я бы приходил сюда каждый день и ждал.
Она остановилась. Ударила негодующим взглядом:
— Врун! — но в голосе не было злобы.
— Аня! — широко улыбнувшись, проговорил он. «Чудесное имя, — думал Иван, — говоришь — и улыбаешься!»
— Врун! — повторила она капризно, и он понял, что прощен. Но все же чувство-вал вину. Иван встал перед ней:
— Смотри, делаю, как обещал! — и полез на перила, перебрался на гранитный постамент и попытался залезть на коня. Получалось плохо. Конь был металлический и гладкий, к тому же слишком большой. Собрав кучу зрителей, Иван повернулся к улыбающейся Ане и пожал плечами.
— Атас, парень, менты! — крикнул кто-то из столпившихся на мосту. Иван увидел спешащий к нему наряд. Он спрыгнул на мостовую и сгреб Аню в охапку:
— Бежим!
Как раз загорелся зеленый, они перебежали дорогу и нырнули в подворотню.
— Я здесь все дворы знаю! — пропыхтел на бегу Иван. Стражи порядка уже входили во двор. — Сюда, быстро!
Они завернули в боковой дворик и забежали в парадную.
— Давай наверх!
На втором этаже остановились, переводя дух. Иван прижал поддавшуюся Аню к стене и целовал, наблюдая через немытое окно, как забежавшие во двор менты покрутили головами и ушли.
А они целовались. Жадно и яростно, отирая куртками исписанные похабщиной стены, и хватались друг за друга, утопая в любви.

Дождалась, наконец-то! Хоть что-то появилось и для женской аудитории


опечатка

Нет. Если вы внимательно читали.

Вечером в пятницу раздался звонок. Иван сорвал трубку, но в ухе звучал не Анин, а насмешливый и странно знакомый голос:
— Здорово, Ванюха! Не узнал?
— Нет, — стушевался Иван.
— Это хорошо, — довольно засмеялся незнакомец. — Богатым буду!
— Кир! — догадался Иван.
— Он самый, — подтвердил Кир. — Что делаешь?
— Да ничего. Дома сижу.
— Раз телефон старый, значит, адрес не изменился, — констатировал приятель, — сейчас я приеду. Жди, — и повесил трубку, не ожидая ответа.
Иван улыбнулся и покачал головой. Кир в своем репертуаре. Как всегда, беспардонный и наглый, но старый друг лучше новых двух.
Он наскоро прибрался в квартире и смотрел в окно, представляя, как теперь выглядит приятель. Все-таки не виделись больше трех лет! Иван звонил ему после армии, но Кир надолго исчез, и постепенно Иван позабыл о нем. И тут этот звонок...
Под окнами остановилась темная иномарка с люком, дверь открылась, и вышел Кир. Иван не узнал его — просто догадался, сам не зная, как. Кир повернулся к машине, та послушно мигнула фарами, и приятель зашел в парадную.
Иван заранее открыл дверь и, стоя на лестничной площадке, ожидал друга. Кир явился, вальяжный и благоухающий, в модном пиджаке, с золотыми цепями на шее и кисти. Они обнялись, и Иван провел друга в комнату.
— Блин, ничего не изменилось, — сказал Кир, усевшись на старый диван и оглядываясь. — Все, как раньше. Будто в прошлое попал. Не дай бог! Ха-ха. Ну, как живешь, Ванюха?
— Нормально, — улыбнулся Иван. — Помаленьку.
— Вижу, что помаленьку, — скривился Кир. Он внимательно посмотрел на Ивана. — А ты изменился. Все-таки армия здорово людей меняет! У тебя даже глаза из-менились. Черные стали. Вроде карие были?
— Были, — согласился Иван. Вспоминать об армии сейчас хотелось менее всего. А глаза... Он сам не знал, почему они стали черными. От южного солнца. — Может, сходим куда-нибудь, отметим встречу? У меня завтра выходной.
— Хороший подсвечник, — сказал Кир, ткнув пальцем в бронзовую девушку, стоявшую на шкафу, — у меня друг антикварный держит, я адрес дам, отнеси, он оценит нормально, не кинет, скажешь, что от меня. Вещь, думаю, хорошая.
— Зачем? — удивился Иван. — Пусть стоит.
— Тебе что, бабки не нужны? — удивился Кир, оглядывая не менявшуюся лет двадцать обстановку.
— Нужны, конечно, — пожал плечами Иван. — Да я заработаю.
— Где работаешь? — спросил Кир.
— В типографии.
— Чего ты там делаешь? — изумился приятель.
— Работаю. Там такие машины есть, — начал было объяснять Иван, но Кир оборвал:
— Да уж, там ты заработаешь... Ладно, потом расскажешь. Насчет отметить — это правильно. Только не сходим, а съездим, и не куда-нибудь, а в Метрополь.
— Ты чего, Кир? Какой Метрополь? У меня денег столько нет.
Приятель махнул рукой, словно отмахиваясь от надоевшей мухи:
— Какие там деньги? Забудь, я угощаю. Поехали. Одевайся.
Иван пожал плечами: чего там одевать? Накинул парадно-выходную джинсовую куртку, и они спустились вниз. На темно-синем капоте Иван увидел известный сине-белый значок «БМВ», и изумленно покачал головой: откуда у Кира такая тачка?
Внутри было еще круче. Иван никогда не сидел в таких машинах и с наслаждением откинулся на мягкое кожаное кресло. Машина беззвучно завелась и тронулась с места.
— Ну, как ты? — расспрашивал Иван. — Из наших кого-нибудь знаешь, видел? Я до многих дозвониться не могу. Пропали.
— Да, — снова отмахнулся Кир, — все как-то некогда. Знаю, что Андрюха-Красавчик на зоне чалится, за наркоту... А Вовка-самбист утонул.
— Как утонул?!
— Я его брата встречал. Он сказал, Вовка пьяный был, и с моста Невского бросил-ся. Утонул. Из-за бабы, говорят...
Иван покачал головой. Вовка был их одноклассником, хорошим парнем. Иван едет в шикарном «БМВ», а Вовка утонул. И Красавчик! Кто бы мог подумать! Любимец девчонок и учителей, умный парень — и на зоне! Вот, блин, как бывает. Судьба...
Кир повернул на Невский. Машину он водил небрежно, с оттенком презрения поглядывая на проезжавшие мимо изделия отечественного автопрома.
— А ты чем занимаешься? — стараясь сдержать рвущееся из голоса любопытство, спросил Иван. Кир повернул улыбающееся лицо:
— Всем понемногу. Кручусь, верчусь. Жалко, что ты в армию пошел, здесь такие темы открылись, такие возможности! Кто захотел, у кого мозги были — наверх пошли. Люди так приподнялись, ты не поверишь!
— Ты тоже вроде не бедствуешь, — сказал Иван.
— Да, — довольно улыбнулся Кир. — Ты еще мою квартиру не видел. Ну, посмотришь как-нибудь.
Машина остановилась на Садовой. Иван вышел за Киром и с наслаждением вдохнул влажный осенний воздух. Ему приходилось проходить мимо «Метрополя», и он свыкся с мыслью, что никогда не побывает внутри, за сверкающими неоном вывесками. Но вот он здесь. Иван старался выглядеть уверенно, будто бывал здесь ежедневно и невозмутимо прошел за Киром. Приятель скороговоркой заказал что-то, халдей чинно удалился. В ожидании заказанного Кир откинулся на спинку стула, забарабанив пальцами, унизанными золотыми печатками. Иван смотрел на друга, пытаясь понять, что изменилось в нем, как он смог стать... тем, кем стал.
— Ну, что, — сказал Кир, — рассказывай, как там в армии? Где служил?
— Далеко, — слабо улыбнулся Иван, — в разных местах. В основном в Узбекистане.
— Ничего себе! — удивился Кир. — Ну, тебя и кинули! Ну и как там?
— Интересно, — сказал Иван. — Экзотика!
— Да я вижу: смуглый стал. Теперь понятно, почему.
Официант принес коньяк и водку, выложил огромные дымящиеся блюда и салаты с гигантскими креветками.
— Давай за встречу! — Кир ловко разлил водку в рюмки, чокнулся с Иваном и вы-пил.
— Ты же за рулем!
Приятель усмехнулся:
— Ну и что?
— Как что? Милиция...
— Вот где у меня милиция, — Кир вынул внушительный бумажник и потряс перед носом Ивана, — понял? И все дела. — И отправил в рот внушительную порцию са-лата.
Иван не бывал в ресторанах, но знал, что там положено есть, держа вилку в левой, а нож — в правой руке. Есть левой рукой было чертовски неудобно, и в мыслях Иван проклинал чудил-аристократов, придумавших идиотский этикет, а потом обратил внимание на Кира, орудовавшего зажатой в кулаке вилкой, и пле-вавшим на все правила.
— Давай еще по одной, — предложил Кир. — Или коньячку?
— Нет, давай уж водки, — коньяк Иван не любил.
Иван больше смотрел по сторонам, чем закусывал, и быстро пьянел, хотя выпил всего ничего. С Димкой пивал и больше. А по Киру вообще незаметно, что пил. Взгляд приятеля оставался таким же пристальным и настороженным. Именно настороженным. Иван еще хотел спросить, почему, но забыл. Водка была ледяная и вкусная.
О делах Кир распространялся мало, больше спрашивал. Иван рассказывал все, не скрывая и не таясь, лишь о воронах не проронил ни слова. Это была тайна, табу, о котором не должен знать никто. Он так решил. После драки в общаге Дим-ка едва не узнал его тайну, но, в крайнем случае, на него можно положиться, Кир же всегда был треплом.
— Да, веселая у тебя была служба, — сказал Кир, потягиваясь на стуле. — А во-обще, чем думаешь заниматься?
— Как чем? Я работаю.
— Разве это работа? — усмехнулся Кир. Ивану стало неприятно. Пускай Кир невероятным образом заработал кучу денег, пускай у него такая машина, но что ж он так выделывается? Зачем эти понты? У Ивана даже аппетит пропал.
— Слушай, Кир, я пойду, — сказал он, кладя на стол вилку. Заморские креветки стали в горле комом. — Пора мне.
— Пора? Ты ж говорил, что свободен?
— Чего-то настроения нет.
— А-а, понятно, — прищурившись, Кир посмотрел на приятеля, словно бы говоря: знаю-знаю, все знаю, это у тебя от зависти аппетит пропал! — Ну, ладно, я, в принципе, и сам не могу долго сидеть. Дела.
— Ночь скоро. Какие у тебя дела? — спросил Иван, вставая.
— Темные, — засмеялся Кир. Он сунул подскочившему официанту пару зеленых купюр.
Они вышли на улицу.
— Садись, подвезу, — предложил Кир. Иван помотал головой:
— Не надо, я так дойду. Здесь недалеко. Воздухом подышу.
— Ну, подыши. — Кир протянул Ивану руку. — Давай, Ваня, еще увидимся. И с работой что-нибудь придумаем. Я тебе позвоню.
— Звони, — механически ответил Иван. Он повернулся и пошел к Невскому. Позади хлопнула дверца «БМВ», и темная машина, обогнав его, скрылась за зданием библиотеки.

Договорившись встретиться с Димкой возле видеосалона, Иван ждал приятеля, похлебывая пиво из банки. Мимо проходили люди. Иван рассматривал их, от нечего делать пытаясь угадать, кто чем занимается и как живет. Вот мужик в пиджаке и допотопной жилетке, физиономия серая, неприметная. Типичный чинуша. Вот девушка на каблуках. Ничего фигурка, особенно ниже пояса. Парень с девушкой идут, взявшись за руки. Чего она в нем нашла? Впрочем, как говорил один знакомый Ивана, далеко не Ален Делон: «Мужчина может быть чуть-чуть красивей черта. Главное, чтобы он был мужчиной!»
А вот и Димка. Как всегда, с сигаретой и банкой любимого джин-тоника.
— Здорово!
— Здорово!
— Как дела?
— Нормалек. Слушай, предложение есть, — сказал приятель, вытаскивая из кармана объявление, явно сорванное откуда-то. — Почитай.
Иван взял бумажку в руки. По краям бумаги красовались иероглифы, а не-замысловатый текст приглашал желающих заниматься айкидо — тайной борьбой японских самураев.
— Пошли? — спросил Димка, когда Иван, прочитав, отдал листок.
— Не знаю, — задумался Иван. — А где это? Здесь адреса нет, один телефон.
— Адрес я узнал. Кстати, недалеко от тебя, в центре. Поехали, съездим? Я без тебя не хотел. Вместе веселее. К тому же ты любишь махаловки по видику смотреть — вот и научишься заодно. В жизни пригодится.
— Я кунг-фу люблю смотреть, — сказал Иван. — А про айкидо я вообще не слышал. Может, фигня какая-то?
— Давай съездим. Прямо сейчас. И посмотрим.
— Давай, — Ивану и самому стало интересно. Вернувшись из армии, он жалел, что до нее не занимался боксом или борьбой, как Димка. Дело нужное. Всегда пригодится.
Они сели в трамвай и покатили по Лиговке. Наконец, Димка вышел, и Иван выпрыгнул за ним.
Спортивный зал располагался в большом подвале с отдельным входом. Они спустились по ступенькам и увидели нескольких парней со спортивными сумками, входивших за обитые вагонкой двери.
— Заниматься пришли, ребята? — к ним подошел невысокий плотный мужчина с залысиной, в белом кимоно и с босыми ногами.
— Да, посмотреть, что это такое, — сказал Димка.
— Ну, проходите, смотрите, только снимайте обувь, — сказал мужик.
Это был сенсэй. Сняв ботинки и усевшись в уголке зала, застеленного мяг-ким борцовским ковром, Иван и Дима с улыбкой наблюдали за неторопливыми ри-туалами, предшествовавшими тренировке. Сначала была разминка, и айкидисты, как окрестил их Иван, много прыгали и кувыркались. Потом пошло самое интересное. Медленная грация, круговые движения, быстрота и плавность приемов заворожили Ивана, и он твердо решил попробовать. Димке тоже понравилось.
Занятия были два раза в неделю. Иногда ему и Димке приходилось пропускать их из-за работы, и потом догонять остальных, но в целом Ивану все нравилось. Тренер попался хороший, объясняя не только приемы и движения, но и рас-сказывал о культуре Японии, традициях и нравах, и о смысле айкидо. «Истинное айкидо Морихея Уэсибы — это мягкий путь, — говорил уже немолодой сенсэй. — Это искусство обороны, но не нападения. Во всех боевых искусствах есть приемы нападения. В айкидо их нет... Победа в айкидо — не цель, а средство дать понять противнику, что он на ложном пути. Мягкое может победить твердое, непротивление и уклонение остановить агрессию. Почувствуйте это».
Иван занимался и мечтал, что когда-нибудь станет мастером, как сенсэй, и сможет дать отпор кому угодно. Не злясь, не распаляясь, заставит противника от-ступить и с легкостью раскидает любую гоп-компанию. И вечером, катя домой на трамвае, Иван задумывался над словами тренера, сверяя их с жизнью. Конечно, с айкидо он мог решить многие проблемы и в армии, и после нее, но все сложилось так, как сложилось, чего теперь говорить. Что было, то прошло, а с проблемами он разберется сам. Без всяких воронов.

Верь мне, и я сделаю все, что ты хочешь.
Верь мне, я знаю: нам надо быть вместе!
Верь мне, и я буду с тобой в этой драке.
Дай мне все, что ты можешь мне дать!
В. Цой

Ночные смены в типографии изматывали Ивана. Болели плечи и ладони, изрезанные бумагой, но, едва выспавшись, он вскакивал и тут же звонил Ане или бежал встречать ее возле «Финэка», где она училась.
Теплые осенние дни уходили. Дворники сгребали последние листья, а парки не радовали многоцветьем осени, и голые черные деревья беззвучно растопыривали ветки вослед улетавшим птицам.
Одним из зимних вечеров, возвращаясь с работы, Иван шел длинным темным переулком к троллейбусной остановке. Казалось, грязные унылые дома не кончатся никогда. Хотелось закрыть глаза и мигом оказаться дома, в теплой квартире, включить телевизор и смотреть, коротая вечер. Переулок походил на темный неровный вагон с рядами светящихся окон. Белая, вьющаяся под ногами поземка заносила следы, и холодный ветер свистел в старых гнилых подворотнях.
Услыхав крик, Иван повернул голову: в скудно освещенном проеме двора двигались фигуры. Одна — маленькая, женская — бежала, придерживая руками развевающийся на ветру шарф. Другая — темная, мужская — шла за ней, ускоряя шаг. «Какое мое дело?» — подумал Иван, отворачиваясь и продолжая идти, но услышал крик:
— Помогите!
«Какое мне дело?» — повторил Иван, но ноги сами остановились. Он выругался и побежал назад, заворачивая в подворотню.
Женщина стояла у стены, а человек в темном пальто бил ее по лицу. «Держи себя в руках, держи в руках!» — повторял Иван, приближаясь, но возмущение и гнев уже захватили его.
Почувствовав чье-то присутствие, человек обернулся. Иван увидел неприятное, в шрамах, лицо с жестоким немигающим взглядом.
— Пошел отсюда, фраер, а то завалю! — пугающе просто произнес человек. Намотав на руку шарф, он сдавил горло женщины, пытавшейся вырваться — как мошка из цепких лап паука.
— Чё, не понял? — он тряхнул рукой, и Иван разглядел лезвие, выскочившее из длинного рукава. — Даю две секунды.
— Брось нож и беги! — сказал Иван, ощущая, как над крышами проносятся крылатые тени. Мужчина оскалился и рывком свалил жертву на землю. От страха она не могла кричать и ползла по промерзшему асфальту.
— Ну, сам напросился... Распишу, козел! — мужик двинулся на Ивана, держа нож в оттянутой вниз руке. Иван его не боялся. Они уже были здесь.
— Бросай нож и беги, придурок! — закричал Иван, но мужчина бросился на него, взмахнув превратившимся в яркую полосу лезвием, но возникшие из тьмы птицы были быстрей ножа. Нападавший покачнулся и взмахнул рукой. Лезвие прошло в сантиметрах от горла Ивана. В следующий миг птиц стало больше. Огромный черный клубок ударил человека в голову, и страшный крик резанул темную тишину двора. Вороны кружились над катавшимся по земле человеком, лишенным глаз и, падая сверху, рвали ему лицо. Иван им не мешал. Он попытался поднять женщину, но та отползала, глядя безумными глазами:
— Уйдите! Пожалуйста! Уйдите!
— Идите домой, — сказал Иван. — Он больше никого не тронет. Никогда.
Он отвернулся и замер от невиданного зрелища: в глубине двора, над рас-простертым на снегу человеком, простираясь от земли до крыш, вилась огромная черная воронка.
— Прочь! — зло выкрикнул Иван. Зловещий конус распался и растаял в ночи. Будто ничего и не было.
Стараясь не смотреть на труп, Иван вышел на улицу. Он знал, что сегодня не заснет. Они вернулись. И снова взяли свое. А он не помешал. Не хотел мешать. И, наверно, не надо мешать, и не надо жалеть. Так может быть, для того и дана ему сила?

Кир не появлялся несколько месяцев и объявился, как всегда, неожиданно.
— Ты завтра что делаешь? — спросил он, едва Иван поднес трубку к уху. — У меня день рождения, помнишь? Приглашаю в ресторан.
— Я, наверно, не смогу, — сказал Иван, вспоминая, что назавтра договорился с Аней идти на дискотеку. И все же Иван припомнил: Кир и правда праздновал день рождения в конце мая. — Дела у меня.
— Какие там дела? — спросил Кир. — Ты чего, Ваня? Что ты, как не родной? Мы с тобой и так почти не видимся. К тому же у меня к тебе предложение.
— Какое предложение?
— Дела по телефону не обсуждают, — веско сказал Кир. — Короче, я завтра за тобой заезжаю.
— У меня с девушкой встреча, — сказал Иван, тщетно надеясь, что это отпугнет Кирилла.
— С девушкой? Отлично! Бери подружку, нет проблем. В общем, до завтра, — и он повесил трубку.

Так они по приборам летают.


Не очень хорошо это звучит. Представляется какой-то мутант, у которого губы растягиваются до ушей.


Куда-то - явно лишнее.


Да, помню я эти времена. Смотрели Чужих и Нечто в видеосалонах по телевизору, открыв от изумления рты.


То, что в воздух подняли, это по-моему перебор. Даже у орлов сил на это не хватило бы. Хотя вороны эти мистические, и это оправдывает их силу.

Отличный отрывок. Чуть позже прочитаю продолжение.

Слишком много драк, убийств и ненависти. Сплошной негатив, а когда же будет позитив? И ГГ уже начинает вызывать отвращение, а не симпатию.

Ах, как я люблю диаметральные отзывы!!

Ага! Это важный момент! Главное: не бросайте читать, дальше будет еще больше крови... Шучу-шучу. Будет кровь, но будет и любовь, все будет.

Господин Треш-кин после запоя, ему все сейчас в кайф
Пока ещё держусь...

Да, долго его не было... Творческий отдых. Устал человек.

Щас кину главу для поддержания интереса.

Иван понятия не имел, в чем ходят в ресторан на деловые встречи и, заглянув в гардероб, почесал щеку: костюма нет, что же надеть? Поразмышляв о приличиях, Иван плюнул и решил, что пойдет в обычных джинсах, только рубашку оденет получше, мать как раз подарила ко дню рожденья, синюю, в звездах и метеоритах.
На следующий день Кир был на удивление пунктуален и подъехал, как договаривались. Аня, одетая в обтягивающую ладную попку юбочку и стильный пиджак с восторгом села в «БМВ», сказав вполголоса Ивану:
— Не думала, что у тебя такие друзья!
Иван заметил, что Кир старался произвести на нее впечатление. В былые времена он считался спецом по женскому полу и охмурял девиц без помощи иномарки и шикарного костюма... Иван ревновал и сидел молча, криво улыбаясь шуткам Кира.
— Что, снова в Метрополь? — небрежно спросил Иван, будто бывал там три раза на дню. Аня удивленно посмотрела на него. Иван еле сдержал улыбку. Поверила!
— Нет, — ответил Кир. — Поедем в другое место. Вам понравится. Это совсем близко, у этого... Дома Книги.
— А танцевать там можно? — спросила Аня.
— Там все можно, — хохотнул Кир. — Если бабки есть.
Внутри было потрясающе. Ручной работы гобелены свисали вдоль отделанных камнем стен, на которых красовалось различное холодное оружие. Рыцари в полном вооружении, словно из Эрмитажа, застыли у дверей. На тяжелых массивных столах — бронзовые подсвечники, в стене располагался огромный камин, а в центре зала возвышался деревянный трон с резными драконами и гербами. Иван был худшего мнения о вкусах друга, не ожидая ничего подобного.
— Ну, как? — спросил Кир.
— Круто! — проговорил Иван. Атмосфера средневековья была изумительной. Шаги гулко отдавались от красивого мозаичного пола. Кирилл остановился у одного из столиков:
— Прошу садиться.
Стулья высокие, с резными спинками, просто мини-троны. Иван ожидал, что официант окажется в средневековом платье, но тот был в смокинге.
Перед ними положили меню. Кир подвинул обтянутую кожей книжечку Ане:
— Выбирай.
— Мы что, одни будем? — спросила она. — А где ваши друзья?
Кир неясно усмехнулся:
— Да, ну их всех. Вот Иван мой друг, и хватит пока.
— А ваша девушка? Или жена? — любопытствовала Аня. Кир широко улыбнулся:
— Не имею таковой.
— Как же так? — удивилась Аня. — Вы...
— Ты, — поправил Кир. — Мы же с Иваном друзья.
— Ты... такой, — Аня развела руками, не зная что сказать, но Кир понял и кивнул:
— То-то и оно, что «такой». Вот Иван, не «такой», а какую девушку нашел! Я даже завидую. У тебя, случайно сестры-двойняшки нет?
«Ах ты, урод!» — подумал Иван. Кир был в своем репертуаре. В училище его не раз поколачивали за чужих девчонок, и Иван не понимал: зачем отбивать девушку, когда их хоть пруд пруди, да и по статистике на десять девчонок...
— Нет, — засмеялась Аня. Иван видел, что Кир ей нравится, и это напрягало. Никогда еще ему не приходилось ревновать, и новое чувство оказалось не из приятных.
Аня выбрала какое-то блюдо, Иван тоже, Кир заказал напитки. Они были первыми посетителями, но через полчаса потянулась и другая публика: солидные седые дядьки, по виду иностранцы, молодые парни в кожаных пиджаках и коротко стриженые, накрашенные длинноногие девицы интересного поведения. Впрочем, все вели себя на удивление тихо и пристойно.
Иван и Аня ели красиво сервированные блюда, пили красное вино. Кир болтал о своих делах, о том, как ездил отдыхать в Испанию, о машинах, на которые Ивану вовек не заработать. Аня слушала, открыв рот. Кир умел быть обаятельным собеседником.
Через час на маленькой эстраде появилась какая-то группа. Пели они по-английски, но играли здорово. Чтобы избавить Аню от лапши по-Кирилловски, Иван вытащил ее из-за стола и присоединился к танцующей публике. Рок-н-ролл Аня танцевала здорово. Иван просто любовался: так классно двигаться под такой за-водной ритм могла не каждая.
Кир танцевать не пошел. Сидел, как отец родной, со снисходительной усмешкой поглядывая на друзей.
Потом был медленный блюз. Иван взял Аню за талию и привлек к себе. Теперь они одни.
— Тебе нравится здесь?
— Конечно! — Аня выглядела совершенно счастливой, но Ивана это не радовало. Он прекрасно помнил, кто платит за все, и эта мысль не давала покоя. Хотя, во-обще-то, у Кира ведь день рождения...
— У тебя классный друг! — сообщила Аня. — Я никогда еще не была в таком ресторане!
— Ты смотри! — серьезно сказал Иван. — Кир бабник еще тот! Я его с детства знаю!
— Ревнуешь? — засмеялась она. — Праавильно! Значит, любишь!
— Люблю, — сказал Иван, целуя ее в губы, и вдруг обнаружил, что они перед сценой одни, и все на них смотрят. Иван смутился, и они вернулись за столик. Кир уже им налил.
— Ну, давай, за встречу! — он поднял рюмку.
— За встречу мы уже пили, — сказал Иван.
— Тогда за то, чтобы не в последний раз так сидели! — не смутился Кирилл. — Аня, давай! — он со звоном, проливая водку, чокнулся с ней.
— Ты институт-то закончил? — спросил Иван.
— Нет, бросил на фиг. Зачем мне институт, когда я и без него... нормально живу?
Ивана ответ покоробил. Был бы я на его месте, с сожалением подумал он, уже закончил бы институт, устроился на нормальную работу... А Киру не мешало бы пойти послужить! В армии бы ему мозги вправили. Иван давно понял, что жизнь — парадоксальная и, в общем, подлая штука. В ней все не так: одни хотят — и не имеют, другие имеют — и ничего не хотят...
— Понятно, — ответил он.
Когда Аня отлучилась в женскую комнату, Кир подвинулся к Ивану:
— Ладно, Ваня, давай поговорим о деле, — он сунул в рот огурчик и со вкусом за-хрустел. — Предлагаю стать номинальным директором.
— Чего? — не понял Иван. — Каким еще директором?
— Номинальным. Короче, я беру твой паспорт, оформляю на работу. У меня есть производство, ты будешь директором. Но номинальным. То есть ты там даже по-являться не будешь. Деньги я могу тебе сам привозить. Платить буду вдвое больше того, что ты сейчас имеешь. Идет?
— Погоди, Кир, я не понял, зачем тебе такой директор? Найми нормального. С высшим образованием.
— На хрена мне с образованием! Мне нужен человек, который даже знать не будет, что там производят.
— А что там производят? — спросил Иван.
— Неважно, — улыбнулся Кирилл. — Да какая тебе разница? Ваня, я тебе предлагаю деньги фактически ни за что! Нормальные деньги. Ну? Ладно, по старой дружбе, уговорил: плачу втрое против твоей нынешней зарплаты! Согласен?
— Да зачем тебе все это, можешь ты объяснить? — воскликнул Иван. Повышение ставки показалось еще более подозрительным, тем более, что приятель не знал, сколько ему платили в типографии. Кир вздохнул, всем видом выражая крайнее утомление:
— Да чтобы с налоговой не было проблем!
— Ты чего, меня подставить хочешь? — возмутился Иван. — Ничего себе, дружеское предложение!
— Не будет никакой подставы! — разъяснил Кир. — Я беру твой паспорт, оформляю директором. Дела идут, а если вдруг какие проблемы, и к тебе заявляются налоговики или ОБЭП, ты говоришь, что паспорт потерял, и знать не знаешь, что ты директор. Все понял? Кто чего докажет? Производства ты не видел, ничего не знаешь, меня, кстати, тоже не знаешь...
— Ну, да, не знаю! Они мигом найдут, что мы вместе учились!
— Ну, скажешь, что знаешь меня по училищу и все. Больше не встречались. Пусть думают, что я у тебя паспорт украл, только вот доказать ничего не смогут. Вот и все. Усек? А теперь давай паспорт. Кстати, не тяни, на днях сходи в милицию и скажи, что потерял, тебе выдадут новый.
— Да с чего ты взял, что я согласился? — спросил Иван.
— Ну, ты не тупи! — сказал Кир, разводя руками. Тут явилась Аня, и Иван обрадовался, что не придется продолжать этот разговор. Он уже решил, что не согласится. Кир в своем репертуаре. Как всегда, свои дела обделывает, а отдуваться приходится другим. Нет уж, ищи другого деревянного дурачка, который думает, что деньги растут на деревьях, а работать необязательно...
— Да, кстати, у меня подарок для Ани есть, — проговорил Кир, доставая из кармана пузырек с духами. — В Испании купил.
— Ой, спасибо, — просияла Аня, принимая подарок. — Вообще-то мы должны вам подарки дарить...
— Да ладно, — вальяжно произнес Кир. — Ерунда.
— Это же настоящие, французские, — сказала Аня, разглядывая надпись на экстравагантном пузырьке. Ее глазки радостно сияли.
— Девушки любят, когда им подарки дарят? — подмигнул он Ивану. — Верно я говорю?
Возразить было нечего. Наконец, вечер закончился, и Кир подвез их домой к Ивану.
— Ты все же подумай! — сказал Кир на прощание.
— Нет, спасибо, — ответил Иван, — я как-нибудь сам пока...
— Ну, как хочешь, — недовольно сказал Кир и укатил.
— А что Кирилл хотел? — спросила Аня, когда они входили в подъезд.
— Чтобы помог мебель переставить. Но я не могу. Работаю в этот день, — соврал Иван.
Они поднялись наверх и осторожно вошли в квартиру. Была уже ночь, и Иван не хотел, чтобы соседка видела их. Будет потом болтать всякое. Ну, сейчас она наверняка спит. Но соседка почему-то не спала, и выглянула из кухни на шум открывающейся двери. И что она делала на кухне в первом часу ночи?
— Здравствуйте, — тихо сказала Аня, засмущавшись. Мария не ответила, лишь по-смотрела на них и ушла на кухню.
— Ваня, я домой пойду.
— Хорошо, пойдешь, пойдешь, — нарочито громко проговорил Иван, таща девушку в комнату. — Сейчас чайку попьем и пойдешь.
Это было сказано специально для соседки. Никакого чая он не хотел, а хо-тел другого. Он обнял Аню за попку и приподнял, впиваясь ртом в ее пухлые губы.
— Дай, я хоть туфли сниму! — засмеялась Аня. Они говорили шепотом, опасаясь, что могут услышать, и не включали свет, но присутствие соседки, пусть даже за дверями, возбуждало еще больше. Они закружились по комнате в танце, напоминающем маленькое торнадо, и скомканная одежда разлеталась в разные стороны. Поцелуй был долгим и грозил остановкой дыхания, но Иван нашел силы оторваться, схватил Аню в охапку и потащил в спальню. На ней оставались одни трусики, да и те надолго не задержались, едва не вылетев в открытое окно — дни выдались жаркими, окна были нараспашку. Ее тело на темном тигровом покрывале отсвечивало слоновой костью в свете льющейся с неба луны, и черный треугольник внизу живота дразнил, притягивая взгляд.
Этой ночью он любил ее особенно страстно, не отпуская это стройное податливое тело ни на миг, стараясь погладить и запомнить каждый дюйм бархатной кожи, словно боясь, что это — в последний раз. Аня охватывала его ногами, и терлась животом, издавая протяжные сладостные стоны. Наконец, все кончилось, и два обнаженных тела вытянулись на постели, ощущая, как бьются сердца, и дыхание вновь перекрыли поцелуи.
Через неделю, когда мама приехала его проведать и, как всегда, сцепилась с Марией на кухне, то услышала много интересного про Ивана и девушек, которых он водит по ночам... Иван зло сжал кулаки: вот тварь! И был благодарен матери, ответившей четко и просто:
— А это не ваше дело, кого он водит по ночам!
Иван приготовился объясниться, но мать ни о чем не спрашивала. Лишь произнесла, глядя сыну в глаза:
— Ваня, будь аккуратнее.

Иван купил два билета в «Юбилейный» на концерт «Браво», приехавшего в Ленинград на гастроли, и тут же позвонил Ане.
— Ты рок-н-ролл любишь? — спросил он, вспоминая, как она танцевала в ресторане.
— Обожаю!
— Отлично! Сегодня идем на «Браво»! У меня билеты есть!
— Ура!
Народу в зале хватало. Основная часть молодежи покинула места и столпилась возле сцены, весело отплясывая под московский бит. Иван и Аня последовали их примеру и тоже спустились вниз. Слушать рок-н-ролл в креслах было из-вращением.
Они весело танцевали, выкидывая замысловатые коленца, а когда Сюткин проникновенно запел: «Дай мне этот день, дай мне эту ночь, дай мне хоть один шанс, и ты поймешь — я то, что надо!», Иван обнял Аню, и они закружились, глядя друг другу в глаза, и для него не было минуты счастливей.
Они вышли из «Юбилейного» и двинулись в сторону Петропавловки. Идя по темным улицам, он напевал строчки из Цоя и Кинчева и веселил Аню, вспоминая смешные истории детства. Проходя по скверу у зоопарка, они столкнулись с под-выпившими парнями.
— Слышь, пацан, дай рубль! — сказал один, похлипче, но понаглее.
«Местная шпана, — подумал Иван, — вот козлы, нашли время!»
— Нет у меня ничего! — отрезал он и взял Аню под руку, намереваясь двигаться дальше. Но второй зашел сбоку, давая понять, что так просто не отстанут.
— Ладно, не свисти! — сказал он. — Давай «чирик», и гуляй дальше.
Уже «чирик»! Цены росли.
— Только что был рубль, — сказал Иван, останавливаясь и отпуская Аню. Если драться, то девушка должна быть в стороне. Внезапно он заметил ворона, сидевшего на мусорной урне возле скамейки. Иван готов был поклясться, что только что его там не было!
— Инфляция! — проронил первый, и они заржали. «Образованная шпана пошла», — подумал Иван.
— Короче, парни! — сказал он, шагнув к ним поближе. — Идите, сшибайте мелочь у кого-нибудь другого! И лучше не злите меня, честно вам говорю!
— Ка-а-акой он страшный! — запел первый пацан. — Слышь, ох...ел, что ли? — обратился он к другу. Иван почувствовал, что сейчас он развернется и ударит. Так и вышло. Но Иван ждал удара и отпрянул. «Эх, надо идти вперед, гасить замах, и шихэ-наге, — запоздало подумал Иван. — А лучше катэ-гаеши. Одним было бы меньше!»
Второй, повыше и покрепче, двинулся на Ивана, и тот, долго не думая, применил классический удар между ног. Верзила загнулся. Иван пожалел и не стал добивать, сосредоточившись на втором противнике. Тот сделал выпад, Иван отбил предплечьем и перехватил за кисть. Сейчас! Иван применил катэ-гаеши небезупречно, но эффективно, заломив шпаненку руку и свалив на землю. Азарт пропал, едва Иван увидел нож, блеснувший в руке у верзилы. Но вспорхнувшая с земли птица, захлопав крыльями, кинулась хулигану в лицо, тот отпрянул и повалился в кусты.
— Назад! — крикнул Иван, протягивая руку к птице, и ворон взлетел на ближайшее дерево.
— Кому ты кричишь? — спросила Аня, схватив Ивана за руку.
— Этому придурку, — сообразил Иван. — Чтобы нож бросил.
— Козлина! — пыхтел парень с вывернутой рукой, стоя на коленях. Иван знал, что тренер не похвалит за столь грубое исполнение. Айкидо — мягкий путь....
— Я никогда не видела, чтобы птицы на людей бросались! — изумленно сказала она.
— А я видел, — серьезно проговорил Иван, уводя ее дальше по дороге. Аня взглянула на него:
— Где?
— В армии, в Узбекистане, — сказал он. — Такие дикие края, если б ты знала! Там даже лошади на людей кидаются!
— Да ладно, — не поверила она, — врешь ты все!
— Клянусь! — с жаром произнес Иван. — К нам в часть лошадь чья-то пришла. Паслась рядом с забором. Мне прапорщик сказал: отогнать! Я пошел, замахал руками, а она повернется, да как бросится на меня! Я бежал, как угорелый! Необъезженная была.
Аня улыбалась. Не поверила. А это правда.
— От вороны карапуз убежал, заохав! Этот мальчик просто трус. Это очень плохо! — продекламировал Иван. Аня засмеялась, а Иван схватил ее в охапку и поцеловал.

Юдашкин отдыхает

Фу, сколько сразу штампов.

И снова драка По Питеру вообще просто так вечером не пойти?

Меня, конечно, всегда ругают за излишние детали. Но все же мне не очень нравится такая небрежность в описании. Я бы все-таки написала: опасно блеснул на стене кривой ятаган, скрещенные сабли, плоский старинный меч. Что-то в этом роде. Описала бы конкретно какие блюда, хотя бы парочку. Я для этого специально держку пару книжек по роскошной кулинарии, хотя готовить ненавижу. И уж не писала бы "какая-то" группа. Просто группа.

И знаете, у меня появилось от этого отрывка неловкое чувство, что у вас здесь летающий рояль. Все это описание ресторана было затеяно лишь для того, чтобы продемонстрировать драку после него и ворона, который разогнал обидчиков.

Но никто ж не умер!

Да, писалось давно... надеюсь на ваше снисхождение. Мне более интересно, как воспримут сюжет или идею. Если на ура - то и вычитать можно будет.

Нет, не потому. Драку я могу легко убрать, она и правда, особого влияния на сюжет не оказывает. Да.
А ресторан - это символ хорошей жизни, противоположность тому, что имел герой. Это соблазн для Ани, что впоследствии и проявится... Не зря Кир их туда пригласил.
Спасибо за комменты.

Этот прием по-другому называется: "Подожди читатель, сейчас будет круто"

У меня тут сомнения возникли по поводу падежа.
Правильно - Ане?

Но если вы уберете драку, вам придется убрать ворона. И тогда ваш ресторан уйдет в "молоко".
Видимо, вы писали этот роман довольно давно. Потому что ресторан, который вы описываете не производит впечатление чего-то роскошного. Скорее больше похож на обычное кафе. Сейчас в обычном кафе, стилизованном под что-то вы все это найдете. Вряд ли красиво сервированное блюдо или развешанное оружие может произвести впечатление на девушку. Если только она совсем из очень глухой деревни.

Ну а как? Кому позвонил - Ане. Все правильно. Анна, уменьшительное Аня. Позвонил Ане.
Продолжение вечером.

Не уйдет, я уже объяснил почему.

Очень давно. Учился на ходу и не прошу снисхождения. Сейчас вижу многие ошибки.

Не забывайте - описываются начало девяностых... Тогда это выглядело круто, особенно для тех, кто там никогда не бывал...

Ну, не только это. Манера держаться, хорошая одежда, уверенность делового человека, деньги, крутая машина... ресторан - лишь часть этого.

Изменится.


Почему кажется? Лучше прямо написать - играл шансон.

Про незнакомца, который подсел к Ивану... А зачем он именно к нему подсел? Если бы он сам завел разговор, тогода было бы понятно, а так неясно, в чем была его цель. Кофейку попить не в одиночестве? Почему слинял так быстро?


Такого не бывает!

Потому что в девяностых лично я не знал, как называется это направление. Говорили: послушаем Новикова или Токарева... не говорили, что это шансон.

Это намек на то, что в жизни многое неслучайно.

У меня бывало часто. До сих пор едва початая бутылка текилы стоит с Нового года... водка неделями стоит в холодильнике... Каждому своё.

Надо нам с Трещ-киным завалить к вам в гости и тогда мы точно докажем, что такого НЕ БЫВАЕТ

Слово "Забыл" как мне кажется, не подходит. Кир все же друг, Иван хотя бы иногда должен был о нем вспоминать. Иной раз вспоминаешь даже незначительных людей.


На кисти - не очень хорошо звучит. Может - на запястьях? Кисть руки - это что-то общее, и ладонь и пальцы.


Удивляюсь, как люди цвет глаз запоминают? У меня если спросить, какой цвет глаз у моей бывшей жены или у кого-то из друзей, так я и не скажу.


Не уверен, подходит ли к водке определение "вкусная". Вино может быть вкусным, коньяк, но водка... сомневаюсь.

Думается мне, что Иван научится драться и пойдет в криминал. Позже почитаю продолжение.

Советую не мыслить в этом направлении, или боюсь, я вас разочарую.
За замечания спасибо, есть дельные.

Хочешь ли ты изменить этот мир?
Можешь ли ты принять, как есть?
Встать и выйти из ряда вон?
Сесть на электрический стул или трон?
В. Цой

Аня не звонила давно. Неделю назад они поссорились из-за пустяка, Иван даже забыл причину. Но Аня оказалась своевольной и не хотела уступать, а Иван не ожидал сопротивления и тоже обиделся. Он уже уступал ей не раз, хватит! Иван считал, что она неправа и ждал извинений. Но она не звонила. Иван не звонил тоже.
И вот, истосковавшись по ее голосу, Иван набрал Анин номер. Но трубку не брали. Почему-то стало не по себе. Иван чувствовал: что-то произошло. Он взял денег, накинул куртку и поехал к ней.
Поезд нес под городом, электрическим червяком вгрызаясь во тьму тонне-лей. Свет, тьма. Черное, белое. Как жизнь, думал он, глядя на отражение в окне. Двери открывались и хлопали, эхом отдаваясь в сердце. Что-то случилось. Он многое теперь чувствовал. Погоду, например. И еще неприятности.
Неделю назад он поругался с начальником. Тот требовал, чтобы Иван выходил сверхурочно. Иван не хотел. Слово за слово — разругались. Начальник при-грозил, что уволит, да еще и по статье, чтоб поучить всяких молокососов, а Иван сказал: чья бы корова мычала, и что знает про махинации с левыми тиражами фотообоев. В общем, поговорили... А вчера сказали, что начальник разбился на своей «Волге». Жив остался, но говорят, помутился рассудком. Не в себе. Наверно, из-за травмы головы.
Иван чуял, чьих это рук дело. И не рук, а крыльев. Проклятые твари! Что ж они делают!? После работы он зашел на пустырь возле Витебского вокзала, и по-звал.
Первая птица явилась через минуту. Огромный, вдвое больше обычных городских «санитаров», иссиня-черный ворон опустился на землю рядом с Иваном.
— Иди сюда! — сказал Иван. Ворон подчинился. Иван присел на стенку детской песочницы и протянул руку:
— Ближе!
Птица подошла. Иван протянул руку и схватил ее за горло. Ворон затрепыхался, забил крыльями, но Иван знал: он не посмеет напасть на хозяина.
— Я придушу тебя, гадина! — процедил Иван. Он знал, что птица понимает. — Я передушу вас одного за другим, понятно!? Я не давал приказа убивать! Не смейте, поняли, не смейте!!
Он чувствовал, что позвонки вот-вот хрустнут под пальцами. Приятное чувство...
— Дяденька, отпустите птичку! — сказал кто-то. Иван повернул голову. Рядом сто-ял ребенок, девочка лет пяти. С ведерком и совочком. Две косички смешно торча-ли вверх.
— Отпустите! — вновь попросила она.
— Это плохая птичка, — сказал Иван, не выпуская трепыхавшегося ворона. Девочка помотала головой:
— Нет, хорошая! Это ты плохой!
Иван засмеялся и отпустил ворона. Тот поскакал прочь и спрятался в кустах. А может, она и права?..
Он думал об этом, пролетая под землей километры, равнодушно глядя на снующих по вагону людей. Он вспомнил разговор с незнакомцем в баре, и его слова о том, что за все надо платить. Даже за дар. Какой же будет моя плата?
Иван вышел из троллейбуса и зашагал к Аниному дому. Длинная панельная змея грязно-желтого цвета тянулась вдоль разбитой асфальтовой дороги. Надо обогнуть дом и зайти в последнюю парадную. Иван завернул за угол и остановился: перед подъездом стоял «бумер» Кира. Иван врос в землю и смотрел на машину, словно на инопланетный корабль. Не может быть! Это не его машина! Нет, его. Иван не помнил номеров, но все равно узнал. Кир у нее! Вот так...
Иван пошел во двор, присел на скамеечку и уставился на ее окна. «Идти ту-да? И что? Изображать ревнивого мужа? Да ведь она мне не жена. Просто... Про-сто я люблю ее. И все. А теперь... А может, ничего и нет? Может, там ничего не происходит? Да, они там чай пьют или крестиком вышивают... Стоп! Сейчас я увижу. Должен увидеть!»
Как вестники мрака, сгустившегося в душе, вороны были всюду. Две птицы сидели на заборе у детского сада, еще одна прогуливалась по двору, и сразу не-сколько оккупировали соседнее дерево. Ивану не составило труда призвать ближайшего, сидевшего на рябине. Иван сосредоточился, разглядывая птицу. Во снах он видел их глазами, вместо рук чувствуя черные крылья, и знал: если захочет, станет одним из них. Значит, время пришло.
Иван уставился в черные глаза птицы. Сила его желания заставила ворона вздрогнуть и медленно расправить крылья. Как камень, брошенный в черную воду, Иван нырнул в глаза ворона, и реальность, расплывшись размазанными кругами, перестала существовать. Теперь он видел глазами ворона, стал с ним одним целым... Новый мир, окружавший его, был удивительным и странным, переливался иными цветами и звуками. Он слышал зов неба и гулкое молчание асфальта, шепот деревьев и потусторонние звуки огромного человеческого гнезда, называемого городом. Он чувствовал сладкий запах падали из помойного бачка, понимал надоедливое чириканье воробьев и видел души людей, спрятанные под покровами тел и одежд...
Иван взлетел и сел на ветку у окна. Окно кухни было не зашторено, и там никого. Ворон переместился левее, прыжками двигаясь по узкому карнизу, и через тюлевые занавески Иван заглянул в спальню. Они лежали на кровати и, судя по резким движениям, Кир старался вовсю. Иван смотрел, ощущая, как сердце стягивают тугие стальные обручи. Что теперь? Как жить? Он двинулся вперед, и ткнулся клювом в стекло. Кир оглянулся. Аня тоже привстала, так что Иван видел ее грудь...
— Это ворона, — сказал Кир, поворачиваясь к ней. Они повалились на смятые простыни. Иван смотрел, чувствуя странное раздвоение. Один Иван кричал и бился о прозрачную стену, другой глядел спокойно и расчетливо. Он знал, что они заплатят...
Ворон камнем упал вниз, и Иван очнулся. Его мир был намного хуже, потому что в нем люди не видели душ друг друга, а значит, могли обманывать и предавать.
Уже темнело, в доме одно за другим зажигались окна. Когда свет вспыхнул в ее окне, Иван встал. «Ладно, пора идти. Хорошо, что теперь я знаю все. Действительно, хорошо». Он сам удивлялся, что не злится на нее. И это правильно. Глядя глазами ворона, Иван увидел и познал ее душу, в один краткий миг разглядев то, на что у людей уходят годы.
Теперь он не мог и не смел ее винить. Он был слеп и не видел. К тому же в том, что они рассорились, есть и его вина. Если бы он любил по-настоящему, то простил бы Ане тот каприз, а он не простил. Он ревновал, значит, подсознательно не верил, и разве это любовь? Иван пытался представить, как Аня качает его ребенка, и не смог. Усмехнулся. Какая это любовь? И он не злился, а значит, она в безопасности.
А вот Кир... Ему, козлу, мало баб! Надо у друга занять! Погоди же! Иван еще не придумал, что сделать с Киром, а над головой хлопали новые крылья. Стая собиралась. Они чуяли настроение хозяина. Иван посмотрел на машину приятеля. Разбить? Для начала. А потом...
От внезапной мысли он замер. Они... Почему всегда они? Почему он сам не может встретить Кира вот здесь, у парадной, и двинуть в зубы? Почему? Разве он не сможет? «Нет, — ответил себе Иван, — смогу. Наверно, смогу. Но что изменится? Все уже случилось. И все-таки он мой друг... Был моим другом. Я знаю Кира с детского сада. Мы немало пережили, учились, даже дрались вместе. Вместе с девчонками гуляли. Но если я стану драться, прилетят они...» «Он предал тебя, — сказал кто-то внутри, — и должен быть наказан!» — «Не смертью же?» — «А как? Разве другое наказание его исправит?» — «Вряд ли. Если только кастрировать». — «Хорошая мысль!»
Иван встряхнул головой, прогоняя морок. Он не может убить Кира. Не может ничего с ним сделать. Хотя бы потому, что это нечестно. Не он расправится с ним, а вороны. А что может он? Что есть он без них?
Иван растерялся. Посмотрел на воронов, сидевших на соседних деревьях, на стаю, готовую исполнить приказ, и понял. Понял, что он не только хозяин, но и часть их. А часть не бывает больше целого.
Между тем Кир вышел из Аниной парадной. Иван не стал его задерживать, всеми силами сдерживая готовившуюся ринуться вниз стаю. «Бумер» мигнул сигнализацией, Кир сел, завелся и уехал. Иван продолжал сидеть. Ему казалось: ничего вокруг нет, а дома и проходящие люди — лишь тени, иллюзии. А он сидит в центре выжженной земли, а вокруг все мертво на десятки километров. Он один. Он совсем один. Но где-то за мертвой землей есть мама, есть Димка, есть кузина Ленка. И, наверно, им не все равно, что он потерялся в пустошах...
Соседка Мария уехала на дачу, дядя Миша отправился в очередной дальнобой, и квартира была пустой и безмолвной. Приходя с работы, Иван слонялся по комнатам, не зная, куда приткнуться и с кем поговорить. Сейчас он бы поговорил хоть с Марией, лишь бы не оставаться в напряженно звенящей тишине, которую заглушал даже телевизор.
Дядя Миша явился внезапно и не один. Сидя на кухне, Иван заметил высокую женщину, которую сосед мигом провел в свою комнату. Это была не Мария, а значит... Впрочем, Ивану было плевать. У них свои дела, у него — свои.
Незнакомка исчезла рано утром, а Иван, встретившись на кухне с соседом, сказал, как ни в чем ни бывало:
— Здорово, дядя Миша.
— Здорово, морячок! Как жизнь молодая? — сосед был на удивление весел и бодр. Насвистывая, он ставил на плиту чайник.
— Нормально, — улыбнулся Иван. Он был рад поговорить. Дядя Миша прекрасный сосед, с ним легко и просто, Иван ловил себя на мысли, что не отказался бы от та-кого отца. Правда, визит незнакомки подпортил его рейтинг.
— Ты не обижайся на Марию, — сказал сосед, остановившись возле Ивана. — Она хорошая, только язык без костей. Болтает много.
— Да на что обижаться? — не понял Иван.
— Ну, она же рассказала твоей матери, что ты девчонок водишь и все такое. Все никак понять не может, что ты взрослый парень, в армии отслужил.
— Да ничего, — усмехнулся Иван.
— Мать тебе ничего не сказала? — удивился дядя Миша.
— Чтобы предохранялся.
Дядя Миша засмеялся.
— Ну, ладно, морячок! Тогда ладно. Помню, меня мать застукала за этим делом, а мне еще шестнадцати не было, так гнала шваброй, что еле убёг!
Они посмеялись. А потом Иван спросил:
— Дядя Миша, можете на вопрос ответить?
— Могу. Хоть на два!
— Вас девушка когда-нибудь бросала?
— Меня? Нет. Попробовала бы бросить! — дядя Миша перестал улыбаться. — А я вот бросал. А что? Проблемы?
— Проблемы, — признался Иван.
— Разберись по-мужски, — сказал дядя Миша. — Подойди к нему и покажи вот это, — он продемонстрировал Ивану внушительный кулак с татуировкой на фалангах: «Миша». — Так просто отдавать ничего нельзя, запомни! Ты же в армии был — чего тебя учить?
— Понимаете, силой здесь ничего не решить.
Дядя Миша немного подумал:
— Значит, забудь!
— Легко сказать...
— Понимаешь, Ваня, все забывается, хочешь или не хочешь. И любовь и злоба. Все забывается. Я знаю. Чтоб ты понимал в семейной жизни.

Кир имел наглость позвонить. Иван хотел бросить трубку, но сообразил: Кир ведь не знает того, что знает он. И будет названивать снова. Он настырный.
— Слушаю.
— Привет, Ванюха, как дела? — затараторил Кир, не давая Ивану ответить. — Слушай, поехали на пикник, ко мне на дачу! Отдохнем по-человечески, шашлыков пожарим, а то эти рестораны уже вот где! Бери Аню, я тоже кого-нибудь приглашу.
Иван хотел отказаться, но губы сказали:
— Ладно. Когда?
— В эту субботу. Ты не работаешь?
— Нет.
— А в воскресенье?
— Тоже нет.
— Зашибись! А то вдруг на ночь придется остаться. Тогда я за тобой заеду. Давай!
— Давай.
Слушая гудки, Иван медленно положил трубку на телефон. Так будет лучше. Надо разобраться сразу, и со всеми, на месте.