ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО НЕЛЬЗЯ НАЗВАТЬ ГЕРОЕМ

Дверь ландо открывается, и мы видим леди Томлейю: острый нос, худые скулы, волосы стянуты в пучок на макушке. Одета она в глухое синее платье, которое сшила себе сама. То же касается и ее туфель — их не касался ни один башмачник. Свои вещи леди Томлейя хранит от прикосновения чужих рук.

Леди Томлейя — мнемопат. Если она коснется предмета, принадлежащего другому человеку, ей станут ведомы его мысли и чувства, желания и страхи. Своим даром леди Томлейя пользуется в интересах литературы. Ее перу принадлежат такие труды, как «Альковные тайны Гураба Третьего», «Зумм, рыцарь Терновой Дамы» и «Разбойник Бжумбар». Отмечая неэтичность метода, критики, тем не менее, сходятся в том, что три этих романа отличаются деликатностью, изяществом слога и глубиной проникновения в человеческую душу.

Ныне писательница собирает материал для четвертой книги. В отличие от предыдущих этот роман будет не о любви. Недавно закончилась война, и леди Томлейя желает написать об этой войне. На момент, когда она выходит из своего ландо, 487 писателей уже написали о войне 487 книг. Все эти книги посвящены героям, выигравшим войну. В этих книгах рассказывается о том, почему герои, выигравшие войну — герои, и почему эти герои выиграли войну.

Как следует из содержания, эти книги — великие, и совокупность их образует великую литературу. Вероятно, если леди Томлейя напишет еще одну великую книгу, эта литература станет еще более великой.

Однако леди Томлейя не намерена писать великую книгу. Вернее, она хочет ее написать, однако речь в этой книге пойдет не о герое, а о том, кого героем назвать никак нельзя.

Человека, которого никак нельзя назвать героем, зовут Эрван Глефод. Сейчас он мертв, но когда был жив — сражался в войне, которая закончилась совсем недавно. Героем его нельзя назвать потому, что он сражался на стороне, отличной от той, на которой сражались герои, выигравшие войну. Его нельзя назвать героем еще и потому, что он сражался против идей, которые воплощали собой эти герои.

Хорошие люди, за счастье которых сражались герои, понимали это, и хорошие люди сделали все, чтобы Эрван Глефод был забыт. Но Большую Тондаррийскую энциклопедию писали историки — существа, чья память независима от всякого счастья.

Вот что написано в Большой Тондаррийской энциклопедии об Эрване Глефоде:

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

ГЛЕФОД, ЭРВАН, род. 12 тунга 2235 г. - ум. 28 римма 2269 г. Отец — Аргост Глефод, маршал Гурабской армии, кавалер орденов Расчески и Золотого Фавна. Мать — Аурмина Глефод, урожденная фон Пимпом. Место рождения — г. Бескостники. С 2252 г. - капитан Двенадцатого пехотного полка его величества Гураба Двенадцатого, до 2267 года — без знаков отличия, в 2268-м году награжден в числе 28 612 офицеров памятной медалью «За службу без происшествий». 12 рукча 2269 года — демобилизован по причине расформирования Двенадцатого пехотного полка и полного перехода его на сторону Освободительной армии Джамеда и Наездников Туамот.

23 римма 2269 года Глефод возглавил так называемую Когорту Энтузиастов — отряд из 232 человек, ставших заслоном на пути Освободительной армии — повстанческого движения, целью которого было свержение правящей династии и установление нового справедливого строя. После ряда мелких успехов, сопутствовавших самозваной Когорте (как-то: разгром четвертого батальона лейтенанта Гирландайо и расхищение музея кибернетических имплантов), она встретилась в бою с основными силами Освободительной армии и была полностью уничтожена бортовыми орудиями линейного крейсера «Меч возмездия». Единственное, что уцелело от Глефода — левая рука, в момент залпа одетая в кибернетический увеличитель силы, выполненный из тугоплавкого материала. В настоящее время кристалл вулканического стекла с заключенной внутри рукой Глефода находится в частной коллекции Наездницы Туамот и не подлежит всеобщему обозрению. Имена Эрвана Глефода и 232 его сподвижников вычеркнуты из всех списков и сохранены исключительно для данного издания Большой Тондаррийской энциклопедии.

Такова вкратце эта история. Томлейя понимает героев вроде Джамеда Освободителя и Наездницы Туамот, однако она не может понять Эрвана Глефода, которого никак нельзя назвать героем.

Все, что сделали герои, победившие в войне, имеет свой смысл. Все, что сделали герои — разумно и целесообразно. Они свергли династию, которая причиняла хорошим людям зло. Они установили новые законы, при которых хорошим людям — хорошо, а плохим — плохо. Мир, созданный Освободительной армией Джамеда и Наездниками Туамот, подчиняется законам логики и здравого смысла. Это справедливый и достойный мир, приятный во всех отношениях.

Но Глефод явно принадлежит к другому миру, не имеющему ничего общего со светлым миром Джамеда и Туамот. Как человек современный, Томлейя отлично знает, что все поступки Глефода, даже собственная его гибель и смерть товарищей, абсолютно лишены смысла — и все же не может отделаться от ощущения, что упускает в своих рассуждениях нечто важное.

В сущности, она пока еще не знает, что хочет написать о человеке, которого никак нельзя назвать героем, в своей великой книге. Она не знает даже, напишет ли вообще книгу, ибо леди Туамот, к особняку которой Томлейю доставило ландо, не славится гостеприимством.

Все, однако, оборачивается наилучшим образом. Суровой Наезднице не чужды высокие чувства — она читала книги Томлейи и пребывает от них в восторге. Идея новой книги восторгает ее меньше, однако ей не жаль, если современный писатель взглянет на ее кристалл и извлечет из него что-нибудь на потребу нашему времени. Леди Туамот — мускулистая, крепкая и однако же неуловимо женственная — твердо уверена: история Глефода осталась в прошлом, сегодня она не тронет сердца. Жизнь принадлежит победителям, и даже если кто-нибудь вспомнит неудачников, они не перестанут быть таковыми.

Томлейя кивает, и они спускаются в подвал, к частной коллекции. Леди Туамот имеет полное право называть Глефода неудачником. Она видела, как погиб незадачливый капитан, она была на борту линейного крейсера «Меч Возмездия», который одним выстрелом покончил со всей Когортой Энтузиастов.

Столь разрушительный эффект был заслугой снарядов РОГ-8, разработанных учеными Освободительной армии Джамеда. Каждый такой снаряд при попадании расщеплялся на 110 частей, и каждая такая часть взрывалась с мощностью крупного фугаса.

За орудиями «Меча Возмездия» сидели профессиональные наводчики и стрелки с опытом десяти войн. Капитана Глефода и 232 его бойца уничтожил первый же снаряд РОГ-8, выпущенный из бортовых орудий. Если бы первый выстрел промазал, в распоряжении орудийной команды имелось еще 286 994 снарядов РОГ-8.

Это был неравный бой, это даже нельзя было назвать боем. Повстанческие войска прошли над телом Глефода, не споткнувшись, никакой инцидент не мог омрачить их триумф и осрамить то великое, что они принесли на смену Гурабской династии. В конечном счете Глефод погиб из-за собственной глупости, и достопочтенная леди Томлейя сама в этом убедится, когда коснется кристалла своей мнемопатической рукой.

Таково мнение великого человека. Кристалл закреплен на подпорке из цельного оникса, он похож на обугленный цветок, рука виднеется сквозь стекло, как черное пятно продолговатой формы. Томлейя подходит ближе: да, это мощный предмет, память его будет яркой. Уже на расстоянии она различает звуки неведомого гимна, и в этом гимне ей слышатся суровое спокойствие, дерзкий вызов и робкая надежда.

Глефод погиб еще молодым, ему было всего лишь 34 года. Не так ли должна встречать свою смерть безрассудная молодость?

Томлейя подходит совсем близко, кладет на кристалл правую руку, и бессмысленная жизнь Эрвана Глефода возникает перед ней, как призрачное видение, как старый фильм, измученный бесконечным прокатом.

Уважаемый автор, пожалуйста, спустите парочку десятков лет, а то и сотню, в календаре текста, а то военные технологии там чересчур нашенские, родные, современные.

Это непринципиальный момент. Поскольку это фантастика, ничего этого не происходило в действительности, следовательно, здесь нет смысла менять ТТХ оружия и прочего. Это все условно и совершенно не влияет на замысел. Декорации есть декорации

ПРИЧИНЫ И СЛЕДСТВИЯ. ГЛЕФОД ЗАБИРАЕТ ЗНАМЯ

На столичной мостовой лежало знамя Двенадцатого пехотного полка. По нему взад-вперед ходили люди и таскали в мешках масло, крупу, соль и сахар. Люди ходили по знамени потому, что презирали его и ненавидели все, что оно собой воплощает. Знамя воплощало собой власть правящей династии, из-за которой люди не могли получить достаточно масла, соли, сахара и крупы.

Этих продуктов людям не хватало, ибо повстанцы, сражающиеся против династии, перекрыли дороги, ведущие в столицу, и реквизировали все, что слали в помощь верные короне города. Жители столицы знали это, однако в своих несчастьях винили не повстанцев, а династию, которая довела свой народ до восстания.

Они знали, что триста лет назад основатель династии был точно таким же мятежником, как и те, что теперь наступали на столицу - однако считали, что власть и богатство развратили правителей и испортили их здоровую кровь.

Это была правда, и все же, если бы династия с нездоровой кровью дала своим людям больше масла, крупы, сахара и соли, они смирились бы и забыли на какое-то время про нездоровую кровь. Этого времени правителям хватило бы, чтобы собраться, разбить повстанцев и обеспечить свой народ пищей.

Но у династии было слишком мало еды, и, следовательно, ее не могло стать больше. Поэтому люди ходили по знамени династии и думали, что тем самым оскорбляют ее и причиняют ей вред.

Продуктов не хватало на всех, и потому люди толпились и давили друг друга. Кто мог — хватал свой кусок, однако кусок этот был так мал, что многие из тех, кто получили свою долю, все равно потом умерли с голоду. Но сейчас они были еще живы и думали, что будут жить дальше, поэтому по-прежнему давили других людей и таскали мешки с пищей. Чем меньше оставалось мешков, тем сильнее становилась давка. Чем сильнее становилась давка, тем трудней становилось попасть к еде людям, которые нуждались в еде.

Капитан Глефод не таскал мешки. Он стоял в стороне и смотрел, как их таскают другие. Он видел, как толпа раздавила собаку, которая пыталась достать небольшой кусок для своей небольшой жизни. Толпа раздавила собаку, как человека. От собаки остались клочья шкуры и кровавое пятно.

Один человек, который вместе с остальными давил собаку, вытер кровавую ногу о знамя, воплощающее собой династию. Он хотел испачкать знамя кровью, но оно уже было испачкано и, кроме того, само по себе было красным.

На красном полотне его были вышиты три белых копья — два малых и одно большое. Эти копья символизировали основателя династии и его сподвижников.

Один из сподвижников основателя династии был предком капитана Глефода. Если бы люди, таскающие мешки, узнали, что капитан Глефод — потомок этого сподвижника, они бы бросили свои мешки и, словно безумцы, убили капитана Глефода. Они бы убили капитана Глефода просто за то, что он — потомок человека, из-за которого они нынче вынуждены вести себя, словно безумцы.

Если бы на месте капитана стоял его отец, Аргост Глефод, его бы убили с большей вероятностью, ибо на своего предка он походил больше, нежели его сын Эрван. В последнем из славного рода Глефодов не было почти ничего, чем славился этот славный род, поэтому в лице Эрвана Глефода род его мог существовать даже теперь, в тяжелые времена для родов и славности.

Хотя капитан стоял в стороне от давки, его положение было опаснее, чем если бы он находился в ее центре. С минуты на минуту его могли заподозрить в том, что он пришел не за маслом, крупой, солью и сахаром, а за чем-то другим, что не имеет к пище никакого отношения.

По логике толпы, если Глефода не интересовала пища, он явно имел ее источник на стороне, был одним из тех, кто знал, предвидел, а, следовательно, устроил этот голод. Логика толпы работала правильно: до сих пор, несмотря на отсутствие поставок, Глефод получал от казны скудный, но стабильный паек. Если бы люди знали о том, что он получает паек, они убили бы Глефода, даром, что паек его нисколько бы их не насытил.

Вполне возможно, что радость от убийства человека, которого ненавистная династия снабжала пайком, затмила бы на время голод, вызванный отсутствием пищи. Глефод понимал это, но, как человек, получающий паек, не мог судить тех, кто этого пайка не получал.

Глефод получал казенный паек потому, что до сих пор числился капитаном Двенадцатого пехотного полка, чье знамя люди с мешками топтали и рвали на части. Хотя полк перешел на сторону повстанцев, которые желали свергнуть ненавистную династию, толпа все же не могла простить полку, что он не остался защищать толпу и династию, которая все еще правила толпой.

Капитан пришел потому, что хотел спасти знамя полка. И если он хотел это сделать, он должен был притвориться, что ненавидит полк. Проблема заключалась в том, что он действительно его ненавидел. Чтобы спасти знамя, Глефод должен был сперва полюбить полк, затем его возненавидеть, после чего ему следовало распутать этот клубок ненависти и любви.

И капитан Глефод крикнул:

- Эй, вам не жалко марать ботинки об эту погань? Династия сгинет, а обувь останется - зачем вам таскать клочки династии на подошвах? Если вы хотите избавиться от знамени, лучше сжечь его. Давайте я сожгу эту тряпку!

С этими словами он подошел к знамени, нагнулся и взял его за грязный размахрившийся угол.

- Дайте, дайте сюда, - толкнул Глефод плечом человека, стоящего на знамени. - Не все здесь думают о желудке, кое-кому надо свести счеты. Меня унижали тридцать лет, а мне всего тридцать четыре. Когда спасители придут, они сожгут династию, но мне этого мало, я хочу, чтобы она горела сейчас. Я хочу видеть пожарище! Я хочу свой маленький мятеж, я хочу разрушить то, что мне по силам. Ну, кто пойдет со мной? А если никто, тогда расступитесь, не путайтесь под ногами! Не нужны мне ваша крупа, я питаюсь одной только местью!

Так кричал капитан Глефод, и пальцы его шарили под ногами людей в поисках древка. Наконец, он нашел его, и знамя Двенадцатого пехотного полка поднялось над толпой, словно над отступающей армией. Никто не мешал Глефоду, он знал, что никто не пойдет жечь знамя вместе с ним. Растоптанное, знамя останется знаменем, а сожженное — перестанет быть им и превратится в пепел. Унижая знамя, люди, однако, сохраняли его. Сжечь знамя означало стать мятежником вроде тех, что наступали на столицу. Хотя все жители столицы ненавидели династию и не препятствовали мятежу, сами они хотели быть не повстанцами, а просто людьми, забирающими свое. Поэтому никто не поддержал желание Глефода сжечь знамя, и оно тем самым было спасено.

Он стряхнул с полотна грязь, ибо грязь горит плохо, стер плевки, ибо плевки — это вода, и водрузил древко себе на плечо, ибо на плечах дрова носить сподручнее. Он пошел прочь от толпы, без мешка с пищей, и никто не удивлялся его виду, поскольку все думали, что он съел все на месте и теперь, напитанный силой, несет знамя на свалку истории.

Возможно, услышь Глефод это объяснение, он принял бы его, как вполне соответствующее действительности, ибо сам не знал, для чего ему поруганный штандарт, и куда он должен его нести. Он спас это знамя Двенадцатого полка не потому, что оно было знаменем, а потому, что оно принадлежало Двенадцатому полку, куда Глефод поступил по воле отца и которому против своей воли посвятил семнадцать лет жизни.

Глефод рос в семье военного, происходил из рода военных, однако не обладал и толикой их воинского духа, обращающего казарму в дом родной, командира — в отца, а солдата — в сына. В сущности, он годился для службы еще не больше, чем поломойка, приходившая к ним убираться два раза в неделю. Глефод не умел стрелять, маршировать, убивать и отдавать честь. Во многом, это и определило тот разлад в семье, который для отца Глефода, маршала Аргоста, был самой постыдной тайной, а самого Эрвана мучил всю жизнь и в конце концов привел его к преждевременному уничтожению.

Так вышло, что младший Глефод любил старшего, и тем больше любил, чем больше тот презирал его слабость и мягкотелость. Любовь к отцу делала Глефода мечтателем; грезя прошлым своего славного рода, он упускал из виду настоящее, требовавшее от него забыть о мечтательности и мыслить трезво и жестко, как подобает солдату. Стараясь добиться отцовской любви, Глефод совершал ошибку за ошибкой, отчего отец в конце концов удалился от него на расстояние, с которого и менее значительные люди видятся божествами.

У бога, созданного воображением Глефода, не было слабостей. Он не совершал ошибок и был безупречен со всех точек зрения. Уже год отец Глефода сражался на стороне мятежников, стоял плечом к плечу с Наездницей Туамот, которую некогда порол плетьми, и Освободителем Джамедом, которому давным-давно чуть не отрезал уши. Хотя с точки зрения правящей династии, выдающей Глефоду паек, маршал Аргост был предателем, сам Глефод оставался верным династии именно потому, что верности его некогда научил предатель-отец.

Это было абсурдом, ибо династия не заслуживала верности, и все разумное и светлое, что мог родить этот век, заключалось в Освободительной армии - однако единственным, бессознательным, по сути, способом, которым Глефод мог выразить свою любовь, была эта собачья верность, толкнувшая его на то, чтобы вытащить из-под ног у голодной толпы замызганное знамя и тащить его домой, к портрету отца в золоченой раме.

Ты рисковал жизнью, Глефод — ради того, что твое божество давно считало дурацкой тряпкой.

Ну, первая часть вполне. Вторая, ИМХО, должна начинаться живее. С диалога, с действия. Много текста сразу. Тяжеловато воспринимать.
По поводу названий месяцев - или глоссарий должен быть, или что-то то типа: 12 числа третьего летнего месяца 2288 года.
Просто ввод непривычной терминологии тоже сбивает как с восприятия, так и с понимания.

Вторая глава дает завязку: спасение знамени, чувства Глефода к отцу.

Третья глава начнется с диалога и разовьет завязку: там будет сказано, почему Глефод решил сделать то, что сделал.

Четвертая глава расскажет о всеобщем предательстве, которое сопровождало его поступок.

Пока готовы четыре главы и куски из двадцати остальных.

Декорации есть часть сцены. Что вы этими декорациями желали показать? Если они для вас неважны, то для чего жанр фантастики?

ЖЕНА И ОТЕЦ. ЛЕГЕНДА. ГИМН.

- Мирра, дорогая, - начал Глефод, стараясь придать своему тенорку глубину и благородство, присущие мужу и воину. – Мой отец строил свою жизнь так, чтобы она протекала в едином русле с жизнями людей, если не великих, то, на худой конец, достойных, честных и храбрых. И если теперь он пребывает на одной стороне с восставшими, которые повсеместно известны, как лучшие люди нашего времени, это значит, что его стратегия работает, и жизненные принципы, которым он учил меня, по-прежнему эффективны. Поэтому ты можешь называть отца как угодно, но я все равно собираюсь вести себя так, как он меня воспитал: быть стойким, не предавать, говорить правду и пускать стрелу прямо.

Такие слова Глефод говорил своей жене, которая полулежала на диване времен Гураба Одиннадцатого. Сам Глефод стоял у портрета отца, а портрет отца, как и положено портрету, висел на стене. Таким образом, каждый из участников этой сцены занимал положенное ему место, за исключением знамени, которое не взвивалось и не реяло, а лежало на полу, словно тряпка. Мирра, жена Глефода, была против знамени. Она привыкла терпеть портрет, но знамя для нее было уже чересчур.

- Какую стрелу, Глефод? – спросила она устало, по праву жены, которой сегодня из скудного пайка придется готовить еду для себя, мужа и любого, кто набьется к ним на ужин. – Разве у тебя есть лук? Разве ты стрелок, мой милый?

- Это в переносном смысле, - объяснил Глефод, не поворачиваясь к супруге. – Человек, пускающий стрелу прямо – это тот, кто не уклоняется от своего долга, и открыт перед другом так же, как и перед врагом.

- Слова, слова… - Мирра зевнула. – Твой отец потому и предал так легко эту твою династию, что эти твои слова ничего для него не значили. Он произносил их по сто раз на дню, потому что этого требовало от него маршальское звание. А если бы он был зеленщиком…

- Мирра, не смей.

- А если бы он был зеленщиком, - безжалостно продолжила Мирра, - он бы кричал: «Кому турнепса, кому кочерыжек?». А если бы он был собакой…

- Мирра!

- … то он лаял бы - "гав", "гав" и "гав".

- С тобой невозможно разговаривать, Мирра, - сказал Глефод. – Я лучше буду говорить с тем, кто желает меня слушать.

- Да он никогда не слушал тебя, дурачок. Даже теперь он молчит лишь потому, что это портрет, которому давно пора на свалку. Я очень прошу тебя, Глефод: хоть раз в жизни будь благоразумным, выброси этот хлам и, ради всего святого, избавься от знамени. Если его найдут при обыске, то решат, что мы – сторонники династии.

- А разве мы не сторонники династии? – спросил Глефод, рассматривая серебряное шитье на отцовском портрете. Портрет принадлежал кисти придворного художника Ваарда. Художники из рода Ваард, все, кроме последнего, прославились своими портретами Глефодов - всех, кроме последнего. Последний из рода Ваард был так же недостоин своего рода, как и Глефод - своего, поэтому писать картины его не учили.

- Нет, - вздохнула Мирра. – мы не сторонники династии. Мы – это муж, который притащил домой грязное знамя, и жена, которая боится за его жизнь. Ну почему тебе так нужно корчить из себя образцового солдата? Ты же не образцовый солдат.

- Верно, - сказал Глефод. – Но чем меньше я являюсь образцовым солдатом, тем больше я обязан им быть. Даже если быть образцовым солдатом я ненавижу больше всего на свете.

- Не понимаю, - Мирра закрыла глаза. – За всю жизнь он не сказал тебе ни единого доброго слова. Ни единого – только попреки, насмешки и гримасы отвращения на любой твой поступок. В его глазах ты всегда был недостойным, в тебе было ровно столько военного, сколько он умудрился в тебя впихнуть. А я, Глефод, вышла не за тебя-военного. Я полюбила тебя за все, чем ты отличаешься от своего отца. Почему же ты пляшешь перед ним, как жрец перед алтарем? Что он сделал такого, что ты любишь его больше, чем меня?

Теперь вздыхать пришлось уже Глефоду.

- Боюсь, что он не сделал ничего, и я заискиваю перед ним, чтобы он сделал хоть что-то, - сказал капитан. – Но хватит пустой болтовни. Я думаю, он гордился бы мной за то, что я совершил сегодня. И я прошу тебя помолчать, Мирра, потому что мне бы хотелось рассказать отцу о том, что именно я совершил.

- Как хочешь, Глефод, - Мирра зевнула снова и подняла свое худое тело с дивана. – Ты можешь общаться с призраками сколько тебе угодно, а я лучше буду на кухне, с вещами, которые можно положить в суп и салат. Я, правда, не уверена, что у меня выйдет сделать и то, и другое – но ты же не нуждаешься в еде, так ведь? Ты же сыт одной своей фантазией о предателе – вот и хлебай ее полной ложкой.

Она ушла, и Глефод остался хлебать свою фантазию о предателе. Он хлебал ее до тех пор, пока она не закончилась, а когда она закончилась, Глефод обратился к источнику своей фантазии - парадному портрету отца.

Полотно изображало маршала Аргоста Глефода в мундире, который соответствовал его званию маршала. На портрете отец оставался человеком, верным династии, и это в нем действительности уже не соответствовало . Портрет превосходил реальность еще и тем, что был портретом. Словно зеркало, он отражал чувства Глефода к отцу на самого Глефода, и, разговаривая с портретом, Глефод чувствовал, что его понимают и любят. Жена тоже любила и понимала Глефода, но поскольку она не была зеркалом, капитану казалось, что она любит его меньше, чем мог бы любить отец.

Капитан не винил жену, что она любит его меньше. Жена не была маршалом Гурабской династии, не была великим человеком и, не будучи великим человеком, не могла любить Глефода так, как должен любить своего сына великий человек.

- Здравствуй, - сказал Глефод своему отцу. - Знаешь, я становлюсь на тебя похожим. Я встаю в шесть утра, пытаюсь обливаться холодной водой, говорить внушительным баритоном. Хотя у меня нет трофейного пистолета, я стреляю по крысам из табельного, даром, что мне приходится отчитываться за каждый казенный патрон. Мне не очень нравится убивать крыс, это живые твари, но я всю жизнь делаю то, что мне не нравится, поэтому уже успел привыкнуть. Впрочем, если я говорю, что стреляю в крыс, это не значит, что я попал хотя бы однажды. Они очень шустрые, и наверное, тебе повезло, что ты учился убивать, стреляя в людей. Не подумай, я не хочу тебя в чем-либо упрекнуть. Все связано со всем, и ты именно потому великий человек, что воевал с людьми, а не с крысами. Я тоже пытаюсь быть великим человеком. Сегодня я захотел стать достойным того, чему ты хотел меня научить, отправив в Двенадцатый пехотный полк. Ты надеялся, что я полюблю полк, полюблю дисциплину и стану твоим достойным преемником. Мне очень жаль, что за семнадцать лет я так и не оправдал твоих ожиданий. Боюсь даже, что я уже не смогу их оправдать потому, что Двенадцатого пехотного полка больше не существует. Но кое-что я сумел сделать. Хотя я не смог полюбить свой полк, я все же спас его знамя. Смотри, вот оно.

Глефод нагнулся, отряхнул знамя и прислонил древко к раме. Грязная красная тряпка, которой было знамя, повисла на фоне чистой красной тряпки, которой был мундир Аргоста Глефода.

- И я решил сделать еще кое-что, - продолжил капитан. - Освободительная армия уже на подступах к столице, и я решил, что буду сражаться против Освободительной армии. Это не очень-то разумно, и я не большой поклонник династии, однако я люблю тебя, а потому должен делать не то, чего мне хочется, а то, чего желал бы от меня ты. Ты хотел видеть меня настоящим солдатом, который не предает того, кому служит. Прости, пожалуйста, мою жену: она права, что ты перешел на другую сторону, и все же она не понимает, что великим человеком двигают соображения более глубокие и сложные, нежели все, что способен помыслить неудачник вроде меня. Если бы к мятежникам ушел я, это было бы предательством, однако тот же поступок в твоем исполнении является чем-то иным, несравнимо более значительным. Возможно, предав, ты совершил подвиг — я не удивлюсь, если в конечном счете люди скажут о тебе именно это. Но я не умею совершать подвигов. Я не великий человек и способен делать лишь то, чему научил меня ты. Ты учил меня быть сильным, и смелым, и стойким, и не просить себе награды. Ты хотел, чтобы я был верным династии. Я буду сильным, смелым и стойким, и я буду верен династии. Кроме того, я ничего не жду от Освободительной армии. Она несет нашему народу счастье и свободу, но счастье и свобода мне не нужны. Она не сможет дать мне самого главного — твоей любви, и она уничтожит мир, в котором ты хотел видеть меня гордостью нашего рода и достойным продолжателем своего дела. Я… Я знаю, ты терпеть не можешь мои исторические изыскания, ты всегда считал себя гордостью нашего рода, даже большей, чем один из сподвижников Гураба Первого, но… Мне кажется, я нашел что-то, что может сравниться с тобой. Я говорю о нашем предке, одном из двухсот тридцати двух воинов, спасших когда-то династию. Послушай, отец, я расскажу тебе эту легенду.

И Глефод поведал отцу легенду, которую вычитал в замшелой книге. Легенда эта сводилась к тому, что некогда молодой гурабской династии угрожала орда кочевников, которая хотела проделать с гурабской династией то же, что династия некогда проделала с великими Королями Древности. Кочевники хотели свергнуть династию и занять ее место, однако сделать это им помешали 232 воина, среди которых затесался неизвестный предок Эрвана Глефода. Воины встали заслоном у самой столицы, и мужество их было так велико, что враг отступил, понеся огромные потери, под звуки боевого гимна, который воины пели, стоя плечом к плечу.

В этой истории Глефоду нравилось, что воины не принадлежали ни к одной политической партии, не были ничем ангажированы, не требовали за свою верность награды, а, следовательно, рисковали жизнью по велению своего сердца, в силу некоей внутренней правды, ведомой им одним. Кроме того, все они были друзьями, а их армия - дружеством, свободным единением душ.

Еще Глефоду нравился их гимн - отчаянный, дерзкий, яркий.. Хотя Глефод не понимал в нем ни слова, ему казалось, что он понимает все. В гимне пелось о веселых и славных людях, бросающих вызов превосходящей силе, о людях, не страшащихся гибели и надеющихся на победу.

Гимн звучал так:

Torhud ud vorhod
Dhorved od morhed
Od mudernorwod
So worterbirhed!

Elwod na vilgen
La vilsen-vilsen
Geltoropfilten
Hel’l olohilsen!

El goro lendo hal oro tono
Wendo morendo naoro gono!
Wotensoloro naoro peco
Hodephutanro teube kono

Vorhod el groro
Haltono wendo
Hodephutanro
Endo ro tendo!

El groro vorhod
Bishre haltono
Soilu alwere
Doi falcono!

Таков был гимн, который пели герои древности и среди них - предок Эрвана Глефода, на которого никоим образом не походил Эрван Глефод.

- Вот так, отец, - сказал капитан, спев гимн. - И я последую его примеру, воскрешу на мгновение старые дни, чтобы ты гордился мной. Я соберу своих друзей, мы будем петь и сражаться. В нас будут юность, и сила, и свобода. Я уже придумал название для нашего дружества, оно будет называться Когорта Энтузиастов. Я позову своих друзей, а друзья позовут своих. Если я рассчитал правильно, вместе со мной нас будет ровно 232 человека. Все, как в легенде, отец. И мы споем гимн и спасем столицу. А когда мы встретимся на затихшем поле боя, ты скажешь: "Я ошибался в тебе, мой мальчик. Может быть, ты и не совсем такой, каким я хотел тебя видеть, но все же ты не столь уж плохой человек".

Глефод ошибался, когда думал, что в отряде их будет ровно 232. В последний миг к Когорте Энтузиастов примкнет некий Дромандус, который разрушит соответствие легенде тем, что станет 233-м. Также он разрушит легенду тем, что расскажет Глефоду правду о легенде и об истинном смысле гимна.

Хотя это будет болезненная правда, Дромандус будет совершенно прав, ибо легенда, которую Глефод рассказал портрету отца, была ложью от первого и до последнего слова. Никогда в истории Гурабской династии 232 воина не спасали ее от нашествия захватчиков — напротив, эти захватчики, точнее, три их вождя и были теми основателем и двумя его сподвижниками, что создали Гурабскую династию.

Серебряные копья, украшающие знамя, спасенное Глефодом, были копьями поработителей.

Кроме того, если бы в истории гурабской династии действительно существовал эпизод, в котором кто-то искренне и смело вступился за гурабскую династию, династия хвалилась бы этим эпизодом до тех пор, пока он не превратился в общее место, истертое и ничего не значащее.

Ложью от первого и до последнего слова был и древний боевой гимн 232-х воинов, который так нравился Глефоду. В отличие от легенды он был написан на языке поработителей, и в переводе с языка поработителей его суровые и мужественные строки звучали так:

Десять тысяч шлюх едут к нам на повозках, запряженных волами, титьки шлюх прыгают вверх и вниз, а губы накрашены алым. Мы засадим шлюхам по самые яйца, потому что мы разграбили пятьдесят городов и убили пятьдесят царей. Мы засадим шлюхам потому, что наши болты не влазят в обычных баб. Мы засадим шлюхам, пусть они едут к нам поскорее!

Поскольку Глефод не понимал смысла гимна, можно предположить, что ему нравился его задорный и веселый мотив, который действительно было легко запомнить и приятно напевать, аккомпанируя себе на пианино. Глефод мог напевать и наигрывать этот мотив потому, что к гимну прилагались ноты, записанные в нотной системе, появившейся двести лет спустя после того, как неведомый автор гимна написал этот гимн, используя данную нотную систему.

И гимн, и легенда, которыми Глефод вдохновлялся, сражаясь с Освободительной армией, были фальшивкой. Однако проиграл он не потому, что они были фальшивы, а потому, что его отряд в 232 человека сражался с армией, численность которой превышала 800 тысяч солдат. Также он проиграл потому, что на борту линейного крейсера "Меч Возмездия" хранилось 286 995 снарядов класса РОГ-8, в то время, как для уничтожения Когорты Энтузиастов требовался всего один.

Из легенды, гимна, любви Глефода к отцу и его смерти подлинными в этой истории были только любовь и смерть.

Через двести лет после того, как леди Томлейя напишет свою книгу, подлинными будут считаться гимн и легенда. Легенда будет рассказывать о том, как 232 воина во главе с Эрваном Глефодом храбро сражались и погибли в бою с Поработительной армией, которая жестоко уничтожила Древнюю гурабскую династию, правившую испокон веков.

К моменту, когда имя Эрвана Глефода станет известно каждому ребенку, от настоящего капитана ничего не останется ровным счетом ничего. Он превратится в народного героя, который действовал с высочайшего позволения династии и при могучей поддержке великого гурабского народа. Гимн и легенда обретут новый смысл, который придал им Эрван Глефод. И никто не вспомнит чад всеобщего предательства, окутавший Гураб, когда капитан задумал свой бессмысленный поступок.

Глефод не знал этого потому, что он не был историком и существовал только в своем времени. И в этом времени, едва закончился разговор с отцом, он услышал, как на кухне плачет жена. Она могла плакать потому, что из пайка Глефода - пятка картофелин, двух луковиц и куска мяса с желтоватыми прожилками - не получалась пища, способная насытить двух взрослых людей, существующих во времена всеобщего предательства. Еще жена могла плакать потому, что была благородным существом и жалела капитана Глефода. В первом случае Глефод не мог сделать ничего, во втором он мог пожалеть свою жену.

Глефод избрал тот вариант, в котором мог что-то сделать.

- Я все слышала, - сказала Мирра Глефод, которая, едва у нее потекли слезы, сразу же начала резать лук, чтобы слезы происходили от лука. - Ты дурак, Глефод. Ты дурак, дурак, дурак, дурак, дурак…

- Я знаю, - сказал Глефод, подошел к жене и положил свои руки на ее. Руки Мирры Глефод остановились, и слезы ее утратили с луком всякую связь. - Я знаю, Мирра, однако и дураки зачем-то нужны. Например, они нужны для того, чтобы сражаться с Освободительной армией, которая несет нам освобождение. В общей картине мы все играем роли, так или иначе, и многие играют свою роль, даже не зная, в чем она состоит. Я знаю, в чем состоит моя роль, и, поскольку я не могу требовать изменения сценария, ибо требовать мне не у кого, я должен играть эту роль, как умею.

- Спектакли, роли… - прошептала Мирра Глефод. - А я, выходит, играю роль твоей музы в этом безумии?

- Этого я не знаю, - серьезно сказал капитан. - Какое место ты занимаешь в общей картине — знает один Бог. Для меня ты женщина, которую я люблю и буду любить всегда. И если ты, в свою очередь, любишь меня, не препятствуй мне делать то, что я должен.

- Даже если это…

- Да, - сказал капитан. - Даже если.

Он убрал руки с рук жены, обнял ее, и так они стояли над порезанным луком, мелко наструганной картошкой и куском мяса с желтоватыми прожилками.

Этими декорациями я желал показать гибнущую империю, человека, который защищал ее ценой своей жизни (не потому что любил империю) и разрушительную силу его противников - Освободительной армии, которая несла империи счастье и процветание.

Также я хотел показать какие-то исторические законы, которые привели к гибели империи и смерти главного героя.

Это самое важное - остальное представляет собой необходимые допущения, которые я позаимствовал из арсенала фантастики.

избавляйтесь от этого.

И отдельно:


И еще раз - вторая глава должна быть живее. Я не против её содержания, но структурировать ее можно иначе.
Первые два абзаца оставить, потом сразу ту часть, где есть речь, потом уже объяснялки. Ну и разбавить нужно действием, диалогами однозначно.

Почему?



В данном случае создается эффект тождества: ТАК звучал гимн, и гимн был ТАКОВ. Это же касается и некоторых других мест. В одних случаях тождество носит уточняющий характер, в других - юмористический, с оттенком сарказма.

Хотя я подумаю, спасибо.



Речь нужна там, где герою есть с кем говорить. Во второй главе герою говорить практически не с кем, вот почему он молчит и просто смотрит. Кроме того, вторая глава называется "ПРИЧИНЫ И СЛЕДСТВИЯ", и первая ее часть и есть описание неких причин и неких следствий. Начало второй главы показывает, в каком состоянии пребывали люди столицы - они голодают, ждут повстанцев, ненавидят династию. Еще там говорится о Глефоде, и это важная информация, ибо он является главным героем книги леди Томлейи.

Третья глава уже посвящена разговору - с женой, с отцом и снова с женой.

Действия же, как и речь, нужны там, где они нужны. Сейчас еще нет войны, Глефод еще не вышел против Освободительной армии. Подгонять события нет смысла.

Повторяющаяся по структуре, фонетике фраза. Она сразу бросается в глаза. Да еще и стоит в начале абзацев. Фраза сама по себе вырывает из погружения в мир. Сразу чувствуется, что над плечом стоит автор.

По гимну - первую "такову" просто уберите и всё. Только лучше будет.

Герой может говорить с самим собой. Информацию о себе он может дать во внутреннем диалоге. Приемы известные и вполне действенные.

Ну и в целом - тяжеловесно.

На самом деле можно выделить много претензий, которые относятся к стилю. Орфографическую ошибку тоже выделил большими буквами.

В текст не вчитывался в целом. Не увлекло. В том числе и из-за тяжеловесности фраз и вот таких, ничем не оправданных приёмов-повторов.
Про лук молчу. А вы не Маркес Габриэль Гарсиа По крайней мере - пока

Вы меня немного не понимаете. Я не о событиях, а о том, как подаётся текст.

Дело в том, что над плечом действительно стоит автор. Это леди Томлейя, которая собирается писать книгу. Текст, по сути, это ее будущий роман, вернее - факты этого романа.





Тем не менее, я даю его "остраненным", как и многое другое. Это другая подача.



Как я уже говорил, в некоторых случаях повторение носит уточняющий, в некоторых - юмористический. Кроме того, есть такая вещь, как поэтический повтор. Он тут тоже присутствует.

Орфографическую ошибку исправил, спасибо.



Они оправданы тем, что создают эффект "остраннения", например. Когда вы сталкиваетесь с какой-то вещью впервые, вы несколько раз повторяете ее название, чтобы запомнить. Так и здесь. Слова повторяются, чтобы вы лучше понимали происходящее.

Я прекрасно вижу, к примеру, что слово "знамя" повторяется в предложении 4 раза. Это сделано для того, чтобы вы четко представили себе людей, топчущих знамя.

Возьмем Набокова, "Приглашение на казнь".

Ну вот. Это нормально? Не говоря уже о том, что судя по окончанию предложения можно подумать, что Глефод отцу посвятил 17 лет жизни, а не полку.

"Он спас знамя 12го полка не потому, что оно знамя, а потому, что оно принадлежало 12му полку" - объясните, я так и не понял почему он спас знамя. Тем более, что его насильно в этот полк запихали.

У вас не получилось ничего из заявленного.

Люди намеренно ходили по знамени. Они презирали его и ненавидели то, что оно собой воплощает: власть правящей династИИ. Династии, из-за которой люди не могли получить достаточно еды.

Что? Недостаточно сильно и понятно? Более чем.

По изменениям: "намеренно" - указывает на отношение толпы к знамени.
Убрал "потому, что" - его и так слишком много.
Убрал слово "всё" - ведь дальше приводится только одна причина ненависти, а не несколько.
еды: - не только солью, маслом, сахаром и крупой жив человек. Мясо еще нужно. Хлеб, молоко. Всё будем перечислять?
А вообще - люди ходили по знамени - это означает, что лежит знамя, а по нему ходят люди. Т.е. у них нет другой задачи на данный момент, кроме как ходить по знамени. Гораздо лучше было бы, чтобы люди при случае намеренно наступали на знамя. Т.е. описать этот процесс немного по-другому. Они же пришли сюда за едой, а не по знамени походить, как на аттракцион, правильно?

В данном случае я колебался между двумя "который" и существующим вариантом. Вероятно, мне следовало предпочесть два "который".



Видите ли, он очень любит своего отца. И он спас знамя не потому, что оно знамя полка, а потому что это знамя полка, куда его пристроил ОТЕЦ. Это будет в третьей главе. Собственно, его любовь к отцу - это одна из движущих сил сюжета. Оне



Почему?

Как я уже говорил, вторая глава разъясняет некоторые причины и следствия. Эти причины поданы достаточно отстраненно и остраненно, чтобы вы могли поразмыслить над ними. Захотите ли вы сделать это - зависит от вас.

Лично я бы обратил внимание на некоторую парадоксальность происходящего. Например, на то, что герой собирается быть верным именно потому, что так его учил отец, который сам является предателем.

Насчет слова "намеренно" - это хорошая идея, я подумаю над тем, чтобы его добавить. Однако, как я уже говорил, начало главы подано в виде причин и следствий, ПОЧЕМУ-ПОТОМУ ЧТО. Этим и обусловлена подача. Это называется "взаимосвязь между явлениями".

Безусловно, люди пришли за едой, а не для того, чтобы топтать знамя. Но еды у них нет потому, что в этом виновата династия. А династию воплощает знамя. Поэтому толкотня за едой тесно связана с топтанием знамени. Это и есть причины и следствия. Я мог бы объяснить это в тексте, но тогда это было бы уже чересчур

мало опыта.


Это не вы должны объяснять. Это читатель должен сам понимать. Вы должны лишь рисовать картинку. А вы стараетесь всё объяснить.

Я думаю, это универсальный ответ, который годится где угодно

Тем не менее, я пишу именно для того, чтобы набираться опыта.

Впрочем, отдельные повторы я уберу при правке, которая неизбежна.

Сейчас бы пришел ЗаЗа и сказал бы вам, что тут вам никто ничем не обязан.
Я там выше дополнил свой ответ.
Тут повторюсь: вы, как автор, должны лишь рисовать картинку, описывать события, а не стараться всё объяснить. Читатель сам должен понимать что и почему происходит.

Ну, а кто ж виноват, что в главе, которая называется "Причины и следствия", вы не видите описания причин и следствий, которые даны там достаточно ясно?

Что касается картинки, то я ничего не должен рисовать и вообще никому ничего не должен Что я делаю - так это группирую вымышленные факты так, чтобы вы могли сделать из этих вымышленных фактов какой-то вывод о происходящем.

Стиль, который я избрал, не является строго-описательным. Отчасти он - журналистский, со стороны. Это позволяет обозреть героя романа и его ситуацию из его настоящего, прошлого и будущего. Я рассматриваю все, что случилось в романе, именно как то, что УЖЕ СЛУЧИЛОСЬ. Это исторический подход

Пускай приходит и говорит

Задача писателя - это не только показывать. Писатель может и осмысливать, давать свое истолкование, видение. Это его дело - выбор метода.

Я избрал аналитический.

И я имею на это право



К сожалению, нередко читатель не может понять, что происходит просто потому, что таков читатель. Это тоже бывает.

не придет, он уволился.
без сомнения.

Как уволился?!

Ну, вот

И поскольку грамматические ошибки вы исправили, вам остается или принять мой метод или отвергнуть его, как нечто, вам чуждое.

Отвергнув, вы пойдете по пути наименьшего сопротивления.

Принятие потребует от вас усилий.

Если задуматься, то выбор довольно прост - однако зависит он только от вас, и никто на свете ничего не сможет с этим поделать.

ВСЕОБЩЕЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Глефод принял решение, и Глефод начал действовать. Однако, едва он взял телефон, чтобы позвонить своим друзьям и собрать их в стальную Когорту, достойную героев древности, он подумал, что уже поздно, и все друзья, наверное, давно спят. Тогда Глефод решил отложить свой план до утра в надежде, что за ночь ничего ужасного не случится.

Пока он спал, Освободительная армия подошла к столице так близко, что остановить ее теперь не смогли бы и регулярные воинские части, даже если бы среди них сыскалась такая, что еще не перешла на сторону Освободительной армии.

Всеобщее предательство, постигшее гурабскую династию, несомненно, было значительно более всеобщим, нежели принято упоминать в официальной историографии. О подлинных масштабах этого предательства умалчивают как источники гурабских времен, так и свидетельства, оставшиеся от эпохи Освободительной армии.

Гурабской династии правда была невыгодна, ибо вскрывала разложение правящей верхушки.

Освободительная армия Джамеда и Наездники Туамот засекретили свою информацию, чтобы никто не узнал, какую часть победы одержали они сами, а какую преподнесли им на блюдечке промышленные воротилы Гураба.

Поскольку документы обеих сторон до сих пор не представлены широкой публике, говорить имеет смысл лишь о тех случаях предательства, которые до войны и во время ее видели глаза и слышали уши.

По самым скромным подсчетам глазам и ушам открылось от 98 до 99% процентов того, что до сих пор скрыто в секретных архивах. Факт этот свидетельствует, что те, кто мог и хотел предать гурабскую династию, предали ее открыто, смело и искренне, что сделало бы честь любому другому поступку, кроме предательства.

Доподлинно известно, что правящую династии предали абсолютно все.

Доподлинно известно, что в какой-то момент правящую династию предала даже правящая династия, ибо каждый из членов Гурабского дома вел сепаратные переговоры или с Освободительной Армией Джамеда или с Наездниками Туамот.

Все силы, что могли оставить правящую династию, оставили ее и перешли на сторону Освободительной армии.

Банкиры искали способы сохранения своих капиталов и спешили заручиться поддержкой мятежников. У банкиров был большой опыт работы с властью, и они знали, что всякое молодое правительство нуждается в деньгах, которые могло бы тратить для придания себе презентабельности.

Промышленники искали новые рынки сбыта, и Освободительная армия в их искусных руках освобождала не только народ от тирании гурабской династии, но и битком набитые склады от товаров, которые были набиты в них битком.

Металлургические магнаты продавали мятежникам сталь и сплавы для создания военной техники. Тысячи специалистов передавали Освободительной армии свой инженерный и строительный опыт. Тысячи инструкторов обучали повстанцев владению оружием — лучеметами, фраг-гранатами, портативными дезинтеграторами и излучателями Пси.

Если бы один из этих инструкторов обучил Глефода владению автоматом «Кригга», послужной список Когорты Энтузиастов пополнился бы по крайней мере одним убитым.

Это был бы первый человек в послужном списке Когорты Энтузиастов.

Никто, однако, не учил Глефода стрелять из автомата «Кригга», поэтому в финальном матче «Когорта Энтузиастов — Освободительная армия» счет оказался 0 : 232 не в пользу Глефода.

Также металлургические заводы произвели 286 995 снарядов РОГ-8, 286 994 из которых до сих пор хранятся на складе в ожидании своего часа. Когда этот час настанет, люди, на которых будут направлены эти снаряды, пожалеют, что на Глефода Освободительная армия истратила всего один.

Сельскохозяйственные корпорации слали войскам Джамеда и Туамот бесконечные караваны муки, молока, сыра, мяса и творога. Пока мятежники не овладели золотым запасом гурабской династии, товары эти им отпускали в кредит. После захвата золотого запаса они, не скупясь, оплачивали услуги фермеров золотом.

Ткацкие предприятия поставляли мятежникам одежду и обмундирование. Они рассчитывали на новые заказы после войны — и они не ошиблись в своих расчетах. Чтобы одеть обнищавший и износившийся за войну народ, правительство Джамеда и Туамот истратило остатки золотого запаса и залезло в безвылазные долги к народу, который хотело одеть.

Народ простил освободителям долги, ибо все еще находился под впечатлением от освобождения.

По мере того, как войска мятежников продвигались к столице, на сторону Освободительной армии переходило все больше политиков, верных до этого гурабской династии. Созерцая грядущие перспективы, они находили в своей гурабской действительности такое количество недостатков, что будь хотя бы десятая часть их правдой, Гураб давно бы рухнул сам по себе, без всякой Освободительной армии. Фактически, то гурабское правительство, которое собиралось в гурабском дворце в последние дни столицы, было целиком и полностью антигурабским.

Тем не менее, это правительство вело гурабские дела, выпускало гурабские декреты и до последних дней относилось к ненавистному Гурабу Двенадцатому с наивысшим почтением.

Все вышесказанное касалось также армии и средств массовой информации. Все наиболее талантливые военачальники, рассчитывавшие и дальше применять свои таланты на пользу вооруженных сил, перешли в стан мятежников в первые же дни мятежа. Последними к Освободительной армии примкнули самые тупые и бесталанные, которых Освободительная армия приняла с распростертыми объятиями — не потому, что ценила тупость и бесталанность, а скорее из умиления собственным великодушием. Если она, воплощение всех прогрессивных сил, сумела прошибить даже эти каменные головы, значит, будущее, которое ее ждет, будет поистине блестящим.

Освободительная армия желала себе блестящее будущее, которая пресса, всегда готовая стараться, сделала еще более блестящим. Газеты и журналы, все, без исключения, поддерживающие мятеж, рисовали населению картины столь яркие, столь соблазнительные, что когда правительство Джамеда и Туамот столкнулось с необходимостью исполнить хотя бы часть обещаний, данных прессой, оно вынуждено было делать гигантские займы у соседних держав — гигантские займы, чей процент был не менее гигантским.

Главной задачей гурабских газет было очернение гурабской действительности, которую гурабские газеты очерняли со знанием дела и внезапно открывшейся страстью к очернению. В их изложении гурабская история, для всякого здравомыслящего человека являющаяся чередой идиотических реформ и кретинских реакций, предстала неожиданно чередой кретинских реакций и идиотических реформ.

Несмотря на некоторое сходство со взглядом здравомыслящего человека, гурабские газеты шли гораздо дальше здравого смысла, настолько далеко, что постепенно упразднили здравый смысл за ненадобностью. Без сомнения, гурабская действительность была отвратительна, однако не настолько, чтобы сравнивать ее с адом на земле. Лидеры ее, хотя и достаточно мерзкие, были все же не гнусными чудовищами, а всего лишь людьми, которые злоупотребили властью так же, как толстяки злоупотребляют за обедом телячьей грудинкой.

В их необъятные животы уже не лезло, однако они упорно тянули в рот еще кусочек.

Доподлинно известно, что все организации, конторы, учреждения и учрежденьишки, отдававшиеся предательству гурабской династии с самозабвением, самоуничижением и самообманом, состояли из обычных людей, которым глубоко в душе было совершенно безразлично, продолжает ли существовать гурабская династия или ее сменило правительство Джамеда и Туамот. Все, чего хотели обычные люди - жить, несмотря на все перемены.

Предательство их, гнусное и всеобщее, проистекало из желания жизни.

Этот принцип был самой жизнью. Мир менялся - он оставался неизменным. Этим принципом люди руководствовались еще триста лет назад, когда мятежники, ставшие впоследствии гурабской династией, свергли Королей Древности и воцарились над людьми вместо них. Триста лет Короли Древности считались жестокими тиранами, от тирании которых людей избавила гурабская династия. Теперь, когда на смену гурабской династии неизбежно шла новая сила, желание жить заставляло людей ненавидеть гурабскую династию и видеть в этой новой силе спасение.

Тот, кто не видел спасения в новой силе и не желал по той или иной причине предавать гурабскую династию, для людей являлся противником жизни, живущей несмотря на все перемены. Такой человек раздражал людей и тем, что отказывался принимать всеобщее предательство, как наиболее простой и доступный способ сохранить свою жизнь и обеспечить себе достойное существование в этой жизни.

В атмосфере всеобщего предательства все действия такого человека казались совершенно бессмысленными, оторванными от действительности. В новом мире, последовавшем за всеобщим предательством, эти действия казались бессмысленными еще более, чем совершенно, потому что новый мир не имел со старым ничего общего, кроме жизни, которую отверг человек, совершивший эти действия.

Помимо уничтожения человека, ведущего одинокую войну на фоне всеобщего предательства, предательство это искажало и все полезное, честное и достойное, что исходило от людей, не желавших безоглядно отдаваться течению жизни всеобщего предательства. Искаженное, все, что делали эти люди, обращалось во зло, вредящее династии и подрывающее ее и без того ничтожный авторитет. Династия была недостойна помощи таких людей, и династия знала, что этой помощи недостойна. Словно человек, раздавленный и парализованный чужим милосердием, она не могла собраться с силами и распорядиться оказываемой ей поддержкой.

Факт этот иллюстрирует следующая ситуация.

В самом начале мятежа город-государство Нигрем предложил Гурабу Двенадцатому войска и кредит в двести миллиардов нигрем-дукатино. Гураб побоялся пускать на свою территорию войска потенциального противника и не принял военной помощи, кредит же взял и растратил на испытания новейших подводных лодок, хотя война с повстанцами шла на суше, да и морей в его империи не было. Несмотря на определенную предвзятость по отношению к Нигрему, официальная историография Освободительной армии согласна с тем, что миллион нигремианцев, вооруженных новейшей техникой, и двести миллиардов нигрем-дукатино, употребленных в дело, могли бы значительно изменить ход войны.

Подобное решение Гураба Двенадцатого говорит о том, что глубоко в душе он осознавал свою историческую обреченность и не особенно пытался ей противостоять. Осознавал свою историческую обреченность и Аарван Глевод. Из этих двух людей, осознающих свою историческую обреченность, тот, кто решил сражаться, погиб, а тот, кто сдался, остался жив и прожил долгую и счастливую жизнь.

Выжил человек, из-за которое общее дело в одночасье стало никому не нужным.

Умер человек, который защищал это никому не нужное дело ценой своей жизни.

В этом мире что-то устроено не так, но никто не может сказать, что именно.

Леди Томлейя тоже не могла этого сказать. Мнемопатия давала ей факты из жизни Глефода и последних дней гурабской династии, но истолковать эти факты Томлейе было не под силу. Требовался кто-то более безжалостный и беспощадный, чтобы вынести людям земли Гураб приговор, которого они заслуживали.

Но если бы такой человек существовал, он уничтожил бы всех без разбору, и некому было бы читать эту историю.

Посмотрел переписку. Текст читать не буду: дельные замечания автор воспринимает со снисходительной вежливостью. Таким образом, делаю вывод, что комментарии ему нужны для почёсывания ЧСВ.

Добровольно.

автор, вроде бы, почитал теорию, но с практикой у него это пока не соотносится. Успехов автору.

Кто ж теперь меня читать будет и ошибки исправлять?(

Думаю, что в теме с выложенным текстом прежде всего надо смотреть не переписку, а сам текст.



Думаю, что текст не нуждается во внимании человека, который, зайдя в тему с выложенным текстом, первым делом смотрит на комментарии, а не на текст



Все дельные замечания автор принимает к сведению, обдумывает и воплощает или не воплощает в жизнь в соответствии с тем, подходят ли они к выбранному стилю или интонации данного текста. На данный момент я исправил несколько опечаток и несколько сомнительных мест. Польза очевидна

Хотелось бы знать, что именно не соотносится с практикой - с учетом выбранного стиля и особенностей повествования?

1. Почему мнемопат? Ведь μνήμη — это память. Телепатия и эмпатия к памяти отношения не имеют.

2. Это надо было в фэнтези. Чтение мыслей и чувств через прикосновение к предмету ни разу не космооперично и не научнофантастично.

там ракеты, фугасы, много всякого. Так что не фэнтези.
ваши заявления, обозначенные в http://fantasts.ru/forum/index.php?s=&...st&p=399170
Я еще раз вам говорю, что у вас не получилось. Вы выбрали стиль и способ повествования, но у вас не получается им следовать. Разбирать и объяснять - почему - нет желания. Это, по факту, довольно серьезная работа - рассказать вам - в чем именно, из-за чего, у вас не получилось. И работа - не уровня рецензии, а уровня учебника.

А пример разбора одного из спорных моментов я вам привел. Попробуйте от него оттолкнуться.

Потому что она имеет дело с памятью Глефода, которую получает от прикосновения к его руке, заключенной в кристалл.



Это не является и фэнтези. Я просто использую антураж жанра.

Я сам решу, как мне быть.

Пока вы думаете, я сделал вывод. Какой? Подумайте.

Почему же? Я выбрал стиль повествованию, и я следую ему

Касательно спорного момента - я пояснил, почему этот момент таков. Он может не нравиться вам стилистически, быть тяжелым, трудным и так далее - однако он вполне укладывается в выбранный мною стиль.

Дело не в том, что он является плохим. Он таким не является. Он просто тяжелый - и тяжел он потому, что я хотел сделать его тяжелым.

Однако это была хорошая полемика

Просто подход действительно разный: я не считаю нужным давать действие и диалоги там, где действие и диалоги не нужны. И я не считаю нужным делать текст легким там, где он должен быть тяжелым

Тем не менее, я благодарю вас за помощь, ибо ваш взгляд был спокойным и взвешенным. Это очень важно.

Я думаю, нет нужды уведомлять меня о столь очевидной вещи. Само собой, вы поступите именно так, как решите, ведь вы сами распоряжаетесь своим телом и разумом, и ни я, ни кто-либо другой не могут принудить вас к принятию какого бы то ни было решения.



Думаю, что имею представление о том, какие выводы могут делать модераторы. Однако я не нарушил никаких правил.

как раз наоборот. Он плох из-за того, что тяжёл, из-за того, что вы выбрали такой стиль повествования, из-за того, что из-за недостатка опыта вы не можете этим стилем правильно пользоваться.

Если я и недостаточно хорошо владею этим стилем, то я учусь им пользоваться Все остальное малосущественно.

Как я уже говорил САМ, текст ЯВЛЯЕТСЯ тяжелым. Он плотный в плане причинности-следствия.

Это его свойство.

И если это его свойство, то он не может быть плохим из-за того, что тяжел, как не может быть плох апельсин потому, что он оранжевый и сладкий

Впрочем, мы уже достаточно отклонились от текста. Мне бы хотелось понять, хорошо ли я выразил чувства героя к отцу?

Если можете помочь мне в этом - помогите.

Также мне было бы интересно узнать, хорошо ли мне дался момент с поддельностью легенды.

Все это относится к третьей главе.

Кроме того, если я действительно работаю с данным стилем неправильно, то КАК ИМЕННО мне следует работать в рамках данного стиля?

UPD: немного поправил.

Фэнтези вполне бывает и с танками и даже в космосе.


Так-то чтение памяти через прикосновение к предмету — это вполне фентези.

В таком случае это фэнтези, как и всякая фантазия рожденная умом.

UPD: поправил вторую главу.

Поправил третью главу.

В принципе, хотелось бы получить ответы на заданные вопросы.

Повторы я убрал, ок.

Это как? Чем раздавление собаки может отличаться от раздавления человека? Здесь "как" - это сравнение, а значит обычно человека и собаку давят по-разному, а тут, так случилось, что одинаково раздавили...
Очень канцеляритно. ""три белых копья - одно большое - символизирующее основателя династии, и два маленьких - его сподвижников."" Ну, как-то так.
ну перебор же. Сами не видите?
тоже считаете нормальным? "славился славный род"... Чепец...
Вот не пойму, то ли у вас словарный запас скудный, то ли что...
"еще" - лишнее напрочь.
То идет описание в третьем лице, то, вдруг, прямое обращение к ГГ.

Да, то, о чем мы говорили вчера, вы худо-бедно поправили. Стало чуть живее.

Попробуйте вслух читать то, что вы пишите. Я думаю, сразу ваши повторы вам будут видны. Насколько они корявы.

По поводу противоречий и т.д. - ну, прямое описание не оставляет места для раздумий.

Третью не читал.

Запятые! Не ставьте их там, где это противоречит правилам русского языка. Это очень улучшит ваш текст и моё отношение к нему.

Они ему не "присущи", если бы были присущи их бы не пришлось искусственно придавать. "Как пристало" мужу и воину.


Она тут валяется на диване, зевает, причём тут скудный паёк и какие-то гости? Совсем непохоже, чтобы её это волновало.

Что значит "не поворачиваясь"? Сказано, что он к ней обращается! Если обращаясь к супруге он стоит к ней спиной, это нужно объяснить в абзаце, где вы объяснили где кто стоял и сидел.

О боже! Не могу объяснить вам почему это ужасно, но поверьте мне, в голове рисуется совсем не та картина, какую вы пытались нарисовать.

Раз он маршал, то ясно, что звание маршала.

Невозможно понять это предложение.

Это тоже.

Дальше читать не смогла. Он говорит, говорит и говорит, да ещё с портретом...
Такие пустые эпизоды я при чтении обычно пропускаю.

Тут автор, с высоты своей загадочности и попытки следовать некоему стилю, пытается нам сказать, что портрет мог быть сделан и раньше, еще до того, как товарищ маршал стал маршалом, но был сделан уже тогда, когда маршал стал маршалом.