Ниже можно прочесть обещанный текст первой главы с некоторыми исправлениями.
— Приходилось тебе когда-нибудь задуматься о том, что такое время, Артем? Секунды, минуты, часы, столетия, целые эпохи?.. — как-то пополудни, за одной из непринужденных бесед в кабинете у столика, где мужчины любили коротать время, невзначай заметил Федор Алексеевич.
— Ах, нет… — улыбнулся Артем. — Всерьез — никогда. Сидя в окопе, думаешь, скорее, о том, как не схватить в висок свинцу, да и сколько пуль осталось в обойме… Но знаете, я так устал от войны, от острых приказов капрала, что сейчас рад бы наконец забыть все это, помянуть словом хоть даже далекое обычному рядовому. Это, должно быть, похоже на жажду. Знаете ли, жажду солдата по краске настоящей жизни…
— Да, — вздохнул Федор Алексеевич, — мне этого не понять. Честно, никогда не пошел бы на фронт добровольцем — мне противна эта идея, а к кричащим девизам плакатов и листовок я уже давно успел охладеть…
Он поправил полы своего халата и с любопытством, даже с азартом, казалось бы, глянул на собеседника.
— А как, по-твоему, была эта борьба предсказуемой? Могли бы вы остановить войну, найти другой, окольный путь, что не утоплен в крови и слезах, Артем?
— Какой бы высокой мы не строили плотину, — пожал плечами мужчина, — воды все равно прибывает больше. Если тучи сходятся, скоро грянет гром. Как говорится, чему быть, того не миновать…
— Но любая плотина стоит на речке. А если перед нами океан, Артем?
— Имеете в виду, выход всегда найдется?
— Думаю, так, — пробасил Федор Алексеевич. — Пожалуй, его можно найти, даже если нельзя увидеть.
— Думается, смертельно больному уже не сыскать дороги обратно на этот свет... Дипломатия? Политика? Мораль? А если мы сами все это давно утопили в грязи?
— Скажи “где-то”, а не “давно”, Артем, — усмехнулся в ответ мужчина. — И тогда, ручаюсь, все встанет на свои места.
— Федор Алексеевич, пóлно вам говорить загадками. Скажите прямо, а не то я безнадежно запутаюсь в словах.
Собеседник хитро улыбнулся и искоса глянул на Артема.
— Мы привыкли к мысли о том, что из году в год идем через часы и месяцы прямо. Ни шагу в одну сторону, ни шагу в другую… Но ведь не говорил никто, что мы обречены на это. Знаешь, Артем, только двое людей смогли бы понять, наверное, о чем я говорю тебе сейчас, и только семеро сумели сделать этот самый шаг…
Он кашлянул и поднял вверх указательный палец.
— Ты, например, считаешь, что “здесь”, а точнее “сейчас” бой уже отгремел и улегся, а ведь если он не начинался вообще? Подумай только, Артем, стоит уйти в сторону от этой узкой полосы — и…
Впрочем, Федор Алексеевич не закончил: в комнату тихой поступью вошел дворецкий со склянками на серебряном подносе. Мужчина кивнул Артему, а после, обернувшись, тепло заметил:
— Спасибо, Виктор. Никогда не забываете старика… Артем, пробуй. Позволь угадать, сколько лет тебе уже не приходилось выпить чашку хорошего чаю с каплей ликера. Небогата ведь солдатская жизнь на все эти мелочи…
Когда Виктор застучал каблуками по лестнице, Федор Алексеевич приосанился, и сощурив глаза, пытливо глянул на Артема.
— Знаешь, похоже пора оставить этот номинализм и научные домыслы — как-никак я уже два десятка лет размышляю о сем, а всякое занятие требует отдыха, этакой передышки… Вместо я хотел бы поговорить о том, что имеет немалый вес для обоих из нас, Артем...
Федор Алексеевич помешал напиток в чашке, сделал добрый глоток и серьезно заметил:
— Я хотел бы поговорить об Анне, моей дочери, сказать, что вижу, насколько вы близки, знаю, как любите друг друга… Но вместе с тем, как, наверное, и всякий старый человек, понимаю, что могу не встретить следующий рассвет, не проснуться однажды… Артем, я хочу знать, что в мире, в котором я оставляю её, найдется тот, кто готов всегда ей помочь, поддержать. Действительно ли дорога тебе Аня?
— Федор Алексеевич, — заговорил молодой человек, — она для меня всё, и я обещаю, что никогда не оставлю её в беде. Искренне обещаю…
Отец девушки кивнул.
— Пусть так, Артем, я ценю это. Люби её, защищай, я верю — ты достойный спутник. И пусть время скрепит ваш союз… — он почему-то помрачнел, сдвинул брови к переносице, а после еще раз внимательно глянул на Артема. — Помню, мой отец говорил: если тебе сложно, помоги другому, если горько — утешь того, кто нуждается; в этом сила безоружного и надежда умирающего. Пусть ты станешь для Ани крепкой опорой, а она для тебя — огоньком добра и любви.
— Я не предам вашего доверия, Федор Алексеевич. Можете положиться на меня…
— Вот и хорошо, — улыбнулся тот в ответ, после показав Артему на дверной проем. — Смотри, похоже, Виктор к тебе.
Он обернулся и действительно углядел у входа дворецкого, который легко поклонился мужчине, вежливо замечая:
— Вас просили в фойе.
Федор Алексеевич кивнул Артему:
— Не стану задерживать тебя больше… Наверное, это Аня.
— Спасибо за ваши слова, Федор Алексеевич, — молвил Артем, — я буду помнить этот разговор. До скорой встречи.
Он вышел из комнаты, и, сбежав по лестнице вниз, оказался в просторной зале. Несколько колонн справа, слева, книжные шкафы под высокими резными рамами, изысканные полотна — видать, работы художников прошлых столетий — делали его похожим на викторианский зал: роскошный, богато обставленный, но в то же время сдержанный, строгий. Окна роняли на пол теплые отсветы, и в полутьме впереди Артем смог видеть любимую: Аня глядела на него, улыбаясь одними лишь кончиками губ.
— Великолепный день, Артем, правда ведь? Приятно встретить замечательного человека… Ах, я только от Николая Ивановича, знаешь ли, что он говорит?
— Что, Аня? — кивнул Артем.
— Товар уже вот-вот будет готов, а значит, и отец скоро снова возьмётся за дело. Только не рассказывай ему до завтрашнего вечера, ладно?
Впрочем, в двери постучали, и девушка, заметив, что это, верно, Слава, зашагала ко входу. На порог и впрямь ступил мужчина лет тридцати, военный в прошлом: по обыкновению расстегнутая зеленая шинель, лихо и несколько небрежно зачесанные набок волосы, тяжелые башмаки с железной подбивкой… Он был часто захож в дом Федора Алексеевича, а задерживался только изредка, беседуя с хозяином в кабинете за затворенной дверью; ему едва не каждый вечер случалось подоспеть в особняк к ужину, да вот как бы Славу не просили остаться, тот только бросал пару шуток на этот счет, тепло приветствовал Аню, пожимал Артему руку, и шепнув несколько словечек на ухо отца девушки, снова спешил идти.
В этот раз он, казалось, торопился пуще прежнего: переступил с ноги на ногу, бросил быстрый взгляд на Анну и выпалил:
— Худые вести, Аня… Ух, как мне это не нравится!
— О чем ты, Слава? — замешкалась девушка.
— Стреляют. Там, за чертой. Только с чего бы это? Какая заварушка? Ручаюсь, я бы и думал так, если б не эти кордоны… Знаю, там часто стоит патруль, а нынче второпях набросали баррикад, и стреляют. Очередями. Далеко, километров, этак, за десять-двадцать. А это, знай, не к добру. Федор Алексеевич здесь? А Артем?
Слава огляделся, а после подошел к мужчине и похлопал его по плечу.
— Здравствуй. Ты тут, стало быть. Извиняй, не заметил… Аня, ты бы мне могла услугу оказать небольшую? Поинтересуешься у Федора Алексеевича, свободен ли он, мог бы со мной поговорить с глазу на глаз?
Девушка кивнула.
— Я узнаю, Слава.
Артем подошел к окну, и отодвинув штору, выглянул на улицу.
— Думаешь, стоит чего-либо опасаться?
Снаружи рос, крепчал шум, и Славе пришлось говорить громче, чтобы его услышали.
— А кто его знает… Времени будет немного, в любом случае.
— Времени на что, Слава?
Мужчина не успел дать ответ. Сильный, оглушающий треск заставил обоих отпрянуть и насторожено переглянуться. Тогда же они услышали, как вскрикивает на лестнице девушка.
— Аня! — позвал что есть силы Артем, стремглав бросаясь к ступеням. Слава в сердцах выругался и побежал следом, а у комнат наверху Анна прижалась к стене и испуганно глядела на мужчин.
— Что такое, Аня? Что тут случилось?
И снова громкий гул, шум, скрежет; весь особняк заходил ходуном, посыпалась с потолка штукатурка, настежь распахнулось окно…
— Какого черта?! — выдавил Слава. — Что происходит-то?
Этажом выше было слышно, как кричит что-то дворецкому Федор Алексеевич, а после и он сам, хлопнув дверью, выбежал из своего кабинета.
— Артем, Аня, Станислав! Скорее из дома, наружу!
Он был испуган, но не терял самообладания, его голос дрожал, и страх будто передался всем стоящим ниже на лестнице.
— Отец… — взмолилась Анна.
— Бегите! Не мешкайте! — гаркнул в ответ Федор Алексеевич, а Слава, стоя где-то позади, совсем тихо добавил: “Самолеты…” Одного мгновения хватило Артему, чтобы услышать, осознать то слово, которое выронил тогда его товарищ. У мужчины ёкнуло сердце…
А через секунду-другую он оступился и обхватил руками поручень. Он видел взрыв? Нет, лишь короткую вспышку света. Задрожали, заходили стены, из двери наверху вырвался ярким хлыстом огонь, с потолка посыпались бетонные глыбы… Он видел, как падает на пол Федор Алексеевич, и прыжками устремился к Ане.
И снова шум, невыносимый грохот, треск стекол и оконных рам, а девушка казалось, уже не замечала ничего вокруг. Взбежав вверх по качающейся лестнице, она присела на колени рядом с пожилым мужчиной и рукой вытирала кровь с его виска.
— Отец… Отец…
В облаке из пыли, извести и штукатурки Артем натолкнулся на Славу и громко бросил тому:
— Врача! Доктора сюда! Да хоть кого, кто сможет помочь!
Станислав глядел на мужчину, будто едва понимая, что происходит, после тряхнул головой и крепко сжал Артему руку:
— Сейчас, я мигом буду! Дом, кажется, бомбили… Господи, да сколько времени у меня есть? Минута? Две? Что я говорю… Сейчас, Артем!
Он оглянулся, бросил взгляд вверх, вниз, и стрелой пустился бежать к выходу. Тогда же Артем услышал, как с отчаянием зовет его девушка:
— Артем! Артем, скорее! Папе совсем плохо… Сделай хоть что-нибудь!
Мужчина, кашляя, хватаясь руками за стены, поднялся выше пролетом, и там, словно в страшном сновидении, смог видеть, как Анна склонилась над отцом — того ранило осколком прямо в голову.
— Федор Алексеевич, — заговорил Артем, подбежав к мужчине, и взяв его под руки вместе с девушкой. — Вам нужен покой. Слава скоро будет здесь с доктором…
Они внесли раненного в кабинет, и Федор Алексеевич слабо указал рукой на глубокое кресло-качалку в самом углу комнаты. Только получасом раньше он непринужденно беседовал здесь с Артемом. Всего получасом раньше…
— Аня, Артем, не уходите…
— Мы здесь, отец. Мы никуда не уйдем, — тихо ответила Анна. — Только ты … не оставляй нас…
— Пока есть время, дети, хоть немного времени, — заговорил дрожащим голосом мужчина, — я хочу сказать то, что должен и то, что успею.
Он тяжело отдышался, взяв обоих за руки:
— Дети мои, я благословляю вас… В этот день, в это нелегкое время… Счастья вам. Любви. Удачи. Верности…
Федор Алексеевич склонил голову, и было видно, как по его старческим щекам текут слезы.
— Мне сложно расставаться с вами, отпускать сейчас в этот мир… Больно, очень больно… Аня, тебе следует выполнить все, как я завещал. Помни, времени остается немного…
— Но отец, — воскликнула с горечью девушка. — Ты ведь…
— Да, моя дорогая, мне пора… — отвечал он тихо, а после показал дочери, чтобы та наклонилась к нему и долго шептал ей что-то, крепко держа за плечо.
— Я не смогу оставить тебя, отец!
— Ты должна, моя родная, должна…
Анна покачала головой и с отчаянием глянула на Федора Алексеевича.
— Не горюй, Аня, — молвил он, — впереди у тебя долгая жизнь. Я обещаю: ты все, все забудешь…
— Нет, нет! — только воскликнула она, отвернулась и закрыла лицо руками. Федор Алексеевич обнял её, вытер слезы.
— Не нужно, дорогая… Все пройдет… Успокойся, я с тобой… Вот так...
Где-то за окном засуетились, забегали люди, прошумела по мостовой военная машина, а они сидели рядом: старик и девушка, отец и дочь.
— Тебе пора, Аня, — хрипло заговорил Федор Алексеевич. — Иди, разыщи Николая, попроси у него то, что должна забрать, а после вернешься сюда, ко мне… Следуй завещанию, Аня. Помни, иначе на рассвете завтрашнего дня может случиться неотвратимое: для тебя, для Артема, для всех нас.
— Ты не оставишь меня, отец?
— Нет Аня, не оставлю… — молвил он, и отвернулся. — Иди…
Анна тяжело поднялась, глянула на Артема, словно не замечая его, потом еще раз повернулась к отцу, и тихо, маленькими шажками вышла из комнаты. Артем оторвал блуждающий взгляд от пола. Это правда? Это происходит перед ним сейчас, это так, действительно так?..
— Извините, — почему-то прошептал он.
— Тебе не за что извиняться передо мной, Артем, — едва слышно произнес Федор Алексеевич. — Приятно было знать тебя, принять в своем доме. Помни наш разговор, Артем... Иди с ней: Ане понадобится твоя защита…
— Спасибо вам… Спасибо за все, — молвил Артем, понимая, что сейчас не сможет сказать большего. — Спасибо.
Он, понурившись, вышел следом за Анной, и какое-то необъяснимое чувство вины глодало его, давило. Значит, так уходят из жизни люди? Так оставляют этот мир? В утлой комнатушке на развалинах своего прошлого, скованными, бескрылыми, одинокими?..
У входа его ждала любимая, смотрела, будто снова не замечая, и наконец молвила чьим-то чужим, слабым, измученным голосом:
— Он говорил, что я вернусь, говорил, что будет ждать меня… А ведь это не так… Не так, Артём, понимаешь?
— О чем ты, Аня? — переспросил он осторожно.
Девушка не ответила. Качая головой, она оперлась на закрытые двери, после повернулась и пошла по ступеням вниз.
В фойе уже забежал Станислав, и едва завидев Анну, стал говорить о том, насколько равнодушными остались к его просьбам здешние жители, как глух ко всему был полевой врач, которого тот по счастью увидел на солдатском транспортёре, однако девушка просто обошла его стороной… Он тотчас смолк, опустил глаза, после глухо спросив у Артема:
— Как он?..
Тот промолчал. Но одного взгляда было достаточно, чтобы Слава смог его понять. Он потупился и молвил:
— Это моя вина, да?.. Я сожалею, Артем, он был прекрасным человеком. Бедная Аня теперь осталась без отца…
Сбоку, с какими-то свертками в руках подошла к мужчинам девушка.
— Станислав…
Тот протянул руку, и долго разглядывал небольшой, но увесистый пакет.
— Что это, Аня?
Девушка коснулась его пальцев и осторожно закрыла ладонь, прошептав одними только губами:
— Ты знаешь, что делать, Станислав…
Тот с недоумением смотрел, как она подходит к дворецкому.
— Виктор… Вы служили у нас двадцать лет, я искренне благодарна вам за это. Отец говорил, что вы помните меня еще ребенком.
Она невесело улыбнулась и подала дворецкому похожий сверток.
— Теперь вы можете уходить, Виктор. Возьмите это и спрячьте где-либо, закопав, утопив в реке. Кроме того, вот ваш ключ: в комнате наверху, в ящике письменного стола — все годичное жалованье. Впрочем, вы вольны брать и больше: я уже никогда не вернусь в этот дом…
После Анна снова обратилась к Станиславу.
— И ты иди, Слава. Федор Алексеевич наверняка говорил тебе, что нужно делать сейчас.
— Погоди, Аня, — молвил он. — Ты собираешься уходить? Куда? Зачем?
— Туда, куда должна успеть до рассвета, — тихо отвечала девушка.
— Анна, на дворе опасно. Нас бомбили, понимаешь? Кто знает, чем может обернуться это завтра? Я иду вместе с вами, Аня, или и вовсе не отпускаю тебя.
Она отрицательно покачала головой.
— Нет, Слава, иди. Ты должен идти. Пожалуйста… Ради него…
— Аня! — воскликнул Станислав. — Я не могу. Не могу, понимаешь?
— Со мной рядом Артем, — произнесла она, и немного помолчав, добавила вполголоса. — Мы ведь не расстаемся навсегда… Придет время, и ты снова сможешь меня видеть. Так что иди, прошу. Сделаешь это ради меня, Слава?..
— Как бы я этого и не желал, я постараюсь, если ты настаиваешь… Знай, делаю это, скрепя сердце. До скорой встречи, — он сделал нажим на последних словах и внимательно посмотрел на девушку. — Будь умницей. Я глубоко тебе сочувствую... И понимаю тебя, Аня, ведь я так долго знал его...
Он обнял Анну, крепко пожал Артему руку, и спрятав сверток в карман, скоро вышел за дверь. Девушка повернулась к стоящему позади Артему.
— Как считаешь, сколько времени сейчас?
— Около двух дня.
— Значит, можем попытать удачи и найти Николая. Он любит проводить эти часы в кафе за несколько кварталов.
— Да разве кафе будет работать после того, как на нашу улицу сбросили тонну взрывчатки? — пожал плечами мужчина.
— Нам некуда больше идти… — прошептала Аня, накидывая на плечи пальто. — Поспешим, Артем.
Он увидел, что девушка несет с собой еще два свертка и несмело поинтересовался:
— Что это, любимая?
— Я не знаю, Артем… Все, что он оставил о себе память… — Анна вдруг запнулась, прикусила губу, и он смог видеть, как на её щеках сверкают кристалликами слезы. — Почему, Артем? Почему именно он, почему сегодня? Ты задумывался когда-нибудь, какую кроху может оставить после себя человек? Мысли, переживания, чувства — целый мир гибнет, уходит, разрушается… Почему отец ушел? Неужели завтра я проснусь и пройму, что его уже нет рядом?.. Не услышу его голос, не почувствую прикосновение рук, не посмотрю в его глаза?.. Никогда... Уже никогда... Двадцать лет он был со мной, делил каждую минуту: в простой детской радости, когда-то прискорбном горе, любил, смеялся, утешал... Помню, раз он шутя молвил, что скоро будет воспитывать внуков, а теперь его нету с нами…
Аня прислонила к лицу дрожащие руки, горько рыдая; Артем тяжело вздохнул, обнял девушку…
— Он не погиб, Аня. Его часть по-прежнему живет в тебе, в любимой дочери, и будет жить в наших детях. Всегда.
Несколько долгих минут они стояли, молча глядя друг на друга, потом Анна нашла в себе силы заговорить:
— Пойдем, дорогой... Мы должны торопиться…
* * *
На дворе группками собирались люди: зеваки, пострадавшие, прохожие мимо; кого-то выгнали за двери собственного дома разрывы фугасных снарядов, кого-то — паника, страх, а были здесь и такие, кто пришел посмотреть на остовы разрушенного взрывами квартала из своего любопытства. Брусчатка сплошь испещрена рытвинами и ожогами, порывы ветра приносят с собой едкий запах жженой древесины, воздух над крышами домов, словно туманом, подернуло пеленой из пыли, побелки, извести. Артем бросил взгляд на дом, который они сейчас оставили: тот, возведенный в самом начале квартала, бомбовая пробежка самолетов почти не тронула, и только какой-то случайный взрыв лишил Федора Алексеевича жизни… Стохастичность: глупая, нелепая.
Они шли вперед по мостовой без оглядки. Мимо двух мужчин с кожаными портфелями, в жилетах и котелках — видимо, невольных свидетелей этого ужасного происшествия. Мимо старика в инвалидной коляске, которому несколько молодых подмастерьев помогали выносить из дома картины в закопченных, обугленных рамах, и складывать прямиком у порога. Мимо несчастной семьи погорельцев: отца, матери и маленького ребенка, что потеряв сына и брата, склонились над ним, казалось бы вовсе не веря в происходящее.
Артем посмотрел в сторону, и там, у стены заброшенного дома, в удалении ото всех, заметил бедняка — в лохмотьях, каком-то жалком подобии одежды, струпьях, грязи. Растрепанные волосы до плеч, длинная борода, рытвины и шрамы на лбу, на худых скулах… На мгновение они встретились взглядами, и столько ненависти, столько презрения и злости мужчина смог прочесть в его глазах. Артем тотчас отвернулся, обнял Аню за плечо и ускорил шаг, но его не оставляло чувство, что бедняк все сверлит, обжигает спину черным углем зрачков: недобро, озлобленно.
Спутники оставили разрушенный квартал, прошли по нескольким безлюдным провинциальным улочкам, жители которых спокойно занимались повседневным делом, вовсе не догадываясь о том, что взрывы, слышанные ими в полукилометре, забрали не одну человеческую жизнь... Скоро Артем углядел впереди кафе — небольшую ресторацию на первом этаже одного из зданий; и здесь, казалось, все текло своим чередом: мерно неторопливо. За стеклянной стенкой беседовали о чем-то горожане в деловом гардеробе, запах выпечки, дорогого коньяка и сигар у входа причудливо смешивался, пьянил. Аня указала Артему на двери, тот открыл их, чтобы пропустить девушку, и едва она оказалась внутри, из-за одного из угловых столиков встал мужчина и замахал им рукой.
На нем блестел черный лакированный цилиндр, а серый пиджак с соцветием гвоздики у кармана, был подобран в точности под оттенок клетчатой жилетки. Подле раскачивалась трость с точёным костяным навершием — посетитель, стоит думать, только занял свое место и разворачивал свежий выпуск популярного журнала.
Спутники подошли ближе, а франт громко воскликнул:
— Господи, Аня! Как давно тебя не приходилось видеть! Я рад, очень рад! Присаживайся, вот сюда.
— Это Николай, издатель “Свободной газеты”, — представила его Артему девушка. — А это Артем…
— Приятно познакомится, Артем! — молвил Николай, нарочно делая ударение на каждом слове, и по-хвастовски подкручивая ус. — И вы садитесь.
— Три кофе со взбитыми сливками. — бросил он тотчас проходившему мимо кельнеру, а после, показав обоим на места напротив, присел сам. — Ну что-с?
— Как идут дела, Николай? — безразлично спросила Аня.
— Печатаем. Пока печатаем, — отвечал он, поглядывая то на девушку, то на Артема. — Десять тысяч наклада — число хорошее, и это, приметь, на неделю. Но если говорить по правде, — он перешел на полушепот, — пора отсюда съезжать. Я держу станки до последнего, исправно плачу рабочим, но и слушаю, что говорят. А говорят — скоро все въезды и выезды из города будут перекрыты. Поэтому, ухо востро: с востока уже понаставили кордонов.
Он поправил шляпу и откинулся на спинку кресла.
— Но знаешь, Стрекальский не дает мне покоя. У него хорошее дело. И хорошая типография: сто фертов наклада, представь себе!
Николай на секунду прервался, достал из бумажника монету для кельнера, и снова заговорил: увлеченно, богато жестикулируя, и казалось бы, уже вовсе не обращая внимания на Анну.
— Штаб из сотни рабочих без остановки в две смены. И новые станки. Он точно останется, даже при оккупации города. И что-с у Стрекальского в печати? Мода, юморески и рецепты, ты только подумай, до чего он опустился!
Артем посмотрел на девушку: Аня, закутавшись в пальто и полуприкрыв глаза, сидела подле. Зачем они здесь? Что должны услышать? Может быть, стоит уйти, утешить любимую, занять её разговором…
Тотчас, однако, ему вспомнились слова Федора Алексеевича: “Иди, разыщи Николая, попроси у него то, что должна забрать… Следуй завещанию, Аня. Помни: иначе на рассвете завтрашнего дня может случиться неотвратимое для тебя, для Артема, для всех нас…”
Он хотел обратиться к собеседнику, поведать ему о всем, заговорить о той самой просьбе, но Николай вдруг и сам закончил рассказывать, вытянул шею, внимательно вгляделся в отстоящий угол ресторации. Там шумели, перешёптывались между собой люди — небогатые рабочие, коим хозяин в обед позволял сидеть на тюках, бочках с продовольствием, деревянном полу, подпаивая их хмельным. Громко заработало радио, и скоро один из работяг со старым приемником протолкался к самой середине зала.
— Слушайте! — закричал тотчас кто-то. — Слушайте все!
Рабочий стукнул рукой по прибору, тот протяжно протрещал, и скоро в комнате уже было слышать чеканные слова диктора. Видимо, говорил военный:
“Граждане! Я призываю вас ко вниманию! Зовите своих жен и детей, гостя и товарища. Пусть всякий оставит работу, соберется у приемника и запомнит мои слова…”
Он сделал короткую паузу — в кафе и вправду повисло молчание. Рабочие напряженно переглядывались, господа в котелках отложили свои газеты.
— Что будут говорить? — торопливо зашептали со столика рядом.
— Пес их знает, — отвечал кто-то с раздражением. — Больно вычурно он мережит, а это, помни, не к добру.
Вниз спустился владелец ресторации: грузный, в усах, замасленном фартуке и с мокрым полотенцем через плечо.
— Что там? — бросил он официанту, вытирая потный лоб.
Тот пожал плечами, после хотел было отвечать, однако диктор вернулся к речи:
“Сегодня, восемнадцатого октября тысяча девятьсот двадцатого года, решилась наша судьба и будущее всей Западной провинции, — он торжественно обождал несколько секунд, после продолжая. — Доблестные германо-французские войска положили начало единению двух братских народов. Первый комиссар Ганс Фюллер манифестирует окончание этой беспочвенной и чуждой обеим нациям войны, воссоединив их под эгидой процветания и роста — теперь Новый Порядок должен стать залогом благополучия для каждого дома, каждой семьи, всякого гражданина. Лживые предатели и изменники больше не смогут встать на пути у правды: солдаты пожали друг другу руки, а Комиссариат отныне — вечный защитник нам, нашему городу и родной земле”.
Радио снова затрещало, а с последними словами военного в зале все рос шепот, гул.
— Сдались, собаки! — желчно прошипел кто-то из рабочих. — Им только виселицу и эшафот…
— Не для того мы мозолили спины, чтобы отдать наши дома и наших детей на поругание врагу, — громко заметил второй.
— Отправить бы их туда же, куда они отправили моего сына…
Краем глаза Артем заметил, что работяги тормошат молодого человека лет двадцати пяти, в очках и потрепанной куртке, который как раз перешептывался о чем-то с пожилым воякой.
— Выходи, Сергей!
— Выходи, расскажи всем, что ты думаешь об этом предательстве!
Тот огляделся по сторонам, кивнул говорящему, и под громкие крики действительно вышел на середину зала.
— Товарищи! — начал он, звучно хлопая, и все, кроме разве лишь больно разгоряченных спиртным, стихли. — Этот день действительно стал переломным для нас. Мы уверились в продажности чиновников и армии, в трусости и малодушии генералов! Мы поняли, что более никто, кроме нас самих, не способен защитить наши семьи, наших жен, детей, нашу землю, город! Уже завтра враг сможет занимать и грабить наши дома, творить бесчинства и разбой. Так кто сможет препятствовать этому, кто сможет дать неприятелю должный отпор?
— Мы! — кричали выпившие и трезвые.
— Пустые слова… — мрачно молвил кто-то, но его тотчас зашикали.
— Продолжай, Сергей! Мы слушаем тебя!
Господа в котелках недовольно косились на оратора, строили кислые мины; некоторые начали доставать портмоне, расплачиваться и молча оставлять ресторан. Заторопился и Николай. Он встал, поглядел на Артема, на Анну и неестественно засмеялся:
— Ну-с, мне пора. Дела, так сказать.
Артем почувствовал, как Аня вздрагивает, словно пробуждаясь от тяжелого сна.
— Подожди, Николай, постой… Последней волей Федора Алексеевича было найти тебя…
Тот в недоумении застыл, нахмурил брови, после высоко подняв их.
— Его, что, вправду больше нет?
— Он погиб, Николай, — с горечью отвечала Анна. — И прощаясь с нами на развалинах дома, говорил о тебе …
Тот не ответил, запустил пальцы глубоко в карман своих брюк, а достав оттуда связку ключей и отцепив один, положил его на стол перед спутниками.
Артем с отвращением заметил, что франт недовольно морщится, вовсе не находя слов. Какое своекорыстие, какое омерзительное безразличие… Мужчина молча сгреб ключ в охапку, встал и обратился к Ане:
— Пойдем, любимая. Нам больше нечего здесь искать.
Он провел девушку к двери, и подождав, пока Анна вышла из кафе, обернулся назад, думая, что издатель опомнится, подойдет, заговорит с ним. Однако тот лишь развернул у носа газету и деланно взялся за чтение.
Артем глянул на Николая, желая окликнуть его, однако в следующий миг презрение сменилось страхом: он услышал испуганный крик Ани...
— Пустите! Отпустите меня!
“Господи…”
“Господи, скорее, что произошло?”
В мановение ока Артем оказался на улице, и прямо здесь, у двери, увидел девушку и бедняка — того самого нищего, которого встретил часом раньше…
Бродяга цепко ухватил Аню за руку, и с какой-то звериной яростью потянув её к себе, заголосил, зарычал:
— Стой! Смотрите на нее! Смотрите все! Ну, расскажи, кем был твой отец! Рассказывай, сука!
— Не трогайте меня!
Он с силой дернул её за локоть и заорал остервенело:
— Давай, расскажи, кем он был!
Сзади подоспел Артем, гневно отшвырнул нищего, следующим ударом повалив его за землю, где бродягу скрутили двое рабочих из кафе. Кто-то заговорил о полиции, кто-то с любопытством пялился на Анну, а та, широко открыв глаза, только отступила на пару шагов и в оцепенении остановилась.
Артем тотчас подошел к ней.
— Анечка, дорогая…
— Не надо! Пусти меня!
Она вскрикнула и стремглав побежала вперед по мостовой…
— Аня, куда же ты?.. Постой, Аня!
В полуметре от девушки пронесся, гудя, грузовик. Она пустилась дальше… Её била дрожь, плечи тряслись… Артем, не мешкая, побежал следом.
— Аня! Аня, постой! Пожалуйста, прошу тебя!
Завтра приступаю к публикации второго раздела.
А где это вы показали? В лице, глазах, мимике, жестах? Вы видели людей, убитых горем? 
Хотя проблема не в семантике, а в том, что ваши определения для меня мимо цели. 
На самом деле, я просто не увидела акцента на том, что человеку плохо. Поэтому попыталась понять, почему я это не увидела.