Просьба к администрации - ничего не вытворять с моими текстами без согласованности с автором. Сэнк ю вери мач заблаговременно.
Текст "Войны" не имеет ничего общего с текстом "Нас двое", кроме того, что действие происходит в Дании и повествование ведется от первого лица.


Здесь я впервые упоминаю о ночниках

Наутро я узнал, что ночники захватили еще один дом.
Всего в нашем местечке сорок-пятьдесят однотипных кирпичных домов, и за два последних года ночники захватили половину из них. Из домов пропали люди, все до единого; также вещи, которые могли представлять какую-либо ценность. В некоторых квартирах после вторжения ночников напрочь отсутствовали двери; в других квартирах были выкрадены замки. Все двери так или иначе были повреждены: выбиты, висели перекошенно на петлях; скрипели и хлопали от сквозняков.
В дневное время по разрушенным домам еще можно было пройтись. Находились так называемые гиды, которые за плату могли провести по самым интересным домам, квартирам, комнатам, рассказать интересные истории, часто ими самими придуманные.
Наше местечко называлось Сольбаккеном, что переводится с датского как Солнечный Холм.
Улицы в нашем местечке носят сплошь цветочные названия. Я живу на Клёвервай - клеверной улице; рядышком находится улица астр, улица примул - названия улиц одно красивей другого. Дома, впрочем, скучные, типовые, выстроенные с пятьдесят шестого по пятьдесят девятый год прошлого века, из красного кирпича, как почти все в Дании; если бы не указатели подъездов, среди домов можно было бы легко заблудиться.
Сам я одно время жил в подъезде номер тринадцать, сейчас живу в двадцать втором и буду там находиться до тех пор, пока его не захватят ночники. В наших домах, как правило, по три подъезда; в каждом подъезде по три этажа; на каждом этаже по две квартиры, за исключением нескольких, более поздних пристроек, где на каждый этаж приходится по три квартиры. Последние этажи домов нестандартные, мансардные; ниже первого этажа находятся просторные подвалы, где каждой квартире отведена равная подвальная комната; здесь же общее помещение для хранения велосипедов от непогоды и от воришек.


Подъезд номер 13

В прежней главе я уже успел упомянуть о том, что когда-то жил в тринадцатом подъезде на Клёвервай. Волей случая мне досталась квартира на самом последнем, мансардном этаже; хоть и с неудобными скошенными потолками, но все же невероятно просторная для одного несчастного иностранного человека, вроде меня. В квартире было две достаточно большие комнаты, гостиная и спальня, а также комнатка, которую я использовал под рабочий кабинет; плюс служебные помещения, такие, как туалет с душевой и кухня, без чего никак не обойтись; ко всему прилагался просторный балкон.
Впервые в жизни у меня появилось место, где я мог считать себя безраздельным хозяином. Такой недостаток квартиры, как скошенные потолки, меня нисколько не смущал; я даже похвалялся перед друзьями такой особенностью своей квартиры (представьте себе, живу в мансарде, всегда об этом мечтал). На самом деле подобная архитектура несла в себе сплошные неудобства: у меня постоянно возникали проблемы с расстановкой мебели, но с ними я всякий раз справлялся. Не раздражало меня даже и то, что по нескольку раз на день приходилось подниматься по крутой лестнице на третий этаж. Но тогда я был на десять лет моложе, и полагаю, что подниматься на третий этаж мне было так же легко, как сейчас на второй. Кстати, первым этажом у датчан принято считать второй, второй - третьим, и так далее.
Когда я переезжал из некоторого уютного местечка близ Копенгагена под названием Брондбю Странд в город Кёге, в подъезд номер тринадцать по улице Клёвервай, я тем самым сознательно удалился на целых тридцать восемь километров от цивилизации. Приятель по имени Саша (памятник ему за этот благородный поступок) перевез мне за небольшие деньги вещи в своем служебном, приспособленном под перевозку овощей, грузовике; вдвоем мы перетаскали все пожитки, что у меня были, в том числе и тяжеленный раскладной диван, наверх, в мою новую квартиру. Я, конечно, не самый слабый человек на свете, но переезд и перенос вещей неожиданно отняли у меня столько физических сил, что в полной мере я восстановил их лишь через неделю; это меня расстроило, поскольку я надолго разочаровался в собственной выносливости.
Сам процесс переезда, хоть и прошел ровно и гладко, оказался, к великому моему сожалению, не таким восторженным и живописным, каким представлялся. Мне мечталось, например, оставшись после всех трудов, связанных с ним, наедине со стенами собственной квартиры, совершить некий, языческий по сути, ритуал, знаменующий собой начало новой жизни . Посреди поистине девственного беспорядка я налил бы в случайно обнаруженный в сумках граненый стакан что-нибудь крепкое и живительное; выкурил сигарету (тогда я еще курил), побродил бы хозяином по квартире, после чего наполнил стакан еще не один раз. Однако переезд закончился слишком уж в позднее время, в супермаркет было уже не сходить. Выяснилось ко всему, что в квартире нет света: единственным источником освещения в тот вечер мне послужила пузатая ильичевская лампочка на кухне.
Несколько лет, пять-шесть, спустя я переехал из того тринадцатого подъезда в двадцать второй, точно в такое же кирпичное здание, всего лишь через дорогу от меня; в заметно большую квартиру на втором этаже. Переезд съел все мои скромные сбережения; более того, он низверг меня в мрачную пучину невероятных по размерам долгов. Мне пришлось платить за причиненный квартире ущерб, а именно: местами поцарапанные или просто потертые паркетные полы; не совсем качественную побелку стен и потолка; грибок в ванной, который совершенно естественнен для местного влажного климата. В некоторых местах потребовалось заменить плинтусы и порожки, заделать просверленные в стенах отверстия; после меня даже пришлось перемывать кухонную плиту.
Вижу, что представился вам человеком довольно легкого поведения: крайне беспечным, возможно даже в чем-то безответственным; ко всему безнадежным неряхой. Все на самом деле не так, потому что я аккуратен: не разбрасываю по квартире носки, подобно большинству закоренелых холостяков; не коплю в мойке грязную посуду; вовремя сдаю бутылки, которые можно сдать; меняю постель как положено, каждую вторую неделю. Соглашусь, конечно, что в дни перед переездом чуть запустил квартиру, слишком уж много забот навалилось на меня разом: тяжелая физическая работа по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки; сын-школьник разругался с матерью, бывшей моей женой, и поселился у меня прямо перед переездом; невеста связалась со своим бывшим одноклассником, наркоманом и убийцем, порезавшем в свое время на части гулящую любовницу-татарку. Любой на моем месте уж точно бы сиганул с Эйфелевой башни. Я же продолжал как проклятый нести на себе весь этот груз.
Не стану утверждать, что технические работники жилищной конторы, называемые нами зелеными человечками из-за цвета рабочей одежды, принимая квартиру и оценивая ее состояние, пытались как-то нажиться на моем переезде; хотя и не исключаю того. Я был в прекрасных с ними отношениях, и тем не менее мне засчитали в ущерб даже самые мелкие царапины.
Обыкновенный переезд из одной квартиры почти в такую же другую обошелся мне, по меньшей мере, в тридцать тысяч крон, или же пять тысяч американских долларов, чтобы было понятней; для меня это было (и до сих пор является) очень даже немалой суммой. Но об этих тысячах я узнал лишь через месяц после совершенного переезда, когда нельзя уже было хоть что-то исправить. На меня был повешен безумный по своим размерам долг, а вскоре обнаружилось и другое: за все годы проживания в квартире тринадцатого подъезда я ни разу не проверил показания счетчика; потому платил за электроэнергию невероятно мало - столько, сколько платила проживавшая до меня в квартире скупая датская старушка. Недоплаченное пришлось возмещать, а это составило еще тринадцать тысяч крон, или же две с половиной тысячи долларов. Впрочем, никакие цифры не способны объяснить, что творилось со мной в то время.
Неприятности сыпались на меня беспрестанно, одна за другой, точно звезды в летнюю ночь; эдакий датский звездопад. Я послал своей невесте немного денег, чтобы она смогла купить на них билет и приехать ко мне - на самом деле, конечно же, прилететь. После чего решил, что поступил глупо, послав деньги при живом-то ее любовнике, и объявил, что лучше ей все же не приезжать; высланные деньги, сказал, пусть будет вольна потратить на что угодно. Через час пожалел об этом своем решении; так вот и жил: подумаю, приму решение, а через час передумаю - живой ведь человек, не древесина. Спустя два месяца снова послал восемьсот долларов на поездку, попросил приезжать поскорее. Получив деньги, она сразу же заболела и попала в больницу; пока лечилась, любовник-одноклассник выкрал у нее эти несчастные доллары да вдобавок вынес из квартиры все возможное, кроме одежды.
В общем, навалилось на меня разом столько всего, что даже и не знаю, как выжил.
О подъезде номер тринадцать я буду еще не раз рассказывать; пока замечу, что, проживая там, и малейшего понятия не имел о ночниках.

Ночники

Изначально ночниками мы называли людей, которые, не умея ничего другого, зарабатывали на жизнь тем, что развозили по ночам утренние газеты вроде "БиТи" и "Экстра Блядет". Любой человек, подписавшийся на утреннюю газету, независимо от условий абонемента и места проживания, мог быть уверен, что та попадет в его почтовый ящик никак не позднее шести часов утра.
Сам я из чувства брезгливости старался не связываться с подобными популярными изданиями. Возможно даже, что из-за вероятности эмоционально увлечься той или иной освещенной в них темой и потерять чувство объективности; также из опасения среагировать на прочитанное слишком уж просто, в духе исконного читателя газеты, и тем самым упасть в собственных глазах. Эти две упомянутые газеты были для меня худшими образчиками местной бульварной прессы, обе были рассчитаны на людей намного проще меня; простыми словами и такими же несложными предложениями они без излишних затей изо дня в день толковали своим читателям события последних суток; в подробностях отслеживали жизнь и скандалы самых непростых людей королевства. В чем я совершенно не нуждался.
Чтобы подобная газета в должное время попала в руки каждому, подписавшемуся на нее, необходимо было начать ее развозку еще до полуночи.
Такой вот развозкой одно время зарабатывал на жизнь мой старинный приятель Жорик, свободный художник, неплохой фотограф, любитель жесткой музыки в духе Бружерии и компьютерных шутеров. Он развозил газеты исключительно по ночам, бегал по этажам точно сумасшедший (а в Копенгагене множество пяти-шестиэтажных зданий без лифта), после чего похвалялся передо мной тем, какие крепкие у него ноги, точно каменные; за ночь он пробегал сотни этажей, вверх-вниз, а между домами и улицами передвигался на своем маунт-байке. Я, наслушавшись рассказов о его ночных приключениях, сразу убедился, что это не моя жизнь.
Люди вроде Жорика, разносчики газет, зовутся здесь авис-будами.
Классическая велосипедная развозка утренних газет существовала в Дании всегда, и уж точно многие десятки последних лет. Но даже и она, будучи практически бесшумной, тоже могла кое-кого раздражать, особенно людей с тонким, как у меня, слухом и беспокойным сном, поскольку авис- будам плевать было на все правила приличия. Коли сам не спишь, считали они, разбуди обязательно другого. Ночами они носились по этажам, точно обезумевшие элефанты. А с некоторого времени жаждущие еще большей наживы газетные компании пересадили своих разноссчиков на старые, дребезжащие скутеры, и мои ночи превратились в кошмар. Совпало это, как ни странно, с моим переездом из тринадцатого подъезда в двадцать второй.
Авис-буды беззастенчиво подъезжали к нашему и другим домам на своих грохочущих мопедах; хлопали, вбегая в подъезд, дверьми; неслись, отчаянно топая, вверх по этажам, затем сбегали вниз, топая еще страшнее; газовали прямо под окном - "вжиг-вжиг" – и уносились прочь.

Всем становится страшно

Я спустился по лестнице, несмотря на холодное время года, налегке, в одной только тонкой домашней футболке; проверить, пришла ли почта - письма, реклама, газет я не выписывал; а когда снова поднялся на свой этаж, то столкнулся лицом к лицу с соседкой по лестничной площадке. Увидев меня, она почему-то перепугалась, смотрела так, точно я был страшным грабителем, а она моей несчастной, старенькой и седовласой жертвой.
Старушку звали Лисбет, и, насколько знаю, она вовсе не была такой трусихой, какой мне сейчас представилась; впрочем, она тут же устыдилась своего поведения, взяла себя в руки и объяснилась передо мной. На самом деле я не имел ни малейшего отношения к ее страхам, просто этой ночью произошло нечто настолько ужасное (хоть и давно ожидаемое), что она начала бояться и остерегаться абсолютно всего.
Лисбет рассказала, что ночью, ближе к рассвету, ночники полностью захватили еще один дом, в том числе и тот подъезд, где я до того проживал, тринадцатый. Если бы в свое время я не переехал в другое место, в подъезд номер двадцать два, тоже исчез бы этой ночью; не исключено, впрочем, что исчез бы и за несколько ночей до того. Мне просто безумно повезло, судьба то была или всего лишь случайность. Действительно, трудно сказать, что это было на самом деле, ведь действия ночников никак нельзя предугадать: они захватывают дома без всякого логического порядка и здравого смысла, свойственных нам, более разумным и цивилизованным существам.
- Я очень боюсь,- сказала соседка, и при этих словах ее сильно передернуло,- что теперь они уж точно возмутся за наш дом.
- Ну и где все вы были раньше,- поинтересовался я у нее,- когда я один-Один-ОДИН пытался бороться с ними? Почему вы не поддержали меня, а встали на сторону Флемминга и этих тронутых на всю голову ночников?
Что могла ответить мне эта несчастная женщина? Всего лишь пару месяцев назад она впервые осмелилась посмотреть мне в глаза: слишком уж виновата была передо мной; вместе, впрочем, с другими жителями нашего дома. Об этом я обязательно расскажу чуть далее, в последующих главах, а пока я с жалостью наблюдал за тем, как она вся дрожит от страха перед ночниками, потому как прекрасно сознавала, что справиться с ними обычным людям, вроде нее и меня, вряд ли возможно, раз тем удалось проделать столь ужасные вещи с половиной из домов нашего Сольбаккена.
Несмотря на страхи, которые ее одолевали, она все же понимала, что худшим выходом из сложившейся ситуации будет опустить руки; следовало как-то действовать (так она и сказала, для большей убедительности сжав кулаки), и к кому еще было ей обратиться за помощью и поддержкой, как не ко мне; разве что может к Орастому Флеммингу из соседнего подъезда, которого все здесь, кроме меня, боялись; но, повинуясь чувствам, она предпочла именно меня.
Старушка Лисбет по фамилии была Брикстофте, это я узнал из таблички на ее двери (кому не известно, скажу, что это не самая скромная в Дании фамилия: один из ее носителей был прежде бургомистром коммуны Фарум, а теперь отбывал длительный срок за крупные расхищения; вряд ли моя соседка была ему родственницей, но никто не мог знать этого наверняка). Лет ей было около восьмидесяти, и хотелось бы мне в ее возрасте выглядеть таким же бодрячком да еще и сохранить столь же светлую голову; в это я совершенно не верил.
Тем утром она стояла передо мной в одном банном халате и мохнатых тапочках. Я обратил внимание на то, что она не просто стоит рядом и делится своими тревожными опасениями: она ко всему кокетничала передо мной, несмотря на крайнюю серьезность ситуации. Лисбет была, по всей видимости, из той категории старушек, что не осознают до конца своего возраста.
Она по-прежнему часто и с легкостью пользовалась велосипедом, как, впрочем, и многие наши старушки; в этом, на самом деле, не было ничего удивительного. Выделялась она другим: у нее (в ее-то преклонном возрасте) был настоящий любовник (или, по меньшей мере, страстный воздыхатель), который жил на той же Клёвервай, только в районе частных домов, в собственном доме, практически в нескольких шагах от нас. Вот он-то и был по-настоящему стар телом: передвигался медленно, тяжело опираясь на роллатор и часто останавливаясь.
Лицо его было изъедено старческой экземой. Увидев меня, он не всегда вспоминал, кто я, тогда как (вот загадка!) мою жену узнавал всякий раз. Встретившись как-то в комнате ожидания у врача-дерматолога (что-то странное произошло у меня с кожей лица: она покраснела и чесалась так, что меня сразу отправили под лазер), мы с ним оказались рядышком, но он не узнал меня, когда я поздоровался с ним; так же не узнал, когда я с ним попрощался. Иногда он подъезжал к нашему подъезду на автомобиле и куда-то отвозил Лисбет.
Я совершенно напрасно недооцениваю способности старых людей.
- Сегодня утром ходила навестить подругу,- сказала Лисбет,- но ни ее, ни кого другого во всем доме уже нет.
Рассказывая это, она безостановочно дрожала то ли от страха перед ночниками, то ли от того, что мерзла: халат нисколько не спасал ее от холода. Вся она была тоненькой, щупленькой, хрупкой - с виду настоящий подросток, но только в конце жизненного пути. Когда-нибудь, вдруг подумалось мне, глядя на нее, жизнь обязательно вытворит со мной то же самое (я имею в виду возраст, старость, немощность).
Пока мы разговаривали, к нам поднялась Пернилла, соседка с нижнего этажа.
- Мне страшно,- сказала она, едва завидев нас.
Пернилла была совсем другим человеком, нежели Лисбет: не такой откровенной и честной в общении, но в целом производила впечатление доброй и порядочной женщины. Разговаривала она всегда с легкой хитринкой, чуть прищуриваясь, будто желала что-то выведать.
Мне было известно, что несколько раз Пернилла с какой-то целью ездила в Россию. Лишь потому, уверяла она, что страна ей нравится; но я ей нисколько не верил, поскольку считал, что за ее поездками непременно скрывается какая-то тайна. Когда я разругался с Орастым Флемингом, она неожиданно выступила на моей стороне; рассказывала с улыбкой, что не раз слышала, как тот, поднимаясь по лестнице своего подъезда, выкрикивает проклятия в мой адрес. На ее памяти я был единственным человеком, кто посмел накричать на Орастого.

Без штанов?

Лично мне мало что понятно: с кем гг боролся один? Что вообще случилось вокруг?

Mishka, не публицистика ведь это. Бесцветные описательные элементы, линейное повествование, множество текстуальных ошибок, скучная стилистика. Может и есть в сем произведении некая хорошая идея, золотое зерно, да вот только нащупаешь ли его в мотке мешковины?
Не ужасно, не слишком плохо, но достаточно посредственно. Последний приведенный отрывок порадовал меня чуть больше.

...Вам тринадцать лет, стало быть, я думал, что имею дело с человеком на десяток старше. Тогда мне стоит взять назад часть своих слов, думаю Вы сможете совершенствоваться. Поглядим, кроме того, как отзовутся другие пользователи, и не излишне ли я строг и необоснован. Удачи.

Без штанов? Интересное замечание :-) Думаю, что "одной футболкой" просто подчеркнул, что был очень налегке, без свитера, без куртки. Но приму к вниманию, если такое будет бросаться в глаза.
С кем гг боролся? С ночниками, конечно же, это же упомянуто. Что случилось - будет потихоньку раскрываться, с каждой главой что-то проясняется.
В любом случае, спасибо за замечания.

Бесцветные описательные элементы,
***начало вообще-то, сначала архитектура с деталями, краски будут позже. Мне больше интересно поведение людей, почему они сделали то или другое... Не согласен, впрочем, насчет бесцветной описательности, все подано именно в такой консистенции, какой требует повествование... Но имеете, конечно, право на свое мнение...

линейное повествование,
***не согласен, откуда же оно линейное, если все время перескакивает (плавно) с одного на другое... я понимаю, что вы хотели сказать: без восторженностей, без ярких проявлений эмоций... да, это так...

множество текстуальных ошибок,
***нельзя ли об этом поподробнее, поскольку многоразово вычитано и правлено... множество очень настораживает...

скучная стилистика
***стилиска вряд ли может быть скучной... она либо ровная, либо нет... если вы заметили стилистические ошибки, сбои, укажите, пожалуйста... внимательно выслушаю (вполне серьезно, без всяких стебов прошу)....

Может и есть в сем произведении некая хорошая идея, золотое зерно, да вот только нащупаешь ли его в мотке мешковины?
***идея-то точно есть, причем хорошая, понимаю, что изложение для вас тяжело... мне как раз-то кажется, что веду читателя достаточно легко, за руку, объясняю что, где да как... мне кажется, моток мешковины - неудачный образ, я лично ничего себе в связи с этим не представил...

Не ужасно, не слишком плохо, но достаточно посредственно.
***вот здесь огорчили, потому что я не хочу писать посредственно... посредственностей и без меня хватает. Было бы интересно услышать, как бы вы сами все представили (опять же без всякого стеба).

Последний приведенный отрывок порадовал меня чуть больше.
***чем?

...Вам тринадцать лет, стало быть, я думал, что имею дело с человеком на десяток старше. Тогда мне стоит взять назад часть своих слов, думаю Вы сможете совершенствоваться.
***ну конечно же мне не 13 :-)

Поглядим, кроме того, как отзовутся другие пользователи, и не излишне ли я строг и необоснован. Удачи.
***Спасибо за пожелание удачи. С любопытством подожду и других отзывов. И за ваше, кстати, спасибо.

Поглядим, пусть оценит публика, которая прочла произведение более вдумчиво.



В следующем сообщении попробую привести несколько ярких примеров.



Ну, извольте, огорчать никого не хотел. Обождите толику, и, может, кто-нибудь скажет противоположное - сколько людей, столько и мнений.



Живостью.

Примеры из первых нескольких абзацев текста:



Повторение слов и их грамматических форм - одна из тройки самых распространенных ошибок. Отрывки из текста дальше приводить не стану.



Частая ошибка #2: думаю, сами поймете, в чем дело, и в целом, произведение богато этой оплошностью. Кроме того, хочу заметить, что выражение "висели перекошенно" синтаксически неправильно.



Еще один распространенный изъян - ввод ничего не значащих слов и ненужных уточнений, и даже конструкций, которые сами по себе нелепы:



Порадовала относительная корректность расстановки знаков препинания.
Продолжение анализировать не стал.

Поглядим, пусть оценит публика, которая прочла произведение более вдумчиво.
***это насчет бесцветной описательности (не научился еще отвечать с цитатами). Сразу скажу, что поинтересовался вашим творчеством, совершил визит вежливости и понял, что мы пишем совершенно по-разному. Если я, к примеру, возьму в руки бейсбольную биту и нанесу врагу удар и опишу мощность удара и свои эмоции, то вы будете описывать биту и голову, которую она прошибет. Не обижайтесь, но моя проза мужская, тогда как ваша женская, и вам на это указали. Вы по-своему все подаете информацию, я по-своему, сдержанно, без соплей... Только не обижайтесь, я нормально к вам отношусь...

В следующем сообщении попробую привести несколько ярких примеров.
***это по поводу текстуальных ошибок, буду ждать.


Живостью.
***это чем вам понравилась последняя глава. Живости, разумеется, будет достаточно.

Наутро я узнал, что ночники захватили еще один дом.
Всего в нашем местечке сорок-пятьдесят однотипных кирпичных домов, и за два последних года ночники захватили половину из них.
Повторение слов и их грамматических форм - одна из тройки самых распространенных ошибок. Отрывки из текста дальше приводить не стану.
***я все понимаю, дома можно заменить на строения, но это все такая мелочь, которую исправит любой редактор. Правда?

Из домов пропали люди, все до единого; также вещи, которые могли представлять какую-либо ценность. В некоторых квартирах после вторжения ночников напрочь отсутствовали двери; в других квартирах были выкрадены замки. Все двери так или иначе были повреждены: выбиты, висели перекошенно на петлях; скрипели и хлопали от сквозняков
Частая ошибка #2: думаю, сами поймете, в чем дело, и в целом, произведение богато этой оплошностью. Кроме того, хочу заметить, что выражение "висели перекошенно" синтаксически неправильно.
***нет, не понял, в чем дело... что за оплошность? Висели перекошенно - легко исправить...

Дома, впрочем, скучные, типовые, выстроенные с пятьдесят шестого по пятьдесят девятый год прошлого века, из красного кирпича, как почти все в Дании.
Еще один распространенный изъян - ввод ничего не значащих слов и ненужных уточнений, и даже конструкций, которые сами по себе нелепы:
***все вроде на своем месте... нет ненужных уточнений - все нужное...

Сам я одно время жил в подъезде номер тринадцать, сейчас живу в двадцать втором и буду там находиться до тех пор, пока его не захватят ночники. В наших домах, как правило, по три подъезда; в каждом подъезде по три этажа; на каждом этаже по две квартиры, за исключением нескольких, более поздних пристроек, где на каждый этаж приходится по три квартиры.
Порадовала относительная корректность расстановки знаков препинания.
Продолжение анализировать не стал.
***ну а здесь что не понравилось?

Как действуют ночники

Действия ночников невозможно предугадать, об этом я уже упоминал.
Даже смутно нельзя представить, как поведут они себя в нашем случае, ведь никому не известно, что за анархия творится в их варварских головах. Они не оставляют после себя никого, кто мог бы поведать о последних часах, минутах, мгновениях жителей захваченных ими квартир; это так, но все же кое-какие сведения о происходящем в стенах этих домов доходили до нас, просачивались, несмотря на все заслоны; из этих случайных, не всегда верных сведений и складывалось наше скромное, часто противоречивое знание о ночниках.
Жители осажденных домов, прежде чем исчезнуть, жили в какой-то мере обыденной жизнью, мало отличной от других жизней - речь идет, разумеется, о светлом времени суток; мы постоянно сталкивались с ними, совершая покупки в супермаркете, выгуливая домашних питомцев (имею в виду, конечно же, наших собак). Встречаясь на улице, собачатники редко сохраняли молчание, пока их любимцы обнюхивали друг друга; они непременно разговаривались, и даже если в первую очередь речь у них заходила о самом близком: детях, внуках и собаках, то вскоре разговор сам собою перескакивал на ночников. И хотя подобный обмен местечковыми новостями часто походил на испорченный телефон, наши знания о ночниках постоянно пополнялись.
Мне вдруг, пока я описываю все эти события, пришло в голову, что наш дом меньше других был наделен информацией о ночниках; а все потому, что всего в одной из наших двадцати четырех квартир, в одной лишь семье из соседнего двадцатого подъезда, проживала собака, пятнистый терьер с круглой китайской мордочкой. Выгуливали его, как правило, дети, две белокурые девочки, которые приходились друг другу сводными сестрами; одна из них совершенно не росла и уже несколько лет подряд оставалась с виду пятилетней. Что могут рассказать нам маленькие девочки, выгуливающие собак? Вероятно, многое, но, если иметь в виду ночников, то ничего для нас интересного.
Маму девочек звали Ханной, и я был очень удивлен, встретив ее как-то в коридоре городской больницы в медицинском халате, со стетоскопом на шее и чьей-то историей болезни в руках, что указывало на ее принадлежность к врачебному сословию; до того был уверен, что она не работает и все свое время отдает воспитанию детей. Подумалось, что всем нам обязательно пригодятся ее врачебные знания, а стало быть беречь ее следует как зеницу ока.
Что касается терьера с китайской мордочкой, то несколько лет назад он помер, и Ханна завела в замену ему точно такую же несимпатичную собаку, только молодую. Я никак не мог понять, почему, потеряв пусть и любимую, но все же не больно привлекательную псинку, она не воспользовалась случаем завести себе на этот раз собаку поинтересней? Вполне, конечно, возможно, что таким своим выбором Ханна попыталась смягчить детскую травму, которую нанесла ее девочкам смерть любимца: придумала, скажем, сказку, что отправилась наша собачка погулять и вернулась домой еще даже моложе прежней; не умерла, просто стала еще лучше.
Кроме этой семьи, животные в нашем доме были только у меня (как я обидел своего кота, без всякого, впрочем, умысла, назвав его животным). Вспомнил, кстати, что одна женщина из соседнего подъезда совсем недавно завела себе котенка, которого выгуливала на поводке, точно щенка. Но подойти к собачникам и поговорить с ними она никак не могла, потому и гуляла всякий раз в одиночку. Пернилле, моей соседке по подъезду, о которой я уже немного рассказал в прежней главе, дочь непременно привозила на праздники свою собаку, тоже какого-то терьера. Пару раз в год привозили собаку и соседу, что жил подо мной, водителю Бендту.
Последние два случая, конечно же, не представляют никакого интереса для нашей истории.
Изначально я собирался посвятить эту главу описанию тактики ночников, но случилось непредвиденное: я сбился с мысли и нечаянно рассказал обо всех животных нашего дома. Как-нибудь я выберу время и опишу также своего кота, корниша Андрюшу, и сделаю это по двум причинам: он красив и умен, а это само по себе достойно описания; вторая причина - у него есть способность распознавать хороших и плохих людей, и это его качество нам, возможно, не раз еще пригодится.

Как действуют ночники (вторая попытка описания)

Ночники, как правило, захватывают дома один за другим, но никогда по нескольку домов зараз.
Должен признать, что несмотря на всю свою безусловную дикость, они поступают достаточно разумно, поскольку решись они взять одновременно два или три дома, жители домов могли бы объединиться, договориться между собой и оказать достойное сопротивление. Добыча, разумеется, была бы большей, но большими оказались бы и затраченные на осаду усилия. А возможная неудача непременно ударила бы по воинской репутации ночников; пока же всем было известно, что сопротивляться им бессмысленно, раз никому еще не удавалась справиться с ними.
Пока ночники занимались одним домом, жители других домов могли чувствовать себя в относительной безопасности. Они во многом продолжали жить как прежде: ходили на работу, кому требовалось, спокойно спали по ночам, в светлое время выгуливали собак - главное было не встревать в действия ночников и по возможности избегать жителей осажденных домов.
Захват обычно происходит по следующей схеме.
Ночники, как правило, связываются лишь с одним человеком из намеченного для осады дома; этот человек представляет в своем лице всех жителей, поэтому его называют представителем. Не будь меня, представителем нашего дома непременно стал бы Орастый Флемминг: у него внушительный вид и его боятся; он популярен среди жильцов, растолковывает им новости и вообще все случившееся; поучает, наставляет, как нужно вести себя в различных ситуациях. Влияние его распространяется не только на наш дом, но и на некоторые близлежащие.
Быть представителем имеет свои (и немалые) преимущества: они, как и все, в конце концов исчезают, но исчезают последними из жильцов, если ведут себя правильно. Хотя кому может быть известно, как вести себя правильно с ночниками? Кстати, статус представителя, помимо того, что дает преимущества, также накладывает на человека особую ответственность, поскольку приходится принимать серьезные и не всегда популярные решения.
Многое указывало на то, что нашим представителем станет именно Флемминг.
В отличие от меня, он был коренным датчанином, а это что-то да значило для моих соседей; но разве что только для них, поскольку ночники сами не датчане, и разумнее полагать, что иностранцу вроде меня легче будет понять психологию ночника. Мои шансы тоже были неплохи, если учесть, что я являлся единственным человеком, который задолго до того, как ночники начали захватывать дома, осмелился оказать им активное сопротивление. Тогда как Флеминг в том же самом конфликте, в противовес мне, выступил на их стороне. Так что жителям нашего дома следовало бы хорошенько подумать, прежде чем решить, кого они хотят видеть своим тредставителем.
Обычно уже на следующий день после захвата очередного дома ночники тем или иным образом дают знать своим будущим жертвам, что на очереди их дом. Происходить это может по-разному, но в любом любом случае они замарывают грязью таблички с номерами подъездов. Вероятно, там, откуда они взялись, это имеет какой-то высокий церемониальный смысл; впрочем и здесь, в королевстве, видеть такое достаточно страшно, когда известно, что все это означает.
Жителям тем самым дается понять, что настало им время выбирать себе представителя, через которого будут вестись переговоры. Всем также становится ясно, что со стороны ночников им уже вынесен суровый и окончательный приговор, который не изменить; и то, как долго им удастся после этого продержаться, зависит от обстоятельств и в какой-то мере от способностей выбранного представителя.
Ночью ночники подъезжают к дому на скутерах, числом в 30-40 человек. Скутеры у них старые, изношенные на ночных перевозках газет; они грохочут так, что отчетливо слышны еще за пару километров. Они всегда останавливаются неподалеку, обычно где-нибудь за гаражами; встают так, чтобы их не было видно, и только один из них подъедет к дому, но случается, что они подъезжают вдвоем. Остальные то и дело будут объявлять о своем присутствии криками на своих непонятных языках; они будут также крутить ручки газа, заставляя свои скутеры реветь подобно диким зверям, наводя на всех ужас.
К дому всегда подсылается ночник, более или менее хорошо владеющий английским языком. Вовсе не обязательно, что у ночников он большой человек: с него достаточно и того, что он в состоянии правильно передать то, что ему наказано. В первую ночь, как правило, происходит всего лишь знакомство: посланник ночников знакомится с представителем и объявляет, что дом теперь входит в их намерения и рано или поздно будет захвачен, как и многие другие дома нашего местечка. Все, впрочем, пройдет намного для них безболезненнее, если жители дома проявят благоразумие и будут следовать указаниям ночников.
О тактике ночников я еще буду рассказывать, а теперь мне необходимо выяснить, с чего вдруг все взяли, что они выбрали для нападения именно наш дом.

А по моему всё понятно.Товарищ достаточно мужественно раскрыл правду о невидимом в рамках дозволенно обозримого. Я не знаю, с чем сравнить такую смелость, ибо не вижу аналогов. Браво, камрад!

Спасибо за замечание, Юрий.
По поводу книги, полагаю, неплохо будет сделать некоторые пояснения. Тема "Война" и позволяет черно-белое описание. Это как в некоторых фильмах - сам фильм черно-белый, а в катарсических местах - цветной. Кроме это, это роман, деталей в нем много, персонажей, возможно, до ста, некоторые места может и будут звучать как отчет, зато в других местах будет достаточно красок. Описывать, что небо голубое, а трава зеленая, скорее всего, не буду.
Это чистая апокалиптика, только происходит она не разом со всеми, а охватывает квартиру за квартирой, дом за домом. Человек может только гадать, когда ЭТО произойдет с ним.
Всадники Апокалипсиса - это иностранные студенты, которые приехали в королевство не учиться, а хоть что-то подзаработать. По ночам они развозят газеты, понемножку дичают, и их становится все больше и больше.
Обычные люди пытаются оказывать им сопротивление, кто в одиночку, кто группками. В книге описывается мой дом, который борется с ночниками героически под моим, разумеется, лидерством. Старики и старушки, домохозяйки проявляют себя с неожиданных сторон. Будет и предательство, и героика, и вовсе не на том уровне, на каком пишутся книжки из серий. Человек явно станет другим, перелистнув последнюю страницу, и скажет: Неужели по этой замечательной книге еще не поставлен фильм? Так ставьте же быстрей, господа режиссеры!
Примерно так.

Мы так чувствуем...

Осторожно, чтобы ненароком ее не сломать, я обнял Лисбет, прижал к себе ее легкое старческое тельце. Это ее согрело, потому что она сразу перестала дрожать; а может просто успокоилась, если все-таки дрожала не от холода, а из страха. На какое-то время она даже перестала дышать, и такое с людьми тоже случается, этого не следует бояться: подозреваю, что ей попросту пожелалось замереть у меня на груди и уже больше не возвращаться к своим страхам.
Я поинтересовался, почему она считает, что следующим домом, который подвергнется нападению, станет именно наш? Ведь ничто на это не указывает: прошлой ночью ночники захватили дом с нечетными номерами подъездов (с девятого по тринадцатый), а за три недели до того взяли другой дом из того же нечетного ряда. В том же нечетном ряду оставался еще один незахваченный дом, правда находился он чуть в стороне, тогда как наш дом, самый для них теперь ближний из четного ряда, представлял собой (в стратегическом плане) невероятно заманчиваемую цель.
Впрочем, предсказывать действия ночников, руководствуясь логикой или здравым смыслом, занятие неблагодарное: эти люди в корне от нас отличаются, совсем иная цивилизация, или, скорее, цивилизации.
- Все верно говоришь, Миккель,- подтвердила, присоединяясь к нам, Пернилла (если вдруг успели забыть, то напомню, что это соседка-старушка с первого этажа, чьи частые поездки в Россию до сих пор остаются для меня загадкой). Мне даже неловко называть этих бодрых датских женщин старушками: сами они друг дружку называют только девочками, и лишь незнакомых ровесниц дамами; но старушками - никогда.
- Нет в их действиях никакой логики,- продолжала она.- Если помнишь, поначалу они захватывали дома без всякого порядка, и даже захватывали их отдельными подъездами. А в некоторых случаях и отдельными квартирами. И только в последние месяцы в их действиях появился хоть какой-то порядок. Они точно дети малые, творят все, что только придет им в голову. Понятия никакого не имеют о цивилизованном поведении, не знают о том, что такое порядочность и наши незыблемые демократические принципы...
Лисбет со снисходительной улыбкой кивала головой в ответ на слова подруги, а когда я снова поинтересовался, почему она считает, что ночники будут захватывать именно наш дом, то ответила:
- Не знаю, но так мы чувствуем.
Она качнула головой в в сторону Перниллы и хотела что-то добавить, но в этот момент в подъезде появился герр велосипедист, живший надо мной, на мансардном этаже, и сообщил, что какие-то негодяи замазали грязью номера нашего подъезда и двух соседних.
В глаза он мне не смотрел: до сих пор чувствовал свою вину передо мной.

Чувство вины

Жители нашего дома, проходя мимо, всякий раз испытывали чувство вины передо мной. Кому-то вина казалась настолько серьезной, что при встрече они опускали глаза; другие прекрасно уживались с виной, точно она была вовсе не их, а против их воли навязана им со стороны; третьим я вину простил (за давностью и по раскаянности), встречаясь, вел себя с ними как ни в чем не бывало; кое с кем, чья вина тоже была прощена, я тем не менее продолжал держаться сдержанно, давая тем самым понять, что прощение они получили не полное.
Я хорошенько поразмышлял и решил, что об этой Вине (слово, без сомнения, заслуживает написания с большой буквы) нужно обязательно рассказать ,поскольку без нее многое в нашей истории выглядело бы по-иному: люди были бы другими, их поступки были бы также другими. От нее, Вины, теперь зависело даже выживание всего нашего дома, ведь все совершенные когда-то гадости мешают (а в отдельных случаях и не дают) нам жить.
Когда много лет назад мы с Наташей решили пожениться и образовать семейную ячейку, присоединив к ней также и ее сына, Артема, она, точно мантру, повторяла следующее: ты просто не представляешь, как с ним будет весело. Она словно пыталась убедить в этом саму себя, потому что я изначально не был против него. Забегу вперед и сообщу, что с его появлением в нашей семье напрочь пропало всякое веселье; не было у ее сына ни малейшего дара создавать новые отношения, зато ему легко удавалось разрушать все, к чему он прикасался.
Три комнаты в мансарде тринадцатого подъезда нас бы, возможно, тоже устроили, однако существовала возможность переехать в четырех-комнатную квартиру, без скошенных к тому же потолков. Так почему было не использовать возможность, тем более, что я постоянно мечтал о дочке, которую, невзирая на наташины протесты, обязательно назвал бы Марфушей; с ее появлением, нам бы стало тесно в трех комнатах Я подписал нужные бумаги по обмену, включив в число жильцов будущей квартиры Наташу и ее сына.
Не мог я тогда ожидать, что Наташа вдруг разом наплюет на все пять лет наших отношений и свяжет себя с убийцей в лице своего одноклассника. Произошло это, конечно же, не в один день, много факторов сложилось вместе; родственники, друзья, просто знакомые, каждый по своим мотивам, образовали единый хор. Сын Артем каждодневно нудел о том, что не хочет ехать в Данию (провинциальные страхи, я прекрасно понимаю); он пронудел этим все мозги сначала Наташе, затем своей бабушке. Подруги тоже напевали: а что тебе там делать, неужели здесь все плохо? Оживились и друзья-мужчины: на кого тебе в чужой стране положиться, тогда как здесь всегда можно на нас. Сестра, не переставая, твердила: найди себе богатого любовника, а я предоставлю тебе приличную работу, ведь я все-таки бизнес-леди.
Наслушавшись различных советов со стороны и выслушав затем собственное сердце, Наташа выбрала в любовники одноклассника- убийцу (не исключено, что со склонностью к серийности), наркомана ко всему прочему. Сестра работу так и не предоставила (бизнес-леди всегда найдет нужную оговорку), а выбору любовника просто ужаснулась. Приятель с экзотической фамилией Супрун, отговаривавший ее от поездки заграницу, сам поселился в малой загранице, Литве, и на просьбы помочь с работой только разводил руками: рад бы, мол, да…
Открыв на свой день рождения холодильник, Наташа не обнаружила в нем ничего, кроме единственного сырого яйца.. Были, конечно, звонки с поздравлениями от друзей и подруг; любовник-одноклассник подарил золотую цепочку, которую наверняка у кого-то стащил. Звонков с поздравлениями было много, и он ревновал Наташу к каждому; не выдержал, в конце концов, швырнул телефон в стену; тот развалился на части и улетел под диван ; сбежал затем и объявился только к вечеру.
К тому времени их отношениям исполнилось целых два месяца.
Когда все это происходило, я работал по шестнадцать часов в сутки, не расставшись еще с мыслью о создании семьи и о дочке Марфуше. Смысла в том с каждым днем становилось все меньше: в Дании к власти пришли националисты, требования к интернациональным бракам возросли до невозможного; сами датчане бежали в Швецию, Германию и куда попало, лишь бы не попасть под молот датской ведьмы от Народной партии.

Мишка, мне очень нравится то что вы пишете.
Но в данном произведении есть нечто очень не удовлетворительное:
Оно не написано в жанре абсурда, оно происходит в совершенно конкретной стране, в совершенно конкретное, наше, время.

Из-за этого, по мере чтения, всё нарастает ощущение отсутствия логики и, соответственно. раздражение.

Если бы действие происходило в воображаемой деревне воображемой планеты, я бы легко могла бы вообразить, что таких институтов как "полиция", "армия", "пресса", "правительство" наконец - там нет. И никогда не было. Каждый сам по себе. Никакого государства! Всё может быть.
Но вы постоянно привязываете сюжет к совершенно конкретным реалиям географии и даже политики. И спрашивается, как говорится, WTF???
Понимаете, что я имею ввиду?
Я понимаю, что это вроде такая сатира, и это действительно забавно! Но и в сатире должна присутствовать логика развития событий... а у вас её нет!

Если уж вы пишете в стиле "супер-реализма", то всё должно быть супер-реальным. А если хотите не ограничать себя реальностью - так и не ограничивайте! Но вы не можете описывать конкретную реальность, этак, выборочно. Это раздражает до невозможной степени.

Кроме того, хотелось бы узнать кем ГГ работает, тем более что упоминается что он много работает, ну вобщем мне кажется важная часть характеристики. Кто он, так сказать, целый день?

Наташа, спасибо, что почитали и высказались. Попробую объясниться, может что-то прояснится и для меня самого.
Жанр определить действительно будет непросто, всего, видимо, понемножку, в том числе и абсурда.
Книга задумывалась как забавный боевичок, и вдруг начала обрастать деталями, превращаться в срез общества, срез времени. Все детали, которые кажутся ненужными,- это маленькие ружья, которые обязательно да выстрелят, и может даже не один раз.
Возможно, стоит сделать два варианта книги: полный и лайт. Не исключено, что кто-нибудь прочтет лайт вариант, и ему захочется полного, или наоборот. Подумаю. Так-то мысль неплохая: человек прочитал легкий вариант подростком, а в более зрелом возрасте одолел и серьезный вариант.
Книга действительно о конкретной стране и время может тоже наше, в этом, мне кажется, и смысл, оттого все должно, на мой взгляд, выглядеть еще страшнее. Вопрос только в том, удастся ли это мне? В любом случае все всегда можно превратить в абсурд.
Кстати, посмотрите современные фотографии заброшенных кварталов Детройта, много схожего с тем, что у меня.
Вам кажется, что в событиях недостает логики. Мне кажется иначе, но я ведь знаю все о своей книге в отличие от читателя, стало быть я чего-то недодал читателю, надо будет додать Если не трудно, укажите на нелогичности, хотя бы некоторые.
В описываемой стране есть все гос-институты, но они бездействуют, и это будет объяснено далее.
Я прекрасно понимаю все, что вы написали, но многого и самому себе пока не могу объяснить. Пока просто пишу.
Кем гг работает - очень важно и будет подано в нужный момент.
А пока у читателей к книге много вопросов, и это очень хорошо (на мой взгляд), потому что постепенно он будет получать на них ответы, и одновременно будут появляться новые вопросы и новые ответы.
Примерно так, Наташа.

Детали мне понравились, даже если не выстрелят, бог с ними.

А вот насчёт "В описываемой стране есть все гос-институты, но они бездействуют" - заморочка.
Это именно то, что я имела ввиду, что "нет логики". Потому как "описываемая страна" это конкретная страна, в нашем мире, в наше время.
Действие скажем может начаться в знакомом мире, который по ходу дела меняется.
Или мире незнакомом.
Но в любом случае, должны быть понятны "правила игры".

А правила игры у вас такие, что институты власти как раз совершенно не бездействуют.
Поскольку:
"в Дании к власти пришли националисты, требования к интернациональным бракам возросли до невозможного"
Уж не говоря о:
"На меня был повешен безумный по своим размерам долг [...] . Недоплаченное пришлось возмещать".

Логики нет, потому что никому и в голову не приходит обратиться к властям, а власти-то есть!
Долг за электричество - взимают, эмиграционную политику - блюдут, а банду мотоциклетчиков, террорезирующих деревню приструнить, значит, не в их компетенции ?

Ежели в мире покамест наступил апокалипсис, только нам забыли сообщить, то тут ерунда. Одно дело, создавать мир при помощи множества мелких деталей. Совсем другое, рассуждать о соседних собаках, о долгах за квартиру и трудностях переезда, в то время как "мир, как мы его знаем" прекратил существование.

Понятно, что при чтении перепуталось настоящее и события давно минувших дней. Нужно будет учесть.
Все институты остались, но раньше они работали, а теперь просто существуют, не работая или работая из-под палки. В действительности так оно все и есть. Полиция, нпример, переложила многие свои функции на страховые компании. Все будет объяснено.
Также нужно понять, что это не калька с реальности, а измененная реальность.
Апокалипсис наступил не для всех сразу, для кого-то он наступит завтра, для кого-то через год. Просто надо принять эту усовность.
Здесь всадники апокалипсиса - нищие иностранные студенты на мопедах. В других местах может быть стаи диких собак, что угодно.

Дело не то что "перепуталось", а в том, что роль экспозиции состоит в том чтобы познакомить нас с героем и с "миром". Образовать "пистолеты" которые потом выстрелят, это дело важное, но гораздо важнее - ввести читателя в мир. Те детали которые нам сообщяются, должны помогать понимать логику повествования.
А то получается, как в тех "ужастиках", которые закончились бы на первых же минутах, если бы героиня подняла трубку и позвонила 911.
Если речь идёт о мире изменённом, то на это хоть что-то, где-то - должно указывать!

Вполне понимаю, что все может выглядеть запутанным, значит плохо объяснил,к какому времени относятся те или иные события. Когда закончу с книгой, тогда буду делать все понятней.
Пока что отмечу, что переезд и наци-партия - это события примерно 10-летней давности. Старушки - "настоящее время".
Надеюсь, что логика будет в дальнейшем проявляться все более.
Все вокруг вроде совершенно обычное и люди обычные, но только на первый взгляд. Пока еще размышляю над всем.

То, что это дяситялетняя давность, и правда стоит прояснить.
Но главное то, что если эта "иная" реальность - то должен быть хотя бы какой-то намёк на это!
Иначе что?
Я бы например такой рассказ на этом этапе уже пожалуй бросила,
потому что подумала бы, что никто и не думает обращаться за помощью по той причине,
что если кто-нибудь всё же обратится - рассказ тут же и кончится.

Ясно. В первой главе у меня уже говорится о ночниках, но, видимо, застращать читателя нужно посильнее. И в каждую главу добавить чуть более жути. Надо подумать, какими средствами этого добиться.
А пока буду двигаться вперед.

Вперёд! Ура!

:-)
Наверное сегодня выложу следующую главу - ведь чувство вины я все еще никак не объяснил.

Чувство вины (продолжение темы)

При таких (не самых веселых) обстоятельствах я переезжал в подъезд номер двадцать два, в свою новую, намного более вместительную квартиру. Произойди это чуть по-иному, переезд мог бы стать для меня праздником, а так вышло, что я всего лишь перенес вещи из одной квартиры в другую (без всякого душевного подъема и практического смысла).
Не буду, однако, спорить и признаю, что сменил прежнюю, не очень удобную квартиру на большую, чему, конечно, следует только радоваться. И даже то, что всего за несколько часов я (единолично) перенес на себе немерянные тонны собственных вещей и оттого смертельно устал, не умерило моей радости от переезда, а, наоборот, даже порадовало мыслью о том, насколько я на самом деле все же вынослив. Новая квартира, по счастью, была лишь через дорогу от прежней.
Итак, я очутился в четырех комнатах, две из которых были достаточно большими, чтобы по праву именоваться комнатами; плюс туалет с душевой и миниатюрная кухня. Все, на чем бы ни останавливался глаз, требовало основательного ремонта, к чему я на самом деле был готов: я вроде как переехал в новую жизнь и сознавал, что все новое, разумеется, требует своих жертв. Теперь я жил посреди нераспакованных коробок; меня окружали черные (садовые) мешки, набитые одеждой, и многочисленные сумки-котомки, в которых хранилось все остальное.
Происходило все это в середине ноября. Зимой в Скандинавии вечер наступает неожиданно: еще всего четверть часу назад на улице может быть светло, и вдруг все вокруг погружается в полную темень. Вечерами моя квартира ужималась до размеров десятиметровой компьютерной комнаты, которую я выбрал из всех комнат для проживания на то время, что займет ремонт.
Спустя пару недель я уже начал вовсю привыкать жить необустроенно; смирился даже с тем, что мне чуть не каждый день приносили связанные с переездом счета. В конце концов, когда-нибудь выплатив все, я стал бы хозяином прекрасной в своем роде квартиры. Так я считал, а вот через месяц после переезда мне пришла из жилищной конторы бумага, где говорилось, что я занял квартиру обманом, а потому должен освободить ее самое позднее к первому января.
Наша контора всегда представляла собой некое обособленное княжество в государстве; все ее сотрудники работали вместе не одно десятилетие; законы для них были не писаны (ну разве что некоторые) или писаны ими самими; последнее слово в любом деле всегда оставалось за неким Рене, начальником конторы, человеком малопорядочным, но с хорошими, видимо, связями, раз ему такую уйму лет удавалось удерживаться на плаву (в кресле), несмотря на все жалобы со стороны жильцов. Об этом человеке я упоминаю с такими подробностями лишь потому, что ему припасена некая роль в нашей истории.
В письме, которое я получил за подписью Рене, среди прочего было сказано, что представители конторы не поленились провести опрос соседей, после чего обнаружилось, что я проживаю в большой квартире совсем один, тогда как должен был бы жить в ней, по меньшей мере, вместе с женой и ее сыном.
- Это просто отвратительно,- сказала Люна, моя коллега по работе, выслушав приключившуюся со мной историю,- они что, все шпионили за тобой? Подглядывали из своих окошек, подсматривали в глазки? И с какой стати им за тобой следить, если до того они и понятия не имели, кто с тобой вместе прописан? И зачем конторе тебя проверять, с чего вдруг устраивать сущее следствие, отчего вдруг возникли подозрения, что ты их обманываешь? Не иначе, как кому-то захотелось сделать тебе гадость, но кому ты мог перейти дорожку, если никого не знал в новом доме?
Все это говорила мне пожилая женщина, вполне типичная датчанка, для которой местные традиции и поведение коренных жителей королевства были знакомы, естественны и приемлемы. Люна ко всему не отличалась излишней сентиментальностью, была скорее циничной в своем восприятии жизни и настолько практичного взгляда, что ее трудно было чем-то удивить; и тем не менее даже ее саму возмутило поведение соотечественников.
- Как все это низко,- заключила она. Больше всего возмущенных реплик досталось от нее Лисбет, моей соседке по площадке; может даже совершенно напрасно. Полагая, что все без исключения соседи отличились в этой истории, нет даже смысла выяснять: кто виноват больше, а кто чуть меньше. Намного интереснее было бы знать причину случившегося. Но даже если мне никогда не удастся это узнать, то человек, исполнявший главную скрипку в происшедшем, был мне наверняка известен - им был не кто иной как Орастый Флемминг.
Теперь мне стало со всей наглядностью ясно, каким образом люди оказываются на улице; мне и самому предстояло пережить подобное через месяц с небольшим. Живет себе человек размеренной жизнью и полагает, что так все и будет продолжаться до конца его дней. Но тут вдруг начинаются неожиданности: жена зачудила от скуки; мерзавец-директор из жилищной конторы вконец заподлил; соседи ощучились из-за сущих пустяков; начальник на работе, видя подчиненного изо дня в день в трауре, не проникся проблемами, а, напротив, погнал с работы. В результате несчастный оказывается на улице; живет первое время, до холодов, в летнем вагончике, а затем и вовсе уже где придется, скитается по теплым углам.
Мне известен один такой случай, произошедший со знакомым датчанином практически у меня на глазах: его украинская жена, любительница приложиться к рюмочке, закрутила роман с югославом из беженского лагеря; вместе они выжили датчанина из дому, загнали в вагончик, и не стало на этом порядочного и ответственного за семью датского человека. Через все это предстояло теперь пройти и мне. И хотя я верю и даже знаю, что обычно творец сам наказывает людей за совершенные ими дурные поступки, но в данном случае, очутившись на улице, я взял бы наказание в свои руки.
В будущем мои отношения с Орастым Флеммингом станут более сглаженными, но никогда они не будут ровными; однажды мы всерьез разругаемся и едва не раздеремся из-за ночников, которые в то время были всего лишь скромными авис-будами. Теперь же нам, несмотря на разногласия по многим вопросам, предстояло вместе бороться за выживание целого нашего дома.
Дело о моем проживании в новой квартире решалось не просто; оно было подвешено в воздухе на долгое для меня время, на целых полтора месяца. Люна посоветовала обратиться одновременно в коммуну и контору, привести все мыслимые аргументы в свою пользу. Я отписал среди прочего, что, прежде чем приводить в квартиру будущую жену и ее ребенка, собирался сделать в ней основательный ремонт; что жена заболела и находится в больнице, и поселится со мной в квартире, как только у нее будет достаточно сил приехать. Все приведенные аргументы были слишком слабы, чтобы меня спасти, а решение Рене и его сотрудников изгнать меня из квартиры было слишком уж непреклонным. Помогло единственно то, что по закону раз в неделю меня должен был посещать несовершеннолетний сын. Это вовсе не означает, что работники конторы неожиданно превратились гуманистов; нет, просто они столкнулись с законом, который нельзя не соблюсти, и потому оставили меня в покое.
Если бы меня все-таки выселили из квартиры, у жителей дома не появилось бы чувства вины передо мной: они, возможно, никогда уже больше не встретились со мной. Но вот когда в конце января приехала Наташа и через несколько дней мы поженились и стали жить вместе, все они вдруг поняли, в каком грязном деле их принудили участвовать. Отсюда и чувство вины передо мной, у всех, впрочем, разное, в зависимости от степени содеянного.

Убежден, что полемизировать бессмысленно. Пусть пройдет время. Автор сейчас глух ко всему, кроме своей песни.

Была какая-то полемика? Почему, не проронив ни единого слова прежде в этой теме, вы подписываете теме приговор? Очень мелко...
Сейчас, к примеру, период собирания камней в кучу, поначалу булыжники, из которых будет состоять книга. Изящным камушкам место позже.
По мне - так все движется в правильном направлении. Вот когда меня книга не будет устраивать - вот тогда беда.
Полемизируйте, Ра, я только за.

Стесняюсь.

Вот оно что! Тогда простого ремня. Если соврали в очередной раз - будет наказание плетьми.

"Речь Ра с каждым ударом хлыста становилась все внятней. Под конец он закричал совершенно человеческим языком:
- Да больно же, Мишка! Вы совсем охренели, Мишка!
Мишка его будто и не слышал - прикладывался вдоль и поперек хлыстом к телу Ра. Тот вскоре и кричать перестал - видимо, полюбил экзекуцию.
Он даже и стесняться перестал.
- А не снимите меня, Мишка, на мобильник и не выложите на интернет,- попросил он.
- Что подписать под выложенным?- поинтересовался Мишка.
- Ра Солнцеподобный,- простонал Ра.- Солнцеподобный - три раза."

Забыл добавить - плиз!
Окей,- сказал Мишка.

Мишка, а какой у вас рост говорите?
И в плечах сколько? Мне для плотника мерки снять нужно...

2 десять, Феникс.

В плечах чуть меньше.

Спасибо.
Люблю сговорчивых клиентов. А то все начинают - зачем, почему...

Админы с юмором - тоже неплохо. Независимо от размеров.

Какой пупсик, такого и кушать жалко, ведь радует незабвенно.
"Так и снуют под ногами, а прихлопнуть - не поднимается рука. Ведь каждого из них создал вот этими руками... Как их, ручных, теперь лишить лишней минуточки посмертной жизни... А ведь есть выход, Мишаня, есть! И тайну соблюсти, и честь обрести. И удовольствия, будем искренны, достигнуть... Тебе точно не понравится, зато порадуешь еще..."
- Порадуешь старика! - закряхтел сосед. - Два десять, говоришь? Аллергия у тебя на что-нибудь есть?
Он цепко взял соседа за руку и развернул венами вверх.
- Чистенький...
- Да! - кокетливо повел плечами Мишка. - Слежу за собой! И сам выбираю с кем... ну, вы понимаете!
- Одобряю твой выбор! - буркнул странный сосед и пошел готовиться к операции. Надо было что-то придумать с коротким кухонным столом.
Мишка, оставшись в комнате, стал осматриваться внимательно и слегка приуныл. Достатком здесь и не пахло. А благотворительность он презирал. Особенно в таких делах, где требовались качества искренние, данные от природы на радость другим людям. И за эту радость надо платить.
- А не испить ли нам чайку? - залихватски подмигнул хозяин дома, внезапно выглянувший из двери на кухню.
Мишка вздрогнул.
- Да, пожалуй! А потом я пойду...
- Хорошо, хорошо! - успокоил его сосед, так и не появляясь целиком из-за угла, а выглядывая эдакой верхушкой Пизанской башни, поясным бюстом. - Как скажете, так и сделаем!
В другой руке он прятал склянку, которую давным давно выпросил у сослуживца именно на такой случай. Хотя и не верил, что он наступит. Яркий миг ослепительного триумфа! Он еще покажет этим безруким коновалам...
Мишка поднес чашку к губам и одновременно случилось несколько вещей:
...облезлый будильник с ракетой внезапно задребезжал из угла. Стрелки его закрутились все быстрей и быстрей, пока не слились в мутный круг...
...радио, стоявшее прямо на полу, вдруг захлебнулось говорливым потоком, и замолкло насовсем...
...странный сосед уронил что-то с громким дребезгом, и в наступившей вероятности стало слышно как он тихонько шипит там на кухне...
...во входную дверь кто-то громко и властно постучал...
- Кто там? - бессильным голосом спросил хозяин квартиры. Слова наждаком царапали пересохшее горло.
Мишка непроизвольно сделал свой последний в жизни глоток. От двери, где причудливой птицей раскорячился хозяин, пытаясь разглядеть визитера в щель, было слышно - как упала и покатилась чашка, выпавшая из ослабевшей руки. Но прозектор не обернулся, а сменив тактику, хлопотливо воскликнул:
- Господи! Да кто там?
И, обернувшись, он притворно закричал, якобы в форточку:
- Петя! Петя, домой пора! Да кто же тут стучится, боже ты мой!
Он так медлил, выгадывая время, чутко прислушиваясь к тишине за дверью.
- Скажите, - ударил по натянутым нервам тихий голос из-за двери. - Вы мальчика не видели? Мишу!
Прозектор застыл, кусая пальцы, чтобы наружу не вырвалось ни капельки липкого страха, что переполнял тело. Какая-то его часть, пронизанная невыносимым стыдом, рвалась наружу горловым хрипом, и он таки забулькал, закашлял, но ответил неожиданно ясно:
- Не видел!
Судьба Мишки была решена.

На скромное творчество сподвигнул, и то хорошо. Неплохо бы копирайт поставить, а то народ подумает, что МОЕ, а я непристойности не пишу.
А если серьезно, то слабый юмор. Я вас скушаю запросто. Но аппетита на вас пока нет.
Без вас, кстати, будет скучно, а есть у меня есть кого. Монк, например.

Блаженная страна болот, что только делает с людьми... Обещаю, когда наш бронетанковый кулак размажет по глобусу Европы карликовые княжества толерастии, мы научим вас дурному. Ох, научим!

Со школьниками воюем щелбанами. Щелбан вам, Ра.

Брошу школу, убегу на фронт, буду проситься в зондер-комманду. Надо же кому-то красиво развешивать инсургентов.

Воспитательница! Мне надоел детский сад!

Мишка, выложи может ещё главу? Достал трёп.

Мишка отдыхает еще 700 часов

Герр велосипедист спасает ситуацию (первая попытка)

Присутствие в одном доме двух и более человек, претендующих на роль лидера (особенно таких несовместимых упрямцев, как мы с Флеммингом), способно свести на нет любую, даже хорошо продуманную оборону. Один из лидеров всегда может скомандовать делать то, другое или третье: строить, например, баррикады, сооружать ловушки, готовиться к активному сопротивлению. Тогда как другой лидер, пусть даже исходя из трезвой, на его взгляд, разумности, может бросить клич слушаться только его и потребовать совершенно противоположных действий: немедленно разбирать баррикады, убирать ловушки, забыть о всякой активности и на коленях молиться, чтобы беда прошла стороной . Случись такое, ночникам потребовалось бы всего несколько дней на то, чтобы справиться с нами.
Можно было, конечно, пойти на некоторый компрoмис: поделить дом на зоны влияния и разбиться на две независимые группы, каждая со своим неповторимым и непогрешимым лидером; можно было и вовсе отказаться от системы лидерства (как проблемной и жизненно несостоявшейся) и предоставить каждой отдельной квартире возможность бороться за себя в одиночку. Нисколько не исключаю, что в таком случае как раз у моей семьи были бы немалые шансы продержаться дольше остальных, хотя бы благодаря моему пожизненному опыту борьбы со всем и вся. Но прекрасно понимая, что продержаться дольше вовсе не означает продержаться вечно, я был убежден сам и всех готов был убеждать в том, что, несмотря на очевидные, но совершенно естественные в любом коллективе разногласия, нам все же следует объединиться всем домом.
Мои отношения с Орастым Флеммингом на то время были не самыми скверными, но в любой момент, под нажимом суровой действительности, они могли накалиться. Я мог случайно сорваться в разговоре, не сдержать себя и со свойственной моему характеру мстительностью (да, есть во мне такая черта) напомнить Флеммингу о том, что если бы не его бессмысленная поддержка абсолютно всего, что направлено против меня, ночников могло сейчас не быть в нашем районе. На мои слова он мог легко возразить тем, что не будь меня, ночники не озлобились бы так на всех нас, в чем, разумеется, тоже крылась некоторая доля правды. Мы бы обязательно начали спорить, разругались и может даже разодрались.
От возможных конфликтов с Флеммингом меня (не только, впрочем, меня, если принимать во внимание всю мою семью и сторонников из числа соседей) неожиданно спас герр Велосипедист; кроме прозвища, у него, как и у прочих жителей дома, было собственное имя, причем даже двойное: звали его красиво и чуть театрально: Мортен Арильд. Волей случая, именно с того самого драматического эпизода, когда он всем нам сообщил о замазанных грязью номерах подъездов нашего дома, сам того не подозревая, герр Велосипедист стал посредником, связующим звеном и в некотором смысле почтовым голубем между мной и Орастым Флеммингом.
- Сбегаю сейчас к Флеммингу,- сказал Мортен Арильд,- сообщу обо всем случившемся; после послушаем, что он посоветует.
Время от времени мне приходится выслушивать от жены следующее: зачем миру нужен вот этот, к примеру, бесполезный человек, или вон тот? Какая от всех них польза другим, если они и свою жизнь наладить как следует не умеют; если на них и смотреть-то не всегда в удовольствие. Под этими резкими, хотя и вполне обоснованными обвинениями не обязательно имелся в виду Мортен Арильд (но и он, кстати, тоже), а, скажем, страшный, заросший черными густыми волосами мужчина, который побирался на улицах нашего города; обычно с самого утра он присаживался то в одном, то в другом проходном месте, ставил перед собой коробочку из-под печенья и засыпал. Проснувшись позже и обнаружив, что в коробочке набралась горстка мелочи, ленивый попрошайка шлепал в ближайший супермаркет ("Нетто", как правило), чтобы купить пару бутылок пива; после он снова погружался в покой посреди улицы. Очевидно (абсолютно любым очам) было, что вряд ли он вообще сколько-нибудь мылся за последние несколько месяцев; волосы у него всегда были грязными и всклокоченными; похожего вида густая борода обильно прикрывала верхнюю часть груди. Он был настолько ленив, что даже не затруднял себя попрошайством: небольшие, но легкие деньги приходили к нему сами собой.
- Ну и зачем нужен такой человек,- интересовалась Наташа,- кому может от него быть польза?
Всякий раз я отвечал, что польза от подобных несчастных людей очень даже налицо. Взглянет, предположим, на эти несчастные создания (назовем их для верности так) тот или иной, не очень уверенный в своей будущности и в своих силах человек; задумается вдруг, что неплохо бы приложить хоть некоторые усилия, чтобы случайно не уподобиться им; перестанет может лениться, беспечно прожигать жизнь, предаваясь естественным порокам чаще и более, нежели предписано учеными людьми (если только не откажется от них вовсе); попробует подняться в карьере на такие гордые высоты, что не останется у него и крошечной вероятности опуститься на отвратительно склизкое жизненное дно.

Эх, люблю я такое, ничего с собой поделать не могу.
Пишите, Мишка, пишите, никого не слушайте.

Спасибо, Наташа, за добрые слова. Рад, что у меня есть такой читатель.

Предыдущая глава, но вдвое "поправившаяся" и переосмысленная.


Герр велосипедист спасает ситуацию

Присутствие в одном доме двух и более человек, претендующих на роль лидера (особенно таких несовместимых упрямцев, как мы с Флеммингом), способно свести на нет любую, даже хорошо продуманную оборону. Один из лидеров всегда может скомандовать делать то, другое или третье: строить, например, баррикады, сооружать ловушки, готовиться к активному сопротивлению. Тогда как другой лидер, пусть даже исходя из трезвой, на его взгляд, разумности, может бросить клич слушаться только его и потребовать совершенно противоположных действий: немедленно разбирать баррикады, убирать ловушки, забыть о всякой активности и на коленях молиться, чтобы беда прошла стороной . Случись такое, ночникам потребовалось бы всего несколько дней на то, чтобы справиться с нами.
Можно было, конечно, пойти на некоторый компрoмис: поделить дом на зоны влияния и разбиться на две независимые группы, каждая со своим неповторимым и непогрешимым лидером; можно было и вовсе отказаться от системы лидерства (как проблемной и жизненно несостоявшейся) и предоставить каждой отдельной квартире возможность бороться за себя в одиночку. Нисколько не исключаю, что в таком случае как раз у моей семьи были бы серьезные шансы продержаться дольше остальных, хотя бы благодаря моему немалому опыту борьбы со всем и вся. Но прекрасно понимая, что продержаться дольше вовсе не означает продержаться вечно, я был убежден сам и всех готов был убеждать в том, что, несмотря на очевидные, но совершенно естественные в любом коллективе разногласия, нам все же следует объединиться всем домом.
Мои отношения с Орастым Флеммингом на то время были не самыми скверными, но в любой момент, под нажимом суровой действительности, они могли накалиться. Я мог случайно сорваться в разговоре, не сдержать себя и со свойственной моему характеру мстительностью (да, есть во мне такая черта) напомнить Флеммингу о том, что если бы не его бессмысленная поддержка абсолютно всего, что направлено против меня, ночников могло сейчас не быть в нашем районе. На мои слова он мог легко возразить тем, что не будь меня, ночники не озлобились бы так на всех нас, в чем, разумеется, тоже крылась некоторая доля правды. Мы бы обязательно начали спорить, разругались и может даже разодрались.
От возможных конфликтов с Флеммингом меня (не только, впрочем, меня, если принимать во внимание всю мою семью и сторонников из числа соседей) неожиданно спас герр Велосипедист; кроме прозвища, у него, как и у прочих жителей дома, было собственное имя, причем даже двойное: звали его красиво и чуть театрально: Мортен Арильд. Волей случая, именно с того самого драматического эпизода, когда он всем нам сообщил о замазанных грязью номерах подъездов нашего дома, сам того не подозревая, герр Велосипедист стал посредником, связующим звеном и в некотором смысле почтовым голубем между мной и Орастым Флеммингом.
- Сбегаю сейчас к Флеммингу,- сказал Мортен Арильд,- сообщу обо всем случившемся; после послушаем, что он посоветует.
Время от времени мне приходится выслушивать от жены следующее: зачем миру нужен вот этот, к примеру, бесполезный человек, или вон тот? Какая от всех них польза другим, если они и свою жизнь наладить как следует не умеют; если на них и смотреть-то не всегда в удовольствие. Под этими резкими, хотя и вполне обоснованными обвинениями не обязательно имелся в виду Мортен Арильд (но и он, кстати, тоже), а, скажем, страшный, заросший черными густыми волосами мужчина, который побирался на улицах нашего города; обычно с самого утра он присаживался то в одном, то в другом проходном месте, ставил перед собой коробочку из-под печенья и засыпал. Проснувшись позже и обнаружив, что в коробочке набралась горстка мелочи, ленивый попрошайка шлепал в ближайший супермаркет ("Нетто", как правило), чтобы купить пару бутылок пива; после он снова погружался в покой посреди улицы. Очевидно (абсолютно любым очам) было, что вряд ли он вообще сколько-нибудь мылся за последние несколько месяцев; волосы у него всегда были грязными и всклокоченными; похожего вида густая борода обильно прикрывала верхнюю часть груди. Он был настолько ленив, что даже не затруднял себя попрошайством: небольшие, но легкие деньги приходили к нему сами собой.
- Ну и зачем нужен такой человек,- интересовалась Наташа,- кому может от него быть польза?
Всякий раз я отвечал, что польза от подобных людей очень даже налицо. Взглянет, предположим, на эти несчастные создания (назовем их для верности так) тот или иной, не очень уверенный в своей будущности и в своих силах человек; задумается вдруг, что неплохо бы приложить хоть некоторые усилия, чтобы случайно не уподобиться им; перестанет может лениться, беспечно прожигать жизнь, предаваясь естественным порокам чаще и более, нежели предписано учеными людьми (если только не откажется от них вовсе); попробует подняться в карьере на такие гордые высоты, что не останется у него и крошечной вероятности опуститься на склизкое жизненное дно.
Так и моему соседу с верхнего этажа Мортену Арильду, известному на весь город как герр велосипедист, совершенно несчастному с виду человеку, полностью бессмысленному, бесполезному для всех окружающих (какие еще характеристики ему добавить?) предназначено было, тем не менее, сыграть в войне с ночниками крайне ответственную и в чем-то даже героическую роль.
Пока он отсутствовал, я обстоятельно обсудил с соседками его необычное, малопонятное всем поведение; внешность (ростом с мальчонку из средних классов школы, тщедушен телом, лысоват, носат, горбится); и образ жизни в целом. Никто не мог точно сказать, чем Мортен Арильд занят в жизни; для всех он был неразрешимой и (в общем-то) ненужной загадкой. Почему он, к примеру, находясь в возрасте пенсионера, в пять часов утра сбегает по лестницам с таким шумом, точно за ним кто-то гонится; точно он весит двести килограммов; точно одновременно бегут несколько мортенов. Вне сомнения, по лестнице он сбегал в одиночку, но в любом случае оставалось тайной, как может такой щуплый, практически ничего не весящий человек, вроде него, производить столько шума. Кроме этого раннего шума да еще того, что временами он забывал по утрам закрывать за собой дверь в подвал, нечего было что-то еще вспомнить в связи с ним.
Чувство вины передо мной у него было не просто большим: оно было поистине огромным, непропорциональным его маленькому телу и совершенному проступку; я всегда удивлялся, как ему удается сносить столь тяжкий груз добровольно принятой на себя вины. Хотя и прошло уже два с лишним года со времени моего переезда, он до сих пор не решался по-настоящему поднять на меня глаза; это вовсе не означало, что он провинился передо мной больше всех: просто относился к своей вине серьезнее остальных.
- Ну и что сказал Орастый Флемминг?- поинтересовался я у Мортена, когда тот (неожиданно для всех скоро) снова появился в нашем подъезде. И (вместе с моими старушками, застывшими в ожидании ответа) услышал, что Флемминг, как и ожидалось, отнесся к происходящему со всей серьезностью и тут же созвонился с Рене.
На протяжении двух последних десятков лет (а это немалый срок для рядового функционера) Рене пребывал бессменным руководителем нашей жилищной конторы, и в одной из глав я об этом уже вроде упоминал. Впервые я услышал о нем, когда он, поддавшись чьим-то тайным наветам, принялся выживать меня из только что полученной квартиры (и об этом вроде уже говорилось). Наше спорное дело он обставил так, что не было у меня никакой возможности с ним встретиться; все переговоры велись через его верных подчиненных: недалеких (это быстро всплывало в общении), унылого и равнодушного вида конторских женщин. Из всех работников конторы помочь мне смогла одна лишь молодая женщина-адвокат, которая честно признала, что по закону меня не имеют права выселить . Но, слушая ее, я прекрасно понимал, что уже через несколько минут она с легкостью может отказаться от собственных слов, потому что управляет всем в конторе и во всем нашем жилищном комплексе не она, и вовсе даже не закон, а исключительно руководитель Рене.
Поскольку Рене намеренно меня избегал, я и малейшего представления не имел о том, как он выглядит в жизни. В мрачных фантазиях он рисовался мне человеком немалого роста; с виду решительным и властным; во многом схожим с Великим Грузей, но только много-много крупнее и выше. Вне всякого сомнения, он обладал неимоверной физической силой, а кроме того – мощной и несокрушимой психикой; справиться с таким невероятным человеком не было у меня (ни у кого вообще) ни малейшей возможности.
И каким же было мое удивление, когда, спустя года два после конфликта, я пришел к нему разобраться по поводу ночников (тогда они еще скромно звались ависбудами), которые мешали мне с женой спать по ночам. Рене встал из-за стола, и неожиданно оказался ростом лишь мне по плечо; у него был небольшой, но комичный живот, торчащий почему-то треугольничком (никогда такие больше не встречал); ноги были худыми и с виду слабыми, совершенно не тренированными, скажем, велосипедными поездками или утренними пробежками,; не был он на самом деле никаким силачом и великаном. Случись нам жить вместе тысячелетия назад, где-нибудь в каменном веке, когда не существовало еще никаких законов, я с легкостью уничтожил бы его даже не пальцем, а одним лишь суровым взглядом.
Пока я предавался воспоминаниям и заново переживал этот непростой кусочек своего прошлого, Мортен Арильд успел сообщить, что на время конфликта с ночниками (так эту войну решено было называть во избежание излишней паники) Рене позволил всем жителям (пока еще не осажденного) дома сколько угодно пользоваться всеми помещениями культурхуса (нашим, так называемом, домом культуры, подробнее о котором будет рассказано чуть дальше). Флемминг, в свою очередь, предложил всем жителям собраться в праздничной зале культурхуса ровно в три часа пополудни. Времени, чтобы обегать всех и предупредить о собрании, оставалось в обрез; поэтому герр велосипедист, наскоро распрощавшись с нами, отправился на обход квартир.

Мишка, эту главу вычитай снова.



Опыт - жизненный. Заключение бывает пожизненным.
(Я это и в тот раз заметила, но решила не предираться... А сейчас и случай представился, раз уж всё равно замечания есть).



Это нарушение времени. "Пребывя в состоянии опьянения." "Будучи человеком пенсионного возраста".



И верно, говорилось. Зачем снова ?



Тут не нужно скобок, достаточно запятых. Скобок и так уже достаточно.

Мишка, знаешь в чём проблема этой главы ?
Из неё очень трудно понять, что там произошло.
Я вообще-то за хождения вокруг да около, объяснения и описания.
Но! Всё это при условии, что мне понятно, что происходит.
Нельзя допустить, чтобы это забило собой всё происходящее до такой степени, что и нельзя понять кто с кем и зачем.

Тут в одной короткой главке подробнейшим образом описываются три (!) действующих лица, при этом мы мельком встречаемся лишь с одним из них! Зачем мне сейчас столько подробностей про остальных ?
Я всё равно о них забуду, до той поры, пока их встречу!
Ну ладно, Флемминг, он лидер. Ну ладно, таинственный Мортон, велосепедист, пенсионер, посредник.
А каким боком тут вдруг ещё Рене какой-то ???
К чему он тут ?
Ничего уже понять нельзя, и кто с кем и о чём говорил становится непонятно.
Флеминг сказал всем собраться где-то ? Очень хорошо. Таинственный велосепедист это герою передал ? Тоже отлично.
Зачем про всё остальное ?