Спасибо за комментарии, Наташа. Сейчас попробую в них разобраться.


Пожизненный опыт, конечно же, неверно. Жизненный - что-то блеклое. Может долгому или вечному, или что-то в этом духе. Буду думать...



Нарушения времени не могу углядеть, можно ткнуть?)) Будучи принимается.


Мне кажется, что иной раз повторение не помешает. Но возьму на заметку.

Верно, здесь можно их вполне убрать. Знаю, что скобок в тексте много, но без них все запутаются.


Мишка, знаешь в чём проблема этой главы ?
Из неё очень трудно понять, что там произошло.
***мне-то все понятно :-) Ясно, значит придется все пояснять текстом.

Я вообще-то за хождения вокруг да около, объяснения и описания.
Но! Всё это при условии, что мне понятно, что происходит.
***Ясно, буду разбирать завал. Главное, что: дом теперь на осадном положении, нужно выбирать тактику, но поскольку мне сложно говорить с Флеммингом напрямую, роль "голубя" берет на себя Мортен-велосипедист. Это, по сути, его глава, все остальное обрамление в виде рассуждений.

Нельзя допустить, чтобы это забило собой всё происходящее до такой степени, что и нельзя понять кто с кем и зачем.
***не подозревал, что все так ужасно :-((( Буду исправлять... не знаю пока как...

Тут в одной короткой главке
***Не такая уж и короткая - 6 книжных листов...

подробнейшим образом описываются три (!) действующих лица, при этом мы мельком встречаемся лишь с одним из них! Зачем мне сейчас столько подробностей про остальных ?
Я всё равно о них забуду, до той поры, пока их встречу!
***забудешь - напомню, вполне серьезно. Пока пусть так, а позже подумаю, как исправить ситуацию. Кстати, в следующих 3-х главах тебя вообще ждут около пятидесяти новых персонажей с кратким описанием, все жители дома. Пока не могу ничего изменить. Пишу так, чтобы самому не запутаться, а о читателе буду думать уже потом. Если заскучаешь, пропусти 3 следующие главы...

Ну ладно, Флемминг, он лидер. Ну ладно, таинственный Мортон, велосепедист, пенсионер, посредник.
А каким боком тут вдруг ещё Рене какой-то ???
К чему он тут ?
***У Рене будет не такая уж маленькая роль. Просто, видимо, о нем может будет лучше подробнее сказать где-нибудь в другом месте. Пусть пока все в этой главе так, а то застряну...

Ничего уже понять нельзя, и кто с кем и о чём говорил становится непонятно.
***ясно...

Флеминг сказал всем собраться где-то ? Очень хорошо. Таинственный велосепедист это герою передал ? Тоже отлично.
Зачем про всё остальное ?
***Как зачем? А подоплеки? Расстроился, но держу себя в руках.

Наташа, все твои замечания приму, но помчусь дальше, пока книга пишется. У меня еще минимум 4 книги пылятся недоделанными и рассказы. Начну слишком уж задумываться, и эта книга встанет, и все другое необязательно, что пойдет. Итак, шпоры Пегасу и, не разбирая дороги, только вперед.

И еще, Наташ, если есть время, будь добра, глянь на мой рассказ Старик Йорген, дилер Никлас и пожилой таксист из Украины. Просто буду его куда-то сувать в ближайшее время, полезно будет услышать твое мнение.

Полный вперёд - это я одобряю.

В конце всё будет видно, что где и как лучше по местам расставить.

И сделай одолжение, Мишка, скинь мне в личку Йоргена, нету сил по ссылкам бегать...

Жители подъезда номер 22

Никогда прежде мне (да, вероятно, и никому другому) не приходилось наблюдать, чтобы жители нашего дома, все до единого, вплоть до младенцев и неразумных уже стариков, согласованно (точно по свистку) собрались в одном месте, в заранее к тому же назначенный, указанный кем-то сверху (в данном случае Рене совместно с Орастым Флеммингом) час. Конкретно в нашем случае единственно разумным объяснением подобного малоестественного поведения моих соседей был, разумеется, страх перед ночникам: животный, пожирающий волю изнутри, не признающий никаких разумных пределов, он временами перерастал в самый настоящий ужас.
В три часа пополудни (повторюсь на всякий случай) жители всех трех подъездов нашего дома, с двадцатого по двадцать четвертый включительно, призывались в полном числе собраться в доме культуры, всего от сорока до пятидесяти человек (уже в пути все будут обязательно пересчитаны), и каждый понимал, что никому в этом случае лучше не опаздывать. Мало того, что опоздание может быть воспринято за неуважение ко всем остальным и вызвать неодобрительные взгляды, любой опоздавший может подвергнуться изгнанию из коллектива, остракизму в той или иной степени суровости со всеми вытекающими последствиями; это могло означать не только, что выживать ему, возможно, придется в одиночку, но и то, что суждено ему будет исчезнуть из наших рядов одним из первых.
Уже в самом начале третьего часа жители нашего дома потянулись растянутым на сотни метров ручьем в сторону дома культуры, который в дальнейшем я буду называть так, как ему и следует называться по-датски: культурхусом. Было до него от нас около трех километров, тридцать-сорок минут ходьбы бодрым шагом.
Первой выступила в дорогу семья горбуна из двух человек; жили они прямо надо мной, на последнем, мансардном этаже, прямо напротив Мортена Арильда. Вышли они раньше всех, потому что около году назад с женой горбуна приключилось нечто нехорошее (возможно удар), после чего она уже не могла ходить самостоятельно, лишь с помощью роллатора, тележки на колесиках, которую нужно катить перед собой. Горбун, хоть выше пояса и клонился к земле, передвигался довольно проворно; он наверняка добрался бы до культурхуса в три-четыре раза скорей своей жены. Несмотря на то, что по некоторым причинам, которые вскроются дальше, я на дух не переносил эту семейку, преданность горбуна по отношению к собственной жене внушала мне уважение.
Мортену Арильду в этот особенный день мало в чем везло: накануне вечером он проколол заднее колесо своего велосипеда и прямо с утра собирался заняться его починкой, когда вдруг обнаружил, что номера наших подъездов намеренно кем-то замазаны грязью. На удивление всем, он без малейших колебаний принял на себя рискованную участь скромного посыльного между мной, Флеммингом и ужасными ночниками; нисколько не исключаю, что ночная беготня по лестницам подспудно, может даже по наитию свыше, была ему подготовительной программой к этой его, возможно, последней жизненной роли. С другой стороны, может и не был он вовсе настолько прост, чтобы не понимать: никак не обойтись нам без посыльного; стало быть у него неожиданно, моментом, вдруг появлялись солидные шансы пусть даже если и не выжить, то хотя бы не исчезнуть в самые первые, самые непонятные дни войны. До культурхуса ему, человеку, известному на весь город как герр велосипедист, пришлось добираться пешком, что само по себе выглядело насмешкой над его спортивной репутацией; передвигался он даже и в таком случае скоро, потому и вышел из дому всего за четверть часа до собрания. Вышел в красном рабочем комбинезоне, потому что по возвращении собирался продолжить починку велосипеда.
Лисбет с Перниллой вышли как обычно вместе и задолго, за час с лишним, до предстоящего собрания; дочь с сыном привезли Пернилле свою собаку, карликового рыжего сеттера, он часто у нее переживал по разным случаям: уж точно по выходным и по праздникам. По пути в культурхус Лисбет не просто перемывала с подругой косточки своим соседям справа и слева, но заодно выгуливала любимую псинку.
Водитель с женой, жившие на первом этаже, непосредственно подо мной, выступать в путь не торопились. Водителем я называю его по условным причинам: он в любом случае пенсионер, уже даже восемь лет назад был им, когда я только переехал в этот подъезд. В домовой книге он до сих пор записан как водитель, и развозит соседей туда и сюда - не знаю, за деньги или всего лишь по старой дружбе. Он курит что-то ужасное, какую-то невыносимую датскую махорку. Мне-то все равно - я сам заядлый курильщик в прошлом - но Наташа всякий раз прикрывает балконную дверь, когда он выходит из квартиры покурить. Жена его, некурящая, худая строгая женщина, страшно кашляет - уже лет десять - как в последний раз.
Вот в таком порядке вышли в дорогу жители нашего подъезда.
Мы с Наташей и ее сыном выехали из дому на велосипедах. В ровном, спокойном темпе ехать нам было минут десять-пятнадцать. На всякий случай я надбавил к поездке еще пять лишних минут, поскольку не люблю приезжать куда-либо в распоследний момент. Вскоре мы пожалели о том, что не выехали чуть пораньше: ехали всю дорогу навстречу холодному, задувающему в лицо ветру; порядком вспотели, пока добрались до места.

Слишком цветисто.



Может быть "были призваны"? Или "призвались"?


Мне кажется лишнее.


Ужасно громоздко.

Мишка, это всё уже не входит ни в какие разумные пределы (выражаясь твоим языком).

Если у тебя есть 10 ружей, которые должны выстрелить, ты не можешь их все вывешивать на сцену до того, как начинается хоть какое-то действие. Теряется интерес, а главное - всё равно всё забывается, и тогда нужно всё снова повторять... Зачем это?
Ты представил нам уже десяток героев, которые ещё ничего не сделали. "Для атмосферы" тоже уже налито слишком много воды.
Ну кому какое дело, кто приехал в дому культуры на велосипеде, а кто пришел пешком?
Если бы хоть какая-то динамика была, они бы друг с другом говорили что ли... А то опять - сплошное описалово.

Вся эта интермедия не даёт нам никакой информации, собственно, об угрозе, об окружающем мире, о самой войне наконец! Ты с одной стороны написал здесь, в комментах, что мир уже неузнаваемо изменился. А в рассказе всё так, как будто всё своим чередом. Нужно отделять злаки от плевел и важное от второстепенного. Можно посредством второстепенного передать важное... Но ты этого не делаешь!
На этом этапе читателю должно быть уже более-менее ясно, что происходит, и что-то должно начать происходить. Необходимые ружья можно будет понавесить по ходу дела.

Кроме того, в вашем рассказе есть проблема, которая мне всё больше и больше мешает... Ты ведёшь рассказ от первого лица, а притом постоянно сообщаешь нам, что "все" думают и чувствуют. А также, описываешь события, свидетелем которых не был. Откуда тебе известно, что произошло утром с велосипедистом? Если он тебе сам об этом рассказал, или кто-то другой - лучше так всё это и подать.

Полностью согласен. Сам заметил, просто временно оставил как есть.
Насчет остального обязательно отпишусь, тоже многое правильно.
Спасибо.

Жители подъезда номер 20

По пути в культурхус мы не могли не столкнуться с жителями двадцатого подъезда: они вышли разом, всем числом, задолго заранее и выглядели настоящей процессией. Заранее вышли в основном из-за лидера подъезда, Орастого Флеминга, которому не так давно заменили изношенное правое колено на стальное; всего лишь месяц назад он передвигался исключительно с помощью костылей; затем начал ходить свободнее, опираясь на один, облегченный, костыль; теперь же обходился аккуратной тростью, которую брал с собой сугубо из предосторожности (если уходил на дальние расстояния), а по большей части обходился и вовсе без всего. До операции все расстояния он преодолевал исключительно на велосипеде, теперь это навсегда осталось в его прошлом: для велосипедных поездок у него слишком плохо сгибалась нога.
В процессии он выступал не в первом ряду, но в любом случае шел в начале колонны; за ним едва поспевала его жена: с ее ногами тоже не все было в порядке, они плохо гнулись в коленях; потому она припрыгивала при ходьбе, выкидывая вперед сначала одну почти прямую ногу, вслед за ней такую же прямую другую; а чтобы не терять равновесия, широко размахивала руками. Рассказывая об этом, я нимало не насмехаюсь над несчастной женщиной, хотя в свое время, когда находился в неприятельских отношениях с этой семьей, втайне забавлялся ее походкой.
Колонну возглавлял Уле с мансардного этажа; его, как обычно, сопровождала супруга. По каким-то, давно уже забытым, причинам мы с Наташей порешили, что он зарабатывает на жизнь ренгорингом, то есть уборкой помещений; так и стали называть его между собой, ренгорингом; продолжали так звать, даже и узнав, что уборщиком он никогда не был, а вместо того работал вице-вэртом в другом, схожим с нашим, жилищном хозяйстве. В его обязанности входило начальствовать над двумя-тремя, так называемыми, зелеными человечками, разнорабочими, по сути, людьми, (”зелеными” их прозывали по цвету форменной одежды); занимались они, большей частью, стрижкой травы, кустов, общей уборкой территории, кое-какими техническими, посильными их способностям, делами. Про Уле же следует добавить, что он всегда являлся одним из многих щупалец гигантского спрута в лице Рене; все самое интересное, что происходило в наших домах и достигало его ушей, непременно передавалось им в контору.
На одном с ним мансардном этаже, дверь в дверь, проживала примечательная уже хотя бы своим крошечным ростом одинокая женщина: вряд ли в ней было сколько-нибудь больше метра сорока. Звали ее старинным именем Сольвейг; всем своим необычным видом она походила на лесную женщину-гнома из скандинавских легенд. Я почти не знал ее, поскольку въехала она в наш дом меньше года назад, образ жизни вела никому не непонятный, уединенный, неприметный; была, впрочем, приветлива, намеренно никого не избегала, но предпочитала держаться в стороне ото всех.
При взгляде на нее, кроме малого роста, бросались в глаза ее волосы: светлые, вьющиеся, распущенные, длиною намного ниже плеч. Одета она всегда была в нечто тяжелое и бесформенное: в дорогущее, например, пальто с меховой накидкой, способное выдержать полярные температуры; подбитые мехом зимние сапоги; она была готова к любой, самой суровой погоде. Издали она ничуть не казалась старой, да и вблизи не производила такого впечатления; и только приглядевшись можно было обнаружить, что ее лицо изрезано частыми мелкими морщинами, точно ей было, по меньшей мере, сто лет. Все говорило за, что до того, как получить квартиру в нашем доме, она проводила свою жизнь исключительно в лесу, в окружении суровой, но хорошо знакомой ей природы.
Время от времени к ней наезжал родной брат, такой же с виду гном, на огромном белом Харлее; он был, по всей видимости, серьезным рокером, если мог позволить себе такого зверя. Волосы у него, как и у Сольвейг, были светлыми, вьющимися, длинными; он дополнял свой необычный вид закрученными кверху (почти) мушкетерскими усами и короткой курчавой острой бородкой.
Из-за своего небольшого роста Сольвейг уже в самые первые минуты пути очутилась в самом конце процессии; она как могла поторапливалась, и все равно едва поспевала за всеми.
Ханна (я уже рассказывал о ней) с двумя своими девочками и страшненьким (на мой взгляд) реинкарнированным спаниэлем шла чуть в сторонке от всех остальных, потому что девочки то и дело интересовались у нее то одним, то другим, и ей приходилось на все отвечать. Муж Ханны, мрачный длинноволосый верзила (волосы он обычно забирал на макушке то в конский хвост, то в китайский пучок) в процессии не участвовал; он жил теперь с другой женщиной из нашего же района; хотя, я считаю, чисто формально он мог бы и поприсутствовать на собрании, тем более, что одна из девочек Ханны была его дочерью - та самая, что много уже лет оставалась по-прежнему десятилетней.
Рядом с Флеммингом поспешали его соседи по подъезду, супружеская пара, что жилa этажом ниже; мы с Наташей в свое время беспощадно окрестили их гитлеровцами, отчасти из-за внешнего вида, но основной частью за недостойное поведение. Оба были раннего пенсионного возраста, худые, и из-за худобы своей обманчиво казавшиеся чрезвычайно высокими; всегда строго, чуть ли не по-военному одетые; такого же строгого неулыбчивого поведения; за спиной всегда небольшие малозаметные рюкзачки; на головах летом кепки с крепкими длинными козырьками, зимой с вязанными наушниками. В моем не таком уж и давнем конфликте с Флеммингом они (нужно ли как-то это разъяснять?) безоговорочно приняли его сторону; открыто мне все же не смели противостоять, предпочитали гадить моей семье исподтишка. Как только мои отношения с Флеммингом чуть выровнялись, переменилиись к лучшему и наши с гитлеровцами отношения.
Ни слова пока еще не упомянул о модном старичке с первого этажа. Так мы его прозвали вовсе не за старость (полагаю, что он был мне почти ровесником), но за упорное, невзирая на возраст, следование молодежной моде; жена его тоже пыталась рядиться в подростковое, но с малым успехом: разноцветные шаровары, заправленные в резиновые сапоги, курткa дико фиолетового цвета с широкими черными полосами на груди и спине, вязанная шапочка с глупыми бубенчиками; не удавалось ей одеваться со вкусом. Наташа всегда замечала, что они друг другу не пара, но, в любом случае, их умение или неумение одеваться мало что значили в сложившейся ситуации.
Волей обстоятельств (которые они не пожелали выдать) модный старичок с женой оказались единственными представителями подъезда, кто, несмотря на возможные для них последствия, не принял участия в процессии. В отличие от большинства жителей дома да и вообще наших мест, они находились еще в предпенсионном возрасте, потому и пропадали вечно на различных работах; страх потерять работу был для них сильнее всех других страхов; предполагалось, что они подъедут к культурхусу, как только освободятся. Передвигались они много, почти постоянно, на очередном своем Фиате Пунто, в настоящий момент белом; это был уже третий Фиат Пунто, который они сменили на моих глазах (подобно тому, как Ханна меняла одну страшненькую собаку на такую же другую); не исключено, что столь сильная привязанность к определенной автомобильной марке указывала на то, что в жилах модного старичка текла испанская кровь (лишь мои скромные предположения).
Проезжая мимо процессии, мы с Наташей чуть сбавили скорость и помахали всем, и кое-кто даже не побоялся помахать нам в ответ.

Резануло... По моему, так не пишут. Тем более, что это и не так, раз некоторые дома остались.


Лишнее, и так ясно.





Её ноги тоже плохо гнулись в коленях.


Лишнее, положитесь на читателя, что он знает, кто была Солвейг.




Это вряд ли.


А какая связь? Фиат Пунто это итальянская машина.


А кто их спрашивал?

Мишка, что я тебе скажу? То же, что и в прошлый раз.
Ладно ещё описывать процессию, но так подробно рассказывать про автомобиль кого-то, кто вообще дома остался?

Это не рассказ, это список действующих лиц, как в пьесах иногда делается.

Наташа, спасибо за комментарии, все учту. Раньше ответить не мог, был в карцере.
Заранее тебя с Новым годом. На днях выложу главу о следующем подъезде, так надо, далее как-то все более удачно перепишу.


Нет, такое встречается и придает действию некоторую эпичность. Менял эту фразу несколько раз, и все равно пока оставил.



Здесь как бы создается мифология. Видимо нужно дополнить, что переводится оно как Солнечный дом

Все верно, итальянская, бес попутал, спутал с Сеатом.

С наступающим Новым Годом и тебя, Мишка!


А, ну если имя имеет значение, то конечно стоит перевести. Сольвейг - для меня это имя из Пера Гюнта. Потому и написала, что понятно что имя древнее, хотя я сейчас погуглила, и увидела, что дейтсвие Пера Гюнта происходит в девятнадцатом веке... Я Пер Гюнт знаю только по Григу ("Песня Солвейг"), но как-то предположила, что там всё с мифологией связано.

Несколько раз метался, переписывал: старинное-древнее, древнее-старинное. Выходит все-таки лучше древнее, из дремучих времен.
Всем числом тоже еще передумал: вышли в поход всем числом; собрались всем числом. Все вроде легитимно :-)

Может из-за того что отдельно выделено странно выглядит? А, да не заморачивайся, может это только мне показалось.

Подъезд номер 24

С жителями крайнего, двадцать четвертого, подъезда я знаком совсем плохо.
Оттого, что квартиры здесь намного поменьше, потеснее, нежели в других подъездах, и никак не рассчитаны на полные семьи, то и въезжают в них большей частью люди с прямым намерением как можно скорее перебраться в жилье получше, попросторнее. Как правило, мало кто задерживается в этих скромных квартирах дольше года: жильцы съезжают при первой же возможности; не припомню, чтобы кто-нибудь, пусть даже единственный человек, прожил здесь дольше, нежели я в своей последней квартире. Наперед скажу, что не удастся мне описать всех этих людей как следует, подетально: не стоят они у меня перед глазами, слишком мало знаю я о них; потому и рассказ об этом подъезде будет больше напоминать несколько (местами) пространное перечисление, нежели полноценное художественное описание.
Вот они, все эти люди двадцать четвертого подъезда.
Высокий худощавый (заметно, что последнее из-за болезни) мужчина с дорогой тростью из аллюминиевого сплава, с виду солидной и увесистой, на самом же деле сильно облегченной по весу (не птичье, конечно, перо, но все же). Мы часто сталкивались с ним на улицах города, поскольку, невзирая на болезнь, наш сосед немало времени посвящал пешим прогулкам. Мы могли случайно повстречаться в любом, самом неожиданном месте, и даже не один раз на день; в этом мне всегда виделось нечто тайное, необъяснимое, имеющее непосредственное отношение к мистике. Усиливалось это необычное впечатление от него еще и тем, что у мужчины были высокие острые скулы, упирающиеся верхними концами в глазницы, и бородка на манер козлиной. Мне самому беседовать с ним ни разу не пришлось, зато с Наташей он как-то разговорился на улице; совершенно случайно она узнала, что у нашего знакомого врачи обнаружили серьезную опухоль в мозгу; рано или поздно ему предстояло перенести непростую операцию, которую он панически боялся, всячески оттягивал; а вот частые прогулки по городу отчасти помогали ему отвлечься от этих страхов.
Соседствовала с ним по этажу столь же высокая и худощавая, одного с ним возраста, одинокая женщина (вполне вижу в них равную пару); в какой-то из глав книги я уже упоминал о ней: что была заядлой кошатницей, выгуливала своего котенка на поводке, точно щенка. На редкость некрасивая, совершенно безрадостная с виду. Одно из окон ее квартиры выходило на вход в подвальные помещения, благодаря чему она могла наблюдать то, чего никак не могли видеть другие. Однажды, когда она решила, что не может уже больше держать в себе все увиденное, разослала соседям одинаковые по содержанию записки предупредительного характера; в них рассказала, что ложится спать, как правило, далеко заполночь (поздно возвращается с работы), и что всякую ночь ей слышатся из подвала странные шумы: по всей видимости, подвале кто-то живет, и с этим непременно нужно что-то предпринимать.
Этажом ниже, на первой площадке, снимала скромное студенческое жильё ее подростковая дочь, столь же безрадостная с виду и малоинтересная внешне; уже и в этом возрасте в ней присутствовали (не с такой еще, правда, очевидностью) та же житейская, неизвестно откуда в ней взявшаяся, надломленность и заведомая обреченность на одиночество, свойственные ее матери. Если бы можно было свести их как-нибудь вместе в одном помещении для научных исследований, поставить рядышком, измерить, взвесить, после чего произвести естественную поправку на возраст, наверняка обнаружилось бы, что нет между ними никакой разницы, точно они две равные капли воды. Их и со стороны было сложно отличить: одевались похоже строго, по-спортивному; стриглись тоже одинаково: коротко, под мальчишек.
Непривлекательность дочери все же чуть скрадывалась ее молодостью, подростковой еще свежестью, и даже вовсе забывалась, когда та улыбалась, будучи в приятном расположении духа. Однако встретить на ее лице улыбку можно было нечасто, а со временем все реже; возможно и потому, что ей никак не удавалось завести парня. Вот здесь-то, видимо, и вступали в действие правила порочного круга: чем реже она улыбалась, проявляла хорошее настроение, тем меньше была у нее вероятность влюбить в себя подходящего парня; оттого она улыбалась еще реже.
Описываю столь незначительные вроде детали лишь потому, что твердо уверен: на собрании жильцов мне пригодятся даже самые незначительные и на первый взгляд бесполезные качества соседей. Пригодятся уж если и не для борьбы с ночниками, то хотя бы в моем противостоянии Флеммингу с его немалой армией сторонников.
Единственными жильцами двадцать четвертого подъезда, кто въехал в наш дом до меня, был старьевщик со своей семьей. Он, как и его жена, были ранними, прекрасно сохранившимися, бодрыми еще пенсионерами; продавать подержанные вещи (далеко не антиквариат) являлось для них не средством заработка, а исключительно занимательным увлечением, которое, вполне возможно, не приносило им ни малейшего дохода. Всякий раз, когда в наших местах организовывались блошиные рынки (с ранней весны начиная и до самой глубокой, дождливой, как правило, осени), моего соседа непременно можно было встретить на одном из них; обязательно вместе с женой, молодой (слишком уж, на мой взгляд, молодой для пенсионера) привлекательной дочерью и ее ребенком, белокурой девочкой двух-трех лет, которого она (по неизвестной причине) завела вне брака: Если кому мог потребоваться дельный совет, связанный с покупкой той или иной подержанной редкой вещи, обращаться следовало именно к нашему соседу-старьевщику. Он с охотой отвечал на любые вопросы, связанные с рынками, радуясь уже и тому, что его (раз расспрашивают) признают специалистом в подобных делах. Раз-другой в месяц он раскладывал и с любовью перебирал свои вещи, которые хранил, по большей части, в подвальных помещениях.
Одну из двух студенческих квартир подъезда снимала уже знакомая нам безрадостная девушка; другую занимал столь же молодой человек, совершенный с виду наркоман; даже и не знаю, какими хитростями ему удалось выдать себя за студента. Не раз наблюдал, как он пересекал поле перед нашим домом, средь бела дня и у всех на виду размахивая руками так, точно боксировал с тенью; выкрикивая нешуточные угрозы никому не видимому противнику.
Подобных неуравновешенных, крикливых без необходимости людей я всегда внутренне остерегаюсь, и не без оснований: никак не возможно предугадать, что ожидать от соседа, если он псих или законченный наркоман. Наташа рассказала, что, спустившись как-то в подвал за велосипедом, усмотрела его там скрывающимся в полутьме за колоннами; он следил за ней и "неслышно", на цыпочках, перебегал с места на место. Не приходило даже в голову рассчитывать на то, что от него может быть даже самая малая польза в борьбе с ночниками; в лучшем случае, его можно было сдать им в обмен на ту или иную услугу.
Теперь пришло время рассказать о женщине с седыми распущенными волосами и грустными глазами; грустными даже и тогда, когда она улыбалась при встрече. Она всегда проплывала мимо едва незаметной, бестелесной тенью; точно оживший вдруг персонаж греческой трагедии. У женщины был сын, который не жил с ней, но часто ее навещал. Он настолько походил на нашего соседа-наркомана - возрастом, внешне, в чем-то даже поведением, - что я часто не различал их; случалось, что приветливо здоровался с наркоманом, и, наоборот, проходил, глядя в сторону, мимо сына женщины.
На этом закончу перечисление жителей дома, хотя ни слова пока не сказал о женщине, которая когда-то сбила Наташу (об этом будет еще речь). Не обмолвился и о некоторых старушках из подъезда: вряд ли они кого по-настоящему заинтересуют, если избежали даже моего описания. Впрочем, не стоит загадывать: по известной теории, даже случайно раздавленная бабочка может изменить будущее всего человечества; что уж говорить о старушках.

Здравствуйте, Mishka. Помните, вы предлагали мне дружбу, и я не согласилась, так как думаю, что дружба возникает сама собой без предложений, а иначе она быстро кончается.имхо. Но все-таки от вас было такое предложение, поэтому я постаралась написать отзыв как можно мягче. Чужих комментов не читала, могу и повториться, извините.


Вопрос сразу: какие ночники, настенные или настольные? Впрочем, есть надежда, что автор позже объяснит это в тексте. То есть, название для этих (пока неизвестных) неудачное.имхо. Кстати, почему не назвать их, например, бра?..


Видимо для ночников двери и замки тоже считаются ценными вещами?


О, кажется, я догадалась о причине *любви* ночников к дверям и замкам: запертые двери не дают распространяться свету, который излучает любой ночник.. и настенный, и настольный..


Вспомнился какой-то америкосский фанттриллер про Чернобыль, который смотрела года два назад, там гид тоже водил туристов по брошенным домам и квартирам. Все кончилось очень плохо, как и обычно в таких фильмах.


Вся первая глава из таких вот скучных архитектурных описаний, которые, кстати, непонятно зачем нужны. Если для сюжета, то и вставляйте их понемногу, когда они важны.


О тринадцатом подъезде вы упомянули, не то что в *прежней главе*, а буквально в предыдущем абзаце Может быть, считаете, что читатели страдают короткой памятью? В то же время, да, согласна: при таком *повествовании* нетрудно и забыть, что было даже в предыдущей строке.
Общее впечатление от того, что смогла прочитать: скучно, не увлекает и не вызывает желания читать дальше, извините, язык с трудом назовешь литературным. Конечно же, все мной сказанное только имхо.
P.S.
Не будь вашего предложения дружбы, я бы высказалась короче и яснее: аббревиатурой из двух букв.

P.P.S.
Это уже сейчас добавила, после общения в теме дуэли: думаю скажете, что я не доросла до ваших сложных текстов. И я очень надеюсь, что никогда не дорасту до такой унылости.

по ночникам: люди, которые делают что-то по ночам. удачное обозначение их, считаю. дальше, конечно, многое объясняется.

для них все ценно, даже лампочки. в этот мир я ввожу постепенно. главное читать и медленно входить в него.

ну это как бы пошутили, стоит ли отвечать? :-)

здесь другая история: как самые обыкновенные люди могут сопротивляться воинственным варварам. актуально, кстати, в наши дни.

наверное вы и правы. кстати, не готовое пока произведение. а разбавить описания водой я точно сумею.

Не обиделся, Марина. есть у меня и менее унылые тексты.
Главы неровные, согласен, но по второй или третьей главе (не помню точно) произошла серьезная перепалка в лит-кругах.
Еще одно скажу: возьмите, скажем, мою главу: подъезд номер 24 и попробуйте так же описать свой подъезд. Памятник вам поставлю, если получится.
Нисколько не обиделся, по рукам, жамки или чмоки. Как пожелаете.

Мишка, надо было любовь предлагать!

Не знаю такого слова.

Вы целую главу написали о подъезде? Зачем? И памятник мне не нужен.
Начала читать и завязла, вообще не люблю длинные описания.
Ну, а о том подъезде, в котором сейчас живу, скажу так:
Этот подъезд и съемная квартира-однушка мне очень дороги, съедают ползарплаты, но я, наверное, счастлива. А дом, где прописана, стоит почти рядом, но так далек, словно он в другом городе.

Могу охарактеризовать и человека тоже коротко. Например, таким способом:
В квартире одного знакомого святого я открыла первый же шкаф, который увидела. Оттуда выпал скелет.


Знаете. Слово: УГ.

понял: унылое гавно, тогда знаю. Не вы первая, кто говорит об этом.
Есть, к счастью, и другие мнения от лит-авторитетов. Да Война - не единственное, что у меня есть.
Ваша точка зрения понятна. А теперь правильный ответ...

Я не утверждала, что мое мнение правильное, и авторитетам, конечно же, лучше знать. А вы, видимо, обиделись.

Марина, если честно, то расстроился. Точно не обиделся.
Расстроился, потому что увидел в вас своего читателя. Попробуйте что-нибудь другое, если осталось желание.

Почему увидели?


Я кое что просматривала из вашего, поэтому давайте лучше не буду писать вам отзывы, а то вы совсем расстроитесь.

Вряд ли я растроюсь. Пишите.

- Лавры Достоевского не дают спокойно спать автору,
- К подъездам с номерами 13, 22, 24 явно следует добавить еще палату №6 - и будет суперская компашка

Так быстро все прочитали? Вы прямо Бальзак.
В любом случае спасибо, что заглянули в тему. Но при чем здесь палата момер 6?