вроде как раздельно

поЛзли
кошмар, сбежавшая кунсткамера встретилась с чуваками из "шоу уродов" и вся эта котовасия пытается выжить под предводительством зомби, дышащего через кожу. Я бы застрелился давно. Бррр...

Да ладно, не все так плохо! Он же не зомби на самом деле, просто так думает в силу неотесанности! Да и дышит-то раз в квартал.
А под кунсткамерой кто подразумевался? о_0

ЗЫ. "Книзу" - есть такое наречие все же.

<...>
А лес и правда менялся, и это все сильнее тревожило ходока, потому что обойти стороной здешний край никак не получалось. Все чаще Антаглоуф замечал скрученные стволы и еще деревья, которые казались поваленными, но тянулись верхушками к свету, или такие, ветки которых с одной стороны все засохли. Стелилась по земле слишком сочная для осени трава, змеились какие-то ползучие стебли. Потом, правда, эдакие недоломанные буреломы попадаться снова почти перестали, и ходок почти успокоился – что бы там гиблое ни скрывалось в тех дебрях, но они его, похоже, миновали.
Припасенная вода заканчивалась быстро – все-таки шесть человек ее делят, да и от долгой ходьбы горло часто смачивать приходится, – но как раз по этому поводу Антаглоуф не переживал. Уж чего на севере вдосталь, так это речушек, ручьев и ключей.
После полудня выбрали место для очередного привала, как раз у такого ключа, живо напомнившего Отражателю о дне, когда он умер. Даже камушки в мелкой воде рассыпаны почти так же, как тогда, когда он пытался разглядеть свое лицо, чтобы понять, как же можно о собственный труп запинаться. Да…
Антаглоуф отвернулся от ручья, мимоходом приметив высокое раскидистое дерево, ветви которого оказались усыпаны побуревшими сморщенными листьями. Видимо, засохло оно летом на корню.
Как раз шагах в двадцати от этого дерева люди и расположились, понуро рассевшись на скатанных подстилках. Зашумел в кронах ветер, и Данкаут с руганью запахнул куртку плотнее. И что-то Антаглоуфу показалось неправильным, но он так и не понял, что именно. Ходок на всякий случай огляделся и зачерпнул воды рукой. Хлебнув, смочил плечи, потом что жар все никак не отпускал. И уже подойдя к живым, увидел, что Данкаут не сводит глаз с того самого сухостоя и подозрительно щурится.
– Слушай, идем отсюда, а? – сказал чешуйчатый, не дожидаясь вопросов. – Совсем не нравятся мне эти листья. Чего они за нами поворачиваются? И вообще, почему до сих пор не облетели?
Все дружно глянули на листья, Антаглоуф же встал и сделал пару осторожных шагов к высохшему дереву, тоже пытаясь присмотреться получше. И ветви вдруг будто рывком приблизились к нему. Ходок отскочил назад, перепугав уродов, и лишь тогда догадался, что дерево так и стоит, где стояло, а это к нему взор мертвецких глаз сам притянулся. Раньше Отражатель слышал о таких вещах, которые могут показывать все ближе, чем оно есть. Наверное, и упыриные глаза так же наводятся.
Пригляделся еще раз – зрение опять послушно придвинуло к нему ветки, словно Антаглоуф прямо рядом с деревом встал. И отчетливо увидел, как ближайший лист повернулся туда-сюда, а потом поднял тонкие усики и начал тереть их лапками.
– Вот как… – пробормотал Антаглоуф, успокаивающе кивнул людям и подошел к сухостою-обманке еще ближе. С полдюжины листьев сорвалось с дерева, но они не опали на землю, а закружились в воздухе, то поднимаясь, то опускаясь. Один упал обратно на ветку, сжался, подогнул и выпрямил длинный хоботок. Вот его-то и хотел увидеть ходок.
– И точно, плохое мы место выбрали, – подтвердил Отражатель, вернувшись обратно. – Собирайтесь быстрее, поищем другое. Не листья это – жуки такие. Точно знаю, что иногда они кровь пьют, кусаются больно.
Испуганно вскочила Брисса, обхватила себя руками за плечи. Антаглоуф чуть придержал ее, поспешно добавил:
– Ничего, теперь-то осень, конечно, вялые они. На зимовку собрались, обычно стай-то их и не встретишь. Но все-таки пойдемте подобру-поздорову, пока жуки заспанные. Тем более, видите, вертятся они, за нами смотрят. Не будем уж тревожить, мало ли. Очень большая стая слетелась, могут, пожалуй, и досуха кровь выпить. Так что зря мы тут устроились. Давайте-ка…
Пройдя пару сотен шагов ниже по течению ручейка, они наконец смогли отдохнуть, умыться, попить и набрать воды. Перекусили на скорую руку остатками припасов – по пути, очевидно, придется еще и охотиться, иначе голодными люди точно двигаться не смогут. Без того уж вот расслабились чересчур – Антаглоуфу их даже поторапливать пришлось.
Солнце клонилось к западу, когда небольшой отряд вышел к длинному крутому склону оврага. Другая сторона его была значительно ниже, и перед людьми широким клином расстилалась поросшая лесом равнина. Даже верхушки деревьев обзору не мешали. Кое-где на хвойном полотне леса виднелись рыжие и красные пятна не успевшей облететь листвы, а еще то тут, то там на нем кроны, кажется, свивались между собой в клубки. Над равниной же, там, далеко, примерно в получасе пути, возвышалась над деревьями голая приземистая гряда.
Небо распогодилось к ночи, и закат выдался свежим, грустным и прозрачным, бирюзово-сиреневым. И в последних лучах усталого солнца заблестело что-то на выщербленном боку холма.
– Ой, смотрите, сверкает что-то, – тотчас отметила Катрин.
Антаглоуф попытался взглядом приблизить гряду – ну, как ветки недавно. Получилось. Разглядел бугристую крутую стену, потеки грязи с песком и блики, играющие меж ними – окаменевшая река, ни дать ни взять…
– Назад! – рявкнул Антаглоуф. Все дружно присели, зажимая уши, не по-человечески громко вышло, только вот ходоку было не до того. Ведь полдня тут шли, полдня!.. И как повезло, что увидели издалека, ведь азимут прямо в эту гряду упирался. В стеклянную гряду!
Прошедшие полдня, конечно, никак не вернуть, и кто знает, как они потом скажутся… Остается только делать так, чтобы еще хуже не стало.
– Уходим опять, скорей! Не бегите только, не надо уже! Рты и носы закройте рукавами, пыль на себя не собирайте! – снизив тон, распорядился Отражатель. – И ничего страшного, я зря так орал, просто обратно нужно! Потом объясню, некогда.
На этот раз ходок подгонял остальных чуть ли не тычками, тащил женщин за руки, на более-менее ровных местах срывался в короткие перебежки. Он уводил людей по широкой дуге на северо-восток. И, к его великому сожалению, еще дальше от подаренных координат. Но что уж теперь. Если взял кого-то с собой, пусть и вынужденно – за него все равно отвечаешь. Антаглоуф никогда бы больше не смог считать себя человеком, если бы спокойно вел людей по проклятой земле, зная, что, может быть, через неделю они будут кровью харкать, валяясь в полузабытьи. Нет, допустим, что сияние-то давно ушло оттуда, вот только как узнать, так ли это? Если же не ушло…
Катрин остановилась, пытаясь отдышаться, тяжело уперлась руками в колени, согнулась, закашлялась. Ходок, не слушая ее оправданий и возражений, вручил ей копье и взвалил девушку на плечо, почти не почувствовав ее веса. Правда, с каждым шагом все больше хотелось поужинать, и не песком, а болотной грязью и хвоей. И воды, воды почему-то нужно много. Мертвячье тело пожелало разносолов, с чего бы вот.
Только когда совсем стемнело, ходок решил, что спешить теперь себе дороже: люди рисковали поломать ноги о какую-нибудь корягу или рытвину, а то и свалиться в овраг. Да и вряд ли пара часов пути что-то бы сильно поменяла – все равно за полдня уже нахватались больше, должно быть. Приходилось лишь надеяться на лучшее и радоваться, что стеклянный вал издалека показался. За деревьями же не разглядишь.
Как раз завидев неширокую речушку, Отражатель замедлил шаг. Осторожно спустил Катрин с плеча.
– Ладно, привал! – сообщил он спутникам, прогудел-прошипел. Те повалились на траву, хрипя и откашливаясь. Тяжело пыхтел хвостатый горбун, вытирая лоб ладонью. Ходок едва дал им перевести дух, поднял Данкаута, Бриссу и серогубую, отправил их рубить разлапистый хвойник, Катрин поручил развести огонь. Потом выбрал топор похуже и направился к берегу речки – выкопать рядом с ним яму. Волей-неволей вспоминая, чем можно заменить крупные камни, если таких тут не найдется. Людям ведь обязательно придется помыться и одежду вычистить, а осенняя ночь и речная вода для этого все-таки не слишком подходят.
Раскопав довольно большое заглубление, Антаглоуф поставил над ним что-то вроде шалаша из наскоро обтесанных жердей и принялся укрывать их принесенными хвойными ветвями сверху, оставляя небольшой проход. Тесновато выходит, конечно, но человек внутри как раз поместится. Закончив, накрыл шалаш своим тяжелым плащом – чтоб был устойчивее, прижимал хвою и помогал не пропускать пар. У реки и грязь нашлась – Антаглоуф заодно наелся ею да остатками веток.
– А тут что будет? – Катрин, как обычно, не осталась в стороне со своим любопытством. – Зачем оно?
– Мыться будете, – сказал ходок, присвистывая, но не звеня. – В тепле.
Стало быть, продолжается отладка и адаптация речевых модулей. Насколько уяснил Отражатель, это было полезно.
– Ты скажи всем, пусть одежду почистят. Хорошенько чтоб! Я пока за камнями схожу.
Несколько увесистых булыжников на берегу все же нашлось. Антаглоуф насобирал побольше дров – жаль, сыроваты все, но что поделать. Опустил камни в костер, обложил нарубленным валежником – пусть копят тепло. А чтобы горело получше, позвал Данкаута, который встал рядом, подгоняя к пламени воздух курткой ходока. Антаглоуф мог бы и сам, разумеется, но греться ему сейчас было совсем нельзя. Потому он взялся чистить одежду чешуйчатого вместо него.
Через пару часов живые уже по очереди мылись в походной бане, плеская воду на раскаленные валуны. Получилось даже жарковато – тем лучше, главное, чтобы после все спать легли, а не мерзли на ветру.
Потом они, умытые и посвежевшие, укутанные, кто уж во что смог, опять сидели у огня. Ходок заставил всех выпить браги, объемистую флягу которой деревенские среди прочего уложили в мешок с припасами. Даже ребенку дали несколько глотков. Девушки вначале упорно отказывались, но Антаглоуф пояснил:
– Я ведь ходоком был, слышали? Думаете, ходокам почему выпивать приходится? Ну то есть, конечно, среди нас многие и просто так выпить горазды, но и ремесло наше обязывает. Хмель помогает сияние отводить. Не сильно, но помогает. Лучше всего – если красное вино, но тут его, понятное дело, взять негде. Да и браги маловато, конечно. Хотя, может, и к лучшему – нам еще идти и идти с утра.
– Так мы от сияния бежали? – криво усмехнулся Данкаут. – А я думаю, почему это ты вдруг решил баню устроить. Какое там сияние, откуда? Где ты там углядел дохлый город?
– Города не было. А холм тот помнишь? – в тон ему отозвался Антаглоуф. – Там стекло блестело. Стекло, понимаешь?
– Стекло? – Брови с редкими волосками, растущими между чешуйками, недоуменно поднялись. – Оно-то там откуда?
– А ты подумай, – хмуро предложил ходок. – Посреди равнины – стеклянная гряда, горелый песок… Видел, как она по бокам загибается? Верней всего, смыкается кольцом. Тогда за ней внутри – круглый котлован. И тоже стеклянный. Огромный. Вы видели, как далеко гряда тянется.
– Ох ты… – только и смог выдавить Данкаут, догадавшись.
– Вот тебе и ох, – передразнил Антаглоуф. – Я, конечно, и знать не знаю, могло ли там еще проклятие остаться, и если осталось, то насколько сильное… Но лучше такое никогда не проверять на своей шкуре, да.
– А точно стекло там было? – с сомнением осведомился чешуйчатый охотник.
– Точно. Ничего больше такими наплывами не застывает. Ну, из того, что блестеть может. Ни слюда, ни гранит какой-нибудь.
– Ну, ясно. И что теперь?
– Да что уж теперь. Почистились, помылись, как могли. Думаю, словили не так уж много. Этот вал всем ветрам открыт, может, и выдуло все давно. Да и не подходили мы прямо к нему. Не должны просиять, в общем.
– Ходокам виднее, – опять ухмыльнулся Данкаут. – Ну, тогда спать ложусь, что поделать.
Антаглоуф кивком поддержал его и встал, чтобы подкинуть в огонь гнилую корягу потолще. Впереди – новая ночь без сна. И с числами-знаками вместо мыслей.
– А ничего не случится, если я помолюсь при тебе? – вскинулась вдруг Катрин. – Не больно тебе будет?
– Попробуй, – задумчиво согласился мертвый ходок. – Если при твоих словах стану гнить, гореть и рассыпаться, то дам знать, чтобы прекратила.
– У тебя лицо, точно каменное – не поймешь, когда ты смеешься, а когда – сердишься или злишься, – обеспокоенно и даже печально заметила девушка. – Вот и теперь – позволил ты или нет? Не понять мне.
– Одно хорошо – бриться теперь не надо, – сказал Антаглоуф, уходя местами в шипение. И попробовал приподнять уголок рта – ну, вроде как, улыбка такая. Вышло, должно быть, страшновато, но сходно. Во всяком случае, Катрин оценила и улыбнулась в ответ.
Она отошла чуть ближе к берегу, встала коленями на лежанку и начала певуче начитывать что-то. Ходок на всякий случай прислушался к своему телу, но молитвы, очевидно, мертвеца не потревожили. Все же Антаглоуф немного опасался – кто ж его знает, как колдовство душу удерживает.
Потом Катрин зачем-то вновь обратилась к нему, уже полусонно. Ведь было улеглась на скатку рядом со всеми и укрылась, что ж ей неймется-то.
– Послушай, э-э… послушай, ходок, – тихо окликнула девушка.
– Антаглоуфом меня звать, – буркнул Отражатель. – Чего тебе?
– Озябла я тут очень, – пожаловалась она. – А от тебя жар идет. Изволь, пожалуйста… Приляг тут рядышком. Можешь?
“Вот еще не хватало, – подумал ходок. – Чтоб покойник грелкой служил. Где ж такое видано.”
Но все-таки не выдержал просящего взгляда девчонки, расстелил подле нее плащ и лег. Лес он и так слушать сможет.
Катрин прижалась к неживой разогретой коже, обвила руками предплечье ходока и вскоре тихонько засопела. Уснула.
Полночи мертвец глядел в небо, наблюдая за облаками и считая звезды. Ближе к утру вскочил от того, что серогубая женщина вначале шумно заворочалась, а потом забормотала на всю округу:
– Зо-о-о-ов-вут… м-меня… Зов-вут! Пря-м-мо-о в… г-г-гол-лов-ве…
– Да что там опять, дери тебя бесы! – недовольно ругнулся Данкаут. – Кто тебя зовет? Устал, как трое каторжан, так еще и эта сумасшедшая тут спозаранку устраивает чехарду! Дай поспать, болезная!
– Шеп-п-пчут мне! Шеп-п-пчу-ут! Он-ни! З-з-зов-в-у-ут!
– Кто же?
– Он-ни. Т-так-к стр-ра-анно, п-прям-м-о в-в го-ол-лов-ве! – не унималась женщина, привстав и схватившись за лоб. Слепой глаз дико вращался в просвете меж пальцами, беспрестанно моргая и словно даже пытаясь вылезти.
– Да кто они-то, кто они? – допытывался Данкаут, досадливо щурясь. – Совсем сдурела! Успокойся!
– Бл-л-ли-изко сов-в-вс-с-сем! Зов-вут! Н-нуж-на!
– Ну вот и вали, раз зовут! – не выдержал чешуйчатый. – А лучше – слушай свои шептания молча! Лишь бы поспать дала! Вот как теперь утром переться дальше?
Как ни странно, но серогубая почти незамедлительно затихла. То ли не захотела среди ночи в чащу идти, то ли здравый рассудок вернулся. А может, те же голоса и отговорили. Беда с ними, с уродами. Ну, все-таки не буйствует – и ладно.
Поутру Данкауту действительно было тяжеловато. Справедливости ради, серогубая не очень-то была в этом виновата – скорее уж, давешняя брага. Но чешуйчатый охотник, конечно, был зол именно на женщину. С ее шепотом в голове.
Умылись в реке, закусили вяленым мясом, сходили в подлесок по разным надобностям, собрались дальше. Продвигались живые еще медленнее, чем обычно – сказывалась и та же брага, и бегство от стеклянного вала. Может, и ночное пробуждение тоже. Особенно страдали девушки – Катрин и Брисса. Антаглоуф теперь никого не торопил – все равно без толку. Пусть хоть так плетутся, что ли.
Довольно быстро кончилась вода, и людям помаленьку начинала докучать жажда. Да еще и ни одного ручья, как назло, не попадалось – будто сглазили вчера, честное слово. Ближе к полудню, правда, встретилось какое-то подсыхающее русло. Вода в нем была очень мутной, на вкус отдавала глиной и плесенью и подходила, наверное, только покойному ходоку – людям такую пить нельзя. Поэтому они там не задержались, пошли дальше.
Следующий источник Антаглоуфу тоже очень не понравился, хоть и выглядел не в пример чище – похоже, тек откуда-то со стороны той самой гряды. Из него и сам Отражатель пить не стал, и остальным запретил. Видел, как мучаются уже, как влечет их холодная гладь, но не пустил. Стократ хуже будет, если с водой сияние льется.
На подходящий родник набрели почти к закату, когда живые совсем обессилели, а мертвец остро ощущал голод и перегрев базовых систем. Антаглоуф, не снимая куртки и штанов, лег в ручей на спину, глядел, как бесцветные струи бегут по горячему телу. А когда поднялся – перед ним стоял широкоплечий серый великан.
Ростом почти в полтора раза выше человека, при том – кряжистый, от чего даже приземистым кажется. Руки, ноги, торс – в буграх тугих могучих мускулов, так и ходят они под дымчато-серой кожей, пусть и застыл исполин почти неподвижно. На бедрах – что-то вроде повязки из облезлой шкуры и побуревших прутьев. Плечи тоже укрыты шкурой – непонятно, с какого зверя ее сняли, тонкая, с длинной пушистой шерстью. Цветом – и не поймешь, местами очень белая, а местами – и не мех как бы, а лесная кочка, землистая, всяким сором, листвой и веточками покрытая. Чтобы не спадывала, скреплена такими же прутьями. Ими же перевита грудь великана – вроде даже узор какой-то выплетен. С головы свисают черные космы – целая грива. В них запутались желтые и багряные листья, и поэтому голова больше походит на диковинный пень, поросший черным мхом.
От шкуры на плечах исходит легкий парок – почти как от самого Антаглоуфа. Неужели тоже жарко на таком холоде, да еще и в одной накидке?
Левый кулак сжимает древко огромного копья – чуть отесанное молодое деревце с осколком валуна, прикрученным к обломанной верхушке. В кулаке – три пальца. Раз, два, три… И три тусклых желтых глаза на грубом скуластом лице, точно вырубленном из сырого чурбака. Раз, два, три… Глаза одновременно мигнули, затянувшись быстрыми пленками век. Два – как и у людей, а один – на лбу. Два, три…
Молчун. Риглакор. Лесной нечеловек.
Нет, не ошибешься никак, пусть раньше такого никогда и не встречал.
“Глаз на лбу зрячий. Почему зрячий?” – успел подумать Антаглоуф, бросаясь от серокожего гиганта к своим уродам. И понял, что безнадежно опоздал.
Лесной молчун пришел не один. Двое других как раз появились из ближней поросли, совсем здесь, в общем-то, не густой. У этих посреди лба были скорее бельма, чем глаза. Молчуны окружили людей, закаменевших нелепыми истуканами. И откуда взялись только? Как подкрались, что не было слышно ни шороха? Ведь здоровенные неуклюжие туши!
Но эти-то остолбенелые почему не убегают, не несутся прочь без оглядки? Нет, ноги отнялись у них, что ли! Застряли в окоченении каком-то!
– Да что ж вы встали, мухи залипшие! Бегите! Серые – увальни, не догонят! Ходу, ходу! – заорал Отражатель. Его заупокойный голос тут же стал каким-то двоящимся, как эхо в горах.
А люди стоят, словно бы и не слышали. Сбились вместе и вроде даже не шелохнутся. Двое молчунов приблизились к ним почти вплотную, шумно ступают босыми мощными ступнями, не скрываются уже. И сзади за Антаглоуфом – такой же размеренный хруст веток и сухой травы. Окружили. Всего втроем, но окружили.
Ну уж нет! Хоть и страшна лесная нечисть, да ведь и Антаглоуф теперь с черной волшбой не понаслышке знаком. Посмотрим, кто кого – три молчуна или упырь!
Отражатель, добежав до замершего отряда, круто повернулся к подступавшему трехглазому великану. Тот резко рванулся и одним прыжком оказался прямо перед ходоком – вот уж никто бы не ожидал от такой туши! Антаглоуф на миг растерялся от его прыти, а трехглазый молчун уже разинул широкий рот и крепко, протяжно выдохнул прямо в лицо ходоку.
Завоняло чем-то кислым или сладковато-горьким, в голове тревожно и навязчиво забились чуждые, кладбищенские слова:
“Внимание! Обнаружена высокая концентрация неопознанного химического соединения. Производится анализ… Вещество определено как нейролептик органического происхождения. Категория: опасности не представляет.”
Но Антаглоуф уже с размаху заехал гиганту по плотной тяжелой челюсти. Не привык он, чтобы ему всякие дикари в рожу смердели. Другой рукой выхватил из-за пояса топор – вот, отбиваться так будет сподручнее.
Молчун отскочил, как показалось ходоку, с глубоким удивлением на деревянном лице. Встал шагах в пяти, выкатил глаза, напрягся так, что мышцы вздулись чудовищными пузырями. Антаглоуф явственно увидел, как мутно-белые капли покатились по серой коже гиганта. По груди, по плечам, по лбу, по щекам… На левой щеке капли огибали два шрама, прочерченных справа налево, на правой – спускались вниз по рыхлому рубцу, который тянулся сверху вниз… И сразу остро запахло звериным пóтом, медовой травяной горечью и почему-то молоком. Ходок потряс головой – нет, точно, молоком. Не так часто его пить доводилось в детстве, но запомнилось.
А лесной исполин вытаращился еще сильнее, моргнул несколько раз, сжал копье обеими руками – костяшки аж налились синевой. Потом его стала бить неуемная крупная дрожь, она словно прокатывалась волнами по грузному телу. И тут глухо заговорил Данкаут:
– Он, кажется, спрашивает у нас, почему ты не остановился… Отвечай что-нибудь. А то у нас уже сил никаких нет… Очень давит…
– Как же он спрашивает-то, если он молчит? – Настал черед Антаглоуфа поражаться. – Не пикнул даже!
– Не знаю… Но знаю, что спрашивает… Ну, вроде сам думаю, а на деле – и не сам… Он подсказывает. Отвечай уже, а? Я не выдержу. Девки вот прямо сейчас падать начнут, глянь на них.
“У них тоже чужие мысли! – отрешенно подметил Отражатель. – Как у меня бывают. Видать, вся нечисть так общается.” И продолжил:
– Скажи ему, что я мертвый, поэтому их колдовством меня не возьмешь. Не пронять меня так! Я другому колдуну служу.
– Он мертвый… Мертвый. Умер, умер… Мертвый. Вашим колдовством не взять… Другому служит… – зашептал Данкаут, пытаясь так же отдать свою мысль молчуну. Не похоже было, что великан что-то понял, но колотить его перестало. Сейчас молчун пялился не на Антаглоуфа, а на уродов.
– Ну, теперь они спрашивают, кто мы такие, – произнес Данкаут, устало и болезненно кривясь. Из-под чешуек на подбородке закапала кровь. – И куда ведем их… сестру, что ли. И почему она о какой-то клетке все вспоминает. Спрашивают и сердятся на нас. Сильно.
– Они про эту, что ли, у которой губы серые? Так пусть у нее и выпытывают, сволочи! – разозлился ходок, опять скрежеща на все лады. – Клетку она вспоминает! Так бы и сидела сейчас в клетке! Ишь ты! Спрашивают! Скоты тупорылые!
Сразу почему-то Антаглоуф перестал страшиться угрюмых серых морд. Ничего он им плохого не делал. Если все-таки в драку полезут – так неизвестно, кому будет хуже. Они, вон, сами его сторонятся. Тоже не знают, чего от мертвеца ждать.
А потом молчун прислушался, отвернулся и побрел обратно в чащу. За ним отправились и двое его сородичей. Но совсем не ушли – остановились, кого-то поджидая.
Люди враз выпали из своего оцепенения, осели на землю, где стояли, как будто их что-то отпустило.
– Он улыбается. Идет и улыбается, – рассеянно проронила Катрин. – Про себя.
– М-мен-ня с… ах-х, с со-бой зов-в-ву-ут… – сопя и запинаясь, выдавила серогубая. Выглядела она ошеломленной, но совершенно счастливой. – О-чень про-сят-т… Г-гх… го-во-р-рят, чт-то я… кх-х… та-а-ак-кая же… Ч-что-о я им-м р-ро-дная…
– Мы так и подумали. Ну, иди тогда, раз уж родная… – махнул рукой Отражатель. – Если знаешь, что с ними лучше будет. В тебе кровь их сильна, наверное. Я слышал о таком… Мол, бывает, у людей уроды рождаются, и молчуны их к себе уводят. Выходит – прощай.
– Нашла… кто шептал, да? – ухмыльнулся чешуйчатый, тяжело пыхтя и отфыркиваясь. – Так и будешь ведь до старости слушать шепот в голове. Ну, давай, счастья тебе. Своих нашла. Хорошо хоть, не убили… родственнички.
Дальше серогубую обняла Катрин, горбун неловко помахал рукой и с трудом молвил пару слов, протолкнув их через кривую гортань. Волосатый ребенок ревел в голос, заливался слезами, цеплялся за женщину, не желая ее отпускать. Но взять его – все же мальчик это или девочка? – серогубая с собой, похоже, не могла. Они о чем-то поговорили, прижавшись щеками, и ребенок вдруг унялся. Разом, за один всхлип. Молчуны тем временем побрели дальше и, видимо, заторопили свою сестру, потому что она наскоро со всеми простилась, поцеловала ребенка и побежала за ними. Так же грузно переваливаясь с ноги на ногу. Не скажешь, что оплошали серые.
– Ну, до резни не дошло ведь! Может, и мы свои семьи найдем, – сказал Антаглоуф, чтобы как-то развеять напряжение. Данкаут поморщился – может, от его слов, но, наверняка, от покойничьего эха и шелеста. Что поделать, не получается пока отрегулировать произношение.
Брисса хотела встать, ноги у нее подкосились, и она плюхнулась обратно. Недоверчиво посмотрела на свои колени, а потом на руки, которые мелко тряслись.
– Не со страху оно, не так уж напугалась-то, – выговорила она, медленно сглотнув. – И во рту все засохло. Водицы бы.
– У меня тоже, – поддержала ее Катрин. – Хуже, чем за весь день.
– Сидите уж, – проворчал ходок. – Принесу. Да и ночлег тут устроим, я думаю. Куда вы сейчас.
– И я как в дурмане. – Данкаут, отирая кровь с лица, тоже решил поделиться переживаниями. – Как тогда, когда меня опоил соседушка. Смотрю, и все расплывается. Как из-под воды, и слышу так же. Губ не чувствую, пальцы колет. Тошнит еще. Эк нас они, а!
– Точно, плывет земля… И кружится…
– Вот ведь гады. Семейку пополнили! – гневно заключил охотник. – Сдохну сейчас… От умиления.
– Ой, смотрите, дитя наше в беспамятстве! – всполошилась Катрин. – Скорее же, водою покропите!
Гулял по кронам ветер, трогал ветки, трепал листву, шуршал хвоей. Качались верхушки деревьев, кивали, кланялись кому-то. Вечно, неумолчно перешептывался лес. Но никого уже не звал – теперь незачем. Забрал свое. Поманит вновь, когда родню почует.
Ведь бродят здесь те, кто неслышимо шепчет в дремучих чащобах, и молчание их – громче грома.

– Ну и как ты собрался туда пролезть, да еще и вытащить кого-то? – полюбопытствовал насмешливо Данкаут, когда Антаглоуф спустился с дерева. – Много высмотрел? Что интересного узнал? До лагеря этого, наверное, с полтысячи шагов, а я его и отсюда слышу. Вот уж гиблая затея, так гиблая! Пропадешь ни за ломаный медяк!
– У меня там сестра, – сухо возразил Отражатель. – Я умер и ей не сумел помочь, она в беду из-за меня попала. Я у колдуна в горах позволение выпрашивал, чтобы найти ее и спасти. А ты говоришь – ни за ломаный медяк.
– Не знал я… – Данкаут смутился. – Другое дело… Но и нас ведь подводишь к погибели! Мы-то живы еще, нас истребить куда проще!
– Я с собой туда кого-то зову, что ли? – звякнул Антаглоуф, переходя на ядовитое шипение. – Наоборот вовсе! Вы обратно вглубь уйдете, чтобы не схватили, когда переполох поднимется.
– Да конечно, жди давай! – сварливо откликнулся чешуйчатый охотник. – Еще чего! Кем мне себя считать после этого, а? Придется, значит, с тобой лезть к бесу в пасть… Эх, ну и дурость замыслил.
Сокрушенно помотав головой, Данкаут взялся осматривать ножи, подчеркнуто внимательно править их бруском.
Координаты, которые дала Привратница, почти совпали с текущими, только это уже не так важно было: с верхушки дерева невольничьи торги видны как на ладони – целый поселок, оказывается. И лес вокруг него хорошо расчищен. Сам рынок – за внушительным частоколом с огромными воротами, кругом него стоят телеги, шатры, шалаши, хижины, какие-то кибитки… За частоколом виднеются длинные бревенчатые срубы, прикрытые плоскими кровлями – невольничьи загоны? И народу много – очень разного. Антаглоуф, следя тем своим пристальным взором, и черных там нашел, и дикарей из белокожих племен, и пару южан даже, если по одежде судить… Все ходят, суетятся, видимо, договариваются, дикари гонят на продажу своих же – полуголых, несмотря на осеннюю пору, посиневших от холода, торговцы с дикими ругаются – ну как же, совсем товар не берегут. Похоже, Антаглоуф прибыл очень неудачно – как раз много людей набралось, караваны тоже какие-то… Странно – ходок думал, что торги-то большие летом бывают. Но что поделать – выжидать, пока разъедутся, все равно нельзя. Без того долго добирался.
Где же там она, где сестра, где Кейрини? Продать ли не успели?..
И как бы узнать, что там творится – в лагере и за частоколом? Сколько охраны, сколько торговцев и прочего сброда, какое оружие у них, носят ли кольчуги, есть ли еще проходы, кроме главных ворот? Где держат рабов, как туда подобраться? С дерева-то все не разглядишь, пусть даже и мертвячьми глазами. Как бы разузнать? За покупателя себя никак не сможет выдать ни Антаглоуф, ни Брисса, ни, тем более, кто-то из уродов. Можно сказаться торговцем, мол, тех же уродов продает. Связать, например, Данкаута… Но с одиноким путником, который пришел кого-то продать, церемониться не станут – стрелу между глаз пустят, да и весь разговор. А товар заберут просто.
Если попробовать подослать кого-то из уродов или самому выйти, тоже ведь за урода сойдет… Ну, как в караван, который ходок разграбил. Нет, не получится. Тут в случайность не поверят – какой урод сам к рабьему рынку пойдет? Неизвестно, чем кончится. Но точно – плохо. Так подставляться нельзя – слишком уж чревато.
Так что же делать? Сидит Антаглоуф тут полдня, а так ничего и не придумал… Вот бы, как в сказках, отправить туда какую-нибудь пичугу, чтобы поглядела и рассказала! Или глаз свой пустить, пусть катится и смотрит…
”Был послан запрос на формирование автономного разведмодуля, – услужливо подсказала кладбищенская суть. – Для его создания рекомендуется использовать передний фрагмент стопы левого шасси, анатомически соответствующий фалангам и части плюсны. После формирования модуля функциональность левого шасси временно будет снижена приблизительно на 34%. Отделение модуля следует произвести внешним механическим воздействием. Начать создание рекомендованного модуля?”
”Это еще что такое?!” – Отражатель даже постучал себя двумя пальцами по затылку. Но молчаливо согласился, разрешил телу сделать то, что оно предлагает. Раз уж сам ничего толкового придумать не смог.
Тело, очевидно, ответ ходока приняло, потому что внутри, в ноге, что-то сместилось и надломилось. Чужие мысли больше не лезли, однако набросился дикий голод. Антаглоуф, с трудом сдерживаясь, отошел чуть подальше от живых и упал на колени, загребая в рот землю и подгрызая свинец на одной из пластин. В ноге задвигалось сильнее, а через четверть часа пришлось хорошенько подышать кожей. Наконец ступню легонько дернуло, там что-то хрустнуло, и чужие слова беззвучно объявили:
”Автономный разведмодуль создан. Программирование задач завершено. Произведите отсоединение.”
Ходок озадаченно уставился на ногу. Какое такое отсоединение? Снял новый сапог, взятый в деревне вместо потерянного, размотал портянку. Потянул отросшие на ноге пальцы, затем рванул крепче. Бесполезно – никаких тебе отсоединений.
Пришлось достать нож. Антаглоуф раздумывал недолго – больно все равно не будет, а оконечность модуля в ступне он отменно чувствует. Но кромсать ногу оказалось чересчур уж неудобно: неживое мясо пилилось, как мерзлое дерево, под лезвие постоянно попадали какие-то твердые волокна и вязкие прожилки, в голове смятенно ныло чувство повреждения. Клинок срывался с раны к пальцам, а их-то резать как раз было не нужно. Не обойтись ножом, значит.
Задумчиво повертев топор в руках, ходок так и не смог сообразить, как самому себе рубить ногу, чтобы не задеть ненароком и модуль. Не выходит, как ни ухватись.
Вернувшись к уродам, Антаглоуф отозвал Данкаута в сторонку:
– Мне тут, это самое… Помощь твоя нужна.
– Ясное дело, нужна, – кивнул тот.
– Да не, про другое я… Сможешь мне кусок ноги отрубить?
– Чего-о?! – опешил охотник. – Вконец рехнулся? Нет, сам себя руби, одержимый!
– Да послушай ты! – с досадой перебил Антаглоуф. – Мог бы сам отрубить – не стал бы тебя просить. Этот кусок нам разузнать поможет… Ну, что у них там творится. И за оградой тоже. Сколько народу, как подобраться, где караулят…
– Ну, не врешь? – хмыкнул чешуйчатый.
– Всерьез я. Поверь уж нечисти.
– Спорить не берусь, – буркнул Данкаут и взял протянутый ходоком топор. – Ногу поставь… ну, на ту кочку, что ли.
– Вот тут руби, видишь, я пилил посередине? Да смотри, не промахнись! – предупредил ходок, закатывая штанину и ставя ногу на бугор. – И чтобы льдом тебя не забрызгало!
– Свое дело знаем, – мрачно хохотнул Данкаут. Занес топор, отстранившись, и коротко, почти без замаха, рубанул по ноге. Надсек, ударил еще раз, следом дважды. Против подозрений, морозная кровь оттуда не брызнула, вообще ничего не полилось. Осколков тоже не было, плоть упруго продавилась и расползлась, ступня отскочила. И ни костей ходок там не увидел, ни жил, ни мяса. Синевато-белый иззубренный отрез. Только проступали на нем серые, розовые и тускло-зеленые точки и разводы, будто не тела кусок, а дикого камня. Как тогда с пальцем было.
В паре шагов кто-то придушенно ойкнул, ходок оглянулся, думая, что опять Катрин неудачно подоспела – оказалось, не Катрин, а Брисса. Лицо девушки побелело, как перед обмороком, она шатнулась. Антаглоуф поспешил объяснить:
– Эй-эй, ты что это! Грохнуться не вздумай! Ничего тут не случилось! Потом все отрастет. Так нужно, чтоб лагерь разведать.
В ответ Брисса взвизгнула и подалась назад, едва не свалившись. Внизу что-то скрипнуло, коротко чавкнуло и прошуршало. Ходок сам чуть не упал, неловко наступив на поврежденную ногу – очень уж резко ожил кусок, отрубленный от мертвеца. Стопа заворочалась, раздвинулась. Защелкали суставы, раскладываясь и выворачиваясь. Откуда-то со стороны отреза выросли четыре тонких стебля с черными шариками на концах, которые сразу поднялись и завертелись во все стороны. Дальше ступня растопырила удлиненные пальцы, изогнулась и ловко, по-паучьи, побежала к дикарскому рынку – только ее и видели.
Брисса стояла, оперевшись спиной на древесный ствол, и судорожно цеплялась за растресканную кору. Вид у нее был потрясенный до онемения.
– Ну что ты, что ты… – нескладно увещевал ее Данкаут. – Так уж нужно, да. Мертвецы – они не как мы. Зачем переживаешь так?
– Ну пакость-то какая! Жуть! – заикаясь, всхлипывала девушка. – Ты ему – хлоп, нога-то – хлоп, а потом оно взяло да убежало! Жуть-то какая!
Антаглоуф только пожал плечами и потихоньку отошел к другой части их маленького отряда. Пусть лучше чешуйчатый утешает, а не покойник, чьи пальцы сами бегают. Девушке такое, должно быть, и в самом кошмарном сне не привиделось бы. Ну, может, и снилось, конечно – Антаглоуфу ведь, пока он еще жив был, всякая гадость ночами являлась. Но все-таки.
Затянулись часы ожидания. Ходок опять извелся весь – кто ж ее знает, эту ступню, вдруг попросту сбежала, обманщица? Зря пустил! А он тут сидит, пока сестру черным продают. Причем прямо сейчас, например! Или бьют ее, или мучают, чтобы покорней была… А подлая нога бегает, горя не ведает. Или крутится перед воротами, не прячась даже, а в лес уже вся толпа разбойников ломится, хозяина ноги искать. С кольями, с факелами, с топорами. На вилы поднимут, череп пробьют, изнутри выжгут – и поминай как звали. А сестру, тем временем, везут к вонючим людоедам…
Однако автономный модуль не подвел – вернулся еще до того, как солнце покатилось на заход. Подбежал к ходоку, заплетаясь пальцами, ткнулся в здоровую ногу, подпрыгнул и полез по штанине наверх зачем-то. Антаглоуф чудом не скинул его от брезгливости – и впрямь жуть пробирает, пускай ступня и собственная. Еще и слизня-безголовика напомнила – цветом и повадками, ползают-то они, разумеется, по-другому. Но Отражатель стерпел – взбирается, наверное, неспроста, как-то рассказать о подсмотренном хочет. Для того и посылали.
Слава небесам, Брисса не видит… Визг бы устроила – весь разбойничий рынок сбежался.
Впрочем, вместо нее ползучую ступню приметила Катрин, но шум поднимать и тыкать пальцем не стала. Молча села, прямо где стояла, и обхватила руками колени. Ну, хотя бы так.
”Необходимо принять коннектор автономного разведмодуля”, – сообщила наведенная мысль, когда стопа добралась почти до шеи. Что бы это значило? И куда оно карабкается-то?
Все же догадался Антаглоуф, углядев, как обрубок выпускает завитый гибкий шнур и настойчиво пытается ткнуть им в ухо покойника. Что поделать – наклонил голову, подставляя висок с разъемом. Катрин таращилась на него с откровенным ужасом, да и прочие уроды от нее в том не отставали. Ходок был согласен: неприглядно, должно быть…
Шнурок пробрался в ухо и куда-то там вонзился с глухим щелчком. Тотчас же на Антаглоуфа хлынул поток данных – что-то похожее было от прикосновения Привратницы, только от той неумолимой мощи сейчас не было и следа. Ступня просто поведала о том, что ей удалось разнюхать. А разнюхала она отнюдь не мало. Умница.
В памяти Антаглоуфа замелькали странные воспоминания – как будто он сам это видел, только почему-то был очень маленьким и смотрел сразу на все стороны. Вот он огибает частокол, прячась в сухой траве. Трава для него высока, и удается незаметно подобраться к задней стороне ограды. Шуршит палая листва под лапками-пальцами, которые гнутся туда-сюда, непривычно выворачиваются. Позади рабьего рынка оказываются еще одни ворота – поскромнее размером раза в три, повозка не протиснется. У ворот сидят пятеро разбойников – якобы на карауле. Все, как на подбор, лохматые, нечесаные, заросшие бородами чуть ли не до бровей. У одного бородка пожиже – наверное, молодой. Мужики, очевидно, с утра очень удачно похмелялись: рядом валяется мокрая кадка, наспех склепанная и перетянутая толстой проволокой, оттуда несет брагой. От самих разбойников тоже пойлом разит – даже у земли. Молодой отчаянно храпит, завалившись на бок, разбойник рядом с ним тоже клюет носом. Третий лезет обниматься к четвертому, вместе они допивают что-то из фляги. То братаются, то спорить начинают. На ногах лишь пятый – толстый детина со шрамом на полчерепа, славно рубанули когда-то. Да и то – умудряется шататься, даже привалившись к бревну. Вот кто-то из них отправился по нужде – далеко не пошел, пару шагов сделал и к частоколу отвернулся. Крохотный Антаглоуф пробегает между ним и толстым, по пути прячась за молодого – подходяще разлегся. Разбойники громадные невообразимо – Антаглоуф им и до щиколотки не достает. Смотреть разом и во все четыре стороны, и вверх очень удобно. Ничего не пропускаешь, все успеваешь, все подмечаешь – цельно, единым слоем. Небо кажется куполом, накрывшим крошку-ходока.
Поддатые громадины малютку не замечают – ухитряется проскользнуть к воротам, чуточку подкопаться и пролезть под створками. Тут тоже бродят люди, не так уж мало, но далеко. С другого конца, у больших ворот, натуральное столпотворение, но Антаглоуфу туда не надо, задачу иную дали – потому-то бежит к деревянным срубам.
Вот первая постройка – ближняя от дальних ворот и, соответственно, дальняя от ближних. В стенах плохо проконопаченные щели, но двери сделаны на совесть. Под ними деревянный порог – крошечному ходоку не подрыть незаметно. Он обегает здание несколько раз, заглядывая под бревна – все зря. Но тут везет: в куполе зрения появляются три человека, которые идут к дверям, и сверху гремят хриплые голоса.
– Да ты глянь, ты глянь, какой товар хороший! – говорит один. – Ну, хворает кое-кто чуток, так вылечите, чего жмотиться!
– Я всю цену за больных платить не буду, – хмуро отвечает другой. – То мое последнее слово. Либо здоровых показывай, либо цену сбавляй, либо мы где-нибудь в деревне рабами разживемся.
– Ох, крохоборы… – недовольно бурчит первый. Третий его жестко обрывает:
– Сам не сквалыжничай, меру знай. Скинуть цену за больных – разумно. Ну, мы идем смотреть или других поищем?
– Идем, идем, чего там… – суетится первый и пытается отпереть дверь, выкинув из паза грубый заржавленный крюк. Но железяка засела там, видать, намертво. Приходится подналечь на нее и второму – тогда крюк все-таки выдергивают.
– Зачем такие запоры делать-то? – проводя по лбу пальцами, пыхтит тот, который помогал.
– Дык не сбежали чтоб! – поясняет первый, тоже с кряхтеньем. Они заходят под низкий почернелый свод. Антаглоуф, поджав пальцы, хитро изворачивается и проскальзывает за ними.
Пока трое великанов привыкают к полумраку, ходок-ступня шустро скрывается под соломой в углу, высунув наружу один глаз. Мир из купола превращается в клин, но осмотреться можно. Да – здесь загон для невольников. Посередине – проход, по стенам – стойла, разделенные жердяными перегородками. Много их, десятка три-четыре, но некоторые явно пустуют, слишком уж тихо. Запах в загоне висит тяжелый, густой – даже солому рабам не меняют, наверное. И наружу не выводят…
Люди теперь идут вдоль рядов рабьих стойл, временами останавливаются, кого-то там осматривают, вяло торгуются. Кто-то из невольников начинает осыпать торговца проклятиями, другой гортанно лопочет, еще один пытается о чем-то умолять проходящих мимо… Становится шумно, маленький лазутчик выныривает из прелого настила и целеустремленно проносится вдоль прохода, следуя за громадами, сотрясающими земляной пол своей поступью. Иногда они оборачиваются, и ходоку приходится вжиматься в грязь, присыпанную соломой и ломаным хворостом. Стойла с этой стороны забраны деревянными решетками, мимо ступни-ходока мелькают узкие клетушки, изредка круговой взгляд успевает выхватить ноги тех рабов, кто подошел поближе. Босые, грязные, у кого-то и распухшие. Смуглые попадаются, даже с черной кожей… Вдруг совсем непонятное – когти, перегнутые морщинистые пальцы, небольшие перепонки, темные пятна и полоски на коже… Жаль, но ходок не рассмотрел, пронесся мимо – ведь поручили ему другое.
Торговец с двумя покупателями останавливаются чересчур резко, а потом зачем-то сворачивают обратно, к той клетушке, от которой недавно отошли. Ходок-лазутчик вынужден шмыгнуть прямо в ближайший загон. Скользнул под деревяшкой – и там.
А там… Там на истоптанной соломе лежала в беспамятстве молодая, очень худая девушка. Лихорадочно горящие щеки, землисто обметанные губы, спутанные колтунами длинные волосы… Кажутся черными, но, наверное, светлее. И – тонкая прямая переносица, высокие скулы, четко очерченный рот… Все знакомо с детских лет, с тех пор, когда родители еще живы были.
Лазутчик нашел Кейрини.
Вскоре он побежал дальше, не задержался рядом с девушкой, но теперь Антаглоуф точно знал: сестра жива, и она в этом бревенчатом загоне, в стойле за деревянной решеткой.
Огромного труда стоило ходоку не сорваться за ней тотчас же, не теряя ни единого мгновения. Он все же терпеливо принял и усвоил все воспоминания обрубка. Закончив передачу данных, ступня вынула из уха Отражателя свой шнур и бессильно обмякла в руке мертвеца, свесила гибкие лапки. Часть, отделенная от тела, больше служить не могла – модуль выработал ресурс. Потому Антаглоуф, подчиняясь чему-то внутри, забросил отбегавший свое кусок в рот начал жевать. Не сильно волнуясь о том, что подумают живые – все равно сегодня они уж нагляделись всякого.
”Автономный разведмодуль утилизирован”, – отметила загробная доля.
Ходок еще пару раз пробежался по воспоминаниям лазутчика и сообщил, наконец, поникшему в ожидании Данкауту:
– В общем, так. С ближней стороны – главные ворота, с другой есть еще, там сторожат пятеро. Ну, плохо сторожат – все перепились уже. За частоколом народу немного, все, видать, недалеко от главных ворот торгуются. Ну, так, бродят некоторые… В ограде – баня, сараи, дом, в котором, что ли, побогаче торговцы живут… Два загона с невольниками, в каждом держат десятка по два человек. Видно, тех, кого долго продать не удается. Или кого для других покупателей придерживают. Ну, я так понял. Там грязь, вонища… Рабы на гнилой соломе валяются. И она тоже, она, понимаешь? Сестра моя. Ее там держат тоже. Она тяжко больна, а ее там держат.
– Ты давай-ка успокойся… покойник, – предусмотрительно встрял Данкаут. – Раз держат – вытащишь. Для того и пришел, да? Что придумал? Как будем пробиваться?
– Пойдем мы, конечно, через задние ворота. У главных народу полным-полно, там торг-то и идет, рабов водят, ходят разбойники… Надо нам от них подальше оставаться.
– Дальше что? – деловито уточнил чешуйчатый.
– Глушим этих пьяниц, если они сами еще не так набрались. – Отражатель изобразил замах. – Снимаем засов, за собой створки быстро прикрываем. Вдоль ограды – к загонам, дальше невольников выпускаем, чтобы переполох поднялся. Пока суть да дело – снова через задние ворота, дальше уж как пойдет. Лишь бы суматоха завязалась, нам того хватит.
– Как у тебя все просто, а! – покривился Данкаут. – Ну, пошли тогда, что ли. Сделаем крюк по кустам…
– Подождите, подождите, а мы как! – воскликнула Катрин. – Я с вами!
– Ну уж нет, – отрезал ходок, снимая свой приметный плащ и отдавая его Бриссе. – С вами встречаемся здесь. Накидку мою поберегите. Оружие у вас есть. Копье… тоже пусть у вас будет, от зверья оно подходящее.
Горбун сипло протянул что-то невнятное и взялся за дубинку. ”Да куда уж ему”, – резонно счел Антаглоуф. Помотал головой:
– Нет, ты здесь остаешься, женщин постережешь. Отвечаешь за них! Понятно? Как в лагере шум поднимется – готовьтесь бежать. Случись чего – нас не ждите, мы догоним.
– А как узнаете, где мы? – спросила Катрин, проводя рукой под глазами. Голос ее немного дрожал.
– Так вы к югу уходите, ясно? Мы тоже на юг пойдем. Там уж я вас откуда-нибудь увижу. Я ж мертвец. – Ходок растянул неживые гладкие губы, силясь изобразить ободряющую улыбку.
– Ну… ладно, – неуверенно проговорила девушка и зачем-то обняла мертвеца, прижавшись лицом к его груди.
– Да не прощаемся еще, – попытавшись придать веселья замогильному голосу, сказал ходок, похлопал ее по плечу и направился через подлесок к воротам. Туда, где пытались нести караул выпивохи. За ним, держась шагах в десяти, поплелся Данкаут – явно без особого желания, но бросать Антаглоуфа не стал.
Отражатель проверил, удобно ли вынимать топор из петли, доставать ножи. Тяжелый шест умостил пока на плечо, чтобы меньше шуметь, продвигаясь с ним через молодой кустарник. Они с Данкаутом обогнули разбойничий рынок и вышли точно туда, куда наметили – помогла память лазутчика.
К их приходу двое горе-сторожей беззаботно лежали в хмельном бесчувствии. Третий, упитанный, торчал все там же и, похоже, ухитрился заснуть стоя. Антаглоуф даже нарочно притянул взглядом его лицо – ведь точно, дремлет. Глаза прикрыты, дыхание ровное, глубокое – брагу выветривает, бедолага.
Двое оставшихся, впрочем, к товарищам пока не присоединились – сидели на расстеленных куртках и вразнобой тянули какую-то залихватскую песню, которая у них почему-то выходила очень унылой. Данкаут показал ходоку раскрытую ладонь – подожди, мол. И впрямь: не прошло и семи минут, как тот из них, кто был одет почище, неуклюже поднялся и, шатаясь, словно былинка в ураган, побрел почти к тем же зарослям, где укрылись Антаглоуф и его чешуйчатый помощник. Оголившиеся ветки кустарника плохо скрывали затаившихся, поэтому Отражатель пригнулся и быстро переместился к тому месту, куда, судя по всему, должен был дойти подвыпивший разбойник.
И когда караульщик туда все-таки добрался и распустил пояс, то немедля получил по темечку окованной палкой. Не успев и пикнуть, незадачливый сторож свалился в кусты.
– Везучий – даже рожу вроде не расцарапал, – тихо высказался Данкаут. – Подождем – сейчас другой его проверять придет.
Верно. Последний из пятерых собутыльников, обеспокоенный долгим отсутствием товарища, сперва несколько раз громко его позвал, именуя каким-то ”Шнырем”. Затем перешел к скверной брани, с усилием встал – правда, для начала на четвереньки. И, наконец, смог отнять руки от опоры, выпрямиться, а дальше уж кое-как зашагал. Широко расставлял ноги и, на всякий случай, руки, но так и не сверзился – тоже доковылял до кустов. Где и получил той же палкой, только не в затылок, а в лоб.
Дальше, правда, удача закончилась: детина со шрамом как-то различил посторонних сквозь дремоту. Он отлепился от бревна, неожиданно резво выхватил топор и заорал, будя остальных дозорных. Те на подмогу не спешили, но вроде бы зашевелились, продирая глаза.
Отражатель ринулся к разбойнику, перемахивая через кусты. После очередного прыжка несчастливо приземлился на ногу, где не было половины ступни, и растянулся на земле. Толстяк времени не терял, пнул нерасторопным выпивохам под ребра, огляделся в поисках пропавших. Не обнаружив их, завопил еще громче, и Антаглоуф со злостью подумал, что сейчас этот гад точно весь лагерь созовет. Что ж так орать-то? Всего ведь двое чужаков к воротам лезут!
Действовать приходилось живее, и потому Антаглоуф, поднявшись, не обратил внимания на то, что топор детина ухватил как-то неправильно. Зачем он так сделал – стало ясно сразу, как ходок оказался шагах в десяти: мужик лихо метнул топор в пришлого, угодив ему прямиком в правое запястье. Отражатель на бегу выронил свой шест, не смог удержать его одной рукой – в другой крепко увяз топор, проткнув ее насквозь и не давая согнуть кисть. Однако ходок не растерялся – не стал мешкать, поднимая оружие, а схватил кадушку из-под браги, которая подвернулась под ноги. Чуть не упал – надо все-таки с подрубленной ступней осторожнее! Но успел с размаху надеть кадку прямо на голову толстяку – а пускай не орет! – и хватить по ней обухом топора, засевшего в руке. Потом еще и еще – здоровой рукой, снова обухом. Вышло хорошо вдвойне: сотрясение выбило топор из развороченной мертвячьей плоти, а мужик икнул и шмякнулся брюхом вниз, нелепо подогнув колени.
С теми двумя караульными, которые все еще пытались протрезветь, Антаглоуф обошелся совсем просто: снял кадушку их дородного товарища и от души огрел разбойников по нечесаным затылкам. Все, стало быть, проход освобожден, теперь надобно поскорее разобраться с засовом на воротах.
– Быстрый ты, ходок, – отметил запыхавшийся Данкаут, ставя к ограде жердь Отражателя. – Я за тобой не поспел. Ну, давай, взялись за брус…
Засов сняли легко – вурдалачья сила пришлась кстати. Увы, рука, пробитая топором, слушалась гораздо хуже. Не зря ходок насчет нее опасался… Ну, разбойник, вот сволочь жирная! Хотя, конечно, Антаглоуф и сам виноват – поторопился, оплошал. Мог бы приметить и увернуться.
Совсем не ахти. Палец, отхваченный повелителем Привратницы, только начал отрастать, на другой руке мизинец слепым зверем откушен… Полступни на разведку выползало, теперь съедено. И вот еще с рукой нелады… Функциональность синтоида утрачена на 16%.
Приоткрыв створки, ходок с охотником проскользнули внутрь. Навесить засов обратно, разумеется, не получилось, но с той стороны рынка почти никого не бывает – иначе те пятеро не стали бы так нагло уж надираться. Значит, и побитых караульных, и незапертые ворота увидят нескоро. А потом разбойникам не до того будет – когда невольники-то разбегаться начнут.
До загона шли открыто, не таясь – пусть все думают, будто так и нужно. Лица, правда, старались прятать, наклонив головы: все-таки внешность у обоих не особо заурядная. Может, поэтому и нарвались у самого сруба на пару ухарей из числа разбойничьей обслуги, нежданно вывернувших из-за угла.
Парни – плюгавый и коренастый – вдвоем тащили пузатый чан с каким-то мутным взваром. Должно быть, рабов кормить. Встреча с чужаками, впрочем, для этих тоже была внезапной – плюгавый, раскрыв рот, сбился с шага, чан накренился, из него плеснуло на землю. Обернулся к нему коренастый разбойник, явно желая выругать подручного, но тут сам увидел Антаглоуфа и так, вполоборота, и остановился. Захлопал глазами, хлюпнул носом и выдал:
– А вы тут откуда?
– Из-за леса, из-за гор, – буркнул Антаглоуф, отводя руки для удара. Кажется, плюгавый вышел из отупения и о чем-то догадался, но ничего предпринять уже не сумел: увесистое оголовье шеста впечаталось ему в скулу. Отражатель намеревался другим концом зацепить второго разносчика, но покалеченная рука подвела – ушла вниз, пронося шест мимо противника. Зато Данкаут сейчас был рядом и залепил наборной рукояткой ножа ему в правый висок. Парни брякнулись почти одновременно, из чана шумно хлынуло на землю.
– Однако, ты скор! – с удивлением оценил чешуйчатый охотник.
– Упырям так положено, – предположил Антаглоуф и пнул по голове плюгавого, который излишне легко перенес удар жердью. – Пусти-ка меня к двери.
Он решил не возиться с крюком – вместо этого надкусил дверь там, куда крепился запор, и цапнул его, выдирая с корнем. Дерево крякнуло и уступило напору, дверь с черствым скрипом отворилась, впустила ходока в рабье пристанище.
Заторопился по длинному проходу, впопыхах считая стойла-клетушки по левой стороне. Кейрини лазутчик увидел в седьмой. Четыре, пять, шесть…
Вот! Та самая клетушка. Антаглоуф, не ожидая Данкаута, схватился за деревянную решетку. Никаких замков на ней не нашел – очевидно, просто разбирают, когда сажают туда раба или выводят к покупателю. Ну, мертвецу не привыкать деревяшки перекусывать.
Сухие жерди крошились, едва только Антаглоуф смыкал на них челюсти. Все, можно выбивать…
Отражатель поднял взгляд и встретился с глазами сестры, в которых плескалась горячечная отчужденность и смертная тоска. Потом на ее изможденном и чумазом лице промелькнуло узнавание, за ним – сверхъестественный ужас пополам с земной радостью.
– Братик… – прошептала она. – Вот и свиделись. Хворь-то у меня какая… А мне… эти… сказали, что умер ты… Что они тебя убили…
Антаглоуф глядел на нее и не мог насмотреться. Пока жив был – все в походах, чтоб ее кормить… Как она теперь будет, когда брат к колдуну в прислужники уйдет? Но ничего, главное – нашел. Теперь-то точно выручит, спасет, выведет…
Перед ним – дорогое родное лицо. Грязное, исцарапанное, горящее багровым румянцем, с набрякшими восковыми веками и густо-синими полукружьями под глазами – но сколько же он ждал, чтобы ее увидеть, легонько прикоснуться к щеке. Долгожданная тягостная встреча.
Надо что-то ответить, иначе она решит, что к ней пришел безмозглый хищный труп. И так натерпелась такого, чего некоторым и за три жизни не перенести. Нельзя ее больше пугать.
– Да, было такое, – неохотно признался Отражатель, клацнув гортанью невпопад. – Ну, всякое случается. С ходоками-то…
– Значит, ты за мной пришел? – прерывисто вздохнула сестра. – Меня забрать?
– Спрашиваешь. Конечно, за тобой, за кем еще. Смешная ты, сестренка…
– Я чуяла, что недолго мне осталось… – Кейрини безучастно откинулась на солому. – С собой меня заберешь? Ну… В Призрачные Чертоги?
– Чего еще выдумала! В какие Чертоги?! – Отражатель чуть не перекрестился, но передумал. – Домой заберу, домой к нам с тобой… Будешь жить еще, еще весной по траве босиком побегаешь…. Еще соседи перепьются, когда замуж пойдешь!
На этих словах Антаглоуф доломал решетку, опустился на колени и осторожно обнял сестру. Все тревоги, невзгоды и страшная заупокойная беда сразу остались там, где-то в далеком-далеком черном прошлом. Нашел. Жива.
– Ты знаешь, братец, что-то мне совсем плохо… – говорила Кейрини и съеживалась в ознобе. – Кашляю шибко, сердце заходится, в груди так и жжет, так и жжет… Не дойти мне домой.
– Ничего, ничего… – отвечал Антаглоуф, гладя спутанные пепельные волосы. – Доберемся. Как не добраться? Теперь-то я тут… С тобой я…
Они бы так еще долго сидели, отрешившись от жестокого мира, но жестокий мир им этого не позволил. Сзади раздался хриплый злобный окрик:
– Ты что это делаешь?! Почему не на воротах?
Сестра сдавленно вскрикнула. Мгновенно очутившись на ногах, Антаглоуф почти что нос к носу столкнулся с торговцем людьми – он был знаком ходоку по данным лазутчика.
Торговца в этот раз сопровождали не прежние покупатели, а ребята каторжного вида – снова парой, одеты в плотные кожанки. Выводить кого-то из рабов собирались, что ли?
От стены сбоку от них отлепился Данкаут – поможет, не увидели его в тени, а пока…
– Да я тут мимо шел, гляжу – крюк вырван, клетка разломана… – вяло оправдался Отражатель, пряча смоляные глаза и пытаясь состроить простецкое лицо. Неубедительно развел руками и резко ткнул ближайшего удальца кулаком в печень. Мертвячий удар куда сильнее, чем был у живого ходока: мужик закряхтел и согнулся в три погибели.
– Ах ты ж мразота! – заорал торговец. – Валите его, парни!
Антаглоуф искренне поддал пригнутому по лицу коленом, ловя другого за руку, в которой он держал тесак. Пока тот лягался и силился высвободиться из покойничьей хватки, торговец тюкнул ходока топором в грудь, где лезвие опять увязло. Повеяло чем-то едким. Из раны медленно полилась маслянистая жижа, смешанная, наверное, с кровяной стужей, поскольку одежда и железо подернулись инеем. Только этого еще и не хватало…
Тут торговец сипло взвыл и прекратил дергать топор. Это Данкаут пырнул его ножом под мышку. Ходок отцепился от руки врага и сбил торговца локтем на пол, а чешуйчатый хрястнул второго мужика обухом топора по переносице. Брызнула кровь, каторжник гнусаво охнул и шлепнулся на задницу. Первый разбойник, который пострадал от удара в печень, пытался встать, но струсил и счел за лучшее прикинуться обморочным.
Разбойников связали обрывками их же рубах и оттащили вглубь стойла. Кейрини порывалась помочь ходоку и его спутнику, но была так слаба, что даже у стены не могла удержаться стоя, сползала по ней вниз. Закончив с торговцем и его приспешниками, Антаглоуф подхватил сестру на руки и вынес из разломанной клетушки. Всколыхнулась полузабытая детская нежность – носил ее так еще тогда, когда она и через крыльцо перебраться не умела…
– Ты пока тут побудь, с ним вот, его Данкаутом звать, – пояснил ходок сестре, усаживая ее у поперечного бруса. – Я другие стойла открою, чтобы нам потом в суматохе уйти.
Отражатель пошел вдоль рядов, сокрушая по очереди деревянные решетки. Перед этим, подходя к следующему невольнику, скрипуче объяснял, что выходить из постройки нельзя до тех пор, пока не будет особого разрешения. Из уст существа, которое в один присест разгрызает толстые брусья и коротким укусом размыкает колодки, это звучало крайне внушительно. Волю покойника никто из рабов нарушать не спешил.
У одной клетушки Антаглоуф замешкался: оттуда на него смотрел черный дикарь, босой и замотанный в гнилые лохмотья. Ходок задумался, следует ли выпускать эдакого, но черный глядел с такой мольбой, что Антаглоуф решился попробовать. Очень надеясь, что не пожалеет об этом, ходок раскусил деревяшки и постарался втолковать дикарю, что выходить еще нельзя. Несколько раз с назиданием указал пальцем на пол стойла, потом – на проход, скрестил руки и выразительно тряхнул ими. В заключение сильно ударил кулаком в раскрытую ладонь и провел ребром ладони по горлу. Понять, дошло ли до черного, он не сумел, но дикарь остался в стойле, в проход не сделал ни шагу. Видимо, ходок был убедителен.
Выяснилось, что в загоне были и другие дикари – еще трое черных и… кажется, один белый. Ходок так и не смог понять, то ли он из лесного племени, то ли просто не в себе. С ними всеми Отражатель провел ту же немую беседу, рассудив, что дикие при побеге могут внести в неразбериху вескую долю. Все на пользу будет.
Среди черных была и женщина – на диво полная, с широкими по-мужски плечами и необъятными бедрами. Но при том мускулистая и подвижная, чем слегка походила на молчунов. Антаглоуф даже присмотрелся внимательно: нет, от третьего глаза ни следа, да и черты совершенно человеческие. Непривычны, конечно, были ее вывороченные ноздри, плоская переносица и обвисшая нижняя губа, но молчунов ходок уже видел – другие они совсем.
Вот перед следующим загоном Антаглоуф как встал, так и остолбенел, с одурением пялясь на его обитателя. Теперь понятно, что там за лапы заметил пробегавший модуль.
Лапы… Да что там лапы! Отражатель знал, что на рабьем рынке можно всякого навидаться, да и после каравана с уродами удивить его было трудно. Но тут сидела тварь, больше всего, если судить по рассказам, похожая на болотного ящера из восточных топей!
Ящер, осоловелый от осеннего холода, сидел у стены на корточках, подогнув под себя мясистый хвост. Сам – серо-зеленый, пегий какой-то. Кожа чешуйчатая – но не как у Данкаута, иначе. Больше за змеиную похожа, в темных разводах и пятнах. Верхние лапы – длинные, с худыми узловатыми пальцами, на пальцах – бороздчатые когти, загибаются внутрь… По два пальца на каждой лапе от других отстоят – почти как у человека… Недаром тварей этих, стало быть, ящеролюдами называют. Ну, в деревнях. По-настоящему-то их в срединных землях не так зовут… А как? Не вспомнить уж, хоть и слышал.
И зачем его тут держат? Кто его купит? Разве что с уродами возить, диковина же. И как сюда довезли, где поймали? Великие Топи-то очень далеко, а ящеролюды от них не уходят.
Антаглоуф так озадачился невиданным узником, что ненадолго забыл об остальных. Ящер сонно приоткрыл один глаз, безразлично покосился на ходока. Уже было опускал тонкое веко, но, похоже, заметил разгромленное стойло за спиной подошедшего. Вмиг оживился, разлепил второй глаз, медленно, неуверенно распрямился. Отражатель слыхал, что без тепла они вялые, как давешние жуки…
И, надо же, на цыпочках он ступает. Кривые когти ворошат соломенный настил, оставляют в нем ямки и борозды. А выходит, что ящер в четверть ниже человека – причем, вроде бы, взрослый. Хотя кто его знает.
Глаза твари обильно гноились, из узких ноздрей текла слизь. Ящеру было совсем неуютно и плохо в этих северных краях, так далеко от родных топей. Постояв, он наклонил вытянутую морду, вперившись мутно-зеленым глазом в лицо ходока. Раздул блеклый синий мешок под нижней челюстью и издал ноющий звук, закончив его глухой запинкой. Потом повторил снова, и этот звук подсказал Антаглоуфу, под каким именем ящеролюды в империи известны. ”Н'дизарды” они, вот как.
Ходок подивился цепкости упыриной памяти, но она была, без сомнения, полезна. А ящеролюд еще сильнее наклонил голову, так, что показался горбатый загривок, из которого рос кожистый гребень. Костяные шипы-распорки в нем неровно заходили вверх-вниз, сжимая и растягивая шкуру в промежутках, по гребню будто побежали волны. Не отводя взгляда от Антаглоуфа, болотный хищник тонко и протяжно пискнул, перейдя на кваканье, и резко сложил гребень, прижал его к шее. Вновь встопорщил, опять прижал, пригибая морду к земле.
”Неужто говорить со мной пытается?, – оторопел ходок. – Ни в жизнь не поверить! Хотя, говорят, умные эти твари и хитрые до жути…”
Выпускать ящера Антаглоуф не отважился – это ж не дикарь и не нечисть даже, а вообще бездушная скользкая гадина. Ходок отвернулся и шагнул к следующему стойлу, как вдруг услышал тонкий пронзительный свист на одном тоне, хриплый клекот, нудящий писк, рык, ворчание и дробный стук. Метнувшись назад, увидел, как ящер, стрекоча на все лады, буйствует в клетушке, с налету колотясь о стену твердой головой и лапами. Взбесился с горя!
Однако, едва завидев возвращение Антаглоуфа, ящеролюд свое безумство тут же прекратил. Приблизился к решетке и неотрывно, словно испытующе, воззрился нагноенным глазом на ходока. И опять заиграл гребнем.
– Так ты, пакость, меня стращать надумал? – догадался Антаглоуф. – Дескать, если не выпущу, то на твой визг все разбойники набегут? Ишь, болотная скотина! Ну, ума у тебя, я надеюсь, хватит… Чтоб смирно сидеть и на людей не бросаться! А то, гляди, живо голову откушу!
В подтверждение своих слов ходок заскрипел куда жестче, чем ящер, и захрустел перегрызаемыми деревяшками. Ящер смотрит, смотрит и пофыркивает.
Где-то в загоне душераздирающе завизжали и запричитали, раздался утробный рев и звуки частых ударов. Отражатель выскочил в проход и был неприятно потрясен: белый дикарь, забыв о молчаливых наставлениях Антаглоуфа, вырвался из стойла и теперь таскал за волосы худенькую молодую рабыню, то и дело возя ее лицом по полу. Несчастная что было сил отбивалась и верещала, но дикаря, похоже, это распаляло еще пуще.
– Э! Отпусти ее, живо! – вмешался ходок. Его слова, конечно, действия не возымели: дикарь, не обращая на своего освободителя никакого внимания, продолжал увлеченно сдирать остатки лохмотьев с невольницы. Подскочив к нему, Антаглоуф двинул увечной ногой дикарю в бок и хлестанул по рукам, чтобы он выпустил девицу. Тот окончательно рассвирепел и с яростным воплем кинулся на ходока, вцепляясь пальцами в мертвецкое горло. Не долго думая, Отражатель ответил ему тем же. Дикарь бешено пучил глаза, надсадно кряхтел и сжимал руки на чужом горле все сильнее, но душить покойника – не самое умное занятие. Антаглоуф от его усилий не чувствовал ни малейшего неудобства, а вот белому людоеду от мертвячьей хватки приходилось туго. В том, что он из племени людоедов, ходок перестал сомневаться, едва разглядел узорчатую вязь шрамов на плечах и волосатых руках – с умыслом у них такое вырезают.
Людоед захрипел, лицо его посинело, глаза налились кровью, на шее вздулись багровые жилы. Закатив глаза, мыча и содрогаясь, он выпустил остатки воздуха из легких, разомкнул пальцы и отвалился назад. На горле четко отпечатались кровяные пятна, а под бездыханным телом разлилась лужа.
Брезгливо отступив от нее, ходок направился к стойлам черных. Посмотрел на дикарей пытливо, но они, явно впечатленные примером, забились подальше в клетушки, всем своим видом показывая, что будут слушаться. То-то же, ишь, волю почуяли.
Откуда-то возник Данкаут, поспешно осведомился:
– Ты как тут, справился? Зачем этих-то, горных, выпустил? Они же – совсем зверье.
– Я тебя где оставил, а? – Ходок сердито ответил вопросом на вопрос. – Я-то управлюсь, а ты мою сестру побереги!
В каком-то стойле хрустнула разбитая решетка, и в проход осторожно высунулась голова ящера. Огляделась и убралась обратно – умная тварь, по всему судя.
– А это что? Э… Неужто тисард?! – поразился Данкаут, кончиками пальцев дотрагиваясь до пересохших чешуек на лбу. – Зачем ты?.. Ну ты… Вообще уж! Этого еще не хватало! Болотного гада!
– Он смирно сидит, никуда пока не лезет, не бросается. Если б я его не выпустил – он бы полкараула взбаламутил. Ты слышал ведь, как он бушевал?
– Слышал, как не услышать… Думал, помирает кто-то. Ладно, сам с ним разбирайся. Я, если что, с ящерицей по-свойски поговорю, – охотник похлопал себя по поясу, где висел нож, и отошел к сестре ходока-покойника.
Закончив отпирать стойла, Антаглоуф окинул загон беглым взглядом и обратился к рабам:
– Я сейчас зайду во второй… такой же сарай и выпущу там других. Отсюда пока – ни шагу! Никто! Не приведи Всевышний, если вы отсюда хотя бы нос высунете! А уж если друзей моих тронете – умрете страшно, и после смерти покоя не сыщете! Как вшей передавлю! Я могу – вы видели. Когда придет время – позову, и тогда уж всей толпой, дружно – наружу! Не мешкая! Ладно, я быстро. Всем ждать!
Ходок поучительно оскалился и юркнул за дверь. Крадучись, пригнувшись, на полусогнутых ногах – припадая на левую. На счастье, больше никаких внезапных встреч не последовало.
Двери второго загона очень удачно выходили на противоположную сторону от главного входа в лагерь. Антаглоуф уже почти совладал с крюком-запором на них, когда в его разум вновь беспокойно постучалась чужая мысль:
”Обнаружено загрязнение среды. Загрязняющее вещество: нейролептик органического происхождения. Категория: опасности не представляет.”
Что за?..
Но раздумывать об этом было некогда, оставались дела намного важнее. Отражатель наконец взломал запор и проник в постройку.
Там – все так же, как и в первом загоне: проход, клетушки… Эти, правда, еще меньше. У входа дремал седой всклокоченный разбойник. Он испуганно вскинулся на шум, но Антаглоуф уже наметанным ударом в висок отправил мужика досыпать. Ну, и дальше – погрызть решетку, успокоить раба, втолковать ему, чтобы тихо сидел, и к следующему стойлу…
Увы, среди невольников тут чаще всего попадались женщины – ходок-то рассчитывал, что в драку вступит побольше народу. Ну да и ладно, главное – сумятица, чтобы разбойники растерялись… А там, может, и те рабы вступят, которых держат в лагере у входа.
Освободив всех, Антаглоуф дал им новое наставление: чтобы чуть подождали и выбегали. Выдал пару ножей, из кусков решеток соорудил несколько дубинок и заточенных зубами кольев. Не бог весть что, но все же подспорье.
Так же украдкой вернулся в другой загон. Вооружил ломаными жердями и тамошних рабов. Ну, вот и все. Вот и все…
– Вы с Кейрини сразу назад, ни во что не ввязывайтесь, – предупредил ходок Данкаута. – Береги же ее, смотри! А я тут этим гнидам устрою… побоище, ха! Чтобы за вами они сразу не прыснули.
Первым на волю из смрадного стойла выскочил, дико хохоча и размахивая палкой, тщедушный рослый мужик. За ним лавиной рванули остальные. Тут же высыпали рабы из второго сруба, бросились кто куда. Больше – к задним воротам, на которые им указал Антаглоуф. А ящеролюд, зашипев, как тысяча змей, почему-то метнулся к главным. Врезался по дороге прямо в какого-то ошарашенного южанина, сбил его с ног мускулистым хвостом, разорвал острыми зубами мягкое человеческое горло. Подпрыгнул, полоснув когтями по лицу одного из подоспевших на выручку, а дальше, видимо, осеняя вялость сказалась: хищника мотнуло в сторону, жилистые ноги подогнулись. Однако он сумел извернуться и дернуть к ограде рынка. За ним, похоже, махнула тройка человек – с баграми и сетью. Что там было дальше – ходок не увидел.
За ящером туда же побежал зачем-то и один из черных дикарей. Успел размозжить кому-то голову, раздробить плечо, но потом его приняли на копья. Черный страшно, мощно гаркнул, швырнул в одного из убийц свою палку и, кажется, выбил тому глаз. Потом выгнулся и затих – с тремя сквозными дырами в теле долго не живут.
Антаглоуф сам уже спешил туда, держась, однако, в отдалении. Нечего в самую гущу лезть пока.
У главных ворот гневно и смятенно заорали пришедшие в себя от такой наглости разбойники, стали созывать кого-то. Погнались за ускользающим товаром, вот тут-то Отражатель их и встретил. Раскрутил шест – до чего ж сподручно им махать, если тяжесть тебе никак не мешает! И принялся направо и налево угощать бегущих, сам отступая к толпе невольников. Хорошо, что рядом кто-то из них тоже пытается драться – на ходока особо пока никто не наседает.
Черная баба разошлась в бою на славу – кто бы подумал, что женщина, да еще и такая тучная, так биться может. Враги отлетали от нее избитыми и переломанными, некоторые после и встать не пытались.
Еще Антаглоуф заметил двух с виду чахлых невольников, которые, прижавшись спиною к спине, лихо орудовали ножами – не иначе, уже у разбойников отнятыми.
И все же в этой свалке беглым рабам никак не одолеть. Очень уж много врагов. И не какие-нибудь там рыбаки и охотники, а настоящие каторжники и наемный сброд. Да и не с наскоро выломанными дубинами, а при железном оружии, и не в драные лохмотья обряженные, а в куртки и даже кольчуги.
Ну, так победа Антаглоуфу и не нужна. Лишь бы времени чуть-чуть выгадать, чтобы сестру отсюда подальше увели…
Ловить невольников ринулась целая орава, и сейчас она стремительно ломилась навстречу ходоку и его невольным соратникам. Будь он живым – может, уже зуб на зуб не попадал бы от страха, тряслись бы поджилки. А так – хочется только сохранить себя, чтобы еще раз сестру увидеть.
Ходок резко дернулся с места, устремляясь к врагам – так резко, что хлопнул пустым спереди сапогом. Не сразу понял, что движется сейчас намного быстрее, чем когда-либо: вопли раненых, топот и звуки ударов растянулись, стали густыми и низкими. Антаглоуф видел, как заходится в тягучем крике конопатый наемник, как медленно ходит вверх-вниз его язык, как опускается кадык, как вылетают изо рта брызги слюны. Понимал, что так не бывает, что за миг нельзя с полсотни шагов отмахнуть, и что слюни очень уж долго до земли летят – ходок уж успел троих своим шестом свалить, пока плевок падает. Это как так, а?
Поднырнул под руку следующему разбойнику – он, казалось, так и застыл в нелепой позе, чиркая ножом по чужой груди, и капли крови с клинка слетали вяло, как бы нехотя. Ходок щедро приложил ему локтем под дых, перехватив шест одной кистью, замолотил по рыхлой роже кулаком – кожа сминалась, запоздало спружинивая. Под ударами мужик размеренно выводил: ”У-у-у-у-у …”
Ну, хватит с ним – сейчас тоже начнет падать, пора к другим. Деревяшка порхает, мечется в неживых руках, охаживает врагов по чему попало, веско лупит по немытым телам…
На одном замахе Антаглоуф не рассчитал силы: шест, зацепившийся за чужое колено, вынесло из пальцев. Там, куда он улетел, стал нарастать хрюкающий вой – не напрасно, значит, упал, приласкал кого-то.
Пришлось вытаскивать топор. Антаглоуф разогнался до того, что смог, когда выходило, на бегу уворачиваться от плывших в воздухе ошметков плоти, брызг крови и слюны, выбитых зубов, комьев взбитой грязи, каких-то щепок… Сам воздух, правда, неожиданно стал очень плотным, приходилось проталкиваться сквозь него, как через кисель. За Антаглоуфом из его следов неспешно вспухали облачка земли. И увечная нога подводила, упираться ей было сложно. Но железо воздушную гущу рассекало исправно. Глухо бормотало и пело в ладони крепко сжатое топорище.
Все наружные звуки пропали – точнее, слились в какой-то зудящий гул, который накатывал волнами. Вот сейчас еще этому отвесить… Эх, как красиво кто-то конопатого швырнул – залип над землей, сейчас в бедро другому врежется. А вот струйка крови – ну и демоны с ней, пусть пачкает.
”Внимание, двукратный перегрев, – безмолвно оповестило в голове. – Дальнейшая активность может привести к повреждению синтоида. Рекомендуется срочно завершить форсирование аналитических подсистем и двигательных цепей.”
Механическая мысль вещала о большой опасности, но остановиться Антаглоуф не мог – навалятся, сомнут, догонят Данкаута и сестру… Никакой колдун не поможет.
Топор описал дугу и рухнул на ключицу чумазого коротышки в нагруднике из дубленой толстой кожи. Свободной рукой ходок выхватил нож, сразу оставил его в чьей-то печени, потянулся за другим, который болтался в петле за пазухой… Так, похоже, он выпал где-то. Ничего, еще были, нарочно же побольше набрал…
И левая рука повисла плетью. Пальцы безвольно разжались, выронив только что обнаруженный нож. ”Произведено отключение левого манипулятора, – сообщило изнутри. – Причина: перегрев оборудования, способный привести к его повреждению. Запустить манипулятор принудительно?”
”Да, да, да, скорее же!” – взмолился про себя Отражатель. Что-то ударило в спину, дернуло слабым ощущением вреда – замешкался, вот и достали. Антаглоуф подхватил выпавший нож и отмахнулся им в ответ. Гул рядом сделался громче – попал, выходит.
Теперь звуки начали возвращаться, разделяться – мертвячье тело теряло прежнюю резвость. Вот уже слышны отдельные крики и хлопки – протяжные, небывало перекатистые, но различимые. Даже чей-то далекий визг из общего шума выпал.
Прямо на глазах неживая кожа на кисти пошла желто-белой коростой и вспучилась волдырями, от них повалил вонючий дым. Куртка тоже, оказалось, тлела. Но нож рука все еще не выпускала – это было главным.
Внутри ходока словно текло жидкое пламя. Еще немного – и прожжет плоть и кожу, выльется наружу, спалив хлипкую оболочку. Тогда – конец.
Антаглоуф неистово вскричал от нахлынувшей безысходности – те, кто был рядом, аж похватались за уши. Из груди его поднялся какой-то неясный всплеск, ходок срыгнул то, в чем варился внутри него съеденный песок, и плюнул в хорошо снаряженного разбойника. Дальше было то, чего он никак не ожидал: упыриная отрыжка несколькими каплями попала на лицо и руки каторжника, и там сразу расцвели глубокие безобразные язвы. Мужик заревел и принялся тереть лицо ладонями, выпустив копье. Тогда ходок увидел, что несколько капель его плевка прожгли и древко оружия, оставили на куртке дыры с рыжими краями и даже – вот ведь! – оплавили железо кольчуги, из-за чего несколько колец разошлись. А брызги, упавшие на землю, оставили там ямки-червоточины.
Помимо нестерпимо кипящего жара, ходока теперь снедал и лютый голод. Ничего, ничего, поесть он всегда успеет, еда-то под ногами всегда, лишь бы не сгореть в бою…
А эти-то разбойники оказались совсем не робкого десятка… Жалко, как жалко. Или просто ничего не успели понять? Тем более – в этой суете.
Позади что-то тренькнуло, и слева из груди Антаглоуфа вылез тусклый заточенный стержень. Неужто… арбалетная стрела? Тогда скорее к арбалетчику, если такая штуковина в голову прилетит – вечный упокой настанет!
Рванувшись туда из последних сил, Отражатель вдруг споткнулся на ровном месте, пролетел шага на четыре вперед и с размаху ухнул в грязь. Стрела чиркнула где-то совсем близко. Что такое?
”Произведено отключение правого шасси, – сказали в глубинах разума. – Причина: перегрев оборудования, способный привести к его повреждению. Запустить шасси принудительно?”
– Да, драть тебя ящерами! – взъярился Антаглоуф вслух. – Конечно, да! Сотню раз да! Демоны б тебя забрали, поганая мертвячья суть!
Он почувствовал, что нога снова шевелится, и, вскакивая, оробел. Вурдалачье проворство сошло на нет, оставив взамен себя только немощное тело, наполненное огнем и ненасытным тленом Преисподней. Кожа на руках – глазам не поверить! – стала не мучнисто-белой, как раньше, а лазоревой, словно бы небесным соком налитой. Кое-где ее покрывала серая хрупкая корка. И дымится все, пузырями идет и дымится…
Тело повело влево, но ходок удержался. Все-таки трудно стоять без половины ступни. А ведь только что носился… как угорелый. Как так?
Двигаться сейчас Антаглоуф мог только рывками, дергаными, размашистыми. Топором отбивался он теперь больше наудачу, чем прицельно. И хоть арбалетчика удалось надежно уложить, хоть разбойники теперь с ходоком осторожничали, он прекрасно понимал: сейчас на выручку явятся вот те трое-четверо, у которых копья и рогатина, и поднимут мертвеца на острия. Там уж хоть колесом вертись – не слезешь, а голову споро снесут.
Как же быть-то… Отойти к воротам он уже не успевает. Разогнаться не выйдет – жар сожрет изнутри. Если бы как-то их всех оглушить, хоть на пару мгновений…
Тут почему-то взбрела дурацкая мысль – на сей раз своя, родная. Но отчего ж не попробовать… Хуже-то вряд ли будет. Эк ведь уши-то иногда зажимают!
Не дожидаясь молодчиков с копьями и рогатиной, ходок со всех сил потянул в грудь воздух. Вбирался он, как оказалось, только через нос, поэтому рот Антаглоуф разевал зря. Через кожу тоже тянуло, но это ходоку сейчас без толку было, поэтому такое он постарался пресечь.
От натуги нос лопнул, с треском разошелся посередине, явив прежнюю длинную щель. Края раздались, задрожали, нос, наверное, на два пальца раскрылся… Воздух, оказавшись в напухшем под горлом зобе, словно бы сжимался, уплотнялся, слеживался, как солома в тюфяке.
Потом зубы вовлеклись куда-то в челюсти, в гортани поехали пластины и трубки, выпирая даже из-под кожи, и Антаглоуф наконец крикнул – отрывисто, резко, одним разом.
Крик грянул, как горный обвал, разорвал мертвецкие щеки изнутри, как гнилую холстину. Был он такой силы, что живых рядом отбросило в сторону. Упав, они уже не поднимались. Из ушей у них текла кровь – как и у тех, кто стоял подальше. Там бессмысленно шатались из стороны в сторону и озирались. Кто-то колотил себя по уху, как бы выбивая воду, и громко, однообразно завывал, кто-то гнусно ругался, кто-то неразборчиво звал другого по имени, кто-то жалобно переспрашивал: ”Что? Что?”
Получилось, значит. Немногих, но оглушил! Теперь – живей назад, к малым воротам! И в лес, в лес, окунуться с головой в озеро и лежать на дне, гасить загробный пламень!
Однако… У тех ворот, как выяснилось, сбилась толпа из рабов и сторожей, успевших обойти рынок. Разбойники сильно не лютовали, товар все же береги, но сильно не церемонились – на земле валялось несколько растоптанных или изрубленных тел, слышались стоны, яростные выклики и вопли, полные боли и отчаяния. Не пробиться, а сзади опять паскуды эти, с копьями!
Антаглоуфу показалось, что он вновь не по-человечески ускорился, но спустя пару мгновений он понял, что это люди – и рабы, и наемники – вдруг как-то растерялись, замялись бестолково. Кое-кто попросту угомонился посреди драки, и вместо того неуверенно крутил головой.
Ходок оглянулся на преследователей и даже вроде обомлел: они тоже встали, как пришлось, и скованно переминались взад-вперед. Один – как раз тот, который с рогатиной – странно дергался, видно, стараясь совладать с собой. Другой потоптался на месте, всхлипнул – и разрыдался в голос! По лицу, неумытому и грязному, градом лились слезы, стекали по заросшим щекам, и мужик неуклюже растирал их рукавом. Ему вторили еще несколько разбойников – как тех, кто бежал от главных ворот, так и тех, кто оставался у малых. Они, правда, так не заливались, только смаргивали влагу и жалостливо хныкали. Тощий хмырь в протертой куртке воздел руки к небу, показывая драные локти. Закружился на месте и взмолился-запричитал нараспев, заходясь от восторга: ”Какая красота! Вы смотрите, какая красота!” Весь его облик изображал такое невыразимое упоение небесами и солнцем, что ходоку бы, наверное, сделалось дурно, не будь он покойником. А дальше… кто пустился в пляс, дикий и безумный, кто запел, взявшись за руки, кто кувыркался на пожухлой траве, кто напал с ножом на частокол, пытаясь его своротить… Черная женщина, забыв о врагах, вопила и сдирала с себя что-то невидимое. Толстозадый храбрец носился кругами, сбрасывая одежду и вдохновенно бранясь почем зря. Какие-то из разбойников не поддались помешательству, но сделались тихими и вялыми, как сонливый ящер. Все так же стояли и глазели по сторонам, пялились огромными буркалами. Зрачки – что медные монеты, полглаза перекрывают.
Ладно, им-то можно, а вот ходоку глазеть некогда – кто их знает, когда опомнятся и снова биться полезут. Такая толпа, такая свалка… Как только обойти успели. Лишь бы Данкаута с Кейрини там нигде влипнуть не угораздило, лишь бы охотник просьбу выполнил…
Антаглоуф с опаской протолкался через скопище рабов и их врагов, изредка уворачиваясь от особенно рьяных богомольцев и горестных плакунов. Настолько он был обескуражен таким поворотом дел, что обращал внимание только на резкие взмахи рук, не пытаясь вникать в происходящее. Свихнулись – и пусть. Кейрини не с ними. Она должна быть уже далеко.
Но, протиснувшись к распахнутым створкам, ходок понял, что творилось с живыми. И как раньше не догадался-то? Хотя нет, кто ж мог подумать, что молчуны сюда сами явятся. Сюда, к рабьим торгам.
Серые увальни стояли смирным полукругом, будто их никак не волновала орава вооруженных мужиков. А было их, молчунов, куда больше, чем в прошлый раз. Десяток, а может, и свыше. Антаглоуфу о том, чтобы они такими большими ватагами из лесу выходили, никто не рассказывал.
Среди исполинов Отражатель неожиданно узнал и того, трехглазого, который выдыхал на ходока свою приторную вонь. Пусть серые все на одно лицо, но шрамы на щеках у него больно уж броские. Это он других привел, что ли? Подруга-то их, которую Антаглоуф из каравана вызволил, не здесь? Вроде не видно.
Ребра молчунов мерно вздымались, по коже стекали белые струйки. Легкий ветерок пригнал волну уже знакомого запаха – той самой молочно-травяной сладости.
А ведь тут и другие есть, у кого не бельмо на лбу, а зрячий желтый глаз! Смотрят на людей, помаргивают всеми глазами сразу, а то и полностью затянут их прозрачным третьим веком. Непростые они какие-то.
Знакомый молчун поднял руку и показал ходоку средний палец. В другой обстановке Антаглоуф бы оскорбился, но сейчас было как-то не до того. Да и вряд ли серокожий гигант подразумевал под таким жестом то же, что и люди в деревнях. Скорее уж… да, точно, он на солнце тычет. И что бы это значило?
Так… Морщинистый палец с почернелыми суставами указывает попеременно на солнце и… И направо! Стало быть, на запад! На запад уроды с его сестрой ушли, наверное!
Отражатель благодарно кивнул трехглазому верзиле и медленно, тяжко побрел туда, куда показывали. Сухая трава тлела под обугленными сапогами, трещали на теле две кожаных куртки, нетвердо ступала поврежденная нога, мир окутывался дымом. В животе разверзлась огненная бездна. А на безудержную механическую тревогу, которая металась внутри упыриной головы, Антаглоуф уже перестал отзываться.
Далеко уйти не успел – из подлеска выскочило шестеро местных, до рассудка которых, похоже, незримые тенета молчунов добраться не успели или не смогли. Явно не рабы – в таких кожанках-то и с оружием. Взгляд у всех мутный, движения неловкие, смазанные, но видно, что сброд-то этот в здравом уме. Шестеро… Как много.
Высокий кучерявый каторжанин, ни слова не говоря, остервенело скалясь, напрыгнул на ходока, занося широкий клинок. Антаглоуф из последних сил увернулся, перекатился в сторону и приподнялся, опираясь на колено. Беда…
Нужно разогнаться… Нужно, нужно! Пусть и сгорит потом – все лучше, чем так помирать второй раз!
Очевидно, тело все-таки откликнулось на мольбу – от следующего удара Антаглоуф ушел куда бойчее. Шум теперь не распластывался низким гулом, но быстроты вполне хватило, чтобы, поднимаясь, поймать руку кучерявого, сломать ее и забрать тесак. Или меч? Неважно.
– Давай, ублюдки, налетай! – скрежетал Отражатель, потрясая оружием.
– Уходи, погань, нас не трогай! – затараторил самый пузатый. – Не трогай нас!
– Какое там ”уходи”! – взревел вдруг плечистый, кривой на один глаз разбойник. – Он сколько наших перекалечил! Он – вроде тот ведь! Нас товара лишил! Сдохни, гниль лесная!
– На куски порвем, если сам в пепел не рассыпешься! – сипло поддержал его кучерявый, баюкая увечную руку. – Вижу, урод, как тебя солнце жжет! Ажно посинел! Гори, гори, падаль!
Не убоялись, значит, бывалые каторжники. Может, от помутнения? Ведь сейчас мертвец куда страшнее, чем той ночью, когда уродов выпускал!
А это там что мелькает? Серое? Молчуны решили подсобить? Раньше-то не могли? Вовремя. Ну, и на том спасибо…
Деревянные дубины, которые держали двое противников, для мертвеца почти не опасны – ну, только голову поберечь, конечно… У третьего – круглый булыжник или железный шар на палке. Это уже страшнее.
Сосредоточиться на других ходок не успел, потому что на него налетели всем гуртом. Антаглоуф опять избегал замахов, подныривал под руки, вертелся, ставил подножки… Получал удар за ударом, глубокие разрезы, колотые дыры. А молчуны все никак не подходили.
Мир качался в зыби бесовского жара. Кто-то вскрикнул – подпалило и его. Горели нательные штаны. Пузырилась на кистях лазоревая кожа, каменела сплошной коростой…
”Внимание! ВНИМАНИЕ! Критический пере…”
Тьма. Небытие.

Вначале не было ничего, кроме редких, мутных и бессмысленных всплесков – это обращалась к нему система самодиагностики. Потом долго шла обработка массивов внутренних данных, и пробуждалось темное, могучее, тупое – функциональное ядро управления. Оно было сложнее, чем вся мудрость веков, и проще, чем мысли опарыша. Затем прошла генерация интерфейсного слоя, закончилась загрузка операционно-вычислительной надстройки, пустились сенсорные подсистемы, возобновились когнитивные процедуры, и Антаглоуф снова начал существовать.
Он лежал на спине, как и тогда, наутро после смерти. Прямо над головой светило свежее, омытое дождями и выстуженное ветрами, осеннее солнце. Яркие его лучи совсем не слепили глаза мертвеца, хоть и били точно в них. Но все-таки плыли перед ходоком зеленые круги и пятна. Светло. Чисто. Холодно. И что-то нежно шепчет по щеке – вверх-вниз, вверх-вниз…
Кто-то всхлипывает прямо над ходоком. Плачет, похоже, давно – все слезы и причитания ушли, остались тихие судорожные вздохи. Горе глубокое, мрачное, тяжкое.
– Да не плачь же ты, не плачь! – ворчливо и ласково увещевал другой, грубоватый голос. – Он же все – для тебя только! Чтобы ты жила! Он сейчас не жалеет ни о чем. Да и, может, подымется еще! Я с ним уже всякого навидался. Думаю, подымется!
“Данкаут, – вспомнил ходок. – Подобрали меня, значит”.
Он попытался приподняться на локте, но получилось только шею повернуть. Кожа скрипнула, с нее облетела белая пыль.
– Очнулся! Живой! – радостно воскликнули рядом и осеклись. Ну да, живым-то такое лишь по привычке назовешь.
Тут же потянули за руку, помогли сесть. Зрение на миг размылось, но потом снова обрело остроту. Антаглоуф увидел, как сминается толстый слой инея на его одежде, осыпается с плеч и груди. Это ж надо! Изморозью покрылся, пока лежал. И не подумаешь, что до того одежда пламенем занималась.
– Очнулся, очнулся!.. – без конца повторяла сестра, крепко обнимая Антаглоуфа и качаясь с ним из стороны в сторону. – Очнулся! А я…
– Да, она тут все глаза выплакала, глупая, – сдержанно пояснил Данкаут. – Я ж говорил, что подымется.
– Так он весь продырявленный был! – воскликнул еще чей-то девичий голос за спиной. – И снегом-то подернулся, как стылое бревно. Я, было, тоже испугалась.
– Эко диво – продырявленный, – хрупнул горлом ходок. Голоса почти нет – весь в крик ушел. – Покойнику можно.
Эх, подумал Отражатель, можно-то можно, да вот функциональность близка к минимальной. И восстанавливаться он долго будет. Но живым об этом знать не обязательно, тем более – ей, Кейрини.
Больше даже не раны повредили ходока, а внутренний пожар, который полыхал, сжирая структурные связи и компоненты… мертвую плоть, стало быть. От него по всему телу, как подсказывают ощущения, спеклись какие-то комки, стержни и ядрышки. И снаружи, и глубоко под кожей. Ладно, главное – разум он, вроде бы, не разрушил. Послужит мертвяк еще.
И здесь она, сестра здесь, здесь и с ним… Наконец-то. Чудо, истинное чудо.
Он осторожно водил непослушной рукой по узким плечам Кейрини, дотрагивался до кончиков длинных волос. А пальцы-то почти ничего не слышат пока, почти нет в них откликов… Ходок смотрел на девушку, которая доверчиво прильнула к груди своего мертвого брата, и не верил глазам и мыслям. Боялся, что в следующее мгновение все развеется, как призраки на лысой поляне. Но всей душою надеялся, что уж теперь-то все будет хорошо. Пусть и умер – что с того. Правда, в кипящей ключами долине ждет его темный колдун…
Теперь Антаглоуф смог все-таки спокойно оглядеться, медленно поворачивая голову. Шея двигалась, как приржавевшая. С лица и с воротника тоже посыпался иней. Откуда его столько? Неужели ночью было так холодно? А, может, и не одна ночь прошла?
– Сколько я тут? – прошелестел Отражатель.
– В дороге мы, почитай, второй день-то, – ответила девушка, которая все так же сидела где-то позади ходока. Он с трудом обернулся и увидел, что это была Брисса. Вот, значит, как, смогли найтись. Наверное, и знакомые уроды тоже с ними едут.
Едут?.. Только сейчас Антаглоуф уяснил, что сидит, оказывается, в открытой повозке. А повозка трясется, качается – движется. Плывут кусты по сторонам – ладная дорога, добротно расчищенная, хоть и не шибко накатанная. Ходок приподнялся сильнее, заглянул через плечо сестры – так и есть, перед телегой мерно колышутся крутые рога и вытянутые черепные шишки тягуна. Ну, постарались бывшие невольники! Мало того, что сбежать умудрились, да горелого упыря забрать, да и встретиться потом … Так еще и чью-то повозку угнали. Все лучше, чем пешком ковылять. Но, пожалуй, держаться у дороги сейчас для них опаснее, чем даже лес…
– Что ж вы по дороге, а? Не боязно? – спросил Отражатель. – Увидят – кто-то костей не соберет, а кого-то – в сети, путы и колодки…
– Кто увидит, эти-то? С рынка? – хохотнул Данкаут и скривился. Должно быть, опять чешуя пересохла. – Им, после тебя с твоими серыми друзьями, еще долго будет не до погони.
– Ой, про серых не надо, про серых не надо… – испуганно зачастила вдруг сестра. Антаглоуф чуть удивился, но спрашивать пока не стал.
– Не надо – я и не буду, – продолжил чешуйчатый охотник. – А дорога тут, сам погляди, не такая уж проторенная. Если и встретим кого-нибудь – или разминемся, или отобьемся. Сил хватит, нас нынче много.
– Так-то оно так, а все же… – глухо протянул ходок. – Ну, пускай. Но случись чего – я помочь не смогу сейчас.
– Ну так ведь не нужно! – Кейрини отстранилась, заглянула в глаза-уголья и провела ладонью по неживой руке. Снова еле слышно зашептала там кожа. – Говорят же – справятся. А ты лежи, ты отдыхай… И так перепугал очень… Когда лежал и не шелохнулся… Я уж тут… Не поймешь ведь теперь, что с тобой. Все равно не дышишь даже…
– Ну, снова начала, – недовольно поморщился Данкаут. – Хватит уже. Твой брат еще всех нас… э, переживет. Ведь рассказали, как он там носился – говорят, толком и углядеть не могли, а он раз – и троих отлупил своей дубиной. Дубину, кстати, подобрали – аж обуглилась.
– И одежда на нем обгорела тоже… – робко добавил кто-то. Антаглоуфу опять пришлось вертеть закостеневшей шеей, и он увидел там Катрин, которая уселась, подогнув под себя ноги, и, прижав кисти к лицу, не сводила с ходока глаз.
– И ты здесь… Все сбежать успели… – Отражатель наметил улыбку на непослушном лице. Девчонка тоже застенчиво улыбнулась, наклонилась к нему и пробормотала:
– А я как боялась… Счастливый ты… Сестру отыскал, домой везешь…
Странно покосилась на Кейрини и отвернулась, быстро приложив пальцы к переносице. Никак плачет?
– Да что это вы все, сговорились, что ли… – с неудовольствием отметил Данкаут. Ходок поддержал его:
– И правда, перестаньте… Видите – я очнулся, я разговариваю… Значит, колдовства во мне еще много. Глядишь, и на поправку пойду.
“А потом – и в горы, на службу страшную…” – добавил про себя Антаглоуф. Но вслух продолжать, конечно же, не стал. Только грустно усмехнулся про себя и крепко прижал к плечу сестру, вдыхая лопнувшим носом запах ее волос – пряный, чуть дымный почему-то. Так много еще придется ей рассказать, и так не лежит душа к этому…
Точно, а ведь он упустил что-то важное, о чем-то Данкаут обмолвился… А, вот.
– Стало быть, говоришь, много вас теперь? – скрипнул Антаглоуф, медленно оборотив лицо к охотнику. – Кто и откуда – тоже рабы с торгов? И сколько же?
– Ну, с полтора десятка наберется, – прикинул урод, почесывая чешую на подбородке. Там пробивались редкие длинные щетинки. – Откуда… так с рынка, ясное дело.
– И где сейчас остальные? С нами едут? На повозке-то, по-моему, нас пятеро всего…
– Ну, не пятеро, а семеро, – поправил его Данкаут. – Остальные идут на других телегах. Там две еще. На одну-то ведь не погрузишься, если такой толпой.
– На каких еще других? – недоуменно спросил Отражатель. Попробовал легонько подвинуть сестру и приподняться на локте – не удалось, закаменевшее тело тотчас свалилось обратно.
– Да-да, там они, за нами, – правильно истолковав безуспешную попытку ходока, подтвердил чешуйчатый. – Позади. К нам сразу прибились. Ну, кому тоже вырваться побыстрее удалось… О тебе спрашивали, к слову.
– Спрашивали?.. И что же? – осведомился Антаглоуф. – Надеюсь, не про то, как бы с упырем вернее совладать?
– Вот еще, – со всей серьезностью ответила Катрин, переводя взгляд с ходока на его сестру и обратно. – Ты их от злой неволи спас. Как нас. Они по гроб жизни тебе обязаны. Спрашивали, ну… жив ли. То бишь…
– Я понял. – Ходок попытался отмахнуться, но лишь вяло шевельнул рукой. – Можешь им сказать, чтобы обязанными себя не чувствовали – я не их искал, а сестру мою. Если хотят – пусть идут своей дорогой. Еще не хватало, чтобы за нами по принуждению тащились.
– Да они сильно и не переживают по такому случаю, – слегка пожал плечами Данкаут. – Благодарны – и все. Потому и беспокоились, справлялись о здоровье. А надо будет – разойдемся. Пока за нами едут потому, что так всем удобнее. И отбиться легче – что от зверей, что от разбойников. Оружия-то мы тоже прихватили.
– Оружия? – Антаглоуф, проверяя лицо, с усилием поднял примороженные брови. С них снова опало снежное крошево.
– Немного, но все-таки. И пригодится, и сменять можно будет, если что.
– Да, дело-то очень славное… – согласился ходок.
Сестра вскоре задремала прямо на его груди, прижавшись щекой к оледеневшей куртке. Лед растаял, струйки воды сползли по покойничьему телу – навсегда бездыханному, теперь – почти что безвольному. От девичьей щеки, пылающей нездоровым багрянцем, растеклись тонкие мокрые полоски – как слезы. Кейрини временами заходилась от кашля, но не просыпалась. Часто, с присвистом, вдыхала студеный воздух, горько пахнущий хвоей, влагой, грибами, прелым листом и близкой зимой. Все же совсем не оправилась еще от хвори, от лихорадки своей, от пекущей боли под ребрами, на которую жаловалась… Но пекло там, конечно же, иначе, не как у Антаглоуфа – как у живых. А живым сносить огонь внутри куда как труднее…
– Укройте-ка ее чем-нибудь, замерзнет же… – попросил Антаглоуф. – И переодеть бы… И отвара горячего…
– Отвар на стоянке сготовлю, – вздохнула Катрин. – А укрыть – это мы сейчас, это скоро… М-м… Брисса, куда накидку уложили? Из шерсти которая…
<...>

А продолжение будет? Интересно же выходит!

Спасибо. Неужели уже прочитали все выложенное? о_0

Угу. Ночью. Мне вас посоветовали.))) Как полезла читать, так и сидела, пока не прочитала... Я очень быстро читаю, правда.))) Так как насчет продолжения? Будет?

Решил посмотреть, что это за "Прототип бога" у Фрост Феникса в подписи - в один присест за три часа одолел. Очень хорошо. Несколько выпадает пролог, из-за отсутсвия в нем какого-либо действия; о Кожанном Капюшоне автор подзабыл (или не торопиться вплести его в сюжетную линию); неразъяснены некоторые моменты (что за империя например), и в некоторых местах текст перегружен тяжелыми оборотами (особенно в начале). Но идея все минусы перекрывает с запасом.

Очень рад, что пришлось по душе. Не зря ставил подпись.

Он вообще тут - одна проблема сплошная. Чуть ли не все без исключения читатели либо принимают весь фэнтезийный пафос за чистую монету, либо вязнут в накрученных конструкциях (которые тут специально), либо ссылаются на отсутствие минимальной динамики и говорят, что в прологе не место всем этим красивостям. А у меня по замыслу он прямо-таки принципиально должен быть именно таким. Долго и упорно бился с переделками, но в итоге сильно лучше все равно не стало. Наверное, придется вообще его выкидывать, пусть и с существенным ущербом для замысла. Либо вставлять какую-нибудь яркую сцену, которая там вряд ли будет уместна.
Придется думать еще, в общем.

Нет-нет, не забыл! Напротив, старался вставить в текст некоторые элементы, которые бы связывали его с остальным повествованием. Например, то "внутреннее время комплекса". И еще мне кажется, что некоторые эпизоды должны навеять ассоциации с происходящим в первой главе (что касается выражения эмоций определенных персонажей, в частности).
Однако, конечно, вполне допускаю, что акценты расставил не очень удачно, поэтому они не воспринимаются, и связующие элементы должны быть более явными. Также подумаю над этим.

Ну, что касается этого, то мне показалось, что "справки" будут неуместными и навязчивыми. Я вообще ими регулярно злоупотребляю. Там по сюжету не особенно-то удается вставить многие разъяснения - ну вот, например, не представляю, где бы там могло всплыть пояснение о государственном строе и социально-политической ситуации, если герой живет в глухой деревне и этим слабо интересуется. И так в начальных главах перебор с пояснялками по поводу условий жизни, деятельности ходоков и всего такого прочего.

Да, пожалуй. Думаю, при масштабной вычитке смогу частично ликвидировать их сам, но для удобства, если не очень сложно, попросил бы вас привести самые заметные примеры. Хотя если нет такого желания - я вполне пойму.

Спасибо! Крайне приятно, что вы такого мнения, потому что я этой идее тут довольно большое значение придаю.

Вот этого точно делать не стоит. Пролог, как я понимаю, обозначает некий глобальный конфликт, в который позже будет втянут гг (если уже как-то не втянулся) Поэтому само обозначение только в плюс сюжету, добавляет интриги. Проблема в том, что из-за отсутствия какого-либо действия, там ничего нельзя понять и даже запомнить, что происходило. Я потом специально его перечитал, результат был тот же. Я всё понимаю, интрига нужна, но тут на лицо явный перегиб. Надо этот глобальный конфликт хоть как-то обозначить. Хотя бы простейшими действиями, которые можно как угодно истолковать, лишь бы в памяти оставалось, что такой-то сделал то или это...

Я говорил о структуре сюжета в целом (собственно о прологе упоминал в той же связи). Дается некий намек на глобальный конфликт, на противоборствующие силы, а потом, со второй по десятую главу единственная мотивация героя - спасение сестры. Голограммы, включающийся временами биос синтоида это всё хорошо, но читать только про квест с поиском сестры не так интересно. Условно говоря, до встречи с дамой в бронелифчике текст просто летит (даже несмотря на косяки), а вот после, в некоторых местах читается или по инерции или даже с натугой. То есть читаешь просто в ожидании развязки этого квеста и перехода к главному действию. Вот если бы хоть что-то было понятно про главный конфликт, как мне кажется, этот перепад в динамике был бы менее заметен.

Нет никакого перебора. Необходимый минимум, позволяющий понять ситуацию. Как раз в начале можно было пару строчек и о геополитике тиснуть. Мол тяжела жисть в этой стране нашей империи...

Не вопрос, благо там есть моменты, которые было бы интересно обсудить. Но только завтра вечером, в моем часовом поясе уже ночь.

Да, конечно. Плюс еще задает, скажем так, общую концепцию повествования.

Ну, пожалуй, да: Царь стоит и думает, дед сидит и думает - какая уж там динамика.
Совет хороший, но не представляю пока, какие действия туда можно вставить.

Э-э, разве со второй? о_0 Во второй он еще только в поход отправляется, жив-здоров.

Интересное замечание - учитывая, что писались эти главы тоже как-то натянуто. Я там излишне уж стал за все подряд детали цепляться и вообще занудствовать. А сокращать в итоге жалко, вроде как откровенно лишнего и нет.
Непременно учту, хотя догадывался, что излишний перфекционизм в желании создать максимально подробное описание сильно скажется на впечатлении, причем не в лучшую сторону.

Тоже плохо представляю пока, чем бы разбавить, но учту. Проблема в том, что главгерою в этот момент знать о чем-то более-менее масштабном совсем не положено. А подача через него идет, и прерывать ее замысла не было.
Пытался разбавить хотя бы уродами.

Не знаю, лично я всегда замечаю, когда мне автор пытается лекции-пояснялки на полглавы читать.

Буду ждать.

Ну я мотивацию "сегодня понедельник, пора идти на работу" в расчет не беру, она ведь здесь только для того, чтобы сделать героя трупом.

Это только мое имхо, без каких-либо претензий на объективность, но возможности есть. О прологе уже говорилось, плюс

в этом месте можно было дать какую-то мыслишку привратницы, ну и гг мог или увидеть что-то или через его сознание могла пройти одна из команд, которую он бы не понял, в отличие от читателя. Наверное, можно даже обойтись без раскрытия каких-либо тайн, главное, чтобы при чтении возникала мысль: давай, ***ть, быстрее, а то там без тебя начнут!

Начнем, помолясь.

Не очень удобно создавать в голове первую картинку,когда текст начинается с мелкой детали. Главное здесь все таки

Мелочь, а спотыкаешься. Кстати, о спотыканиях. Тому, кто быстро читает

такой вот рваный ритм во втором и третьем предложении тоже приносит некоторое неудобство. После это не имеет значения, а вот когда ты только вникаешь в текст... Тоже самое с началом первой главы - если в последующих это не играет никакого значения, то здесь начинать с прямой речи не стоило. Читатель ведь не знает, кто это говорит.

Боюсь, я не сумел представить именно осений закат.

Рдела? Вы сильно преувеличиваете возможности своих читателей.

Какой смысл в сей манипуляции? Даже прочтя несколько раз не смог понять.

Может лучше без было?

Если это одна из зацепок интриги, то она не работает. Просто проскакиваешь мимо. Еще хотя бы пару предложений, продолжающих эту мысль...

Если за великим океаном, то это уже по определению "далеко-далеко оттуда", разве нет? А может просто фраза не звучит. Или я придираюсь.

Не было никаких предпосылок, чтобы старик говорил в таком стиле. Глаз режет.

Мало того, что первая глава начинается с прямой речи, так еще в каждом предложении, как клинья, мать их за ногу, всунуты эпитеты, от которых чтение становится похожем на езду по нашим дорогам на болдиде формулы 1.

Читается как сто восклицательных знаков.

Разве по смыслу это не лишнее?

Слов "плоть" кажется больше подходит. А то я в этом месте доктора Хауса вспомнил.

Не совсем понятно, почему он сразу на визг сорвался. Не в настроении был? В этом месте я долго думал, зачем автору столь сильный эпитет. Вряд ли было именно так задумано.

Без комментариев.

Любите вы додавливать. Там ведь само действие хорошо показало чувства Фойтрена.

Спасибо за такой детальный разбор по формулировкам!=) Это весьма полезно для понимания того, как мой текст воспринимается. Хоть и не со всем согласен, но буду иметь в виду всенепременнейше.

В сущности, да, но какая там у него еще может быть мотивация?=) Участие в глобальных событиях? Так его никто не спрашивал - а так бы он явно отказался.=) Хотя там тоже все не просто так, про странное поведение людей и животных там тоже неспроста говорится. Вероятно, вы поняли, в чем там суть - если "расшифровали" голограммы и прочее (к слову, Привратница голограммой не была, она же прямо взаимодействует с объектами материального мира).
Но мотивация "спасти сестру" присутствует только с момента смерти, а это самый конец четвертой главы.

Мысли Привратницы там давать никак не возможно, вопрос т. н. фокала (да и вообще, с Привратницей все довольно сложно). Что касается системных сообщений - то там, по логике, ничего особенно не должно происходить. Императив наивысшего приоритета завершен с попаданием к железным стержням, а он прописан один раз. Надо как-нибудь осветить этот вопрос, но суть в том, что возможности управления синтоидом очень ограничены, он без дополнительного контроля способен выполнять только самые примитивные команды-триггеры. И программировать его малоэффективно - очень тупая, совершенно не отлаженная система. Для того, чтобы он стал полезным, и был нужен человек-ходок, обладающий специальными полномочиями, - но, полагаю, вы это и так поняли.=) В идеале - живым и здоровым, чтобы синтоид был всего лишь дополнением к нему, обеспечивающим охрану и некоторые другие функции. Но вышло так, как вышло. Поэтому была выполнена команда, рассчитанная на крайний случай. А человека вообще планировалось использовать "втемную".
Там сложная ситуация, как бы раскрыть ее по ходу действия.

Охъ, хорошо звучит. Согласен, нужно что-то такое. В конце концов, на главгерое свет клином не сошелся, хотя он действительно нужен тому самому повелителю.=) Но нужен не критически.

У меня изначально пролог начинался как раз с Пыльного Царя на скале, и отзывы были гораздо хуже. Мол, что за фигня, с первых строк вводится какой-то левый персонаж, который тупо стоит на скале, вообще неинтересно. Молния - хоть что-то яркое.=)

Мне казалось, это, напротив, как-то интригует, ведь всем пофиг, что это за разбойник, а вот гневная тирада в начале - это хоть что-то.=) Но вообще, да, понимаю, что начинать с прямой речи, да еще и с такой - довольно противоречивый ход. Лично мне понравилось бы, но это вариант сильно на любителя.
Как вам кажется, с чего бы лучше в данном случае начать первую главу, учитывая происходящие там события?

Согласен, нужно как-то сбалансировать. Хотя это уже и стопицотый вариант, тьфу.

Ну, тут суть в указании на время года, а не в картинке. Если описывать конкретно осенний закат - то уж совсем люто затянуто будет. Здесь так, мелкая условная деталь, не нуждающаяся в дополнениях. Ну, мол, осень - и осень.

Ну, это не такое уж редкое слово! Уже были замечания на эту тему, причем неоднократно, и я в недоумении: неужели не ясно, что струи пара казались красными от заката?
Видимо, если неоднократно, то неправ я, а не читатели. Но все же.

А это просто, так сказать, проверка возможностей. Думал, что это будет ясно из слов "долго, тоже долго" и из того, что он был недоволен результатом.

Тогда время повествования сбивается.

Да, именно так. Учту. Хотя если распространять мысль - будет совсем затянуто.
Мнения относительно пролога для меня особенно важны в силу того, что я не знаю, как бы его переделать, а с ним большие проблемы. За это - отдельное спасибо.=)

Тут просто включается такая "былинная" интонация, поэтому эта формулировка введена намеренно.
"За великим океаном" - просто уточнение, по моему замыслу, оно должно слегка указать на географию событий.
Кстати, по-вашему, где происходит действие первых глав? Очень любопытно узнать, удался ли замысел.=)

А это как раз так и задумано!=) Тут должен быть контраст с предыдущей пафосной частью, причем я его тоже специально вносил, чтобы фэнтезийный пафос за чистую монету не принимали.

Да, искусственно выглядит. Главарь банды должен выражаться более кратко и содержательно. С другой стороны - хотел задать "средневековый" колорит. Вестимо, вышло плохо.

А так и должно быть! Я хотел, чтобы было ясно, что у него проблемы с выражением эмоций. Чтобы они выглядели нарочито и неуместно, как минимум - вызывали удивление. Он ведет себя неадекватно в этом плане, грубо говоря, переигрывает - и в дальнейшем тоже подобное встречается, у других персонажей. Это должно их связывать.

Возможно, но я старался дополнительно акцентировать на этом внимание.

А я хотел более физиологично.=) Согласен, тут это неуместно, переделаю. Все же авторская речь и фокал, близкий к бандитам.

В том и дело, что задумано!=) Выше уже пояснил.
Осталось понять, как сделать так, чтобы его неадекватность воспринималась органично и не вызывала лишних вопросов - мол, это автор накосячил или так и должно быть.

Я понимаю, что излишний пафос, но пока оставлю так. Учту, что выбивается.

Да, пожалуй, анимешный эффект какой-то.=)

Еще раз спасибо, очень признателен за подобный разбор. Если не очень сложно, посмотрите по аналогичной схеме вторую главу, пожалуйста, - она тоже писалась давно и плохо отлажена по сравнению с последующим замыслом и тоном повествования. Дальше уж не буду просить - поскольку понимаю, что работа с подробным разбором фраз действительно не из легких.
И всегда особенно полезно понять, как воспринимается тот или иной эпизод с разных точек зрения - поскольку автор не может оценить это правильно, ибо в курсе своего замысла, а читатель - нет. Весьма рад, что получил от вас такие ценные данные.

Я говорил не о самой мотивации, а о моем восприятии оной. Для меня она проходная, понятно же, что он идет не за глостилитом, а к завязке основной сюжетной линии. Получается, что ты ждешь четыре главы, пока произойдет эта самая завязка, а когда она случилась, действие отодвигается еще на шесть глав. Вот и провисает сюжет.

Я этот момент привел как раз из-за того, что кажется уместным смещение фокала. Герой уходит, а дама задумчиво (или патетически) произносит:
- Эх, а вот мы... пока ты там...
Почему так упорно на этом настаиваю - я четыре главы следовал за авторской мыслью, прежде всего чтобы приступить к главной сюжетной линии. Просто в ней интрига ситуации (условно средневековый парень в теле сверхтехнологичного робота) разовьется куда более красочно. А получается, как реклама перед фильмом: ты посмотрел все ролики, вот уже начало что-то происходить, и тут снова - "наш сок делается только из самых отборных фруктов" и т.д. и т.п. Я думаю вам знакомо это ощущение.
А вот предложенный мной вариант, во-первых, добавляет движения в основной сюжет, а, во-вторых, увязывает последующие действия героя с сюжетом, таким параметром, как время. Понятно, что я, не имея понятия о главном конфликте, могу серьезно ошибаться на счет того, что может Привратница сказать, а что не может, но вот эта точка повествования, когда Антаглоуф уходит от нее, она ключевая. И здесь пустое место. По крайней мере в восприятии читателя.

Случаем не на СИ? Там обычно просто ищут к чему придраться.

Поменять местами это

и это

Чтобы читатель сначала представил бандита, а уже потом слушал его ругательства.

А зачем мне знать о времени года? Всё равно ничего не происходит. Лишняя деталь, лишняя информация.

Это же самое начало, читатель проглатывает строчки, формируя первое впечатление, а вы хотите разрушить это впечатление и принудить людей решать, чего, почему и для чего там рдеет? Я понимаю, вам жалко красивую фразу, но ей место где-нибудь в середине книги, а не во втором абзаце.

Так а что именно долго происходит? Ведь по сути он просто раздевался.

Почему вы так решили? Как по мне, то пролог слишком короткий, и не дает как следует обмусолить грядущую интригу.

Я понимаю, что вы долго работали над текстом, у вас появлялось много интересных мыслей, но читатель прочитает это за минуту, как он сможет оценить кучу этих интонаций? На выходе получается только стилистический разнобой.

Вот именно об этом я и говорю.

Наверное было бы достовернее, если бы подавалось, как картинка: побледнел, покранснел, вздулась жилка на лбу, затряс кулаком. Слово "неожиданно" выглядит здесь этаким додавливанием. Как куча восклицательных знаков. И работает также неэффективно.

Вот-вот, я и говорю про додавливание. Сначала был выбран не лучший способ показать смену состояния и возникший эмоциональный накал, а потом пришлось целый абзац пояснять произошедшее. При этом предложение

выглядит именно поянением и тут же забывается, как не имеющее значения.

Не уверен, что смог бы обратить на это внимание без авторской подсказки.

Заметно, кстати. Дальше текст идет стилистически куда более цельный, обороты не бросаются в глаза и не отвлекают внимания от повестования.

Собственно, все мои мысли здесь - отражение тех мыслей, что мучают меня относительно собственной нетленки, в некотором роде схожей с вашим текстом (адски далекий пост-ап и средневековые ребята столкнувшиеся с остатками старого техногенного мира). Недостатки, на которые я вам указывал, у самого имеются в куда более запущеной форме. Вот я и пытаюсь через занятия с чужими соринками натренироваться ворочать свои бревна.

Мне тоже было интересно.

"все же" лишнее. Непонятно, что оно означает.

Какое-то неудачное предложение. И смысл непонятен и структура у него необосновано усложнена.

"их" лишнее, "давно" наверное тоже

вот здесь здорово вышло

в каком смысле - видимую?

Обычно так говорят про умерших, двусмысленно получается.

неестественно звучит

тоже самое

А что, Глирфинд за свою немалую жизнь не удосужился этого узнать?
Вообще, вот до этого места

текст оставляет впечатление жуткой непричесанности. Антаглоуф весьма странно выражается:


Старый хват тоже отметился:

А вот дальше текст идет куда лучше. Не оттягивает внимания от сюжета.

Вот первый абзац разберу из первой части (Прологи принципиально не читаю). Может, полезно будет автору.
На мой вкус - начинать с прямой речи плохо. Надо сначала представить обстановку и героя. Тем более прямая речь длинная. Потом все предложение очень длинное - дается и имя героя, и его положение главаря и характеристика его банды, и местность где они находятся, и с названиями новыми, много уточнений - все это читатель пропускает и забывает. Давать информацию нужно короче, небольшими кусками, желательно логически связанными.
Уточнение: Фойтрен был в ярости.. вообще лишнее. Либо показывайте картинку с прямой речью. Либо скажите что герой был в ярости. А давать и то и другое это как бы намекать на тупость читателя. который прочитав тираду ругательств, еще нуждается в пояснении, что это были действительно ругательства, а потом объяснение, что герой в ярости. Потом в конце абзаца автора понесло на описания "какого-то леса" и он окончательно потерял фокус повествования, погрузившись в размышления о вреде бессоницы... А уж в первом абзаце этого делать никак нельзя! Тут между делом упомянули название хребта, а когда речь зашла о лесе - то он без названия. Нелогично. Если стиль таков, что вы пичкаете читателя деталями и названиями - то будьте последовательны. Если же вы милосердны выкиньте все детали нафиг. И приступайте сразу к действию и характеристике героя.

Очень и очень круто. И очень жаль, что продолжения нет так долго. Я бы купил такую книгу, если бы она была издана.
Стилистически меня не покоробило вообще ничего. Идея - восторг, язык очень хорош, а это главное. Очень надеюсь, что в конце всех злоключений главному герою обломится что-нибудь очень хорошее, потому что он правильный мужик. А это редкость и должно быть вознаграждено.

-

Саша, люди вообще редко бывают только злыми или только добрыми, они обычно и те и другие одновременно. А что до "как может быть хорошим человек, который скупает мёртвые тела, при этом тёплые, что лишает поставщиков возможности порыться в свежих могилах и приводит к убийству мирных жителей" - так там же сказано, что он приказывал разбойникам приносить ему тела казненных преступников. То есть старался избежать жертв среди обычных людей. То, что разбойники решили положить с прибором на его требование - не его вина.

Я бы не назвал Капюшона хорошим в полном смысле этого слова, но понятия о гуманизме у него есть однозначно.