Конечно, ни в какой такой Ниффльхейм Воробей попадать не собирался. Он и слова-то такого не слышал, а если бы и услышал, то пожал плечами: мол, ну и что? А вышло все так: день не заладился с самого утра. Сначала солнце выкатилось и давай в глаза слепить. Воробей заслонялся рукавом, ворочался и ворчал:
- Отстань.
Солнце не отставало, лезло под самые веки и нос щекотала, заставляя Воробья кривиться и ерзать по мусору. А ворона, древняя, как сама свалка, на краю которой обитал Воробей, глядела и хихикала, мерзко, как умеют хихикать только вороны и сумасшедшие старухи вроде матушки Мо.
- Вставай! Вставай! - наконец, прокричала ворона и, слетев на грудь мальчишки, клюнула его в лоб. А надо сказать, что клюв у нее был огромным и твердым. Воробей, конечно, сразу вскочил и запустил в ворону припасенным загодя камнем.
Но птица увернулась и снова захихикала.
- Прочь! - крикнул Воробей, потирая лоб. - Дура!
- Дурак, - отозвалась ворона, впрочем, потеряв к мальчишке интерес. Она запрыгала по куче мусора, забираясь выше и выше, пока не оказалась на излюбленном своем месте - каменной голове.
Голова и Воробей появились на свалке в один день. Только разломанную пополам статую вместе с обломками мебели и красным колотым кирпичом привез грузовик, а Воробей пришел сам. Если верить матушке Мо - а не верить ей у Воробья не было причин - он появился незадолго до полуночи, измученный и напуганный. Страх его был столь велик, что Воробей выбрал самую большую кучу мусора и, зарывшись в нее, просидел целых три дня. На четвертый он выглянул, но только, чтобы попить воды из грязноватой лужицы. На пятый матушка Мо протрезвела и решила забрать новичка к себе.
- Живи тут, воробей, - сказала она и добавила: - Одежду сними. Приметная.
Так Воробей лишился последнего, что связывала его с прошлой, досвалковой, жизнью: синей куртки, джинсов и кроссовок на светящейся подошве. Вещи матушка Мо выменяла, Воробью же, когда тот отошел от испуга и принялся расспрашивать о себе, велела заткнуться.
А с матушкой Мо не спорят!
Это Воробей усвоил быстро. Трезвая, она была добра и даже по-своему жалела найденыша, гладила по голове и пела песни на чужом, непонятном языке. Правда, случалось это редко. С каждым годом матушка Мо пила все больше и становилась все ужасней. Ее кожа потемнела, как у гнилого яблока, передние зубы выпали, а темные волосы слиплись, сделавшись похожими на змей.
Воробей уверял себя, что нисколечки не боится ни матушки Мо, ни ее волос, ни скрипучего голоса, но все чаще оставался ночевать не в доме, а где-нибудь поблизости, с головой зарываясь в теплые мусорные кучи. Однако где бы он ни прятался, любимая ворона матушки Мо находила Воробья и тотчас докладывала хозяйке.
Как, например, сегодня.
- Воробей! Негодный мальчишка! - матушка Мо, выйдя на солнце, зажмурилась. - Ты где прячешься? Выходи! Выходи!
- Я здесь! Я не прячусь! - крикнул Воробей, понимая, что отсидеться не выйдет. Уж если матушка Мо здесь, то точно не отвяжется. А то и поколотит за упрямство и непослушание.
Но погрозив клюкой, вредная старуха вдруг успокоилась и сказала:
- Спускайся, Воробышек.
- Зачем?
- Спускайся. К тебе пришли гости.
Гости к Воробью не приходили никогда. Во-первых, потому что жил он на свалке, а вряд ли кто-то захочет отправиться в гости на свалку. Во-вторых, потому что матушка Мо строго-настрого запрещала Воробью заводить знакомства.
От удивления Воробей растерялся и спустился. Матушка Мо, которая была хоть и стара, но ловка, тотчас вцепилась в руку.
- Ох, совсем я больная... совсем больная... - заскрипела она и повисла на плече Воробья да так, что он еле-еле смог ноги переставлять. - А к тебе гости... гости...
Матушка Мо все повторяла и повторяла про гостей, сама же волокла Воробья в дом.
Конечно же, это сооружение из старых ящиков, кусков фанеры и размокшей бумаги вряд ли было настоящим домом, но иного Воробей не помнил. Он наклонился - для своих тринадцати с половиной лет Воробей был высок - и оказался в единственной комнатушке. Половину ее занимал огромных размеров письменный стол, в ящиках которого матушка Мо хранила всякие нужные вещи: вороньи перья, свечи, спички, рюмки со сколотыми краями и ключи. Оставшаяся часть комнатушки была завалена тряпьем, старыми журналами и бутылками. Единственный свободный пятачок, как раз между столом и порогом, теперь занял стул. Стул был совершенно новым и очень красивым. Воробей так залюбовался золочеными завитушками и ярко-красной обивкой, что не сразу заприметил человечка, на этом стуле сидящего. А все потому, что человечек был просто-таки удивительно мал и ужасающе уродлив. Его голова походила на старую рыжеволосую тыквину, а шея, руки и ноги - на соломины. И даже нарядный белый костюм - без единого пятнышка! - не скрывал кривой спины и выгнутых вверх плеч.
- Здравствуй, Воробей, - сказал человек и потер руки. На пальце его блеснуло кольцо, а во рту - два золотых зуба. - Рад с тобой познакомиться.
- А я так вовсе и не рад.
Матушка Мо заклекотала что-то и пребольно ущипнула Воробья за ребра.
- Это хорошо, что ты такой невоспитанный малец. Мне как раз такие и нужны.
Воробей уже хотел было ответить, но не успел. Матушка Мо вдруг преловко зажала ему рот рукой. И даже не рукой, а мокрой тряпкой, которая пахла совсем как гнилые груши в третьем секторе. Воробей только вдохнул запах, как все поплыло перед глазами.
А потом он и вовсе упал, прямо под ноги к странному страшному человечку. Последнее, что увидел Воробей - черные ботинки с узкими носами и глаза, зеленые, как майская трава.

Очнулся Воробей от звука.
- Скрип-скрип, - слышалось совсем рядом. - Скрип-скрип-скрип.
Воробей приоткрыл глаза, самую малость, так, чтобы не выдать себя. Он увидел краешек синего с желтым ковра и лампу, что стояла на полу. Желтый круг света вздрагивал от скрипа, и в нем то появлялась, то исчезала чья-то тень.
- Скрип-скрип, - шептала она. - Скрип.
Лежал Воробей на чем-то мягком и пахнущем почти как цветы, которые изредка пробивались сквозь мусорные кучи. Да и вообще привычный смрад исчез, сменившись ароматами незнакомыми, но очень и очень хорошими.
- Какой славный мальчик, - скрип вдруг оборвался, а тень в круге качнулась навстречу Воробью. - Какой милый славный мальчик. Он уже проснулся? Он проснулся вовремя, чтобы поужинать.
Рука тени легла на голову, и Воробей понял, что эта рука - самая обыкновенная, человеческая. Была она тяжелой и неприятно мокрой, но он заставил себя лежать смирненько: а вдруг человек уйдет? Тогда у Воробья будет шанс убежать. А в том, что убегать надо, он не сомневался.
- Мальчик ведь голоден. Так голоден... старый глупый Пакду напугал мальчика?
Пальцы вдруг вцепились в волосы и пребольно дернули. Воробей вскрикнул.
- Тебе больше не надо бояться глупого Пакду, - ласково сказал человек. - Он не посмеет тронуть тебя. Пакду слушается Хозяина. И ты будешь слушаться Хозяина. Правда?
Воробей кивнул. Ему вдруг стало жутко, как никогда прежде, разве что в те самые дни, когда он прятался в мусорной куче.
- Пакду привел мальчика. Пакду искупал мальчика. Пакду отыскал мальчику одежду. Ты должен будешь поблагодарить Пакду за заботу. Ты ведь умный мальчик. Славный мальчик. И мы подружимся, - сказал Хозяин и погладил Воробья по щеке. Прикосновение было отвратительно, как и сам человек.
Он походил на картинку из журнала, такой же гладкий и блестящий. Воробей смотрел на крупный нос, толстые губы и бородавку. Черным пауком сидела она на левой щеке Хозяина и вздрагивала, когда тот говорил.
- Вставай, - велел он, и Воробей подчинился.
Теперь он видел всю комнату - просто-таки необъятных размеров, в ней, верно, вместилось бы пять, а то и шесть домишек матушки Мо. В ней имелась самая настоящая кровать, на которой и лежал Воробей, а еще стол, застланный белой тканью и тяжелая люстра с целыми пятью лампочками. Лампочки брызгали светом, но чудным образом не разгоняли темноту, а отодвигали ее к стенам, серым, неровным, словно слепленным из грязного тумана.
- Как тебя зовут, милый мой мальчик?
- Во... воробей, - ответил Воробей.
- Это не имя. Нехорошо, когда у человека нет имени, - щека дернулась и бородавка-паук прыгнула к глазу. - У всех мальчиков должны быть имена. Я буду... буду называть тебя Джеком. Джек Воробей. Ты рад, Джек?
И хозяин крепко-крепко сжал руку.
- Да, - ответил Воробей, поклявшись, что никогда-никогда не станет Джеком.
- Вот и молодец. И теперь ты можешь поесть. Ты ведь хочешь есть?
- Да, - снова ответил Воробей, сказав на сей раз истинную правду. Есть он хотел. Он вообще, сколько помнил себя, постоянно хотел есть.
- Тогда иди и ешь. А потом играй. Веди себя хорошо. Славные мальчики, оставаясь одни, ведут себя хорошо...
Сердце Воробья запрыгало в груди. Неужели, ему повезло и Хозяин уйдет?
- ...а когда я вернусь, мы с тобой сыграем в одну интересную игру... в пиратов. Тебе понравится.
И он ушел, заперев за собой дверь, но Воробья это обстоятельство ни капельки не смутила. Он найдет выход. Обязательно.
Сначала, конечно, он поел. Воробей слопал целую миску гречневой каши с мясом. А поскольку он был ну очень голодным, то каша показалась ему удивительно вкусной. Воробей и миску вылизал, булочку же, свежую и мягкую, в карман сунул - потом пригодится. Спрятал он и вилку с преострыми зубцами, а еще зажигалку и бесполезную, но очень красивую статуэтку - серебряную ласточку.
Надо сказать, новая одежда - особенно куртка с капюшоном и удобными карманами - также пришлась Воробью по душе. Она была мягкой и чистой, не чета тому тряпью, которое удавалось найти на свалке. Воробей на секундочку подумал, что Хозяин вовсе не так и плох, и что не нужно бежать из дома, где тебя кормят, одевают да еще ничего не просят взамен. Но страх, давным-давно поселившейся внутри Воробья, велел пошевеливаться: а ну как Хозяин вернется?
И Воробей взялся за дело. Сначала он тщательнейшим образом осмотрел комнату, где кроме запертой двери имелись два окна. Правда, за окнами виднелись решетки, но Воробей был до того худ, что без труда проскользнул между прутьями. Он очутился на узком карнизе высоко-высоко над землей. По карнизу гуляли голуби и черная кошка с разноцветными глазами.
- Если ты боишься, вернись, - сказала она. - А если не боишься, то пошли. Только вниз не смотри.
- Я не боюсь, - сказал Воробей и все-таки одним глазком глянул вниз.
Машины. Люди. Деревья. Все крохотное и далекое.
- Я не боюсь. Не боюсь.
Он сделал первый шаг, обеими руками упершись в стену дома. Из-под ног посыпалась труха, а голуби вспорхнули, хлопая крыльями.
- И правильно, что не боишься, Джек, - кошка не собиралась исчезать. - Страх убивает.
- Я не Джек!
Второй шаг дался легче. А на третьем Воробей почти успокоился. И вправду, глупо бояться, когда все хорошо. Он шел за кошкой, глядя на хвост, который загибался налево крючком, и думал, что кошки разговаривать не умеют, а значит, все здесь не взаправду.
И когда камень под ногой покачнулся и полетел вниз, Воробей не успел испугаться. Просто стена вдруг выскользнула из-под ладоней, а ветер толкнул, сбивая с карниза.
Воздух был твердым, но земля - еще тверже. И Воробей испугался, что серебряная ласточка, такая маленькая и красивая, помнется. А потом он перестал думать.

Неужели это начало? Название "темная детская сказка" меня привлекло. Дальше - ничего не поняла пока.
Только то, что Воробей - мальчик. Но кроме этого - ни место действия, ни персонажи, ни обстоятельства - ничего не вкурилось как-то.
Мало вводных.

maika, ну сложно вкурить, когда первые 10 тысяч формата повести идут.

Ставлю себя на место читателя. 10 тыс знаков - 1/4 а.с., вы хотите написать повесть на 3 -4 а.с. Выходит читатель прочитал 1/16 часть вашей повести, но еще ничего не произошло. А вы уверены, что он будет читать дальше? Я, например, если на первых трех страницах не начинается завязка, дальше уже не читаю. А у вас 6-7 страниц - и ничего, из того, что будет в дальнейшем СЮЖЕТОМ. Может имеет смысл начать события пораньше, а недоописанное дописать позже? Вам виднее, конечно...

Будет. А некоторые даже будут получать удовольствие от прочитанного.


Это не боевой экшн (стесняюсь спросить, поняли ли вы это). У сказок завязки иначе выглядят.


Ну откуда вы можете знать, будет ли оно сюжетом?

Ну я не уложусь в 4 алки. 10 - минимум...
А не роман - из-за отсутствия полифоничности. Здесь структура будет проще.
Что до чтения... боюсь, книга выпадет из разряда детских по другим причинам. К слову, здесь есть завязка второй линии. В частности заявлены два антагониста Воробья.

Читать или не читать дальше - ИМХО.
Не стесняйтесь, я понял, что тут экшн не предвидится. А сказки разные бывают. У Гофмана, например сюжет прет с первой, максимум со второй страницы, и не отпускает до последней.

Есть много на свете хороших авторских сказок, очень разных, так что все на вкус.

Нявка, а кто сказал, что сказка непременно должна быть детской?

понравилось, проглотил, правда ничего пока не понятно

Верба, я просто пыталась написать что-то доброе. Не вышло.

Брат Гусаров, благодарю.

zolota, всецело согласна, что каждый выбирает себе по вкусу. Гофман - мастер. Мне до него расти и расти. В частности его фирменный прием с большим количеством поворотов на малом пространстве - очень хорош. Но я пока планирую ставку на описательную часть. А это не совсем вяжется с действием

В целом выходит история, замешанная на скандинавской мифологии, хотя без Рагнарека, с участием мелкой нечисти. Пока в наличии 5 глав. Но их потихоньку прибывает. Посмотрим, что будет в итоге.

Глава 6. Не друг.
Юленька ненавидела этот мир, грязный, серый и совершенно неправильный. Ненавидела Алекса – из-за него Юленька попала сюда! Ненавидела и Джека – разве бывают такие имена? У американцев, конечно, бывают, но на американца Джек не походил ничуть. Он был мелким, как пятиклашка, и тощим. Серая кофта болталась на нем, как на вешалке, и только худые запястья торчали из рукавов. На запястьях, как на шарнирах, сидели широкие ладони. Они были какими-то уж очень темными, совсем как у маминой подружки, которая отдыхала на Бали и много про Бали рассказывала. Она еще платок привезла, в подарок. Но, наверное, подарок маме не понравился, иначе зачем она его в шкаф спрятала?
Однако же сейчас дело не в платке, а в Джеке, который упорно брел по берегу и на Юленьку не смотрел. А ей приходилось смотреть на его макушку, на которой волосы торчали дыбом. И еще на очень тощую и очень темную, в цвет рукам, шею. И чем дольше Юленька смотрела, тем сильнее становилось желание ударить.
Взять камень.
Красивый белый камень.
Тяжелый красивый белый камень.
Который так удобно ляжет в руку.
Которым можно размахнуться и…
Юленька потрясла головой, пытаясь вытряхнуть эти мысли. Не будет она никого бить!
Конечно. Просто толкнет. К воде. Джек мелкий. У нее получится. Если в спину… или в плечо… так, чтобы в воду рухнул. Здесь глубоко… глубоко и хорошо… потом и самой можно будет… вода красивая. Прозрачная, как лунные камни из маминых серег, которые Юленька взяла без спроса и потеряла.
Она не специально! Не специально! А мама ругалась и превратилась в маму-я-же-тебе-говорила. Юленьке было грустно. Она бы принесла серьги, если бы помнила, где именно потеряла. А выходит, что здесь. Вот же они, лежат на дне, окрашивает воду перламутром… нужно лишь наклониться… сначала толкнуть, потом наклониться…
Камни темнеют, наливаются золотом… превращаются в глаза. Самые красивые глаза, которые Юленька видела.
Ей очень хочется подойти ближе… еще ближе… заглянуть… прикоснуться. Ведь золота много. Яркого-яркого, как ничто в этом унылом мире.
- Юлька!
Ей кричат?
- Не слушай их, - говорит существо. – Не слушай.
- Не буду.
- Хочешь, я сыграю?
У него бледное лицо, тонкое, прозрачное, прекрасное. Юленька готова любоваться им вечность.
- Я сыграю? – вновь спрашивает он и, склонив голову, робко улыбается.
- Сыграй.
- Покрышкина!
- Джек, сделай же…
Его скрипка тоже сделана из золота. Струны на ней – волосы. Пальцы его – смычок. Они нежно касаются натянутых нитей, и хрустальный звон заставляет Юленькино сердце замереть.
Звук за звуком. Как будто звезды сталкиваются друг с другом. Сыплют осколки. Прямо Юленьки на руки. Прямо на руки. Подставляй же! Лови!
И ближе… ближе… к воде.
Звезды тонут. Надо подобрать их. Помочь.
- Я играю для тебя, - говорит Златоглазый, терзая скрипку. – Я играю для тебя. Ты слышишь?
- Я слышу.
- Подойди поближе.
Юленька идет. Ей безумно страшно, потому что в глубине этих раскосых глаз опасной синевой поблескивают лунные камни.
- Ближе… ближе… - он отступает и волосы – какие удивительные, длинные у него волосы – расплываются по воде сетью. Стоит прикоснуться, и Юленька запутается.
- Стой!
Разве может она стоять? Эта музыка слишком прекрасна.
- Отпусти! Грим, ты слышишь?!
- Разве я держу? – спросил Он, продолжая отступать, и само море превратилось в один огромный лунный камень, пронизанный золотыми нитями его волос. – Разве я держу ее?
Нет. Юленька сама. Ей так хочется. Вода обнимает ее и ползет по ногам. Она опутывает руки, прижимая к телу, и опрокидывает. Тянет по жесткому дну, и Юленька задыхается, захлебывается горечью. Но ей ни капельки не жаль: здесь, в воде, музыка еще более прекрасна.
И она позволяла дышать.

Алекс видел, как Крышкина – ну дура же! Дура! – шла к воде. Медленно, словно бы нехотя, но шла. И на крик не отзывалась. И Джек не отозвался, хотя он-то топиться не лез. Он просто брел себе вдоль кромки воды, а Крышкина так же упрямо брела в саму воду.
- Вниз! – скомандовала кошка и первой бросилась по склону. Она съезжала, растопырив лапы и дико визжа, не то от злости, не то от возмущения.
Только спустившись Алекс увидел это. Оно возвышалось над водой и было не столько огромным, сколько странным. Сплетенное из золотистых нитей, которые прорастали сквозь воду, оно казалось металлическим, но вместе с тем – живым. Кожа сияла, как сияли и длинные волосы, накрывавшие существо подобно плащу, и видны были лишь длинные руки с острыми локтями. В левой лежала скрипка, пальцы же правой, смыкаясь друг с другом, образовывали длинный смычок.
- Отпусти девочку! – зашипела кошка.
Существо задумчиво возило смычком по скрипке, но Алекс не слышал ни звука.
- Отпусти! Грим, ты слышишь?!
Веки его дрогнули, и на Алекса уставились два глаза белесо-мертвых, будто из камня сделанных. Узкие губы раскрылись, выпуская черную ленту-язык.
- Разве я держу?
Грим склонил голову к плечу и провел по скрипке. Только теперь Алекс услышал далекий, слабый звук. Гвоздь царапал стекло. Настойчиво. Мерзко.
А Крышкина вдруг споткнулась и под воду ушла. С головой. Алекс хотел за ней броситься, но Шшеа рявкнула:
- Стой.
- Иди, - улыбнулся Грим. – Ты с-смелый… иди… с-са ней… ко мне.
Золотые волосы – сеть. Наступи и опутают, утянут следом за Юлькой. Но стоять и ждать Алекс не мог. Не правильно это было: ничего не делать!
- Верни девчонку, Грим. Не нарывайся.
- С-саконная добыча. С-сама. Пришла.
Существо уронило скрипку, и та тотчас расплылась чернильным пятном на воде. Пальцы вновь стали пальцами, разве что слишком длинными и ровными, бессуставчатыми.
- Грим… Грррим… не заставляй меня п-р-р-ринимать мер-р-ры! – хвост Шшеа нервно дергался, касаясь то левого, то правого бока. Уши кошки прижались к голове, а шерсть на загривке поднялась. – Или ты думаешь, что мы здесь пр-р-росто так? Пр-р-рогуливаемся?
Алекс все-таки шагнул к воде. Разговоры? Разговоры Юльке не помогут. Она уже под водой и вот-вот совсем утонет. И это потому, что Алекс не справился.
Отец говорил, что нужно ситуацию контролировать, а Алекс не контролировал. Позволил этому… уроду… спуститься за Крышкиной. Самому надо было!
- Не лезь, - сказала кошка, не спуская с Грима разноцветных глаз.
- Утонет.
- Нет. Она в коконе. Он не даст ей просто так утонуть. Пр-р-равда, Гр-р-рим? Он вер-р-рнет нам девочку. В целости вер-р-рнет! В сохр-р-ранности!
Золотые нити задрожали, и вода пошла рябью.
- Она моя, - сказал Грим, прижимая руки к груди. – Она моя… я один… я так долго один… мой мос-ст разрушен. С-совсем разрушен. Я с-сидел. Я ждал. Я играл и играл. Но никто не шел. Я поплыл. С-сдесь пус-сто… холодно… на дне с-совсем холодно. Ос-ставь. У тебя еще ес-сть… я с-снаю, что тебе хватит. Двоих хватит. Один подойдет.
Шшеа упреждающе зашипела и выставила когти.
- А я буду с-с ней… я не обижу… ей будет хорошо внис-су… я буду ей играть. Много-много. И раковины. У меня с-сто раковин, одна прекрас-сней другой. Я с-сплету ей платье из водорос-слей. Я буду принос-сить ей с-свесдных рыб и рос-совых ус-стриц.
- И пить ее кровь.
Грим вздохнул и тоненько, жалобно произнес:
- Только когда с-совсем холодно. Я с-снаю, что других нет. И не будет.
- Верни.
- Ты… ты жестокая. Кто будет с-слушать мою музыку? Кто рас-счешет мои волос-сы? Кто обнимет меня? Кто меня потс-селует?
Губа его обиженно задралась, и Алекс увидел верхнюю десну с рядом мелких, но очень острых зубов.
- Грим, потерпи, - сказала Шшеа, подойдя к самой воде. – Уже недолго. Мы дойдем до Хельхейма и…
- Обес-с-счания. Одни обес-счания. В прошлый рас тоже…
- Мы просто ошиблись. Это бывает. И это не повторится. Клянусь. Последними тремя жизнями клянусь. Верни девочку. Пожалуйста.
Грим фыркнул и исчез. Он разлетелся тысячей мелких брызг, которые тотчас слились с водяной гладью. А та вспучилась огромным пузырем, выкатившимся на берег. Налетев на острые камни, пузырь лопнул.
- С возвращением, - сказал Алекс.
Юленька не пошевелилась. Она лежала на песке, свернувшись в клубок, и улыбалась. Только пальцы ее вздрагивали, словно Крышкина перебирала струны чужой скрипки.

Интересно.
Но пока мало что понятно.
Привлекло название.
Буду отслеживать