начало =)

Эм и Жо

Александр Петрович ночами спал плохо. Вертелся, кусал уголок подушки, ругался на белый свет, но все равно засыпал только к утру. Чего только горемычный инженер не пробовал. Медом с молоком лечился, массажиками расслабляющими маялся и даже - к гипнотизеру ходил. Без толку. Знакомый фармацевт советовал мягкого снотворного, а знакомый антиглаболист – марихуаны. И того и другого Александр Петрович побаивался, потому продолжал страдать ночами.
По знакомому до боли сценарию разворачивалась и эта ночь. Исправно ворочаясь, Александр Петрович запутывался в мутной дреме. В таком состоянии отличить сон от яви непросто, потому, когда он услышал женский стон, то лишь похабно улыбнулся. Эротические сны инженер видел чрезвычайно редко. Впрочем, как и любые другие. Тело само отдалось приятной истоме, но… отчего-то натолкнулось на непонятную ломку. Руки, ноги, обе головы и даже потроха точно охаживали резиновым гребнем. Не больно, но и приятного тоже мало… Слуха вновь коснулся женский стон. Близкий и почему-то такой знакомый. Хотелось спросить: «эй, девушка, а раньше не имел удовольствие вас слышать?». Вот глупость. Спроси такое у хихикнувшей барышни и в ответ только пальцем в висок получишь.
- Хмора-умора, - пробормотал Александр Петрович и замер, верно домовой его придавил. – Это я сказал или…
Остатки вожделенного сна испарились. Стало страшно. И холодно. Страшно холодно. Александр Петрович рванул спутанное одеяло, бухнулся на пол, кое-как вырвался и поскакал в ванную. По дороге тело как-то непривычно колебалось, а из груди рвались мягкие, высокие звуки.
Из зазеркалья над раковиной на него глядело бледное испуганное женское лицо. Вострые уши, маленький, курносо-вздернутый нос, узкий, на удивление гладкий подбородок, полноватые, чуть приоткрытые губы… Черты лица казались на удивление знакомыми, но в то же время чужими. Глаза... Вот по ним-то Александр Петрович и узнал себя. Узнал и свалился под раковину.
Долго или коротко, но инженер очнулся. Он потер ушибленный затылок, подивившись своим густым плешинам. Потом оперся на раковину и едва опять не нырнул в обморок.
- За что же это, Господи?.. – Пожаловалось отражение в зеркале, всхлипнуло и умылось слезой. – За что?..
Разбито и чрезвычайно тоскливо Александр Петрович возвращался в спальню, изучая дорогой свое новое тело. Груди… Такие мягкие, податливые. Очень странно было чувствовать их как… Хм, как свое хозяйство. И размерчик, кажется, ничего. Пятый или шестой… С промежностью оказалось проще, поскольку мять там, увы, но было нечего.
- Эх, шило на мыло… - грустно и немного озлобленно пробормотал Александр Петрович, раздергивая шторы и впуская в комнату солнце.
Странно, но удивляться больше не хотелось.
Это все телевидение виновато. Превратило самые нелепые нелепицы в повседневный фоновый режим. Уж сколько картин про человеков, превращающихся из мужчин в женщин отснято, сколько передач про чудо-хирургов делающих из женщин мужчин показано… Вот, прилетят завтра гуманоиды порабощать землян, а никто и не заметит. Скажут, мол, да так всегда и было, а жизнь без чудиков, так - красивая легенда.
- Э-эх, - снова вздохнул Александр Петрович, вспоминая, что в понедельник на работу идти. - Как же я теперь трудиться-то буду? Как Александра Петровна?..
Окунувшись раздумьями в жизнь, бурлящую вне лона квартиры, сразу вспомнились родня и знакомые. Вот кто, действительно, удивится его метаморфозе. В фантастическое превращение, естественно, никто не поверит, а в то, как Александр Петрович с бухты-барахты сменил себе пол - подивятся все. Подивятся и посмеются. Посмеются и поплачут. Особенно мать с отцом. Вот так «подарочек» старикам на годовщину бракосочетания организовался...
- Может из окна выброситься?
Александр Петрович высунулся из окна, оценивая высоту. Страшно… Нет, не хочется что-то. Да и «подарочек» только гаже станет.

Кофеварка тужится, хрипит и булькает, нехотя наполняя стаканчик ароматной теменью. Эти горячие, свежие испражнения по утрам любят все. Особенно если они сдобрены каплей сливок и щепотью сахара. А те, кто кофе не пьет, любят внюхать аромат.
- А шумит кофеварка и вправду пошло.
Александр Петрович восседал на кухонном табурете, точно сыч в час дневной. Голову одолевали вопросы исконно русские: «что делать?» и «кто виноват?». Кроме Бога винить больше было некого, а вот что делать – действительно вопрос.
Задуматься покрепче не позволил дробный стук в дверь. Хозяин квартиры сгреб недопитый стаканчик кофею и, без задней мысли, направился ко входу. Или выходу - не разберешь.
На пороге стояла женщина в широких семейных трусах и полосатой майке.
- Саша? – треснувшим голосом спросила она, - это ты?
У Александра Петровича отвисла челюсть:
- Генка, друг, как же ж разнесло-то тебя…
Из квартиры соседа по лестничной клетке выглянула Генкина жена.
- Милый… - всхлипнула супружница, - я позвонила в скорую…
- Зачем?! Я ведь просил – не надо! Что они смогут? Отрежут мне титьки и яйки пришьют?!
- Я не для тебя, придурок! Себе вызвать хотела! Плохо мне, понимаешь?!
- А я как в сказку попал, ага?! – Развел руками Геннадий. – Иди, жди машину, раз вызвала.
- Да не вызвала я! – Еще шибче закуксилась женщина. – Нуль три не работает…
- Веронька¸ милая, иди домой, ага? Я потолкую с Шуриком и вернусь. Быстро, ага?
Безутешная Вера обиженно хлопнула дверью. Геннадий вздохнул, сокрушенно качнул соломенными локонами и самопригласился в квартиру, жестом увлекая за собой ее хозяина.
- Итак, друг Сашка, стали мы с тобой бабами… - Он потряс кофеварку, заглянул внутрь и попросил себе кружку. – Что делать то теперь будем? Как жить?
- Обыкновенно, - отхлебнул остывшего кофею Александр Петрович. – Если я и ты оженились, то и еще кто-то должен был.
- Новости?
- Давай посмотрим.
Телевизор пищал схемой профилактических работ. Горделиво так, пронзительно. Соседний канал рассыпался рябью, а третий - хвастал музыкальным клипом. Все остальные испытанные каналы разнообразием не отличались: пищали, молчали, либо показывали нечто отстраненное. Новости отыскиваться не желали.
- Санек, а у тебя случаем радио нет? – Поправил Геннадий опавшую бретельку тельняшки.
- Не-а. И свежих газет тоже.
- Плохо, ага…
Помолчали, тупо созерцая клип с Пугачевой.
- Предлагаю выйти на улицу, - бесцветно выдал план действий сосед. – Посмотрим на других…
- Да и себя покажем, - усмехнулся Александр Петрович.
- Я серьезно. Или ты хочешь сидеть дурой в квартире и неведении?
- В квартире и неведении… - усмехнулся Александр Петрович. – Ладно, пойдем. Дражайшая твоя шмоткой не расщедрится?
- Знаешь что, Саша. Иди-ка ты в попу. Лучше я с балкона головой об тротуар сброшусь, чем напялю на себя сарафан. Все равно нас – нас – никто не знает, ага?
- Ага…
Люд на воскресной улице можно было пересчитать по пальцам. Пальцам утонченным, с накрашенными ноготками, ибо каждый встречный-поперечный оказывался особью женского полу. Кто-то кое-как цокал каблуками, затравленно озираясь по сторонам, кто-то, как и Александр Петрович с Геннадием, - в трусах, майках и изумлением на чистых лицах… Попадались, правда, и настоящие женщины - обязательно накрашенные, куда-то спешащие и с непременным испугом в глазах.
Попутные магазины и заведения общественного толку ругались табличками «закрыто». Лишь однажды из подворотни вырулил ржавый ларек, в котором Александр Петрович прикупил пузырь квасу на прихваченную с собой денежку.
День канителился к обеду, и на улице стало чуточку людней. Даже несколько машин по дороге промчалось. Солнце заняло позу зенита и теперь авторитетно давило на голые плечи и макушки. Если бы не жбанчик квасу, то полдень непременно закончился б тепловым ударом.
- И ни одного мужеского пола, - Геннадий припал к горлышку жбана, ополовинил, давеча ополовиненное, крякнул и отер губы. – Жара, черт! Свихнулся этот фонарь долбаный что ли?
Из миража материализовалась толпа. Однополый народец сгрудился у навеса магазинчика бытовой химии, перешептывался и дрожал от возбуждения. Ватага женщин напоминала голову, только простившуюся с подушкой и опаздывающую на работу. Приблизившись, друзья выяснили, что люди внимали карманному радиоприемнику, прикрученному проволокой к навесу.
Вещал «Маяк». Вещал отчетливо и чрезвычайно. Оказалось , что странный феномен поразил сугубо мужскую часть населения, отчего каждый первый человек на планете теперь стал женщиной. Объяснить сие природное безобразие одинаково затруднялись как наука, так и религия.
Диктор спешила повторять, что заводы и фабрики по всему миру остановились, что рынок накрылся тазом, и что люди всего мира – от бомжей, до крупных чинов – сиганули в прострацию, из которой выбирались неохотно. Врачи бессильно разводили руками, мол, феномен неожидан, непостижим… Но изучение уже начато! Дескать, всему виной магнитное поле земли, в котором что-то там изменилось.
Вскоре Александру Петровичу надоело слушать заговаривающегося диктора, и он предложил Геннадию вернуться. Геннадий засопротивлялся. Купил упаковку земляничного мыла, отбеливатель, хлорку, пристал к продавщице с расспросами о новом вакуумном вантузе и только после дал себя увести.
Дома ждал голод. Лютый и свирепый он сразу погнал Александра Петровича к холодильнику, потом к плите и, наконец, - к столу. За борщечерпием инженера настиг звонок.
- Алле.
- Сынок?
- Папа?!
- Нет, Саш, это я. Твой отец на рыбалку ушел.
- Куда?!
- На пруд. Сгреб удочки, одел мой халат и ушел. Сказал, что вернется, когда снова мужиком станет.
- Он хоть помнит в какой стороне пруд? Когда он там в последний раз был? Со мной в детстве? Поди, и берега-то высохли все.
- Не рыбачить он пошел. Горевать. Меня стесняется…
- Знаю, ма. Но, думаю, скоро привыкнет. Как я, или как Генка.
- Освоились уже?
- В новой форме-то? Ну, не то чтобы…
- …
- …
- Как это, Саша? Не больно?
- Не переживай. Просто… Необычно как-то, чудно. Это как тайну узнать, которую знать не хочется, а тебе ее насильно выбалтывают. Не знаю, ма. Бредово как-то. Теперь это знание чугунком над головой качается… Того и гляди – накроет.
Мама вздохнула:
- Пойду я Саша. Схожу на пруд – посмотрю как он там. А то утопится еще.
- Он может. Ты ему, это… Скажи, что это не он. Это мир изменился.
- Скажу, Саша. Поймет ли?.. Ладно, пойду.
- Позвони, когда вернешься.
- Хорошо.
Остатки борща остыть не остыли, но Александр Петрович безжалостно отправил тарелку на плиту и поджег комфортку.
- Колхозный пруд...
Сколько они с Генкой и сельской ватагой рыбы из него почерпнули… Страсть! Караси, лещи, подлещики… Давно это было, да – давно.
- Было, было, было, но прошло… - грустно напел Александр Петрович, оставил в покое недоеденный борщ и отправился давить кровать.
Спальный уголок напоминал поле брани: скомканное пастельное белье топорщилось ломаными пиками, сожженными знаменами и порванной в клочья травой. Беспорядок раздражал, как раздражает колючая этикетка под воротником. Александр Петрович отставил полежать и взялся за простыни. Разглаживая очередную помятость, он вдруг замер. Раньше ведь ему было глубоко начхать, в каком виде бытует постель. И каждый раз он уходил на работу, оставляя лежбище не заправленным. И вот – нате!
- Где же… - Метался он по спальне в розысках кружевного покрывала. – Куда же я тебя…
Покрывало отыскалось в углу за креслом – помятое, но чертовски красивое. Красивое? Александр Петрович расстелил золотистую поляну экзотических цветов, поправил оборочки и отошел к двери, созерцая переливы рисунка.
- Лепота! – повздыхал он и отправился спать на диван, ибо портить такую красоту не хотелось совершенно.

Вместо сна на диване инженера одолели воспоминания. Разрозненные, сумбурные они выносили его то на один островок жизни, то на другой мыс событийности. Вспоминалось детство, время, когда он с сельскими ребятами охотился в лесу на грибы, когда до посинения купался в пруду, когда дразнил пьяного сторожа Василия, а потом удирал от него и его заряженного солью ружья… Не было в детских воспоминаниях только девочек – в маленьком поселке маленькие принцессы отчего-то не водились. И на улице, и в школе, и дома Александр Петрович коротал отрочество среди таких же, как сам вихрастых пацанов.
Но однажды, на теплые школьные каникулы, в деревню к бабушке одну принцессу все-таки завезли. Девочка жила в городе, училась в большой школе и, как любая порядочная принцесса, обладала скверным характером. Первое время сельская ватага чуралась новенькой. Ребята шпионили за ней, как за чудным зверьком, а все разговоры теперь сводились только к одному. А точнее - к одной. К Маше Полюковой. Наблюдая за ней, обсуждая ее очередное платьице или бантик, Сашка не понимал, что его влекло к девочке. Не понимал, почему думал о ней все чаще и упорнее, почему нервничал, когда товарищи заглядывались на нее. Не понимал и не задумывался… Да и странно было б, если тогда, в отрочестве, он думал о таких вещах. Это сейчас, с этажей прожитых лет, он мог сказать, что популярность гостьи обеспечивалась ее исключительностью. Она другая. Непонятная, загадочная и оттого такая притягательная…
Однажды в середине августа, когда Сашка готовился пойти в девятый класс, а гостье из большого города до отъезда оставалось всего ничего, они нечаянно встретились у продуктового магазина. Он только что купил две буханки хлеба и, сжимая их под мышкой, спускался по ступенькам, подсчитывая сдачу.
- Привет, Саша…
От неожиданности он чуть не рассыпал мелочь, да и сам едва не раскатился вниз по крутым ступеням магазина. Перед ним стояла Маша собственной персоной и мило улыбалась, жмурясь в лучах полуденного солнца.
- Привет, - выдохнул Сашка, чувствуя, как затрепетало сердце. – Ты в магазин?
- Да… Я скоро уезжаю, и бабушка хочет на прощанье торт испечь. Попросила купить кое-чего. Ты домой?
- Ага.
- Подождешь немного? Я все быстренько куплю и мы вместе пойдем...
Сашка не возражал, хотя жил совершенно в другой стороне, и через несколько минут уже нес сумку загруженную покупками по самые ручки.
- В вашей деревне красиво, прямо как в центральном парке, - всю дорогу без устали болтала она. – Но жить тут я ни за что не согласилась бы. Знаешь почему? Потому что я горожанка. Родилась бы я в деревне – тогда другое дело, а так я привыкла жить там, где много людей, где никто никого не знает, не замечает. В городе все так быстро, такое все большое. Ты был когда-нибудь в большом городе?
Сашка мотал головой, а про себя думал, хорошо, что она щебечет как заведенная: не надо бекать, мекать, заикаться и краснеть, судорожно продумывая каждую фразу. О чем можно поговорить с девчонкой?!
У калитки двора бабушки они остановились.
- Знаешь, я в деревне уже долго, а еще ни разу в лесу не гуляла, - сказала она, пристально глядя Сашке в глаза. – Давай сходим туда?
- Мы завтра с друзьями как раз за грибами собирались… Я, думаю, они согласятся, если ты пойдешь с нами…
- Дурак!
Тогда он еще долго стоял у захлопнутой калитки и изумленно моргал, не понимая, чем это вызвал немилость барышни.
Но на следующий день Маша все-таки отправилась в лесной поход. Ребята заметно притихли и в присутствии принцессы не позволяли себе того, что обычно вытворяли будучи сами по себе. Все шли хмурые, насупленные и время от времени бросали косые взгляды то на гостью, то на Сашку. «Позвал, блин. Спрашивается – нафига?»
Сашка чувствовал себя вдвойне неловко. С одной стороны ему было стыдно перед деревенской братвой, а с другой – перед Машей. Казалось, он чувствовал, как напряжена и подавлена девочка, чувствовал и винил в том себя.
Развязались ребята только когда ступили в сень опушки. Замыкая строй, вторящий зигзагам тропинки, Сашка слышал говор идущих впереди друзей, их смех и облегченно улыбался. Но с каждой минутой слова товарищей становились тише, поскольку идущая впереди Маша начала замедлять шаг и потихоньку отставать. Через несколько минут она остановилась вовсе и попросила отвести ее обратно в деревню.
Он потерялся, не знал что делать. Чувство нелепого, непонятного долга перед девочкой волокло его вспять по тропинке, а желание остаться с друзьями, быть как они, подталкивало на грубость. Наверняка противоборство желаний в те мгновения отражались на его лице, как в зеркале, отражая все порывы души. Наверняка, рухни тогда на землю солнце, Сашка бы только обрадовался.
- Пацаны, я домой! - Наконец крикнул он друзьям, но те даже не обернулись.
Он был зол. Зол на себя, что вел себя как круглый дурак, зол на Машу, что без всяких усилий вынуждала его вести себя по-дурацки, зол на друзей, что стали свидетелями его дурости. Зол на весь свет, за то, что тот наградил его этим дурацким днем. Злость раздувалась в груди холодной скользкой жабой, грозящей вот-вот лопнуть.
У тонкого лесного ручья он остановился, присел на корточки, зачерпнул холодной воды и умылся.
- Саша, перенеси меня через ручей, - прозвучал за спиной невинный голос.
- Что?
Ему показалось, будто он ослышался.
- Перенеси меня через ручей. Пожалуйста…
- Что?! - Ломающийся Сашкин голос расколол лесную тишину точно ружейный выстрел. - Что тебя?! Перенести?! Да через него мышь перешагнет!
- Ну и что? - Невозмутимо продолжала стоять на своем Маша. - Ну и что, что он такой? Я просто хочу, чтобы ты это сделал. Мне будет очень приятно, если...
- Иди ты к черту! - Гаркнул Сашка, развернулся и побежал догонять друзей.
Больше Машу Полюкову он не видел. Никогда.

Поправьте атрибуцию, восклицательный/вопросительный знак после прямой речи не повышает статус последующих авторских уточнений до прописной буквы.

Написано очень хорошо, грамотно и цветисто. Тема правильная. Короче, одобряю.

Тема прикольная. Только вот не очень глубокая. Ну, превратились. Дальше что? Да ничего, с ума все сходить будут.

понял, поправлюсь =)

приятно слышать, спасибо.

Я бы не советовал дюже серьезно относиться к тексту. Повестушка планировалась как, эдакая, юмореска, под грифом "а что если". И, собственно, отчего все должны посходить с ума? Ведь однополую любовь никто не отменял, это раз, а другое... Мужская психология легко может трансформироваться женскую. И... Кто сказал, что завтра все женщины не обратятся в мужчин? =)