Текст:
Аксолотль
История эта началась лет эдак с пятнадцать тому назад, ну, по крайней мере, для меня. И началась она, с появления в нашем дворе довольно странной личности. Тут, необходимо сделать некое «лирическо-краеведческое» отступление. Дело в том, что «неординарных» личностей, в нашем доме, более чем достаточно. И связано это, прежде всего, с ним самим – с домом. Полагаю, что подобных строений, почитай уж и нет, а если где какой и затесался, то пересчитать их можно по пальцам одной руки! Стоит он, в самом центре огромного мегаполиса, в середине маленького, пыльного скверика, спрятавшись за спинами могучих монстров из стекла и бетона, которые принято, почему-то, называть – современной архитектурой… Построил его известный, в те давние годы, купчина – меценат слегка «повёрнутый» на средневековой романтике. Решивший, что даже небольшие доходные дома обязаны выглядеть, как итальянские палаццо эпохи возрождения. Вот и забабахал в городском центре, эдакий колонно-пряничный трёхэтажный дворечек. И все бы ничего, но на следующий, после сдачи объекта, год бухнуло баковое орудие «Авроры», и пришел гегемон… Новая власть, не сразу обратила внимание на этот шедевр зодчества, и только лишь к концу гражданской войны, почесав небритый подбородок, и окинув не очень трезвым взглядом колонны и портики, решила создать тут коммуну. И не какую-нибудь, а коммуну-общежитие «Новаторов пролетарского искусства и науки»! И заселились, под резные арочные своды потолков, десятки тружеников Мельпомены и Каллиопы, с чадами своими и домочадцами. Представляете себе контингентец-то? Сумасшедший дом на гастролях! Справа, за стенкой, кто-то ревёт арию варяжского гостя, а сверху взрывается реторта с меркаптоэтанолом, распространяя бодрейший аромат тухлой капусты на пару квадратных километров вокруг… Лепота! Ну так вот. Летели годы… Заклеила, белыми бумажными крестами, стрельчатые окна Великая Война, проревели, в вихре начёсанных коков и взметнувшихся юбок-клеш, буги-вуги, отбренчали бардовские гитары покорителей Саматлора, замер рвущий душу голос Высоцкого, мелькнули и исчезли в беспросветных сумерках баулы челноков… Время шло… К чему это я?! Да вот к чему – с тех самых, давних пор, жители дома не менялись! Никто и никогда не продавал квартир, не разменивал на другие районы, не дарил непонятно кому, счастливо избегая «черных риэлторов». Поколения за поколениями жили в том же доме, в тех же квартирах, что и изначальные «первопоселенцы – коммунары»! Презрительно называя – «понаехавшими» те, несколько семей, которых подселили в конце войны, взамен не вернувшихся с фронта жильцов. Такой вот странный дом… Такие вот, странные люди… И вдруг! Неизвестно откуда, поговаривали, что из какого-то «номерного» городка, появляется - он! И, совершенно наглым образом, заселяется в квартиру только что умершей Виолетты Генриховны! Называя покойницу - тётей! Абсурд, да и только! Ну, наши-то домовые активисты, тоже, не лыком шиты! Прибывший участковый долго крутил поданные ему документы, смотрел их на свет, звонил в какие-то инстанции, и… Разведя в недоумении руками, поплёлся к себе в участок, под испепеляющее-гиперболоидными взглядами домового комитета. Так у нас появился - Либер. Ну, то есть, Либером называл его только я. Остальные… Остальные же, долгое время вообще не знали, как его зовут, поскольку сам он ни с кем не разговаривал, а желания побеседовать с ним, у окружающих, тоже не возникало. И только случайно брошенное в чужой ящик письмо, явило домовому истеблишменту его настоящее имя. На красивом, заграничном, конверте значилось имя получателя – Григорий Либерман. Правда, перед именем получателя ещё было напечатано короткое – «Проф.», но… Общим мнение было решено, что это, скорее всего, опечатка. Нет, ну действительно, какой из этого типа может быть профессор?! Курам на смех, да и только! Новый жилец был чрезвычайно худ, высок и нескладен. Видимо стесняясь своего роста, он постоянно горбился, походя на иссушённый пустынным солнцем, вопросительный знак. При этом, обладал потрясающе-торчащей во все стороны чёрной шевелюрой, карими глазами на выкате, а-ля «вся грусть еврейского народа», спрятанными за круглыми стёклами «ленноновских» очков, и огромным, вечно текущим, носом. Хотя нет, носом эту часть организма назвать было нельзя. Не нос, а… Носяра! Нет! Нет! Даже не носяра, а… Шнобель! Именно – так! Когда Либер появлялся из-за угла, то первым выплывал он – шнобель, а затем и все остальные части его фигуры. Зимой и летом, этот типус одевался в одну и ту же, протертую до белизны, косуху, растоптанные кроссовки и коротковатые, эдак едва до середины щиколоток, коричневые вельветовые брюки. Где он работал, и работал ли вообще – долгое время оставалось тайной за семью печатями. Тетя Вера, из седьмой квартиры, настоятельно убеждала всех, что Либер не иначе, как подрабатывает в крематории. Основывая свои умозаключения на том, что выползает он из своей берлоги (прости господи, во что квартиру Виолетты Генриховны превратили! Ах, какая была женщина – звезда оперетты…), всего пару раз в неделю. А как же! Людей, чай, не каждый день жгут! Да и машины какие за ним приезжают? Правильно! Всё больше чёрные, и, замете, с чёрными же номерами! Не иначе, как из крематория посылают! И всё было бы смешно, если бы не было, отчасти, правдой. Да, большую часть времени Либер проводил дома, не особо утруждая себя походами на службу. И – да, машины за ним регулярно приезжали, раза два или три в неделю. Правда, к ритуальным услугам, этот автотранспорт отношение имел весьма слабое: чёрный Мерседес, он у кого угодно есть, однако чёрные номера с небликующими цифрами – прерогатива министерства обороны… Ну, не буду вас мучить загадками: по профессии Либер был – биофизиком, в чем сам мне как-то и признался. А трудился сей ученый муж, в какой-то жутко секретной шарашке. В какой именно, и чем он там конкретно занимается – так и осталось невыясненным. На мои робкие попытки выудить из него хоть какую-нибудь информацию по этому поводу, Либер сразу же скашивал глаза к переносице и уходил в глухую несознанку, обиженно утыкаясь шнобелем в экранчик смартфона, не желая продолжать разговор.
Теперь пару слов о том, как я вообще оказался в центре этой истории. Все дело в том, что покойная Либеровская тётка проживала на последнем, третьем, этаже нашего дома. Точнёхонько над нашей квартирой! И вот, нам, горемычным, пришлось на своей шкуре… Ну, в смысле – на своей штукатурке, узнать – что такое иметь его соседом сверху. Этот гад, нас топил! Причем делал он это с завидной регулярностью – пару раз в месяц! Как заведённый, я носился вверх по стертым мраморным ступеням лестничных маршей, что было силы, колошматил в дверь, чтобы застать всю ту же картину. Посередине комнаты, столбом торчала фигура вредителя, в закатанных по колено штанах, судорожно вцепившаяся лапками в половую тряпку. Которой, он пытался не столько собирать океаны разлившейся воды, сколько разогнать её ровным слоем по всей площади пола. При этом диверсант, издавал какое-то маловразумительное курлыканье, и глядел из-под перекошенных очков взглядом побитой собаки. Ну, вот как к этому можно было относиться?! Разве что, как к стихийному бедствию… Как к капризу мироздания… И вот, однажды, вернувшись из очередной экспедиции, я вошел в свой подъезд и поднявшись по лестнице увидел совершенно потрясающую картину: все мое семейство, только что вернувшееся с дачи, где они проводили все летние месяцы, застыло перед распахнутой дверью. Скинув с плеча рюкзак, и набрав полную грудь воздуха, я шагнул за порог, уже представляя, во что этот гад превратил фамильное гнездо за время нашего отсутствия. Шагнул… И… Застыл, с отвисшей от изумления челюстью. Вместо родного, скрипевшего при любом шаге, паркета, пол был устлан каким-то невероятным ламинатом, стены прихожей облицованы темными мраморными панелями с похожими на фантастические водоросли, светлыми прожилками. Через каждый метр висели вычурные бра, освещая пространство вокруг странным, мистическим светом… Пройдя чуть вперёд, я замер, бессильно прислонившись к дверному косяку – вся наша квартира несла на себе тяжелую печать «дизайнерской» вакханалии… Первая мысль, пришедшая в голову, была о том, что за время отсутствия, кто-то умудрился продать нашу собственность, подделав необходимые документы, и нагло въехал в квартиру, предварительно сделав бешено дорогой ремонт. Хотя… Почему же тогда, этот неведомый злоумышленник, оставил нашу мебель? Да и фотографии на стенах, тоже, не поменялись… И тут, внимание моей жены привлек одинокий листок бумаги, лежавший посередине стола. Она аккуратно, словно он мог ее укусить, вгляделась в бумажку и, взяв ее двумя пальцами за уголок, сунула мне под нос. На стандартном, размера А4, листе пищей бумаги, «курьелапым» почерком были написаны маловразумительные извинения за назойливое вторжение, и уверения, что этого больше никогда не повториться, и что этот ремонт есть то самое малое, что могло быть сделано, дабы загладить вину… А в нижнем углу, под текстом, стояла крайне оригинальная подпись – «Ваш Сосед». Выкурив пару сигарет, и приняв, дабы снять последствия стресса, граммов сто ледяной водки из морозильника, я взял заныканную, «до лучших времен», бутылку коньяка, и, выслушав наставления супруги о том, что нужно немедленно договариваться об оплате в рассрочку стоимости этого ремонта, поплелся на третий этаж. Вот так и состоялось мое знакомство с этим странным, непонятным человеком.
Мы тогда очень здорово напились, прикончив сначала мой коньяк, а затем и все Либеровские запасы. После чего, взвесив, стоит ли идти «за еще», или ну его на фиг, решили, что, пожалуй, уже хватит. Но не выпить «стремянную» - всё равно, что загубить все до этого выпитое! Либер вспомнил, что у него где-то есть ещё спирт, и мы отправились на поиски оного. Вся берлога соседа была заставлена немыслимым количеством сборных, металлических стеллажей забитых какими-то электронными блоками, связанными паутиной разноцветных проводов, колбами, ретортами, шариковыми холодильниками и прочей физико-химической белибердой. Чем напоминала, эдакую, лабораторию современного алхимика. Более-менее свободным оставался лишь небольшой кусок спальни, с промятым диваном и стоящим подле него огромным, чуть не тонным, аквариумом. В зеленоватой глубине, едва освещенной неяркой люминесцентной лампой, по крупной, ровным слоем выложенной на дне, гальке, ползали странные, белёсые обитатели. Довольно большие, с ладонь, они очень напоминали саламандр, у которых вокруг головы вырос пушистый, розовый воротник жабр.
- Слышь, Либер?! А это кто у тебя в аквариуме? – спросил я.
- Это… Ик…- он стыдливо прикрыл рот рукой, - Это, Бродяга, самые удивительные обитатели нашей планеты – аксолотли! Ну что – пшшли, накатим по последней? – Либер махнул зажатой в руке пол-литровой колбой, и, нетвёрдо ступая, направился в кухню. Хочу сразу отметить, что «Бродягой» он решил меня называть, после того, как мы выпили за науку, и я сообщил, что по профессии - геолог. А вот он – Либер, обладает совершенно уникальной памятью на числа, чего нельзя сказать об именах и фамилиях… Мне, в общем-то, было наплевать, и я согласился называться «Бродягой», что, собственно, для геолога и есть смысл жизни.
- Ну, так что? Давай, колись, чего в этих зверях такого необычного? – снова спросил я, усаживаясь за кухонный стол.
- А необычного в них то, что эти амфибии – личинки! – он прищурил глаз, прицеливаясь горлышком колбы в рюмки, - Понимаешь? Они проходят весь жизненный цикл, так и не становясь взрослыми, если можно так выразиться. Рождаются, вырастают, спариваются, дают потомство, и все это - в личиночной стадии. Крайне редко переходя во взрослую форму – в амбистому. Удивительное, загадочное существо! Кроме того, древние наделяли его способностью к магии… Вот такие дела…
- Ну…Да… На нас очень похоже – на людей, - я поднял рюмку и посмотрел на маслянистые потеки смешивающейся со спиртом воды, - Так же вот, рождаемся, живём, учимся, рожаем детей, а все одно – крутимся, пока не помрем, на одном и том же уровне… На личиночном…
- Хм-м… - Либер издал невнятное мычание, и как-то уж слишком трезво взглянул на меня поверх своих круглых очков, - А ты, Бродяга, не так уж и безнадежен… Не ожидал, если честно… В чем-то ты прав! Человеки – скотина тоже, крайне удивительная, почти, как аксолотль. Все в нас устроено крайне не логично, сам посуди: для успешного передвижения, четыре точки опоры гораздо более технологичны, нежели две. Размножаться мы начинаем прожив, практически, четверть жизненного цикла – что не ведет к успешной конкурентной борьбе между видами. О физиологии я уже и не говорю – мы гораздо слабее почти всех обитателей планеты…
- Ну, это ты у через край заливаешь! – перебил его я.
- Да?! – Либер ехидно ухмыльнулся, - Ну так попробуй, для начала, прыгнуть хотя бы метров на сто. Слабо?
- Не один зверь, на сто метров не прыгает! Мне-то уж, сказки рассказывать не надо! «Плавали – знаем»!
- Зря я тебя похвалил, Бродяга! Ты, как есть, человек дикий и невежественный, - сосед скорчил скорбную мину и скрестив руки на груди, откинулся на спинку кухонного стула.
- Да что вы говорите! Так просвети питекантропа, сделай божескую милость! Кто ж у нас так прыгает?!
- Блоха, Бродяга, простая блоха. Она скачет на расстояние в сто раз превышающее собственные размеры! Что, применительно к хомо, извините, сапиенсу, как раз и будет чуть поболее ста метров! Ну, да и не это самое главное… - Либер поднял рюмку и задумчиво посмотрел на ее содержимое, - Хрен с ней, с физиологией. Странно то, что человеку свойственно… Хм… Как бы это выразиться… Свойственно овеществлять то, что противно природе этого мира.
- А попроще?
- Можно и попроще. Вот у тебя дети есть, сказки ты им читаешь, так?
- Ну… Было когда-то…
- О! И что в них? – он ткнул в меня длинным костлявым пальцем, - А в них, в сказках этих, описываются процессы не свойственные физике мира в котором мы живем! Откуда? Каким образом древний сказитель придумал то, что лежит вне рамок его мироощущения? А ведь придумал же, мерзавец! Раз! Тут исчез, там появился… Раз! И ковер полетел… Раз! И через стену прошел… Раз! И вернулся назад во времени… Да мало ли… Не в том суть! Это не просто игры разума, Бродяга. Это какая-то глубинная, генная память. А ты говоришь – чего в человеке такого удивительного?!
- Нет, это ты говоришь!
- Да? Ну и ладно. Давай, по последней!
Так вот и завязались наши с Либером отношения. Нет, назвать это дружбой было нельзя. Скорее… Приятельство, что ли… Время от времени, я поднимался к нему с бутылкой и куском, привезенной из очередных блужданий по Таймыру, вяленой оленины. А иногда он, Либер, спускался к нам, с роскошным французским коньяком и засиживался до полуночи, рассуждая о странностях этого мира. Такое вот необременительное сосуществование двух совершенно разных людей, словно кометы летящих по своим сугубым траекториям, и лишь изредка чиркающие друг друга орбитами на пересекающихся курсах.
*****
В тот день, после почти трех месяцев шляния по Путоранским болотам, я наконец вернулся в родные пенаты. Семейство мое, изволило гостить у бабушек с дедушками, насыщаясь перед долгой зимой роскошными Крымскими фруктами. Потому, скинув с себя пропахшую дымом костров энцефалитку и приведя тушку в более менее цивилизованный вид, я взял, заботливо упакованный в несколько слоев промасленной бумаги, чудный кусок муксумьего балыка, бутылку ледяной водки и пошел на третий этаж – сказать Либеру – «здрасьте». Ткнув несколько раз в кнопку, и не услышав знакомого звона, я затарабанил в дверь кулаком. Через минуту раздались шаркающие шаги и лязг открывающегося замка: Либер встретил меня на пороге кутаясь в длинный клетчатый плед. Он был крайне бледен, вечно торчащая шевелюра слиплась от пота, руки, стягивающие на груди покрывало, мелко дрожали не в силах удержать сползающую с плеч ткань.
- А ты хреново выглядишь, дружище!
- А-а… Это ты… Привет, проходи…- прохрипел сосед и тяжело привалился плечом к косяку.
- Э нет, я пожалуй пойду. Тебе лечь явно надо… В другой раз… Слушай, может надо чего? Ну, там антибиотик какой… Или врача вызвать?
- Нет, спасибо, Бродяга… Я сам… - Либер со свистом втянул воздух, - Я звонил тебе, да видать ты опять по тундре шарашился…
- Ага, только приехал.
- Это здорово… Мне… Если сможешь… Помощь твоя нужна…
- Да какие разговоры! Конечно! Чем могу. Пошли, тебе лечь надо, - я взял его под локоть и едва не отдернул руку – даже через ткань пледа прошибал жуткий жар.
- Либер! Да у тебя температура за сорок! В постель, немедленно!
- Идем… Идем… - он тяжело повис на моем плече, и с трудом перебирая заплетающимися ногами, поволокся в спальню.
- Как же это тебя угораздило-то? Лето ж на дворе! – спросил я, помогая Либеру улечься, - Давай-ка я врача вызову, а то… Сам понимаешь, копытца откинуть можно.
- Нет, не надо врача. Это не болезнь… Это… Я сам… - он с хрипом выдохнул воздух, и откинулся на подушки.
- Не-е… Не понял, что сам?
- Да вон, там…- Либер слегка кивнул головой в сторону прикроватной тумбочки. На потрескавшейся полировке лежали четыре тонких, пустых шприца и зеленый резиновый жгут.
- Это, Бродяга, плод моей жизни… - он снова судорожно втянул воздух, - Плод моей научной карьеры… Я разработал… М-м-м… Нет, не вакцину… Как бы это назвать… В общем – препарат. «Бустер», своего рода. Помнишь, мы как-то говорили об аксолотлях?
- Угу, - я ошарашено кивнул головой.
- Так вот, я уверен, что человек – это тоже – личинка. И есть возможность, применив этот «Бустер», вывести его из этой стадии во взрослую… Дать пинка, что ли…
- Погодь, погодь! – меня будто пружиной подбросило со стула, - Ты хочешь сказать, что изготовил некое зелье и решил попробовать его на себе?!!! Ты что – дурак?! – сказать, что я был изумлен до глубины души – все равно, что ни сказать ничего! Это… Я даже и не знаю, как назвать… Это даже не слабоумие, это проявление дремучего, первобытного идиотизма!
- Нет! Вы видали?! – я чувствовал, что начинаю орать во всю глотку, но сил остановиться уже не было, - Пастер - новоиспеченный! Бомбар – охреневший! Только Пастер-то в разы умнее – он вакцину на ассистенте испытывал! Одуреть… Ты что, не слышал, что эксперименты на крысах проводят?! На зверюшках на всяких!
- Я уже говорил тебе, что человек ты крайне дикий и невежественный, - сосед вяло махнул рукой прерывая мою тираду, - Крысы – совершенные создания, как в прочем, и остальные животные… Они не личинки, это-то ты понимаешь? И вообще, не ори – голова и так лопается… Ты лучше мне воды приволоки… Я там приготовил… На кухне…
- Воду, конечно, принесу, но и скоряк вызову, обязательно! – я двинулся в кухню одновременно набирая номер неотложки.
*****
Маленький, пухлый, с огненно-рыжими, «буденовскими» усами, врач неотложки вылетел из либеровской спальни, на ходу запихивая какой-то формуляр в синюю пластиковую папку.
- Ну что, доктор?
- А ничего, Ваш приятель отказался от госпитализации. И поделать с этим, я ничего не могу!
- Ну как же так! Он же умереть может!
- А вот так, молодой человек! Он совершеннолетний, находящийся в здравом рассудке. Более того, никакой особо опасной инфекции, способной угрожать окружающим, я у него не диагностирую. Так что…- врач развел руками, - Нам пора, всего доброго.
- Ну хоть что-нибудь можно сделать? – я попытался заступить медикам дорогу к двери.
- Постарайтесь его уговорить, это единственно, что могу посоветовать. А госпитализировать человека помимо его воли – закон запрещает! Подвиньтесь, нам действительно некогда!
Либеру явно становилось все хуже. В течение последующих суток я, еще несколько раз вызывал бригады скорой помощи, но результат был все тот же… Единственно, что сделали врачи – поставили у изголовья кровати блестящую штангу с пластиковым мешком физраствора и тонкой трубкой, тянущейся к вене пациента. Такое вот лечение, м-м-м да-с…Что было делать? Да черт его знает, я никогда не попадал в подобные ситуации прежде… Бросил клич по приятелям, и мне, за очень приличные деньги, организовали визит какого-то страшно модного врача. Вернее – врачихи… Она подкатила к подъезду на шикарном авто, и обдав облаком французского парфюма, поднялась на третий этаж. Подойдя к постели больного, врач долго вглядывалась в него и, потрогав тщательно наманикюренным пальчиком пульс, умчалась, заявив, что ей надо срочно проконсультироваться… Ну да, в общем-то, я ее понимаю – зрелище не для слабонервных. За эти несколько суток, Либер жутко изменился. Его кожа покрылась, как панцирем, сплошной серо-зеленой коркой. И без того, длинный – под метр девяносто, Либер еще вытянулся чуть не на метр! Так что, мне пришлось подставлять под свисающие с края дивана ноги, кухонную табуретку. А на спине у бедняги вырос, натянув до треска футболку, жуткий горб, искривив и до этого не очень-то прямые плечи. Создавалось впечатление, будто все его тело, враз, стало пластилиново-мягким, напрочь лишившись скелета. Фильмы ужасов – нервно курят в сторонке… В общем, плохо все… Очень…
Пошли седьмые сутки болезни. Пробегав все утро и день в попытках отыскать хоть какого-нибудь адекватного лекаря, я заявился домой под вечер и, проведав наскоро соседа, засел в интернете, рыща по многочисленным медицинским форумам. Как всегда, форумы лопались от бесполезного трепа и каких-то уж совершенно фантастических россказней о врачах-кудесниках. Промаявшись чуть не до полуночи за этим неблагодарным делом, я решил перед сном еще раз, на последок, заскочить к бедолаге. Войдя в квартиру, мне явственно послышался шум текущей в ванне воды. Неужто кран сорвало?! Мгновенно проскочив комнаты и маленький коридорчик перед кухней, я замер перед открытой дверью. В тесной, наполненной клубами пара, ванной комнате, спиной ко мне, застыла, склонившись над фаянсовым ухом раковины, огромная фигура. Не менее трех метров в высоту, с наброшенной сзади на плечи простыней, человек наклонился над струей воды. Это был Либер, но какой… Его кожа, там где ее не покрывала простыня, светилась матово-белым цветом, словно вырубленная из куска молочного мрамора. Привычная, а-ля воронье гнездо, шевелюра исчезла, уступив место волне платиновых, мокрых от воды волос… Человек поднял голову, и взглянул на меня, в отражении висящего над раковиной зеркала. Это был Либер… И это был не Либер… Нет, конечно были какие-то общие черты позволяющие узнать его, но… Как можно сравнить то, что было раньше с этим лицом, ожившей мраморной статуи!
- Твою-то мать… - воздух как будто застрял в моих легких, - Либер, это ты?
- Вроде того, - лицо в зеркале слегка растянуло губы в легкой улыбке, - Вроде того, Бродяга, - он выпрямился, едва не задевая головой потолок, и я почувствовал, как волосы зашевелились на моей голове. Простыня слетела с его плеч, открывая два огромных, снежно-белых крыла, растущих из середины спины! Тяжелые, касающиеся маховыми перьями кафельного пола, они мягко шуршали при малейшем движении… Он повернулся ко мне, и подняв с пола простыню, обернул ее вокруг бедер.
- Пошли, Бродяга, у меня мало времени, - сказал он, шагнув в коридор. Словно в каком-то гипнотическом ступоре, безмолвно, я прошел за ним в комнату, к парусящей легкими тюлевыми занавесками, открытой балконной двери.
- Ну что, будем прощаться, - он шагнул на балкон и очертания его фигуры вдруг дрогнули, подернулись легкой рябью, медленно растворяясь в ночном сумраке огромного города.
- Стой! Подожди! Это как же… Как получилось… Что это? – мириады вопросов распирали меня, мешая сформулировать тот самый, главный вопрос.
- Просто, Бродяга, все просто… Я стал взрослым… Теперь – прощай, дружище, - его фигура стала практически прозрачна, лишь тонкими фосфоресцирующими линиями обозначая контуры тела.
- Хотя нет, не так, - прозрачная голова наклонилась ко мне, - До свиданья, мой друг - аксолотль!
Да это практически одно и то же.
