Весьма заинтересован в ваших компетентных мнениях
Джим
21.05.11 - 19:15:22. Мы те, кем нас хотели видеть Отцы.
Мы подменяем понятия в угоду себе – земля перестаёт быть любящей матерью и, к нашему восторгу, становится дешёвой шлюхой, цена которой компенсирует её морщины. Насытившись, мы идём дальше - наши лёгкие наполняются солёной водой, но мы храбры, и моря так же безропотно покоряются нам. Везде, куда бы мы не приходили – везде мы видим то, что нужно победить. Разодранными о тернии руками мы трогаем звёзды. Потом жадно запихиваем их себе в рот.
Не боясь последствий, мы вступаем в небывалый поединок с природой, и одерживаем над ней верх. Мы стоим над нею, избитой. И, не умея ничего другого, набиваем рот комьями её, ещё тёплого, мяса.
Не теми методами мы ими стали, но мы всё же те, кем нас хотели видеть.
Мы – победители.
Там, где идёт победитель, идёт его мусор. Окурки, битое стекло, алюминиевые банки, обёртки от мороженого и конфет, фантики от жвачки, масляные пятна в лужах, старые газеты, объедки, шприцы, целлофан, и средства средства личной гигиены.
Это делирий после разнузданного праздника потребления.
Я стою у разбитого окна и смотрю вдаль - туда, где сполохи молний неуверенно пробиваются сквозь дым, идущий из труб мусоросжигателей. Мусоросжигателей работающих круглосуточно, и не справляющихся. Мне кажется что я чувствую запах озона, и внутри всё обмирает. Мне так жаль сейчас, что он только в моём воображении.
Я поднимаю руку к лицу, притрагиваясь к своему респиратору.
Джим тыкается носом мне в ладонь. Он хочет получить угощение.
У меня в кармане - последний собачий крекер. Я смотрю как собака ест.
Потом ухожу.
Джим не видит моей улыбки за респиратором. Но, я уверен, он всё понимает. Или видит её в моих глазах. Его шерсть слипается от грязи, и в ней водится какая-то насекомая дрянь. Когда я глажу его – я не снимаю перчаток, но он не против. У него умные глаза. Я ни разу не слышал чтобы он лаял. Даже когда я прошу его подать голос.
Но лапу он подаёт исправно.
Я говорю:
-Джим, дай лапу на счастье?
И он даёт. В детстве я это стихотворение ненавидел. И, на самом деле, я не знаю как зовут пса. Просто мне кажется, что это имя ему подходит.
Я думаю об этом когда спускаюсь по лестнице вниз.
Я стараюсь идти осторожно, но бетонное крошево под ногами хрустит слишком громко. Я не надеюсь на ржавые расшатанные перила, поэтому держусь ближе к стене, стараясь только не испачкать плечо извёсткой. Откуда-то снизу до меня доносится эхо - будто что-то жестяное покатилось по полу. Я прислушиваюсь, остановившись. Пять секунд. Десять. Ничего. Я продолжаю двигаться, рука сжимает Jericho 941 – мой рабочий инструмент сорокового калибра.
В прошлом этот город был процветающей промышленной сверхагломерацией, государством в государстве, индустриальным раем. Теперь, когда природный ресурс выработан, большая часть трудоспособного населения ушла из города, оставив свои дома бродячим животным и бездомным. Я в одном из таких домов. Здесь нет электричества, и не работает канализация. Только респиратор спасает меня от ароматов пригорода: героиновой блевотины, испражнений всех сортов, засохшего пота и жжёного мусора. У меня такая работа – я привык к запаху мёртвых людей, и здесь он тоже есть, потому что здесь не живут:
Здесь умирают.
На первом этаже я вижу консервную банку и прячусь в тень. Я знаю - банки не шумят сами по себе. Ничто не нарушает тишину, такую же мёртвую как и этот небоскрёб. Я выжидаю какое-то время, и выхожу на улицу.
Я знаю что за мной никто не следит – я бы почувствовал. К тому же, так близко к фабрикам бродяги обычно не подходят. Со случайным одиноким бездомным я как-нибудь справлюсь, а осторожность – это моя профессиональная болезнь.
Я профессионально предъявляю удостоверение, везде эффектно появляюсь с начищенным до блеска пистолетом, передвигаюсь исключительно на массивном современном мотоцикле, предоставленном государством, и ловко открываю все двери своей карточкой со вторым уровнем доступа. Каждый мальчик нашей планеты мечтает быть мной. Каждый отец хочет, чтобы его сын стал таким как я. Каждая мать молится, чтобы её ребёнок вырос похожим на меня.
Мы проходим обязательное психологическое обследование перед приёмом на службу. Для большей уверенности, кандидатам вкалывают сыворотку правды. Тех, у кого выявляются даже малейшие склонности к депрессии – сразу признают бракованными. За обследованием идут изнурительные физические и психологические тренировки. И вот они мы – “характер стойкий, нордический”. На первом в мире месте по количеству самоубийств.
Большинству до тридцати не позволяет дожить совесть.
Мне - двадцать восемь.
Я на самой окраине города. Джим всегда знает, что я пришёл и принёс ему угощение – он узнаёт двигатель моего мотоцикла. Я люблю приезжать сюда, забираться повыше на этот небоскрёб, кормить собаку крекерами в форме кости, и смотреть. Иногда, если ветер дует в направлении оставшихся действующими заводов, можно видеть очень далеко. Мне это не нравится, но в такие дни я не могу побороть в себе желание и смотрю в бинокль.
Тогда там, вдали, я вижу Его.
Час назад я оставил свой мотоцикл в ближайшей подворотне. Я подхожу к нему, и слышу стоны. За мусорным баком - двое. Они занимаются тем, что в Обществе вызывает порицание и ненависть.
Они размножаются.
И я не думаю, что у них есть на это разрешение Комитета по Контролю Численности Населения.
Скрывшись от них в тени, я смотрю как эти двое совокупляются за мусорным баком: жадно, грубо, остервенело, будто в последний раз. Под коркой пота и налипшей на её лицо грязи, я даже не вижу красива ли женщина. Но я отчётливо вижу, что она уже беременна.
Стоя за углом, так чтобы они меня не увидели, я закуриваю сигарету с нормальным содержанием смолы и никотина. Я не хочу их убивать – с недавних пор мне всё равно. Я курю и смотрю на небо; скоро здесь тоже будет дождь. На часах почти половина восьмого вечера. Времени у меня совсем мало, и этим двоим лучше поторопиться.
Они разговаривают.
Мужчина спрашивает:
-Сколько у тебя?
-Хватит ещё на несколько раз, - я слышу как она надевает джинсы. – Помоги мне тут. Застегнуть.
-Сколько отдала? – теперь я слышу звук застёгиваемой молнии.
-Я же не деньгами платила.
Она смеётся. Её голос мне противен.
Они одеваются и идут в мою сторону. Их шаги всё ближе и ближе. Я направляю пистолет туда, где через мгновение будет голова мужчины. Я даю им хороший шанс выжить: когда они выйдут из переулка, им достаточно будет просто не посмотреть направо – туда, где я уже готов исполнить свой служебный долг.
Я набираю на мобильном телефоне необходимые цифры, маскировочное устройство деактивируется: мотоцикл будто появляется из ниоткуда. Я уезжаю.
Скоро их тела сожрут бродячие собаки.
Может быть даже мой друг Джим будет одной из них.
Его зовут Пол Петуччи. Он испанец.
Мы договорились встретиться ровно в девять вечера. Я подъезжаю на пятнадцать минут раньше, и он уже ждёт меня. На нём очки John Richmond, марка “Aviator”. Я знаю что за ними прячутся красные глаза безнадёжного наркомана. В некоторых штатах правительство насильно принуждает своих граждан принимать наркотики. Чаще всего это успокоительное, модифицированное таким образом чтобы как можно быстрее вызывать привыкание. Там строят специальные Центры Снабжения, где каждую неделю выдают по стандарту из 14 таблеток на человека. Торговля тяжёлыми наркотиками в ЦС запрещена, потому что они так же выдаются по карточкам тем, кто стоит на учёте в наркологических клиниках. В основном это практикуется там, где, по мнению Комитета по Контролю Настроения, велика вероятность гражданских беспорядков – например, в бедствующих городах-заводах по переработке химических и радиоактивных отходов.
Если человек не приходит за таблетками – его находят и публично казнят.
Петуччи – не жертва режима. Он просто любит пускать по вене.
Потому что у нас не такой штат.
Я говорю ему что у меня почти всё улажено, и если деньги при нём – я готов заключить сделку.
-Зачем ты его продаёшь? – спрашивает Петуччи.
Я отвечаю ему, что мне срочно нужны деньги, а он говорит:
-Всем нужны деньги.
Он открывает кейс.
-Чемодан в подарок, друг. Наверное, тебе действительно они нужны, раз решил продать так дёшево. Я бы не продал.
Я достаю из рюкзака ноутбук, подключаюсь к беспроводной сети. Я захожу на страницу Департамента Имущественных Отношений, ввожу своё имя пользователя и пароль. Мы прикладываем большие пальцы к сенсорной панели, отпечатки сканируются, личности идентифицируются.
Через минуту – всё готово. Петуччи отдаёт мне деньги.
-Расскажешь мне зачем тебе столько наличных?
-Нет.
-Пересчитаешь, может?
-Уже пересчитал.
Я сажусь на мотоцикл и уезжаю. Больше мы никогда не увидимся.
Я только что продал дом своих родителей в шесть раз дешевле его реальной стоимости. Мне немного грустно.
Совсем немного. Но я думаю, они бы одобрили мой план.
Консьерж спрашивает как у меня дела.
-Всё путём, Виктор, спасибо.
Я прохожу мимо. Он что-то говорит мне вслед.
-Пардон, я не расслышал?
-Скажите, а Вы… летите?
-Куда? – я спрашиваю, хотя, конечно, понимаю о чём он говорит.
-Ну… на Пангею. Летите?
-Нет, Виктор, меня не приглашали, - я улыбаюсь ему. Он качает головой.
-Жаль, очень жаль.
Я смеюсь и спрашиваю его:
-А Вы?
Махнув на меня рукой, он возвращается к разгадыванию кроссворда. Если бы не разница в социальном статусе, он сказал бы, что я дурак, и что шутки у меня такие же. Консьерж Виктор – первый колонизатор новой Земли. По-моему, вполне приличная шутка.
Уже из лифта я желаю ему спокойной ночи.
Я ужинаю рисом и курицей. Настоящими. Не в таблетках. Потом принимаю душ. Какое-то время я сижу в темноте на кухне и курю, глядя на то как меняются цифры – часы на микроволновой печи.
Поток цифр стимулирует нейроны моего мозга - провод вставленный в USB-слот в моём затылке убеждает меня, что я занимаюсь сексом с женщиной моей мечты. Я никогда не мог вспомнить её лица, я не помню её тела, голоса, цвета волос и глаз. Всё, что я могу вспомнить – это только ощущение удовлетворения после того, как компьютерная программа завершится.
На следующий день я открываю глаза и вспоминаю, что женщина в моём запрограммированном сне была беременной и грязной.
Я понимаю что больше никогда не запущу ту программу.
