Ивет тихонько приоткрыла дверь и заглянула в комнату княжича: юноша крепко спал, поджав ноги к груди и укрывшись одеялом до самого подбородка. На лице его лежала тень мраморной статуи, от чего видны были только губы — плотно сжатые, будто от недоброго сна.
— Спи, — шепнула Ивет, и тень мраморной статуи расползлась по всей комнате. — Спи, — повторила она, и стены заблестели кристалликами льда. — Спи, — княжич побледнел, и с последним вздохом на его губах проступила кровь.
Ивет подобрала юбку, обнажив грязные босые ступни, и пошла дольше по коридору. Огромный замок принадлежал ей одной: оледеневший стражи замерли у дверей, княжна навсегда вмерзла в ванну, а князь… Для него была готова иная судьба.
По холодным каменным ступенькам Ивет спустилась в темницу, сняла со стены тяжёлый факел, разожгла его, шепнув волшебное словцо, и осветила камеру. В углу, укутанный в толстую шубу, сидел до дрожи замёрзший князь. В зверином взгляде его читались гнев и презрение, желание сражаться до конца, или умереть с мечом в руках.
— Я успела, — пропела Ивет, улыбнувшись монарху. — К полуночи все уснули.
— Змея, — слова давались очень тяжело, в замёрзшем горле звуки умирали, превращаясь в хрип, — тебе это с рук не сойдёт!
— Бог меня покарает? — Ивет присела и положила факел на пол: пламя сползло на каменную плиту и тонким ручейком потекло в камеру. — Я не боюсь.
— Ты заплатишь, ведьма! — князь вскочил и бросил шубу на огонь, но, коснувшись пламени, она тут же вспыхнула, словно облитая маслом, и быстро истлела.
— Свою цену я уже заплатила, князь!
Ивет изменилась в лице: пухлые губы посинели, покрылись язвами, надулись чёрной кровью вены на лице и руках, горло разрезал длинный грубый шрам, а дивные голубые глаза стали похожи на глаза мёртвой рыбы. Князь замер в оцепенении, позабыв об огненной змее, подобравшейся уже к его ногам.
— И ты заплатишь! — прохрипела ведьма, и в тот же миг камера зажглась.
Горело всё: стены, пол, железные решётки. Объятый пламенем князь метался из угла в угол и кричал так громко, что слышно было за пределами замка.
— Прохляха! Бут… хы… прох… я… ха!

***

— Опять ты травишь ребёнка этими байками, мама! — Мара вынесла из кухни котелок с варёной картошкой и поставила на стол. — Рассказала бы что-нибудь доброе!
— Тебе бы только о бабочках слушать, да о цветочках, — покачала головой старуха, поддевая ножом самую крупную картофелину. — А в жизни, доченька, зла куда больше, чем в твоей избе. Радуйся, что родилась в светлое время.
— Я в светлое родилась, — Мара ушла на кухню и говорила громко, чтобы мать слышала, — а теперь ещё лучше стало. Нечего ребёнка пугать.
— Я не боюсь, мам! — возразил Ваник, стараясь звучать как можно мужественнее. — Я подстерёг бы ведьму у двери, и отрубил бы ей голову одним махом. Вот так!
Ваник замахнулся воображаемым мечом и с силой рассёк воздух.
— Воин растёт! — обрадовалась старуха.
— Никакой войны! — Мара вынесла мясо на подносе и поставила рядом с картошкой. — Будем жить мирно и сыто.
— Ну, мам! Я хочу сражаться со злом!
— Нет, Ваник, нет больше зла в нашем государстве, — улыбнулась Мара, усаживаясь возле матери. — И не слушай бабушку, она тебе и не такое насочиняет.
— Вот те раз! — обиделась старуха. — Сущую правду рассказала! Замок князя Урлиха — тёмное место, туда никто не ходит! Сам князь по сей день горит в темнице, а на троне теперь сидит замёрзший княжич Рейм.
— Замёрзший? — удивился Ваник. — Навсегда?
— Не, — отмахнулась бабка, — летом оттает.
— Мама!
— Сущая правда, деточка! Сущая правда!

***

Ивет шла по деревне, утопая босыми ногами в зыбкой осенней грязи. Две луны ползли над крышами домов, отражаясь в окнах и холодных лужах. Было темно, но, чем темнее ночь, тем ярче видны звёзды: в ладонях Ивет зажёгся крохотный белёсый огонёк, взлетел над головой и разделился на два, на четыре, на восемь…
Рой волшебных светлячков кружился над ведьмой. Она вела руками, и светлячки разлетались в стороны, пробирались в дома через щели в окнах, через печные трубы, через дырявые крыши.
Ивет дошла уже до середины деревни, когда вспыхнул первый пожар. Волшебный огонь жадно съедал деревянные стены, быстро взлетал до самой крыши, и в одни миг весь дом становился огненной клеткой. Кто успевал проснуться — выбегал на улицу, остальные горели. Крик поднимался до самых небес.
Когда закончились светлячки, Ивет развернулась, окинула взглядом пылающую деревню: сердце кольнуло, и по груди растеклось знакомое тепло.
– Он здесь, – прошептала ведьма.
На нежном девичьем лице, измазанном грязью и сажей, застыла гримаса отчаянья и страха. Ивет упала на колени, сложила руки на груди и закричала, что было сил:
— Нет, пожалуйста, нет!
Голос ведьмы пронёсся по деревне порывистым холодным ветром и погасил пламя, словно огарок свечи. Ещё до того, как остыли тлеющие угли, жители деревни обступили девушку: незнакомка лежала на раскисшей дороге, светлое платье намокло, а волосы утонули в грязи. Лицо её было обращено к небу, а губы беззвучно повторяли:
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

***

— Несите сюда, — командовала Мара, — я приготовила постель. Кладите грязную, всё в порядке! Завтра решим.
Измазанные в саже мужики внесли в дом бледную обмякшую незнакомку и уронили в объятия мягкой перины. Девушка застонала, перевернулась на бок и замерла.
— Чёрт её знает, кто она — бес или ангел? — мужик сплюнул через плечо и перекрестился. — Беду принесла или спасение?
— Иди, иди отсюда! — погнала Мара. — И друзей своих забери. Устроили тут собрание. Детей лучше пришли, я накормлю и уложу спать.
— Не пойдут они к тебе, пока тут эта, — мужик ткнул пальцем в девушку, — боятся они. Чёрт знает, бес она или ангел?
— Завтра спросим, — ответила Мара, выпроваживая мужиков из дома.
Когда все ушли, она тайком заглянула в комнату: незнакомка крепко спала, и в темноте невозможно было разобрать её дыхание. Тогда Мара прикрыла дверь и решила, — если судьбе угодно забрать этой ночью ещё одну жизнь, значит, так тому и быть. А сидеть у кровати хворой девицы, когда за порогом такое горе — смертный грех.
Накинув шаль на плечи, Мара вышла из дома: крутой запах гари тут же ударил в нос. Над чёрными скелетами домов вился густой серый дым; стреляли тлеющие угли. Две луны спускались на край горизонта, и чем ближе они подбирались к земле, тем быстрее сгущалась тьма.

***

Ваник легонько толкнул дверь и заглянул в комнату гостьи: на мгновение ему показалось, что кровать пуста, бледное лицо незнакомки лежало на посеревшей от времени подушке, и невозможно было различить, где заканчивается ткань и начинается кожа. Сердце мальчика сковало тревогой. Никогда прежде он не видел в доме незнакомцев — только соседей. И ладно бы какой-то путник или странствующий торговец — обычное дело, в гостином дворе таких много. Но ведьма…
Бабка сразу окрестила незнакомку: ведьма, — говорит, — даром, что огонь погасила, она же его и зажгла.
Только ей никто не поверил. Бабке вообще никто не верил, кроме Ваника: слишком тёмные у неё были истории, слишком необычные. В каждой — злодеи, каким нет места под солнцем. В каждой — магия, страшная и жестокая. В каждой — предательство и обман.
Когда незнакомка шумно вздохнула, Ваник испугался и захлопнул дверь. Отступил на пару шагов и прислушался — вдруг проснулась? В комнате было так же тихо, как раньше. Но тревожные мысли стали ярче, и сердце колотилось быстрее.
С заходом лун на деревню спустилась тьма…

***

Бабка всю ночь проспала на печи, будто мирские дела её не донимали. С первыми петухами она сходила к колодцу, принесла в дом воды и взялась готовить завтрак. Старые руки не слушались: нож криво лежал в ладони, дрожал и резал наискосок.
Мара пришла домой поздно — почти под утро. Разделась и свалилась без сил. За ночь разобрали все завалы, достали погибших, расселили выживших. Сделали всю чёрную работу, но впереди ещё большой труд: прощаться, хоронить и жить дальше.
Ваник спал на полу перед дверью в комнату незнакомки. Сторожил он её что ли? Смелый мальчик растёт, решительный. Дай Бог, чтобы в жизни ему никогда не пригодилось ни то, ни другое.
Когда горели дома, Бабка вспомнила свою деревню: ведьму, спустившуюся по раскисшей дороге из замка Урлиха, чёрное безлунное небо и падающие звёзды. Дома горели, как сухие щепки. Вспыхивали и рассыпались прахом.
Но та ведьма походила на чудовище: огромная пасть с чёрным гнилым языком беззвучно хватала воздух, мёртвые глаза смотрели в пустоту, а длинный шрам поперёк горла сочился старой кровью. За всю жизнь Бабка не нашла в себе сил забыть тот кошмар, а теперь он повторяется.
Только ведьма не та, другая ведьма…
Рука дрогнула, и лезвие задело палец: на сухой пожелтевшей коже проступила кровь.

***

Ивет проснулась, когда по избе разнёсся яркий запах жареной картошки. Есть не хотелось, но какие-то далёкие воспоминания о прежней жизни всегда пробуждались от таких мелочей: тёплое прикосновение солнечных лучей, мягкая перина, сладкая родниковая вода.
В комнате она была одна, и заметила, что здесь давно никто не живёт. Кровать стояла вдоль стены, ногами к окну. Под окном — стул, на стуле — стакан с водой. У изголовья расположился пахучий шкаф из сосны. Ивет заглянула внутрь, но ничего там не нашла.
Разлив воду на пол, она взглянула на своё отражение в луже. На перепачканное сажей лицо, на волосы, слипшиеся от грязи. Если бы можно было взмахнуть рукой и опять стать красивой… Но тогда пришлось бы сбежать тайком, чтобы никто не обвинил в колдовстве.
Ивет смочила руки водой, стёрла грязь с лица и вышла из комнаты. Где-то недалеко звучали голоса, и девушка решила идти к ним. Тем более, запах еды отчётливее слышался именно в той стороне.
Вся семья собралась за столом: Ваник задумчиво смотрел в тарелку, перекатывая вилкой сваренное вкрутую яйцо, Мара пила чай, откинувшись на спинку стула, а бабка объедала кость, оттопырив перемотанный тряпкой палец. Первым гостью заметил Ваник. Он отстранился и замер, избегая смотреть на неё, будто от этого с ним могло случиться что-то недоброе.
Затем Мара, — она быстро поднялась, и указала гостье на место возле бабки.
— Доброго дня, — кивнула Мара. — С вами всё хорошо, как вы себя чувствуете?
— Спасибо, меня немного тошнит, но в остальном всё в порядке, — улыбнулась Ивет.
— Это от голода, — заключила бабка, — садись, поешь вместе с нами.
— Нет-нет, я сейчас не могу, — отказалась девушка. — Можно мне стакан воды? Тот, что стоял в комнате, я уронила, воду разлила.
— Ничего, я уберу, — Мара взяла тряпку, — Ваник, налей гостье воды.
— А как тебя зовут, деточка? — спросила бабка, когда Мара вышла из кухни.
— Иванка.
Бабку она узнала сразу, как только вошла в деревню: по запаху гари, по волнам старого проклятья. И теперь, когда они сидели рядом, почти касаясь друг друга руками, Ивет вспомнила тот самый дом на краю деревни, в который вошла, чтобы завершить ритуал.
Когда всё вокруг горело и уносилось в небо столбами чёрного густого дыма, остался всего один дом — маленький, огороженный низким забором. Ивет шла к нему, и ничто не преграждало ей путь: сам собой повалился забор, распахнулась дверь. В доме было тепло и очень тихо.
Ивет прислушалась, — в подвале стучало три сердца: женское — с любовью, страхом и молитвой; мужское — с гневом и отчаяньем; и детское — смирное, обманутое голосом матери.
— Поднимайтесь, — велела Ивет. — Или я похороню вас в этом подвале.
Люк распахнулся, ведьма заглянула вниз и протянула руки:
— Дай мне девочку.
— Нет, прошу вас, оставьте её, — взмолилась мать.
Отец подался вперёд и замахнулся топором. Глаза Ивет вспыхнули бледным желтым светом, и мужчина исчез, рассыпавшись мелкой серой пылью. Женщина взвыла, в ужасе отступая от кучи пепла, оставшейся в том месте, где только что был её муж, а ведьма, тем временем, схватила девочку и выдернула её из объятий матери.
Люк закрылся и исчез. Только сдавленный глухой крик из-под пола напоминал о существовании подвала.
— Гнилое это место, — говорила Ивет, усаживая девочку на деревянный стул. — Не дом, а вся деревня. Сколько тебе лет? — она заглянула в глаза ребёнка и не увидела в них ничего, кроме страха. — Я знаю, что всего пять. Но ты смелая, не плачешь.
С улицы в дом заходил едкий запах пожара, серое облако дыма ползло по потолку, клубилось и оседало пеплом на мебели и стенах. Ведьма смотрела в глаза девочки и чувствовала, как проклятье прорастает в её сердце.
— Мать твоя умна, скрыла ребёнка. А я — дура, пришла к князю с животом, — Ивет провела рукой по шраму на горле. — Он решил так от меня отделаться — по-простому. Бросил солдатам на растерзание, — широкая пасть оскалилась, прижав острыми зубами кончик чёрного языка. — У тебя глаза князя. Не будет добра в твоей жизни.
А потом Ивет ушла, оставив девочку с запертой в подвале матерью, и никогда больше её не искала. Бродила по княжеству, останавливаясь в разных деревнях на день или два, но чаще — жила в лесу или на болотах, подальше от людей.
Но, вместе с запахом гари, вместе с запахом княжьей крови ведьму накрыла волна гнева. Открылись старые раны, выползли на волю заключённые прежде демоны. Ивет преобразилась вновь, и вновь вокруг неё горели дома, горели люди… Месть свершённая прежде, должна была свершиться ещё раз.

***

Бабка сидела рядом с гостьей, и украдкой поглядывала на её грязное платье. И как в нём можно ходить в такую погоду? Дни становились холодными, дождливыми, а по ночам и вовсе окоченеть можно.
Подвинув девушке тарелку с картошкой, бабка кивнула:
— Ешь, не стесняйся.
— Спасибо, я не могу, — отказалась Ивет.
— Ешь, говорю, не обижай старуху. Я сама готовила, даже палец порезала, — Бабка размотала повязку и показала гостье рану с запёкшейся кровью.
Ивет втянула ноздрями воздух и вновь чуть не потеряла над собой контроль.
— Ваник, поди мамке помоги, — велела Бабка.
Мальчик смерил гостью робким взглядом и тенью скользнул за дверь.
— Чего ты сюда пришла, дурная? Неужто покоя тебе нет на этом свете?
Ивет молча смотрела на бабку, пальцы плотно прижались к ладоням, а дыхание стало тихим и редким, будто девушка затаилась — скрылась от дикого зверя.
— Теперь я тебя узнала, окаянная, — шёпотом говорила бабка. — Тебя и твою бесовскую магию. Неужто за мной пришла?
— Нет, за сыном, — процедила Ивет.
— Не родился твой сын, умер! Вместе с тобой умер! Зачем теперь горе несёшь, зачем людей погубила?
— Не было на то моей воли, — призналась Ивет. — Княжья кров с ума сводит. Покуда вы ходите по земле – не будет мне покоя.
— Чего же ты ждёшь? Вот она я, перед тобой, — бабка пристально всмотрелась в лицо ведьмы и в голубых глазах разглядела то же, что много лет назад видела в глазах чудовища — боль и смятение.
— Мальчик в деревне, — громко сказала Ивет. – Наследник.
— Ваник, — позвала бабка, — иди сюда, не подслушивай.
Мальчик вошёл в кухню, крепко сжимая в руках деревянный меч, который сам вырезал из кривой дубовой ветки этим летом.
— Защитник растёт, — улыбнулась бабка. — Мальчик, говоришь, наследник? — вновь обратилась она к ведьме. — Внука я тебе не отдам. Сына ты не уберегла, и этого погубишь.
— Бабушка, она ведьма? — вмешался в разговор Ваник.
— Ага, — бабка кивнула и погладила мальчика по спине. — Умный мальчик растёт, смелый.

***

Мара опустилась на колени и поднесла тряпку к луже, но тут же одёрнула руку: по краю воды взялась тонкая ледяная кромка, а из отражения мёртвыми глазами на женщину смотрело чудовище.
Холодная волна прокатилась по телу, дыхание стало медленным и тяжёлым. Горло сковал болезненный спазм, и вместо крика из него вырывался, только мокрый прерывистый хрип. Сердце Мары ухнуло и замерло. Тело обмякло и упало в лужу.

***

Ваник сел напротив ведьмы и положил деревянный меч на колени. Бабушка смотрела на него с любовью и даже с обожанием, улыбаясь мягко и тепло, словно этой улыбкой она могла оградить его от всего зла, которое только может быть.
— Внука я тебе не отдам, — повторила она.
— Сам пойдёт, своей волей, — ответила Ивет. — Я носила сына под сердцем, он вспомнит. Почувствует.
— Это не твой сын. Это сын моей дочери — Мары.
— Нет больше Мары, — Ивет разлила воду на стол и указала бабке на отражение.
— Боже, что ты наделала, окаянная! Не будет тебе покоя на этой земле…
— Не будет добра в твоей жизни, — напомнила Ивет.
Бабка привстала, оперлась рукой на край стола и замерла: на старой коже заблестели мелкие кристаллики льда. Ваник вскочил со стула и выставил вперёд деревянный меч. Руки его дрожали, и кривое лезвие ходило из стороны в сторону, покачиваясь и опускаясь всё ниже.
— Бабушка?! — Позвал Ваник.
Ведьма поднялась и подошла к бочке. Набрав воды в стакан, она поднесла его мальчику:
— Пей.
— Отойди от меня, — сквозь слёзы прокричал Ваник. — Прочь!
— Пей, я сказала! — велела Ивет, и руки Ваника сами потянулись к стакану.

***

— Как ты себя чувствуешь теперь? — спросила Ивет, когда в стакане кончилась вода.
— Хорошо, — кивнул Ваник. — Спасибо, мне так хотелось пить.
— Не за что, — улыбнулась ведьма. — А теперь пойдём, нам нельзя здесь долго оставаться.
— Угу, — Ваник убрал меч за пояс и подошёл к замёрзшему телу бабушки. — А она насовсем замёрзла?
— Нет, — улыбнулась Ивет, — летом оттает.

Аптекарь, признаюсь в страшном грехе, в моей тетрадочке на листах выделенных под оценки на конкурс "Осенний пролет", вашему рассказу стоит три
Читал на второй день, ваш рассказ показался мне чересчур мрачным. Наверно у нас разные вкусы! )))

Ну да, светлым его никак не назовёшь.

Не поняла этого.

Либо голова лежала, либо лицо уткнулось в...

А она отличается?

Оригинально

В целом, неплохо, но смахивает на Снежную королеву с Каем

Да - цветом.

Гм... тень легла на лицо. Так - понятнее?



Это предыстория.

В светлых рассказах Аптекаря люди умирают намного меньше!

Я не виноват, они сами дохнут.

Нет. Тогда надо: тень от мраморной статуи. Но она там почему-то начинает ходить, эта самая тень от статуи. Непонятно, и никак не объясняется, что же там такое происходит.

Нет. Так не говорят.
Тень человека, тень машины, тень дерева, тень статуи.
И она не ходила, она расползалась, т.е. расширялась/увеличивалась.
Это магия ведьмы.

Ивет, Иветта - богом милованная
Ваник, Ваня, Иван, Иоан - милость божья.

/записывает Аптекаря в сатанисты/

Ну да, типа моя аватарка ни на что не намекала...

О, Босс, это прекрасно... Темная, мрачная история, без всяких розовых соплей и хеппи эндов. Обожаю такие вещи. Клоун любит Босса!

А котлы всё ещё не блестят...

Босс, вы придираетесь. К новому поступлению свежих душ все будет блестеть, как у кота причиндалы!

Какие познания в анатомии котов

Ты знаешь, я не поняла в прошлый раз, что бабка - это та маленькая девочка - внебрачная дочь князя? - которую Ивет много лет назад пощадила.
А пожалй, не надо углублять и расширять, пожалуй, теперь всё встало на свои места.
Только нужно чётче прописать этот момент с бабкой. Или всем было понятно, кроме меня?
Не хочется говорить таких пышных слов, но стилистически безупречно. Во всяком случае, я, со своим уровнем, ничего такого не вижу. Может, кто-то более опытный что-то и заметит.
Персонажи удались, очень живые. Что ж ты скрывал, что мастер диалога?))
Вот, наверное, сейчас могу сказать, что это другой уровень.

Как, скажи мне, можно было пропустить основную связку рассказа?
Без неё он на куски распадается.

Так я и говорю.
Я и сейчас чуть не пропустила. Мне кажется, что это невнятно сказано. Вот и спрашиваю вас всех: вам нормально? Или Аптекарь опять накосячил?))

А как иначе?
Бабка выходит в центр зала и, разведя руки в стороны, обращается в пустоту: Люди добрые! Услышьте меня! Я - внебрачная дочь князя, проклятая ведьмой за благородную кровь!
Или недостаточно прозрачно? ))

Смешно.

Жутко. Интересно )

На лице подбородка.
Дальше?
Как-то это "до дрожи" смешно выглядит. Обычно пугаются до дрожи, не коченеют. Когда сидишь, коченея, уже не до дрожи.
Это как?

Ну прям песня огня и льда. Было скучновато читать, вероятно потому что слишком уж непропрционально огромная колдовская сила у этой Ивет, и льдом обледеняет и огнём разжигает, и гипнотизирует, и одним взглядом человека в порошок превращает... Этакая супер-пупер сверхсила. Вдобавок, непонятно, что она с этим Ваней делать собралась, почему не сожгла его? И что это за нет-нет-нет-пожалуйста-пожалуйста. Она в эту деревню пришла разве не затем, чтобы отомстить князю и Ваню уничтожить?

Хм... И дописал уже - всё равно не раскрыл некоторые детали сюжета.
Замучил меня этот рассказ.

Ой, извините, не хотела вас мучить.

Нет уж... Теперь я буду преследовать вас в ночных кошмарах.
Спасибо за блох, кстати, этих я не видел.