Пролог
Хорошо быть молодым и здоровым, хорошо учиться на третьем курсе, хорошо сдать последний экзамен — гистологию - на «отлично» и идти по улице теплым летним днем, мимо кафе и магазинов, мимо каштанов и тополей. В такие минуты мир прост и понятен, а люди вокруг приветливы и добры. Вот бородач с огромным животом, на голове его — бандана, куртка в заклепках, как бригантина — он шествует тебе навстречу, и в наушниках у него громыхает рок. Вот старуха в выцветшем пальто вытряхивает в иссохшую ручку мелочь из кошелька. Вот громогласная компания твоих товарищей толпится у «Кружки». «Валера!», - кричат они. - «Валера, пошли с нами!» - но ты только киваешь им и идешь дальше. Вот собака поднимает лапу и орошает колесо «гелентвагена». Когда ты молод и свободен, когда в голове теснятся ненаписанные стихи и неоконченные романы, когда ты избрал профессию врача, но на деле готов быть кем угодно — плотником, рыбаком, астрономом — лишь бы нашелся выход истомившейся силе - тогда тебе кажется, что ты постиг истину, и все в мире уместно, ибо главное — это действовать, любить и быть живым.
И я, Валера, третьекурсник МГМСУ — действовал, любил и был жив. Только что я закрыл сессию, а теперь дышал полной грудью, и ноги сами несли меня к автобусной остановке, откуда на заветном девятьсот сорок пятом я полечу в общежитие и заберу Катюшу к себе на выходные. Когда ты влюблен, кажется, будто мир покровительствует тебе: горит зеленым огнем светофор, и подъезжает к остановке через дорогу нужный автобус, и послушно остановился перед «зеброй» черный «москвич», дабы ты не спешил и не растерял от спешки все свое счастье. И вот солнце светит, автобус ждет, ты идешь и даже не успеваешь подумать «Как же так, почему, кто позволил?» - ибо твое ощущение правильности ошибочно, и где-то в мире, пока ты предавался мечтам, уже открылась черная дыра, отравившая незаметно солнце и счастье, и из дыры выехал грузовик с невольным убийцею у руля. Ты не знаешь, что он едет, а он не знает, что ты идешь, но кто-то, кто это устроил, наверняка знает, что вы встретитесь.
И чем это кончится — он тоже знает наверняка.
Но это прошлое, а в настоящем времени все было так: краем глаза я вижу приближающийся силуэт. Я не боюсь, он остановится, тут светофор, тут «зебра», люди, я счастлив, мне ничего не грозит. Но я не знаю, что отказали тормоза, что мелкий бес уже разорвал шланги, перепачкался в тормозной жидкости и исчез, оставив лужицу эктоплазмы. На какое-то мгновение я чувствую жар радиаторной решетки, раскаленное дыхание машины, а потом страшный удар, правая сторона тела словно взрывается, я слышу хруст, лечу, падаю и вижу бегущие ко мне ноги: две пары мужских, в кроссовках и джинсах, и девичьи, долголягие, с полузажившей болячкой на правом колене. Голоса доносятся словно через вату, странно, но мне почти совсем не больно, шок поглощает отдачу от раздавленных внутренностей и раздробленного бедра. Я слышу привычное «Звоните в скорую!», чей-то серебристый крик — и он звучит все дальше и дальше, я словно опускаюсь все глубже в воду, на дно колодца. Улица сжимается, вот она - окошко размером с футбольный мяч, с яблоко, с пятикопеечную монету. Меня трогают, поднимают, кладут, но это уже не я, я куда-то делся, словно бы вынут из тела, и единственное, что доносится до меня сквозь плотный покров безмолвия — это далекий рокочущий голос, говорящий «Пересаживай, да поаккуратнее, это же графские мозги...».
Полная версия: Человек солнца
Литературный форум Фантасты.RU > Творчество. Выкладка произведений, обсуждение, критика > Фэнтези, стимпанк
Заинтриговали!
Слог очень даже приличный.
Слог очень даже приличный.
Написано неплохо, но выбор подобного начала уже осуждается пресытившейся тусовкой любителей подобного жанра.
Чем заменить? А не знаю.
Чем заменить? А не знаю.
Пишем дальше, главы будут короткими, чтобы не отпугивать читателя 
Глава первая
Ты видишь сон, и во сне ты не похож сам на себя. Ты — не студент-медик, застывший над манекеном, на тебе не казенный халат, ломкий от крахмала. Ты одет в камзол и лосины, но это не кажется тебе смешным или несовременным, ты чувствуешь — так надо, и вокруг тебя чад и смрад, и снуют во тьме подручные палача. Ты — в пыточной, да, и ты руководишь пыткой. Вот палач — что за гнусная рожа, без носа и без ушей — но какой верный человек и как много знает он о человеческом теле! Его любимая пытка — колесом, без огня и дыма, даже без капли крови — он не любит кровь, этот палач! - но сегодня он угождает тебе, а это значит - уголь, щипцы и женщина, непременно женщина, безродная, которую никто не станет искать. Она висит, нагая, на прочной веревке, стягивающей кисти рук; левая ее грудь со смуглым соском — окровавлена, кровь сочится из раны на шее - там, где ты только что поработал «челюстями».
«Челюсти» - это устройство твоего собственного изобретения. Это зажим с бритвенно-острыми краями, он как бы откусывает кусочек тела жертвы, объедает ее по чуть-чуть — здесь и тут — словно мышь, обгладывающая с марципана глазурь. В обращении «челюсти» не сложнее машинки для колки орехов: ты точно так же сжимаешь рукоятки, но вместо ядрышка получаешь лоскут человеческой плоти, и хорошо иногда скормить его бывшей владелице — сырым или слегка поджаренным на углях.
Есть у тебя и другие игрушки, столь же забавные. Вот лихо закрученный штопор с винтом — он нужен, когда женщина не кричит, а ты хочешь, чтобы она кричала. Вот подачка отца, уступка твоей ярости — хитроумный механизм, калечащий суставы. Вот резак, скребок, постепенно сдирающий кожу, шприц для кислоты — но плывет, плывет прекрасное видение, и нестоек перед потаенными мыслями твой бесконечно сладостный сон.
Отец — почему ты вдруг о нем вспомнил? Отец — одна мысль о нем отравляет всю радость, которую ты извлекаешь из стонов, дыма и огня. Он даже во сне — хозяин, двадцать второй граф На-Кей, и сон переносит тебя в его спальню, в этот склеп, где он, семифутовая глыба плоти, лежит, парализованный, под балдахином, и на его отекшем лице живут только цепкие, ничего не прощающие глаза. Дважды в день его моют и умащают благовониями, но в комнате все равно пахнет смертью, под белоснежной рубашкой — пролежни, и стоит слуге не закрыть окно, как над постелью собираются жирные черные мухи. Отец - он гниет заживо, но жить тебе все равно не даст. Все, что ты делаешь — ты делаешь лишь потому, что он соизволил моргнуть правым глазом, что значит «да»; все же, на что наложен запрет, все, что гнетет тебя, не дает развернуться по-графски — все это зависит от левого глаза, который всегда говорит «нет».
Нет, ты не граф, не граф — ты все еще только виконт, наследник и даже своим сном не можешь управлять, как следует. Если бы мог — разве стоял бы перед этой бархатной гробницей? И разве мог бы в твоем суверенном сне двадцать второй граф На-Кей подняться на смертном ложе, чтобы посмотреть на сына, будущего двадцать третьего графа? Сон-мечта, сон-сладость - обращается в кошмар: живой мертвец стоит перед тобой, в бороде застыла клейкая слюна, пустые глаза сверлят как два бурава. Ты никуда не денешься: ты заперт в этой затхлой провонявшей комнате с породившей тебя плотью и кровью, и отец кладет руку тебе на плечо, и ты погружаешься в пучины времени, откуда произрастает твой род. Двадцать два графа, двадцать два мертвеца — и восемьсот тридцать два года истории: кровосмешений, ядов, предательств, ненависти, розни — проходят перед тобой, и ты есть их плод и продолжение в грядущем. Почему ты этого не понимаешь, отец? Почему ты удерживаешь меня?
Мальтин, виконт На-Кей, будущий граф - ты просыпаешься с криком. Вернее, тебе кажется, что ты кричишь — на самом деле горло не слушается, даже писк издать тебе не под силу. Руки? Ноги? Ты чувствуешь их, но двинуться не в силах. Что с тобой сделали? Измена? Предательство? Месть? Все сразу? Нет, что-то не так. Все сложнее. Как будто ты сам себя предал. Ты видел сон виконта На-Кей, но ты — совсем не он. Ты словно картина, сменившая раму; тебя обрамляет узорная сталь, но нарисованы на тебе по-прежнему облака, небо и тихая улица. Картины же, которые ты видел, принадлежат другому, и этого другого словно выжгли из рамы, изгнали в никуда. Но кто ты сам — и почему у тебя есть только его память?
- Майстер Длинк! - слышишь ты тонкий надтреснутый голосок. - Майстер Длинк, он моргнул, я видел!
- Значит, Селектор сработал удачно, и перемещение прошло как надо, - говорит другой, низкий и хриплый. - Двигаться он пока не может, проверь реакцию зрачков.
Шершавые маленькие пальчики — ребенок? карлик? - оттягивают веко на правом глазу, но света нет, и нет вообще ничего. Ты холодеешь при мысли, что ослеп, но обладателя хриплого голоса это как будто не пугает.
- Нет реакции? - спрашивает он своего помощника. - Ничего страшного, просто душа пока не приросла окончательно. Тело еще ему не принадлежит. Наверняка у нашего сиятельства сейчас в голове все мешается — старая память, новая. Впрочем, какое же он теперь сиятельство, а, Трупнум? Он уже не сиятельство, а... Кто он там, отвечай!
- Медиканус, майстер Длинк! - Трупнум словно выкашливает это слово. - Я старался, выбирал здорового. Для Селектора нет ничего лучше души, переживающей самый счастливый свой миг.
- Я знаю, Трупнум, - отвечает неведомый, но с каждым мигом все более знакомый Длинк. - Даже если это плебейская душа, она хорошо приживется. А эта душа - она большая и сильная. Жаль, наше сиятельство был так слаб — хотя кто выдержит молнию, посланную богиней? Будем считать, что этим перемещением мы оказали ему маленькую услугу. Да и потом — разве недостаточно в голове его, гм, достоинства, чтобы раздавить и изгнать все чужое? Уверен, вскоре мы увидим виконта таким же, как раньше. А, Трупнум? Развей, развей же мои сомнения! Я вовсе не хочу стоять перед графом На-Кей и рассказывать, что собственноручно заменил его сыну сожженную на охоте душу!
- Не сомневайтесь, майстер Длинк! - слышен звук, похожий на то, как если бы кто-то похлопывал по плечу товарища. - Не будь я сын Исгеримила, беса Третьего Сплетения, Селектор сработал исправно, и опасаться нечего. Более того, майстер Длинк — если наше сиятельство слышит нас сейчас, то когда вновь заснет — забудет все сказанное. Почему бы вам не сквитаться с ним, мастер Длинк? Рука вопиет к небу, кто вернет вам потерянный глаз?
- Ты прав, Трупнум, - голос Длинка звучит совсем рядом, он словно наклонился над тобой, и ты почти чувствуешь его дыхание.
- Слушай, чудовище, - говорит он. - Я ничего не забыл. Я не стану тебя калечить, ибо мне дорога моя жизнь - но унижением за унижение отплачу. Каждый раз, когда я буду смотреть на тебя, я буду вспоминать, что ты лежал передо мной беспомощный и жалкий, а я плевал в твое породистое лицо, в твои глаза, которыми ты глазел на то, как я мучился.
Ты чувствуешь прикосновение сухих губ к щеке, а потом — плевки ударяют тебя в левый глаз, и в правый. Нос пробудился раньше глаз, и ты понимаешь, что слюна пахнет табаком.
- А теперь спи, чудовище, - говорит Длинк. - Трупнум, настрой Селектор на два часа. Все должно выглядеть так, словно наше сиятельство прилег полежать после охоты.
- Будет сделано, майстер Длинк, - надтреснутый голосок Трупнума удаляется, ты слышишь гудение и мгновенно проваливаешься в темноту, где нет ни тебя, ни кого бы то ни было.
Глава первая
Ты видишь сон, и во сне ты не похож сам на себя. Ты — не студент-медик, застывший над манекеном, на тебе не казенный халат, ломкий от крахмала. Ты одет в камзол и лосины, но это не кажется тебе смешным или несовременным, ты чувствуешь — так надо, и вокруг тебя чад и смрад, и снуют во тьме подручные палача. Ты — в пыточной, да, и ты руководишь пыткой. Вот палач — что за гнусная рожа, без носа и без ушей — но какой верный человек и как много знает он о человеческом теле! Его любимая пытка — колесом, без огня и дыма, даже без капли крови — он не любит кровь, этот палач! - но сегодня он угождает тебе, а это значит - уголь, щипцы и женщина, непременно женщина, безродная, которую никто не станет искать. Она висит, нагая, на прочной веревке, стягивающей кисти рук; левая ее грудь со смуглым соском — окровавлена, кровь сочится из раны на шее - там, где ты только что поработал «челюстями».
«Челюсти» - это устройство твоего собственного изобретения. Это зажим с бритвенно-острыми краями, он как бы откусывает кусочек тела жертвы, объедает ее по чуть-чуть — здесь и тут — словно мышь, обгладывающая с марципана глазурь. В обращении «челюсти» не сложнее машинки для колки орехов: ты точно так же сжимаешь рукоятки, но вместо ядрышка получаешь лоскут человеческой плоти, и хорошо иногда скормить его бывшей владелице — сырым или слегка поджаренным на углях.
Есть у тебя и другие игрушки, столь же забавные. Вот лихо закрученный штопор с винтом — он нужен, когда женщина не кричит, а ты хочешь, чтобы она кричала. Вот подачка отца, уступка твоей ярости — хитроумный механизм, калечащий суставы. Вот резак, скребок, постепенно сдирающий кожу, шприц для кислоты — но плывет, плывет прекрасное видение, и нестоек перед потаенными мыслями твой бесконечно сладостный сон.
Отец — почему ты вдруг о нем вспомнил? Отец — одна мысль о нем отравляет всю радость, которую ты извлекаешь из стонов, дыма и огня. Он даже во сне — хозяин, двадцать второй граф На-Кей, и сон переносит тебя в его спальню, в этот склеп, где он, семифутовая глыба плоти, лежит, парализованный, под балдахином, и на его отекшем лице живут только цепкие, ничего не прощающие глаза. Дважды в день его моют и умащают благовониями, но в комнате все равно пахнет смертью, под белоснежной рубашкой — пролежни, и стоит слуге не закрыть окно, как над постелью собираются жирные черные мухи. Отец - он гниет заживо, но жить тебе все равно не даст. Все, что ты делаешь — ты делаешь лишь потому, что он соизволил моргнуть правым глазом, что значит «да»; все же, на что наложен запрет, все, что гнетет тебя, не дает развернуться по-графски — все это зависит от левого глаза, который всегда говорит «нет».
Нет, ты не граф, не граф — ты все еще только виконт, наследник и даже своим сном не можешь управлять, как следует. Если бы мог — разве стоял бы перед этой бархатной гробницей? И разве мог бы в твоем суверенном сне двадцать второй граф На-Кей подняться на смертном ложе, чтобы посмотреть на сына, будущего двадцать третьего графа? Сон-мечта, сон-сладость - обращается в кошмар: живой мертвец стоит перед тобой, в бороде застыла клейкая слюна, пустые глаза сверлят как два бурава. Ты никуда не денешься: ты заперт в этой затхлой провонявшей комнате с породившей тебя плотью и кровью, и отец кладет руку тебе на плечо, и ты погружаешься в пучины времени, откуда произрастает твой род. Двадцать два графа, двадцать два мертвеца — и восемьсот тридцать два года истории: кровосмешений, ядов, предательств, ненависти, розни — проходят перед тобой, и ты есть их плод и продолжение в грядущем. Почему ты этого не понимаешь, отец? Почему ты удерживаешь меня?
Мальтин, виконт На-Кей, будущий граф - ты просыпаешься с криком. Вернее, тебе кажется, что ты кричишь — на самом деле горло не слушается, даже писк издать тебе не под силу. Руки? Ноги? Ты чувствуешь их, но двинуться не в силах. Что с тобой сделали? Измена? Предательство? Месть? Все сразу? Нет, что-то не так. Все сложнее. Как будто ты сам себя предал. Ты видел сон виконта На-Кей, но ты — совсем не он. Ты словно картина, сменившая раму; тебя обрамляет узорная сталь, но нарисованы на тебе по-прежнему облака, небо и тихая улица. Картины же, которые ты видел, принадлежат другому, и этого другого словно выжгли из рамы, изгнали в никуда. Но кто ты сам — и почему у тебя есть только его память?
- Майстер Длинк! - слышишь ты тонкий надтреснутый голосок. - Майстер Длинк, он моргнул, я видел!
- Значит, Селектор сработал удачно, и перемещение прошло как надо, - говорит другой, низкий и хриплый. - Двигаться он пока не может, проверь реакцию зрачков.
Шершавые маленькие пальчики — ребенок? карлик? - оттягивают веко на правом глазу, но света нет, и нет вообще ничего. Ты холодеешь при мысли, что ослеп, но обладателя хриплого голоса это как будто не пугает.
- Нет реакции? - спрашивает он своего помощника. - Ничего страшного, просто душа пока не приросла окончательно. Тело еще ему не принадлежит. Наверняка у нашего сиятельства сейчас в голове все мешается — старая память, новая. Впрочем, какое же он теперь сиятельство, а, Трупнум? Он уже не сиятельство, а... Кто он там, отвечай!
- Медиканус, майстер Длинк! - Трупнум словно выкашливает это слово. - Я старался, выбирал здорового. Для Селектора нет ничего лучше души, переживающей самый счастливый свой миг.
- Я знаю, Трупнум, - отвечает неведомый, но с каждым мигом все более знакомый Длинк. - Даже если это плебейская душа, она хорошо приживется. А эта душа - она большая и сильная. Жаль, наше сиятельство был так слаб — хотя кто выдержит молнию, посланную богиней? Будем считать, что этим перемещением мы оказали ему маленькую услугу. Да и потом — разве недостаточно в голове его, гм, достоинства, чтобы раздавить и изгнать все чужое? Уверен, вскоре мы увидим виконта таким же, как раньше. А, Трупнум? Развей, развей же мои сомнения! Я вовсе не хочу стоять перед графом На-Кей и рассказывать, что собственноручно заменил его сыну сожженную на охоте душу!
- Не сомневайтесь, майстер Длинк! - слышен звук, похожий на то, как если бы кто-то похлопывал по плечу товарища. - Не будь я сын Исгеримила, беса Третьего Сплетения, Селектор сработал исправно, и опасаться нечего. Более того, майстер Длинк — если наше сиятельство слышит нас сейчас, то когда вновь заснет — забудет все сказанное. Почему бы вам не сквитаться с ним, мастер Длинк? Рука вопиет к небу, кто вернет вам потерянный глаз?
- Ты прав, Трупнум, - голос Длинка звучит совсем рядом, он словно наклонился над тобой, и ты почти чувствуешь его дыхание.
- Слушай, чудовище, - говорит он. - Я ничего не забыл. Я не стану тебя калечить, ибо мне дорога моя жизнь - но унижением за унижение отплачу. Каждый раз, когда я буду смотреть на тебя, я буду вспоминать, что ты лежал передо мной беспомощный и жалкий, а я плевал в твое породистое лицо, в твои глаза, которыми ты глазел на то, как я мучился.
Ты чувствуешь прикосновение сухих губ к щеке, а потом — плевки ударяют тебя в левый глаз, и в правый. Нос пробудился раньше глаз, и ты понимаешь, что слюна пахнет табаком.
- А теперь спи, чудовище, - говорит Длинк. - Трупнум, настрой Селектор на два часа. Все должно выглядеть так, словно наше сиятельство прилег полежать после охоты.
- Будет сделано, майстер Длинк, - надтреснутый голосок Трупнума удаляется, ты слышишь гудение и мгновенно проваливаешься в темноту, где нет ни тебя, ни кого бы то ни было.
*** Интересно)
Стилистика - хорошая
Стилистика - хорошая
Спасибо за отзывы, сегодня постараюсь выложить вторую главу.
Начало второй главы.
Глава вторая
Трупнум был прав: едва ты заснул, все забылось — пыточные, старый граф, плевки. В палатах Мальтина, виконта де Шапюи, на роскошной постели очнулся Валера, третьекурсник МГМСУ, любимец девушек, отличник, которому прочили ординатуру и аспирантуру, даром, что он не решил пока, куда идти — в судебные медики, за Катюшей, или в психиатрию, куда зовет душа.
Ты просыпаешься в незнакомом месте после того, как попал в аварию. Ты недоумеваешь: это мало похоже на больницу, если ты жив, и мало — на посмертие, если ты умер. Ты лежишь на кровати, укрытый толстым одеялом, вокруг тебя — огромная комната, залитая светом, на полу — ковер, стены сложены из светло-серых каменных глыб, повсюду — гобелены, вазы, а из окна виднеется кусок неба и островерхая башня, какие нечасто попадаются в краю «хрущевок» и магазинов «Рамстор».
Глубоко внутри ты понимаешь, что все это значит. Ты просто не веришь, что это произошло с тобой. Ты читал Глушановского, Бубелу, Дравина, читал популярного Макса Фрая и ветхого Марка Твена. Тебе нравились эти книжки, ибо писали их для хороших ребят вроде тебя — чтобы хорошие ребята знали: наши не пропадут нигде. Но ты не думал, нет, ты никогда не думал, что подобное может случиться и с тобой, что ты тоже когда-нибудь станешь попаданцем.
Попаданец. Ты катаешь на языке это слово, оно звучит у тебя в мозгу и так и эдак. Пока еще ты не осознал пропасть, которая отделяет тебя от дома, ты еще можешь шутить и радоваться. Ты думаешь: вот здорово, сбылась моя мечта! Ты думаешь: теперь-то повеселимся. Ты хочешь знать, не получил ли ты какие-нибудь магические таланты, как получают их в книгах про попаданцев продавцы и менеджеры среднего звена. Ты делаешь пасс и ждешь, что в ладони появится огненный шар.
Ты делаешь пасс — и замечаешь, что это не твоя рука. Вот, значит как... Такая цена... Это не обман — твое мертвое тело на «зебре». Ты становишься серьезнее. Выходит, ты все же мертв, выходит, возврата нет. Ты вспоминаешь яркие томики и понимаешь: читать и писать такое легко, пережить — трудно. Ты больше не увидишь Катюшу, маму, кошку, свой двор. Ты не перейдешь с третьего курса на четвертый. Не получишь диплом. Не станешь врачом. Друзья остались там, у себя. Они оплачут твое мертвое тело и пойдут дальше. А ты навсегда застрял здесь.
Тебя охватывает страх, ты вскакиваешь с кровати, прячешься за портьеру и голой спиной прижимаешься к камню. Только теперь ты понимаешь: ты в другом мире, это даже не Подмосковье и уж точно — не Москва. Здесь не действует твой студенческий билет, замок — это Средние века, а Средние века — это чума, война и дыба. Ты дрожишь от ужаса, но вместе с тем мозг твой работает и выдает вот что: пока не все так страшно, ты не в темнице, тебя положили на постель. Значит, ты попал в тело кого-то важного. Может быть, те, кто уложил тебя, еще не знают, что ты — это не он. Может быть, перемещение случилось во сне, и об этом вообще никто не знает. Но кто ты? Как себя вести? В этих покоях, похоже, живет какое-то знатное лицо? Чем вообще занимаются знатные лица?
Странно, но ты не обратил внимания на единственную в комнате дверь. Теперь ты слышишь, как она открывается — медленно, со скрипом, словно у открывающего не хватает сил, чтобы покончить со своим роковым делом одним рывком.
Глава вторая
Трупнум был прав: едва ты заснул, все забылось — пыточные, старый граф, плевки. В палатах Мальтина, виконта де Шапюи, на роскошной постели очнулся Валера, третьекурсник МГМСУ, любимец девушек, отличник, которому прочили ординатуру и аспирантуру, даром, что он не решил пока, куда идти — в судебные медики, за Катюшей, или в психиатрию, куда зовет душа.
Ты просыпаешься в незнакомом месте после того, как попал в аварию. Ты недоумеваешь: это мало похоже на больницу, если ты жив, и мало — на посмертие, если ты умер. Ты лежишь на кровати, укрытый толстым одеялом, вокруг тебя — огромная комната, залитая светом, на полу — ковер, стены сложены из светло-серых каменных глыб, повсюду — гобелены, вазы, а из окна виднеется кусок неба и островерхая башня, какие нечасто попадаются в краю «хрущевок» и магазинов «Рамстор».
Глубоко внутри ты понимаешь, что все это значит. Ты просто не веришь, что это произошло с тобой. Ты читал Глушановского, Бубелу, Дравина, читал популярного Макса Фрая и ветхого Марка Твена. Тебе нравились эти книжки, ибо писали их для хороших ребят вроде тебя — чтобы хорошие ребята знали: наши не пропадут нигде. Но ты не думал, нет, ты никогда не думал, что подобное может случиться и с тобой, что ты тоже когда-нибудь станешь попаданцем.
Попаданец. Ты катаешь на языке это слово, оно звучит у тебя в мозгу и так и эдак. Пока еще ты не осознал пропасть, которая отделяет тебя от дома, ты еще можешь шутить и радоваться. Ты думаешь: вот здорово, сбылась моя мечта! Ты думаешь: теперь-то повеселимся. Ты хочешь знать, не получил ли ты какие-нибудь магические таланты, как получают их в книгах про попаданцев продавцы и менеджеры среднего звена. Ты делаешь пасс и ждешь, что в ладони появится огненный шар.
Ты делаешь пасс — и замечаешь, что это не твоя рука. Вот, значит как... Такая цена... Это не обман — твое мертвое тело на «зебре». Ты становишься серьезнее. Выходит, ты все же мертв, выходит, возврата нет. Ты вспоминаешь яркие томики и понимаешь: читать и писать такое легко, пережить — трудно. Ты больше не увидишь Катюшу, маму, кошку, свой двор. Ты не перейдешь с третьего курса на четвертый. Не получишь диплом. Не станешь врачом. Друзья остались там, у себя. Они оплачут твое мертвое тело и пойдут дальше. А ты навсегда застрял здесь.
Тебя охватывает страх, ты вскакиваешь с кровати, прячешься за портьеру и голой спиной прижимаешься к камню. Только теперь ты понимаешь: ты в другом мире, это даже не Подмосковье и уж точно — не Москва. Здесь не действует твой студенческий билет, замок — это Средние века, а Средние века — это чума, война и дыба. Ты дрожишь от ужаса, но вместе с тем мозг твой работает и выдает вот что: пока не все так страшно, ты не в темнице, тебя положили на постель. Значит, ты попал в тело кого-то важного. Может быть, те, кто уложил тебя, еще не знают, что ты — это не он. Может быть, перемещение случилось во сне, и об этом вообще никто не знает. Но кто ты? Как себя вести? В этих покоях, похоже, живет какое-то знатное лицо? Чем вообще занимаются знатные лица?
Странно, но ты не обратил внимания на единственную в комнате дверь. Теперь ты слышишь, как она открывается — медленно, со скрипом, словно у открывающего не хватает сил, чтобы покончить со своим роковым делом одним рывком.
Дверь открывается — буквально на ладонь, и в комнату входит кошка. Кошка — ну, надо же, обычная, бурая! Даже в этом мире есть кошки, и они поддевают лапками двери и толкают их мордами! Вот она сидит посередине комнаты и нисколько тебя не боится. Ей все равно, попаданец ты или нет — наливали бы только молока да чесали брюшко. И ты берешь ее на руки и почесываешь брюшко, и кошка мурлычет, и ты смотришь в ее зеленые глаза.
И тут в комнату входят двое.
Первый — высокий старик в зеленой мантии. Мантия вся в заплатах, да и над стариком время потрудилось изрядно. Рот его — трещина в камне, лоб — перепаханное поле; в целом же, лицо как будто разбили на тысячу кусков, а потом неряшливо склеили.
Второй — это совсем другое. Это даже не человек: вдвое ниже ростом, дрожащие крылышки, копытца, лукавая мордочка, козлиные рожки. Это бес, навроде тех, которых ты сотнями гонял в «Героях». Почему-то ты сразу понимаешь, что это — персонаж юмористический; но вот старик — в старике ты совсем не уверен.
Так или иначе, вы стоите друг напротив друга: ты машинально гладишь кошку, а они глядят на тебя во все глаза.
Глава третья. Это не он. Виконт. Селектор
- Это не он, - говорит, наконец, старик. - Это не виконт, Трупнум. Ты знаешь, что он сделал бы с кошкой.
- Знаю, - отвечает бес. - Потому и предложил послать ее вперед. Выходит, Селектор не сработал. Слишком сильная душа.
- Слишком сильная душа!? - старик багровеет. - Да от него же ничего не осталось, понимаешь, безмозглая ты башка?! Ничего, даже воспоминаний! Ааа...- остывает он вдруг, словно раскаленную сковороду окунули в воду. - Что ни делается - все к лучшему. Кто ты, мальчик? - спрашивает он тебя. - Ты знаешь, в чьем теле находишься?
Конечно же, ты не знаешь. Тебя надо просветить. Может быть, ты — Избранный, а, значит, должен спасти мир. Может быть, ты — наследник престола, и король только что умер. А, может быть, ты просто дворянин не из последних, и тебе привезли на смотрины невесту. С какой бы завязки не начинался сюжет, приключение, ты надеешься, будет захватывающим.
Но правда не так радужна. В следующие полчаса от бесенка Трупнума и придворного колдуна Длинка ты узнаешь о прежнем владельце тела столько, что душе твоей впору собирать пожитки и искать себе жилье поспокойнее.
Шапюи, графский замок, стоит на костях, и камни его скреплены кровью. Малыш Рубо, голосистый мельник, поднявший восстание против четырнадцатого графа, вмурован в стену Восточной Башни, и призрак его бродит неупокоенный, интересуясь нынешними ценами на муку. Эмерих, третий граф, заколот собственным племянником, истек кровью в собственной ванной. Близнецы-графы Сваммель и Свемм утоплены сестрой в бочке с вином. Головы двадцати восьми Умиамских ведьм висят в обеденной зале. Кубок Рода, передающийся от Шапюи к Шапюи, сделан из черепа барона Ахман, врага, чьи преступления против графской семьи уже никто и не помнит. Единственный из графов Шапюи, кто никого не убил — это нынешний граф, двадцать второй, и крови на нем нет не только потому, что он прикован к постели. Нет, он просто добрый человек, которому очень не повезло с сыном. Кто его сын? Как ты думаешь, незнакомец — кто?
И тут в комнату входят двое.
Первый — высокий старик в зеленой мантии. Мантия вся в заплатах, да и над стариком время потрудилось изрядно. Рот его — трещина в камне, лоб — перепаханное поле; в целом же, лицо как будто разбили на тысячу кусков, а потом неряшливо склеили.
Второй — это совсем другое. Это даже не человек: вдвое ниже ростом, дрожащие крылышки, копытца, лукавая мордочка, козлиные рожки. Это бес, навроде тех, которых ты сотнями гонял в «Героях». Почему-то ты сразу понимаешь, что это — персонаж юмористический; но вот старик — в старике ты совсем не уверен.
Так или иначе, вы стоите друг напротив друга: ты машинально гладишь кошку, а они глядят на тебя во все глаза.
Глава третья. Это не он. Виконт. Селектор
- Это не он, - говорит, наконец, старик. - Это не виконт, Трупнум. Ты знаешь, что он сделал бы с кошкой.
- Знаю, - отвечает бес. - Потому и предложил послать ее вперед. Выходит, Селектор не сработал. Слишком сильная душа.
- Слишком сильная душа!? - старик багровеет. - Да от него же ничего не осталось, понимаешь, безмозглая ты башка?! Ничего, даже воспоминаний! Ааа...- остывает он вдруг, словно раскаленную сковороду окунули в воду. - Что ни делается - все к лучшему. Кто ты, мальчик? - спрашивает он тебя. - Ты знаешь, в чьем теле находишься?
Конечно же, ты не знаешь. Тебя надо просветить. Может быть, ты — Избранный, а, значит, должен спасти мир. Может быть, ты — наследник престола, и король только что умер. А, может быть, ты просто дворянин не из последних, и тебе привезли на смотрины невесту. С какой бы завязки не начинался сюжет, приключение, ты надеешься, будет захватывающим.
Но правда не так радужна. В следующие полчаса от бесенка Трупнума и придворного колдуна Длинка ты узнаешь о прежнем владельце тела столько, что душе твоей впору собирать пожитки и искать себе жилье поспокойнее.
Шапюи, графский замок, стоит на костях, и камни его скреплены кровью. Малыш Рубо, голосистый мельник, поднявший восстание против четырнадцатого графа, вмурован в стену Восточной Башни, и призрак его бродит неупокоенный, интересуясь нынешними ценами на муку. Эмерих, третий граф, заколот собственным племянником, истек кровью в собственной ванной. Близнецы-графы Сваммель и Свемм утоплены сестрой в бочке с вином. Головы двадцати восьми Умиамских ведьм висят в обеденной зале. Кубок Рода, передающийся от Шапюи к Шапюи, сделан из черепа барона Ахман, врага, чьи преступления против графской семьи уже никто и не помнит. Единственный из графов Шапюи, кто никого не убил — это нынешний граф, двадцать второй, и крови на нем нет не только потому, что он прикован к постели. Нет, он просто добрый человек, которому очень не повезло с сыном. Кто его сын? Как ты думаешь, незнакомец — кто?
Стиль хорош... С удовольствием почитаю:) Автору удачи:)
Спасибо за отзывы, я продолжаю
Ты киваешь Длинку в знак того, что все понял, и тот продолжает рассказ. Да, род Шапюи богат людьми жестокими, буйными и лживыми, но именно в Мальтине, теперешнем виконте, давние семена зла принесли поистине небывалый урожай. Шапюи преступали клятвы, травили, интриговали — и все же оставались людьми. Их можно было разжалобить, напугать, купить. Мальтин был не таков, совсем нет. Знатность рода и отцовские миллионы сделали его беспощадным. Все на свете существует только для его удовольствия. Что же Мальтину приятнее всего? Причинять боль.
Сперва были насекомые: мухи, бабочки, кузнечики. Потом мыши и морские свинки. Мальчиком он стравливал голодных крыс, пока одна не пожирала другую. Хуже всего приходилась тем тварям, к которым он поначалу испытывал симпатию. Что-то подтачивало виконта изнутри, заставляло его мстить любому, кто задел в нем какое-то чувство. Любимую кобылицу он в конце концов засек до смерти. Любимой обезьянке выколол глаза и отрубил хвост. Пока отец стоял на ногах, забавы мальчишки ограничивались животными. Да, двадцать второй граф все же был человек. Он не любил жестокость, но не был и тюфяком. Он делал честь своему роду. Он хотел, чтобы сын вырос непохожим на древних Шапюи. Даже теперь, когда паралич уложил его в постель, он пытается держать виконта в узде. И все же мальчишка постепенно забирает власть себе, а отец — отец от бездействия и болезни погружается в отчаяние. Разум его гаснет, близится безумие. Он еще осознает чудовищность поступков сына, но нередко чрезмерно к нему снисходителен.
Одним движением век двадцать второй граф может покончить с кошмаром — но он разрешает подросшему наследнику «играть» уже с живыми людьми, пускай это всего лишь безвестные нищие или осужденные воры. Что движет этим всевластным, но помутненным рассудком? Вера в то, что наследник рано или поздно насытится? Бедный, бедный граф! И какую жгучую ненависть питает к нему виконт — ибо в его глазах тот, кто обязан дать ему все, делится по чуть-чуть! И чем добрее к нему несчастный отец, тем суровее чудовище обходится со своими жертвами.
Побирушки, которых манят богатый графский стол и медяки, рассыпаемые щедрою рукою; сироты, отданные на воспитание; собственные слуги — пажи и горничные — все идут в страшный подвал, и черный дымом клубятся замковые трубы, и жители окрестных деревень читают молитвы всем известным богам и просят: только не меня, не меня.
Но боги не спасают простых людей, они внимают лишь тем, кто им близок. На этот раз виконт посягнул не на свой кусок. Глубоко в замковом лесу, где водятся олени и дикие вепри, стоит алтарь Стилии, богини чистоты. Что это за чистота — духовная или та, что свойственна хорошо вымытой посуде — об этом теологи ведут ожесточенные споры; для нас же важно, что единственной жрицей этого алтаря была, по слухам, девица, краше которой не видывал свет.
Я бы соврал, говорит Длинк, если бы сказал, что виконта она привлекла именно своей красотою — в конце концов, то были всего лишь слухи — но он к тому времени спровадил в могилу столько обычных, ничем не примечательных тел, что само его жестокое сердце утомилось и потребовало разнообразия. И вот вчера он снарядил экспедицию и отправился в лес. С собою он взял походный набор — жаровню, тиски и «челюсти» - я покажу тебе их, это дьявольская вещица! И вот он отправился в лес, и там ему показали, что не все искупается графским титулом, и лишь богу причитается богово.
Это была Божья Молния — так сказал главный ловчий. Страшись Божьей Молнии, мальчик, ибо обычная в сравнении с ней годится лишь разжигать дрова в камине! Своей Молнией боги разрушают душу, и Стилия испепелила душу виконта — назад, в Шапюи, вернулось лишь тело. Посмотри на меня, ты видишь мой левый глаз? Он не движется, это стекло, чудовище вырвало мой левый глаз, когда ему приспичило поразвлечься! И этому существу я должен был помочь, в эту тварь мне следовало снова вдохнуть душу! Расскажи ему, Трупнум, ибо Селектор — дело твоих маленьких когтистых лапок, проклятое ты отродье!
- Дело обстоит так, - говорит бес, и в голосе его, высоком и надтреснутом, слышится гордость творца за свое изделие. - Тело — это почва, душа — цветок, что из нее произрастает - хотя в случае с виконтом это, скорее, какая-то осока или чертополох. Когда душа расстается с телом, есть краткий миг, когда ее можно заменить другой, и если другая душа славно ляжет поверх воспоминаний в мозгу, то человек вернется к жизни почти таким же, каким был — почти, ибо такая рана не проходит бесследно. Остаются иногда кошмары от прошлой жизни души, иногда теряется идентичность, но лучше уж так, чем сгубить последнего представителя рода! Ибо майстер Длинк предан Роду, пусть Род и лишил его глаза, а меня с майстером Длинком связывает дьявольский контракт, из которого следует, что в Преисподнюю я заберу его лишь тогда, когда он сочтет, что Роду от него не будет уже никакой пользы. Двести лет он держится за жизнь, майстер Длинк — но никогда еще он не просил меня сотворить что-то, подобное Селектору!
Селектор, ах — что же такое Селектор? Это машина для выборки и изъятия самых лучших, самых качественных душ. Выбирать душу — все равно что готовить закваску для молока, тесто для пирога, отрез для свадебного платья! Селектор разрывает пространство и время, шарит по всем мирам, подгоняет обстоятельства одно к другому, чтобы облегчить извлечение, и раз! - вырывает душу, словно зуб или ноготь! Иногда, если у носителя слабое тело, Селектор забирает душу во сне. Ты — иной случай. Ты молод, здоров, силен — потребовалось столкнуть тебя с этой грохочущей машиной, чтобы получить твою душу. Ты вправе сердиться на меня, я знаю, но ведь того, что случилось сейчас, вовсе не должно было быть! Твоей душе следовало забыть тебя и впитать воспоминания виконта, она же подавила их и по-прежнему помнит тебя! Вот это да, вот так штука!
Ты киваешь Длинку в знак того, что все понял, и тот продолжает рассказ. Да, род Шапюи богат людьми жестокими, буйными и лживыми, но именно в Мальтине, теперешнем виконте, давние семена зла принесли поистине небывалый урожай. Шапюи преступали клятвы, травили, интриговали — и все же оставались людьми. Их можно было разжалобить, напугать, купить. Мальтин был не таков, совсем нет. Знатность рода и отцовские миллионы сделали его беспощадным. Все на свете существует только для его удовольствия. Что же Мальтину приятнее всего? Причинять боль.
Сперва были насекомые: мухи, бабочки, кузнечики. Потом мыши и морские свинки. Мальчиком он стравливал голодных крыс, пока одна не пожирала другую. Хуже всего приходилась тем тварям, к которым он поначалу испытывал симпатию. Что-то подтачивало виконта изнутри, заставляло его мстить любому, кто задел в нем какое-то чувство. Любимую кобылицу он в конце концов засек до смерти. Любимой обезьянке выколол глаза и отрубил хвост. Пока отец стоял на ногах, забавы мальчишки ограничивались животными. Да, двадцать второй граф все же был человек. Он не любил жестокость, но не был и тюфяком. Он делал честь своему роду. Он хотел, чтобы сын вырос непохожим на древних Шапюи. Даже теперь, когда паралич уложил его в постель, он пытается держать виконта в узде. И все же мальчишка постепенно забирает власть себе, а отец — отец от бездействия и болезни погружается в отчаяние. Разум его гаснет, близится безумие. Он еще осознает чудовищность поступков сына, но нередко чрезмерно к нему снисходителен.
Одним движением век двадцать второй граф может покончить с кошмаром — но он разрешает подросшему наследнику «играть» уже с живыми людьми, пускай это всего лишь безвестные нищие или осужденные воры. Что движет этим всевластным, но помутненным рассудком? Вера в то, что наследник рано или поздно насытится? Бедный, бедный граф! И какую жгучую ненависть питает к нему виконт — ибо в его глазах тот, кто обязан дать ему все, делится по чуть-чуть! И чем добрее к нему несчастный отец, тем суровее чудовище обходится со своими жертвами.
Побирушки, которых манят богатый графский стол и медяки, рассыпаемые щедрою рукою; сироты, отданные на воспитание; собственные слуги — пажи и горничные — все идут в страшный подвал, и черный дымом клубятся замковые трубы, и жители окрестных деревень читают молитвы всем известным богам и просят: только не меня, не меня.
Но боги не спасают простых людей, они внимают лишь тем, кто им близок. На этот раз виконт посягнул не на свой кусок. Глубоко в замковом лесу, где водятся олени и дикие вепри, стоит алтарь Стилии, богини чистоты. Что это за чистота — духовная или та, что свойственна хорошо вымытой посуде — об этом теологи ведут ожесточенные споры; для нас же важно, что единственной жрицей этого алтаря была, по слухам, девица, краше которой не видывал свет.
Я бы соврал, говорит Длинк, если бы сказал, что виконта она привлекла именно своей красотою — в конце концов, то были всего лишь слухи — но он к тому времени спровадил в могилу столько обычных, ничем не примечательных тел, что само его жестокое сердце утомилось и потребовало разнообразия. И вот вчера он снарядил экспедицию и отправился в лес. С собою он взял походный набор — жаровню, тиски и «челюсти» - я покажу тебе их, это дьявольская вещица! И вот он отправился в лес, и там ему показали, что не все искупается графским титулом, и лишь богу причитается богово.
Это была Божья Молния — так сказал главный ловчий. Страшись Божьей Молнии, мальчик, ибо обычная в сравнении с ней годится лишь разжигать дрова в камине! Своей Молнией боги разрушают душу, и Стилия испепелила душу виконта — назад, в Шапюи, вернулось лишь тело. Посмотри на меня, ты видишь мой левый глаз? Он не движется, это стекло, чудовище вырвало мой левый глаз, когда ему приспичило поразвлечься! И этому существу я должен был помочь, в эту тварь мне следовало снова вдохнуть душу! Расскажи ему, Трупнум, ибо Селектор — дело твоих маленьких когтистых лапок, проклятое ты отродье!
- Дело обстоит так, - говорит бес, и в голосе его, высоком и надтреснутом, слышится гордость творца за свое изделие. - Тело — это почва, душа — цветок, что из нее произрастает - хотя в случае с виконтом это, скорее, какая-то осока или чертополох. Когда душа расстается с телом, есть краткий миг, когда ее можно заменить другой, и если другая душа славно ляжет поверх воспоминаний в мозгу, то человек вернется к жизни почти таким же, каким был — почти, ибо такая рана не проходит бесследно. Остаются иногда кошмары от прошлой жизни души, иногда теряется идентичность, но лучше уж так, чем сгубить последнего представителя рода! Ибо майстер Длинк предан Роду, пусть Род и лишил его глаза, а меня с майстером Длинком связывает дьявольский контракт, из которого следует, что в Преисподнюю я заберу его лишь тогда, когда он сочтет, что Роду от него не будет уже никакой пользы. Двести лет он держится за жизнь, майстер Длинк — но никогда еще он не просил меня сотворить что-то, подобное Селектору!
Селектор, ах — что же такое Селектор? Это машина для выборки и изъятия самых лучших, самых качественных душ. Выбирать душу — все равно что готовить закваску для молока, тесто для пирога, отрез для свадебного платья! Селектор разрывает пространство и время, шарит по всем мирам, подгоняет обстоятельства одно к другому, чтобы облегчить извлечение, и раз! - вырывает душу, словно зуб или ноготь! Иногда, если у носителя слабое тело, Селектор забирает душу во сне. Ты — иной случай. Ты молод, здоров, силен — потребовалось столкнуть тебя с этой грохочущей машиной, чтобы получить твою душу. Ты вправе сердиться на меня, я знаю, но ведь того, что случилось сейчас, вовсе не должно было быть! Твоей душе следовало забыть тебя и впитать воспоминания виконта, она же подавила их и по-прежнему помнит тебя! Вот это да, вот так штука!
Ты не знаешь, что и сказать. Противоречивые чувства овладевают тобой. Ты пытаешься мыслить практически, как мыслят герои «попаданческих» книг. Все это подстроено, да, тебя фактически убили — но ты-то жив, и ты — будущий граф! Кто бы сделал тебя графом в твоем обычном мире — заведующий отделением, главврач? Судмедэксперты не владеют замками, и психиатры не держат псовых охот. Пускай ты всего лишь Валера, третьекурсник МГМСУ, никто не мешает тебе усвоить графскую премудрость и идти по жизни победителем, а не человеком, которого по распределению запихнут в подмосковную поликлинику или в следственный отдел, где от безнадеги уже с утра хлещут горькую. Да, остается еще Катюша, которую ты любишь, и которая любит тебя. Но в душе ты уже стал графом, а графу не подобает жениться на ком попало. Кто это — Катюша? Скромная девочка из Вербилок. Что у нее из приданого? Мамина квартира, папина машина и бабушкин коралловый крестик. Это неплохо для перспективного студента, но граф — граф предпочтет что-то посолиднее.
Это хорошая мина при плохой игре: ты понимаешь, что думать так — правильно. Нет возврата в разбитое тело студента МГМСУ — и пусть оно катится к черту, твои душа и память найдут себе место здесь.
Ты смотришь на старика и его беса и прикидываешь, что бы извлек из этой ситуации опытный «попаданец», бывавший в герцогах, Папах Римских, Сталинах и Николаях Вторых.
- Хорошо, - говоришь ты наконец. - Никто не узнает о вашей ошибке. Как я должен себя вести? Что мне нужно знать? В конце концов, я тут надолго.
Это можно было сказать поувереннее, но все равно — ты сделал все правильно. Старый Длинк вздыхает с облегчением, бес подпрыгивает на месте, и копытца звонко стучат о пол.
Глава четвертое. Зеркало. Обучение. Уроки истории
Ты умыт, надушен, роскошные одежды ждут своей очереди на кровати, и по замку пущен приказ не лезть к тебе с болтовней, ибо охота выдалась неудачной, и ты огорчен ровно настолько, чтобы спустить шкуру с надоедал. Это придумал Трупнум, дабы выиграть для тебя время: пусть все трепещут от одного твоего вида, выдать себя пока что ты можешь слишком легко — непривычным жестом, незнакомым словом, тысячью других способов. Прежде чем осмотреть замок, ты должен узнать Мальтина, чье тело занимаешь ныне — узнать как старого друга, с которым провел не один год.
Все начинается с зеркало, которое призывает Длинк. Ты думаешь, это будет эффектное колдовство, ты играл в «Diablo”, где самое простое заклинание обставлено как конец света, но колдовство Длинка совершенно некинематографично, это, в сущности, просто щелчок пальцами, после которого зеркало возникает там, где раньше стоял тяжелый письменный стол.
Трупнум приглашает тебя посмотреться, он стоит сзади и рассказывает, как и почему ты получил тот или иной шрам.
Это хорошая мина при плохой игре: ты понимаешь, что думать так — правильно. Нет возврата в разбитое тело студента МГМСУ — и пусть оно катится к черту, твои душа и память найдут себе место здесь.
Ты смотришь на старика и его беса и прикидываешь, что бы извлек из этой ситуации опытный «попаданец», бывавший в герцогах, Папах Римских, Сталинах и Николаях Вторых.
- Хорошо, - говоришь ты наконец. - Никто не узнает о вашей ошибке. Как я должен себя вести? Что мне нужно знать? В конце концов, я тут надолго.
Это можно было сказать поувереннее, но все равно — ты сделал все правильно. Старый Длинк вздыхает с облегчением, бес подпрыгивает на месте, и копытца звонко стучат о пол.
Глава четвертое. Зеркало. Обучение. Уроки истории
Ты умыт, надушен, роскошные одежды ждут своей очереди на кровати, и по замку пущен приказ не лезть к тебе с болтовней, ибо охота выдалась неудачной, и ты огорчен ровно настолько, чтобы спустить шкуру с надоедал. Это придумал Трупнум, дабы выиграть для тебя время: пусть все трепещут от одного твоего вида, выдать себя пока что ты можешь слишком легко — непривычным жестом, незнакомым словом, тысячью других способов. Прежде чем осмотреть замок, ты должен узнать Мальтина, чье тело занимаешь ныне — узнать как старого друга, с которым провел не один год.
Все начинается с зеркало, которое призывает Длинк. Ты думаешь, это будет эффектное колдовство, ты играл в «Diablo”, где самое простое заклинание обставлено как конец света, но колдовство Длинка совершенно некинематографично, это, в сущности, просто щелчок пальцами, после которого зеркало возникает там, где раньше стоял тяжелый письменный стол.
Трупнум приглашает тебя посмотреться, он стоит сзади и рассказывает, как и почему ты получил тот или иной шрам.
как-то слишком уж повествовательно-описательно, даже действия передаются в форме ощущений))))
Цитата(Саша Тэмлейн @ 25.5.2015, 10:29) 
как-то слишком уж повествовательно-описательно, даже действия передаются в форме ощущений))))
Это издержки повествования от второго лица
не-не. у меня тож есть роман там многое от второго лица, но действия описываются совершенно не повествовательно))))
Продолжаем четвертую главу.
Все эти истории связаны с маленькими слабостями виконта: вот след от зубов горничной, которую привязали недостаточно хорошо, вот детское — на память от задушенной кошки, вот ожог — тогда виконту приспичило отведать собственного лекарства, осознать, каково это — быть жертвою и страдать.
Но шрамы скрывает рубашка из тончайшего шелка, а сверху рубашки ты носишь шитый золотом дублет, и если забыть о шрамах, то из зеркала на тебя глядит породистый молодой человек, чей властный нос и горделивые скулы рождены тысячелетним инбридингом, союзом лучших людей страны. Ты строен, атлетичен, в твоих ухоженных руках таится немалая сила. Волосы твои густы и черны, лоб высок и гладок. Это тело — не хуже твоего старого, даже лучше. Оно не так массивно и крепко, но взамен ты обрел утонченность и глубину, что так привлекает женщин. Появись ты теперь в общаге, и в постель твою рухнули бы все девицы с первого курса по пятый. Ты знаешь, как фэндом именует того, кем ты стал, но что за дело тебе до Мэри и Марти Сью? Пускай фанаты смеются над тем, как выписывают себя авторы — с тобой-то все случилось на самом деле! Сам-то ты ни в коем случае не назовешь себя Мери Сью, ибо ты не выбирал это тело, да и выглядит оно просто сногсшибательно лишь потому, что ты — наследник знатного рода, которому никогда не отказывали в уходе и хорошей еде.
Но мало иметь внешность виконта, надо и вести себя как настоящий виконт. Здесь Длинк и Трупнум, изучившие в совершенстве своего повелителя, приходятся как нельзя кстати.
- Голос, - поучает Длинк. - Ты говоришь совсем не так, как человек, привыкший приказывать. С низшими виконт цедит слова сквозь зубы, с равными же он общается благородным голосом, то есть говорит в нос. Тренируйся, и правильный звук придет сам собой. Начни с «м» и «н», это носовые согласные. Потом манеры: виконту свойственны резкость, порывистость, нервность. Нередко он словно уходит в себя, и людям в его присутствии делается страшно. Иногда, напротив, ты должен быть чрезмерно весел и игрив. Это настроение охотника, ловца, предвкушение очередной забавы. Скажи, что ты думаешь насчет его радостей? Ты ведь не можешь сразу от них отказаться, все заподозрят неладное. Тебе придется кого-то помучить, хоть как-нибудь, и не для виду, а всерьез. Сто ударов кнута, может быть — двести.
- Лучше пятьсот, - добавляет Трупнум. - Чтобы все поверили, что ты — это ты.
Ты слушаешь и мотаешь на ус: путь предстоит нелегкий. Ты отрабатываешь походку виконта, эти кошачьи движения, дьявольский способ, каким он оказывается за спиной у человека, чтобы прошептать ему на ухо: пойдем со мной. Глухонемой слуга приносит еду, и ты учишься обращаться с десятью ножами и пятнадцатью вилками. Покончив с тушеным мясом, по совету Трупнума ты выбрасываешь тарелку в окно и наблюдаешь, как она раскалывается прямо перед служанкой, вышедшей забрать белье.
- В следующий раз будь точнее, - говорит бес. - Виконт долго тренировался и попадает десять раз из десяти, отчего тарелки и горничные расходуются равномерно.
Такая конкретика тебе не по душе, но если будущих пыток ты твердо намерен избежать, то следовать сиюминутным мелочам — метать тарелки, щекотать челядь кинжалом — ты просто обязан, а иначе разоблачения не миновать. Ты тренируешься, и Трупнум с Длинком ревностно следят за тем, чтобы ты не отлынивал, не жалел тех, кого тебе жалеть не положено. Удивительно, но при всей своей ненависти к виконту Длинк все же чтит в нем представителя великого Рода, и ты даже думаешь, что при случае он отдаст за тебя жизнь. Длинк — хороший слуга, а «попаданцу» не мешает опора. В тебе просыпается Макиавелли: как только ты полностью войдешь в роль виконта, ты обязательно приблизишь Длинка к себе. Важно только, чтобы он не забывал, кто здесь хозяин.
За три дня ты проходишь экспресс-курс виконтства, и наступает время следующего урока. Чтобы ты не путался в именах и датах нового для тебя мира, урок этот посвящен географии и истории. Запуганный одноногий библиотекарь приносит толстые тома и покидает твои покои в некотором недоумении: как же так - ни укола, ни пинка? Волей-неволей ты вынужден дать старику затрещину, но начало подозрениям все же положено. Всего лишь затрешина, да и само требование — подать сюда книги - в какие ворота оно лезет? Раньше виконт не любил читать и даже человеческую анатомию предпочитал изучать на практике. Нет, положительно он взялся за ум, и замок, как бы ни старались скрыть перемены Трупнум и Длинк, застывает в ожидании чего-то нового.
Графство, которое ты унаследуешь однажды, лежит в провинции Манфран, а провинция Манфран — часть Низинного королевства, лучшего, как уверяют низинцы, из всех существующих королевств. Соседи твои — графство Клипт, смертельный враг твоего Рода, графство Тарн, смертельный враг твоего отца, и графство Аркейм, твой личный враг - не столько, правда, смертельный, сколько надоедливый. Ханжа и моралист, граф аркеймский ведет счет твоим жертвам, пишет жалобы в столицу, а за фасадом добродетели рассчитывает прибрать Шапюи к рукам. При живом отце Мальтин не смел показать мерзавцу, почем фунт лиха, ибо боялся навлечь на себя графский гнев. Он говорил Длинку, что стоит полутрупу стать трупом, и Аркейм отправится в его подвал, и из всей земли своего графства он выделит ему клочок под безымянную могилу. Ибо Мальтин любил свою землю, как чудовище любит свою берлогу, и в бесчисленных вылазках узнал ее вдоль и поперек. И ты тоже узнаешь ее и, подобно ему, полюбишь. В общем-то, выбора у тебя все равно нет.
Главная артерия графства — река Драгонроад, притоки ее — капилляры на плоти прекрасных владений де Шапюи. Где не течет река Драгонроад, там растет лес Шэдоуфорест, и цветут подсолнухи на полях Мидоуплэйнс. Если от границы Бардамю, соседнего графства, идти к монастырю св. Адальберта — для «попаданца», топографического кретина, это равносильно путешествию из ниоткуда в никуда — то по дороге встретишь тьму деревень и деревушек, где народ невежественен и плодовит. Как ни старался Мальтин проредить в своей вотчине поголовье прекрасных девушек, им все же нет числа, и они выходят замуж за прекрасных юношей и рожают им прекрасных детей. Человеческий род множится в провинции Манфран, и провинция что ни год бьет рекорды по поставке рекрутов в королевскую армию. Рекруты нужны королю для извечных войн, которые он ведет с узкоглазыми на Востоке и краснокожими на Западе.
История Низинного королевства началась с войны и кончится, согласно пророчеству Аббатисы, грандиозной Последней Битвой, если боги, конечно, не прогневаются на низинцев раньше и не сотрут в порошок вместе со всеми их виселицами, которые изрядно портят пейзаж. До всяких королевств на огромной Баллантайнской равнине лежала привольно Империя Червонного Золота, которая, насколько ты понимаешь, в своем развитии достигла какого-то подобия стимпанка. Ты читал несколько книг в этом жанре; все же он — совсем не твое. Шестеренки, дирижабли, поездка — разве замена они «конине» — пиру мускулов, крови, пота, мечей и женщин, до которых охоч киммериец? Поэтому тебе не жаль Червонного Золота, и ты не оплакиваешь великие достижения пара и электричества, когда узнаешь, что тысячу лет назад из степи пришли варвары и разнесли Империю по кирпичам. Ты даже испытываешь некое злорадство при мысли о том, что имперцы со своими технологиями ушли, а дикари без всяких технологий — остались. Ибо именно от дикарей ведут свой род де Шапюи, а ты уже врос в шкуру виконта и учишься гордиться своим Родом.
Где умер лев — раздолье мухам, и на обломках Империи, как грибы, росли княжества-однодневки, слабые войском, но безмерные в своей дикарской гордыне. Каждый варвар, усадив зад на царственный табурет — в конце концов, трон это всего лишь роскошный стул, и сходство их для варвара куда понятнее, чем для цивилизованного человека — так вот, каждый варвар, усадив зад на царственный табурет, провозглашал себя не меньше чем Повелителем Вселенной, и, как подобает Повелителю Вселенной, рубил головы, сажал на кол и ломал хребты. Все это веселье продолжалось до тех пор, пока с новой ордой не приходил варвар посильнее, и тогда череп Повелителя оправляли в серебро или заставляли его, оскопленного, прислуживать на пиру новому владыке. Сильные пожирали слабых, королевства как капли ртути сливались и разделялись, пока из множества хищников не выделились три самых хищных, и были это три нынешних державы — Низинное королевство, в котором ты — виконт и будущий граф, республика Грангистон с парламентом и морским флотом, и пестрая мешанина Тандрии — лоскутное одеяло, где правит всесильный дож. Таков нынешний цивилизованный мир; все, что находится за пределами Баллантайнской равнины, представляется гражданам трех держав варварским адом, где люди моются чаще раза в месяц, терпимы к чужим богам и вместо виселиц тратят деньги на больницы и школы. Больше всего сплетен приходится на узкоглазых с Востока — им сватают людоедство и сношения с дьяволом; о краснокожих известно лишь, что они некроманты, едят собак, и хотя золотом у них играют детишки на улице, делиться своими сокровищами они категорически не хотят.
Законы Низинного королевства — не те, что записаны в книгах, а те, которым следуют на самом деле — чрезвычайно просты. Если ты можешь сожрать человека так, чтобы тебе за это ничего не было — жри с чистой совестью. Если можешь украсть и не попасться — кради. Ты применяешь эти шаблоны к предательству, убийству, завоеванию — и содрогаешься при мысли о том, куда попал; вместе с тем «попаданческая» часть твоего естества уже прикидывает, как обернуть все это себе на пользу.
Ибо ты намерен следовать примеру героев Бубелы, Дравина и Щепетнова: оставив позади земное прошлое, ты пройдешь путем власти и силы и наденешь на себя если не венец божественной власти, то обычную корону — уж точно. Как врач, ты клялся охранять человеческий род, и ты охранишь его, приведя местное человечество к счастью. Прогрессор рождается в тебе от чтения пыльных книг; пускай ты появился здесь не по своей воле, ты чувствуешь в себе мощный преобразовательный зуд. Три королевства окутывает тьма, ты принесешь им солнце. Человек Солнца — вот кем ты сделаешь бывшего виконта де Шапюи.
Ибо ты читал русское фэнтези, его лучшие образцы, и эти благословенные книги сформировали твое представление о герое. У Перумова ты научился гуманности, от Мяхар узнал, что такое настоящая женщина. У Щепетнова ты почерпнул, что секс — это совсем не главное. От Руса ушел со знанием, что жизнь — не игра. Глушановский показал тебе пример бессмертного мужества, и Бобл зажег в твоем сердце огонь немеркнущей красоты. Кем бы ты стал, не встреться тебе томик Никитина? Где бы плутал, не озари дорогу Лукьяненко и Бушков?
Своими планами ты не делишься ни с Длинком, ни с Трупнумом, ибо это простые головы, способные мыслить лишь в контексте своей эпохи. Где им угнаться за студентом МГМСУ, который слушал курс гистологии и бороздил Всемирную Сеть? Но двигаться надо малыми шагами, нельзя отказаться от насилия просто так. В уме ты составляешь постепенный, но верный план реформ. Длинк прав: нельзя сразу перестать казнить людей, которые привыкли, что их казнят. От такого обращения они, пожалуй, взбунтуются. Хорошего следует добавлять понемножку, не столовой, но чайной ложечкой.
Глава пятая. Слуги. Замок. Окрестности. Священник и его боги
Ты живешь в теле виконта уже неделю, ты уже выходишь из своей комнаты и узнаешь обитателей Шапюи по мере того, как соприкасаешься с областями, где действуют эти человеческие куклы. Тебе очень трудно относиться к ним иначе, ибо едва ты пытаешься узнать их поближе, они отшатываются, прячась за броню угодливости и страха. Сближение — первый знак того, что скоро им предстоит отправиться в пыточный подвал: это челядинцы усвоили давно и прочно. Тем не менее, скоро ты знаешь все их секреты, ибо Трупнум, юркий бес, вхож всюду — и в замковую кухню, и в замковый склеп — и везде его желтые глазки замечают все тайное, и везде его бесовской пятачок вынюхивает сокрытое от господских глаз.
Тебя, «попаданца» в тело чудовища, окружают люди не менее странные. За годы резни и интриг графский двор вобрал в себя целую плеяду личностей, в которых несомненный профессионализм сочетается с несомненным безумием. Ты уже знаешь придворного волшебника Длинка, которому Мальтин вырвал глаз и не раз ломал пальцы, Длинка, который ненавидит виконта как своего мучителя и безгранично предан ему как звену бессмертного Рода. Ты знаешь одноногого библиотекаря, который набирает полные банки мух и нагревает их на огне до тех пор, пока предсмертное жужжание не стихнет. Ты знаешь глухонемого слугу, который в придачу к обедам и завтракам питается струпьями с собственных ляжек. Тебе кажется, что ты знаешь безымянную служанку, в которую каждое утро мечешь из окна дорогую фаянсовую тарелку; ее зовут Бабетта, и четверых ее детей покоит в себе надежный замковый ров.
Все эти истории связаны с маленькими слабостями виконта: вот след от зубов горничной, которую привязали недостаточно хорошо, вот детское — на память от задушенной кошки, вот ожог — тогда виконту приспичило отведать собственного лекарства, осознать, каково это — быть жертвою и страдать.
Но шрамы скрывает рубашка из тончайшего шелка, а сверху рубашки ты носишь шитый золотом дублет, и если забыть о шрамах, то из зеркала на тебя глядит породистый молодой человек, чей властный нос и горделивые скулы рождены тысячелетним инбридингом, союзом лучших людей страны. Ты строен, атлетичен, в твоих ухоженных руках таится немалая сила. Волосы твои густы и черны, лоб высок и гладок. Это тело — не хуже твоего старого, даже лучше. Оно не так массивно и крепко, но взамен ты обрел утонченность и глубину, что так привлекает женщин. Появись ты теперь в общаге, и в постель твою рухнули бы все девицы с первого курса по пятый. Ты знаешь, как фэндом именует того, кем ты стал, но что за дело тебе до Мэри и Марти Сью? Пускай фанаты смеются над тем, как выписывают себя авторы — с тобой-то все случилось на самом деле! Сам-то ты ни в коем случае не назовешь себя Мери Сью, ибо ты не выбирал это тело, да и выглядит оно просто сногсшибательно лишь потому, что ты — наследник знатного рода, которому никогда не отказывали в уходе и хорошей еде.
Но мало иметь внешность виконта, надо и вести себя как настоящий виконт. Здесь Длинк и Трупнум, изучившие в совершенстве своего повелителя, приходятся как нельзя кстати.
- Голос, - поучает Длинк. - Ты говоришь совсем не так, как человек, привыкший приказывать. С низшими виконт цедит слова сквозь зубы, с равными же он общается благородным голосом, то есть говорит в нос. Тренируйся, и правильный звук придет сам собой. Начни с «м» и «н», это носовые согласные. Потом манеры: виконту свойственны резкость, порывистость, нервность. Нередко он словно уходит в себя, и людям в его присутствии делается страшно. Иногда, напротив, ты должен быть чрезмерно весел и игрив. Это настроение охотника, ловца, предвкушение очередной забавы. Скажи, что ты думаешь насчет его радостей? Ты ведь не можешь сразу от них отказаться, все заподозрят неладное. Тебе придется кого-то помучить, хоть как-нибудь, и не для виду, а всерьез. Сто ударов кнута, может быть — двести.
- Лучше пятьсот, - добавляет Трупнум. - Чтобы все поверили, что ты — это ты.
Ты слушаешь и мотаешь на ус: путь предстоит нелегкий. Ты отрабатываешь походку виконта, эти кошачьи движения, дьявольский способ, каким он оказывается за спиной у человека, чтобы прошептать ему на ухо: пойдем со мной. Глухонемой слуга приносит еду, и ты учишься обращаться с десятью ножами и пятнадцатью вилками. Покончив с тушеным мясом, по совету Трупнума ты выбрасываешь тарелку в окно и наблюдаешь, как она раскалывается прямо перед служанкой, вышедшей забрать белье.
- В следующий раз будь точнее, - говорит бес. - Виконт долго тренировался и попадает десять раз из десяти, отчего тарелки и горничные расходуются равномерно.
Такая конкретика тебе не по душе, но если будущих пыток ты твердо намерен избежать, то следовать сиюминутным мелочам — метать тарелки, щекотать челядь кинжалом — ты просто обязан, а иначе разоблачения не миновать. Ты тренируешься, и Трупнум с Длинком ревностно следят за тем, чтобы ты не отлынивал, не жалел тех, кого тебе жалеть не положено. Удивительно, но при всей своей ненависти к виконту Длинк все же чтит в нем представителя великого Рода, и ты даже думаешь, что при случае он отдаст за тебя жизнь. Длинк — хороший слуга, а «попаданцу» не мешает опора. В тебе просыпается Макиавелли: как только ты полностью войдешь в роль виконта, ты обязательно приблизишь Длинка к себе. Важно только, чтобы он не забывал, кто здесь хозяин.
За три дня ты проходишь экспресс-курс виконтства, и наступает время следующего урока. Чтобы ты не путался в именах и датах нового для тебя мира, урок этот посвящен географии и истории. Запуганный одноногий библиотекарь приносит толстые тома и покидает твои покои в некотором недоумении: как же так - ни укола, ни пинка? Волей-неволей ты вынужден дать старику затрещину, но начало подозрениям все же положено. Всего лишь затрешина, да и само требование — подать сюда книги - в какие ворота оно лезет? Раньше виконт не любил читать и даже человеческую анатомию предпочитал изучать на практике. Нет, положительно он взялся за ум, и замок, как бы ни старались скрыть перемены Трупнум и Длинк, застывает в ожидании чего-то нового.
Графство, которое ты унаследуешь однажды, лежит в провинции Манфран, а провинция Манфран — часть Низинного королевства, лучшего, как уверяют низинцы, из всех существующих королевств. Соседи твои — графство Клипт, смертельный враг твоего Рода, графство Тарн, смертельный враг твоего отца, и графство Аркейм, твой личный враг - не столько, правда, смертельный, сколько надоедливый. Ханжа и моралист, граф аркеймский ведет счет твоим жертвам, пишет жалобы в столицу, а за фасадом добродетели рассчитывает прибрать Шапюи к рукам. При живом отце Мальтин не смел показать мерзавцу, почем фунт лиха, ибо боялся навлечь на себя графский гнев. Он говорил Длинку, что стоит полутрупу стать трупом, и Аркейм отправится в его подвал, и из всей земли своего графства он выделит ему клочок под безымянную могилу. Ибо Мальтин любил свою землю, как чудовище любит свою берлогу, и в бесчисленных вылазках узнал ее вдоль и поперек. И ты тоже узнаешь ее и, подобно ему, полюбишь. В общем-то, выбора у тебя все равно нет.
Главная артерия графства — река Драгонроад, притоки ее — капилляры на плоти прекрасных владений де Шапюи. Где не течет река Драгонроад, там растет лес Шэдоуфорест, и цветут подсолнухи на полях Мидоуплэйнс. Если от границы Бардамю, соседнего графства, идти к монастырю св. Адальберта — для «попаданца», топографического кретина, это равносильно путешествию из ниоткуда в никуда — то по дороге встретишь тьму деревень и деревушек, где народ невежественен и плодовит. Как ни старался Мальтин проредить в своей вотчине поголовье прекрасных девушек, им все же нет числа, и они выходят замуж за прекрасных юношей и рожают им прекрасных детей. Человеческий род множится в провинции Манфран, и провинция что ни год бьет рекорды по поставке рекрутов в королевскую армию. Рекруты нужны королю для извечных войн, которые он ведет с узкоглазыми на Востоке и краснокожими на Западе.
История Низинного королевства началась с войны и кончится, согласно пророчеству Аббатисы, грандиозной Последней Битвой, если боги, конечно, не прогневаются на низинцев раньше и не сотрут в порошок вместе со всеми их виселицами, которые изрядно портят пейзаж. До всяких королевств на огромной Баллантайнской равнине лежала привольно Империя Червонного Золота, которая, насколько ты понимаешь, в своем развитии достигла какого-то подобия стимпанка. Ты читал несколько книг в этом жанре; все же он — совсем не твое. Шестеренки, дирижабли, поездка — разве замена они «конине» — пиру мускулов, крови, пота, мечей и женщин, до которых охоч киммериец? Поэтому тебе не жаль Червонного Золота, и ты не оплакиваешь великие достижения пара и электричества, когда узнаешь, что тысячу лет назад из степи пришли варвары и разнесли Империю по кирпичам. Ты даже испытываешь некое злорадство при мысли о том, что имперцы со своими технологиями ушли, а дикари без всяких технологий — остались. Ибо именно от дикарей ведут свой род де Шапюи, а ты уже врос в шкуру виконта и учишься гордиться своим Родом.
Где умер лев — раздолье мухам, и на обломках Империи, как грибы, росли княжества-однодневки, слабые войском, но безмерные в своей дикарской гордыне. Каждый варвар, усадив зад на царственный табурет — в конце концов, трон это всего лишь роскошный стул, и сходство их для варвара куда понятнее, чем для цивилизованного человека — так вот, каждый варвар, усадив зад на царственный табурет, провозглашал себя не меньше чем Повелителем Вселенной, и, как подобает Повелителю Вселенной, рубил головы, сажал на кол и ломал хребты. Все это веселье продолжалось до тех пор, пока с новой ордой не приходил варвар посильнее, и тогда череп Повелителя оправляли в серебро или заставляли его, оскопленного, прислуживать на пиру новому владыке. Сильные пожирали слабых, королевства как капли ртути сливались и разделялись, пока из множества хищников не выделились три самых хищных, и были это три нынешних державы — Низинное королевство, в котором ты — виконт и будущий граф, республика Грангистон с парламентом и морским флотом, и пестрая мешанина Тандрии — лоскутное одеяло, где правит всесильный дож. Таков нынешний цивилизованный мир; все, что находится за пределами Баллантайнской равнины, представляется гражданам трех держав варварским адом, где люди моются чаще раза в месяц, терпимы к чужим богам и вместо виселиц тратят деньги на больницы и школы. Больше всего сплетен приходится на узкоглазых с Востока — им сватают людоедство и сношения с дьяволом; о краснокожих известно лишь, что они некроманты, едят собак, и хотя золотом у них играют детишки на улице, делиться своими сокровищами они категорически не хотят.
Законы Низинного королевства — не те, что записаны в книгах, а те, которым следуют на самом деле — чрезвычайно просты. Если ты можешь сожрать человека так, чтобы тебе за это ничего не было — жри с чистой совестью. Если можешь украсть и не попасться — кради. Ты применяешь эти шаблоны к предательству, убийству, завоеванию — и содрогаешься при мысли о том, куда попал; вместе с тем «попаданческая» часть твоего естества уже прикидывает, как обернуть все это себе на пользу.
Ибо ты намерен следовать примеру героев Бубелы, Дравина и Щепетнова: оставив позади земное прошлое, ты пройдешь путем власти и силы и наденешь на себя если не венец божественной власти, то обычную корону — уж точно. Как врач, ты клялся охранять человеческий род, и ты охранишь его, приведя местное человечество к счастью. Прогрессор рождается в тебе от чтения пыльных книг; пускай ты появился здесь не по своей воле, ты чувствуешь в себе мощный преобразовательный зуд. Три королевства окутывает тьма, ты принесешь им солнце. Человек Солнца — вот кем ты сделаешь бывшего виконта де Шапюи.
Ибо ты читал русское фэнтези, его лучшие образцы, и эти благословенные книги сформировали твое представление о герое. У Перумова ты научился гуманности, от Мяхар узнал, что такое настоящая женщина. У Щепетнова ты почерпнул, что секс — это совсем не главное. От Руса ушел со знанием, что жизнь — не игра. Глушановский показал тебе пример бессмертного мужества, и Бобл зажег в твоем сердце огонь немеркнущей красоты. Кем бы ты стал, не встреться тебе томик Никитина? Где бы плутал, не озари дорогу Лукьяненко и Бушков?
Своими планами ты не делишься ни с Длинком, ни с Трупнумом, ибо это простые головы, способные мыслить лишь в контексте своей эпохи. Где им угнаться за студентом МГМСУ, который слушал курс гистологии и бороздил Всемирную Сеть? Но двигаться надо малыми шагами, нельзя отказаться от насилия просто так. В уме ты составляешь постепенный, но верный план реформ. Длинк прав: нельзя сразу перестать казнить людей, которые привыкли, что их казнят. От такого обращения они, пожалуй, взбунтуются. Хорошего следует добавлять понемножку, не столовой, но чайной ложечкой.
Глава пятая. Слуги. Замок. Окрестности. Священник и его боги
Ты живешь в теле виконта уже неделю, ты уже выходишь из своей комнаты и узнаешь обитателей Шапюи по мере того, как соприкасаешься с областями, где действуют эти человеческие куклы. Тебе очень трудно относиться к ним иначе, ибо едва ты пытаешься узнать их поближе, они отшатываются, прячась за броню угодливости и страха. Сближение — первый знак того, что скоро им предстоит отправиться в пыточный подвал: это челядинцы усвоили давно и прочно. Тем не менее, скоро ты знаешь все их секреты, ибо Трупнум, юркий бес, вхож всюду — и в замковую кухню, и в замковый склеп — и везде его желтые глазки замечают все тайное, и везде его бесовской пятачок вынюхивает сокрытое от господских глаз.
Тебя, «попаданца» в тело чудовища, окружают люди не менее странные. За годы резни и интриг графский двор вобрал в себя целую плеяду личностей, в которых несомненный профессионализм сочетается с несомненным безумием. Ты уже знаешь придворного волшебника Длинка, которому Мальтин вырвал глаз и не раз ломал пальцы, Длинка, который ненавидит виконта как своего мучителя и безгранично предан ему как звену бессмертного Рода. Ты знаешь одноногого библиотекаря, который набирает полные банки мух и нагревает их на огне до тех пор, пока предсмертное жужжание не стихнет. Ты знаешь глухонемого слугу, который в придачу к обедам и завтракам питается струпьями с собственных ляжек. Тебе кажется, что ты знаешь безымянную служанку, в которую каждое утро мечешь из окна дорогую фаянсовую тарелку; ее зовут Бабетта, и четверых ее детей покоит в себе надежный замковый ров.
Ты знаешь многих и узнаешь все новых. Трупнум рассказывает тебе, что старший повар, чьих омаров ты оценил по достоинству — любитель мальчиков и учит гнусностям своих поварят. Он говорит, что старуха, на чьем попечении находится замковая кладовка, свела в могилу четырех мужей, причем последнего — с твоей помощью. Ты спрашиваешь, есть ли здесь нормальный человек, и Трупнум просит уточнить, что значит «нормальный». Все эти люди отлично справляются со своими обязанностями, все они — образцовая дворня, и преданы де Шапюи до мозга костей. Есть ли здесь кто-то невинный? Да, конечно: Клаус, тихий помешанный, которого стригут овечьими ножницами и кормят вместе с собаками. Все остальные время от времени допускают маленькие грешки, ибо время тяжкое, все мы — люди, и слабости надо прощать, как говорит отец Абердин, священник замка. Кроме того, добавляет Трупнум, подавляющему большинству людей просто-напросто все равно, кому служить — доброму владыке или злому, ведь хозяин есть хозяин, а раб есть раб, и дело раба — слушаться, а дело хозяина — повелевать.
Ты слушаешь беса и видишь, что бес зол и умен. Но ты понимаешь, что его сторона — сторона дьявола, и вот, набравшись смелости, ты приходишь к замковому священнику, который единственный не боится тебя, ибо каждый день весел и пьян, и пьянство с весельем заменяют ему покровительство всех возможных богов. «Попаданец», считаешь ты, должен заручиться поддержкой и небес и ада, ибо карьеру не сделаешь без злодейства и сердца читателей не умаслишь без доброты.
Храм, при котором живет священник — темен и мал, тринадцатый граф Шапюи построил его для проформы, во искупление побоища при Монте-Сильван. Тогда его бойцы срубили тридцать тысяч голов, и графу было явлено знамение: откупись или будешь наказан. Двенадцатый граф бунтовал против богов, и Эмсис, покровитель порядка, наслал на него проказу. Тринадцатый граф подчинился, и с тех пор при замке всегда есть храм, а при храме всегда есть священник. Нынешний — одиннадцатый в своем роду. Старая книга, по которой он когда-то учил имена богов, давным-давно истлела, но он помнит их наизусть, ибо за каждую ошибку в детстве плата была одна - плетка и три дня на воде и хлебе.
- Эмсис, порядок! - хватает он тебя за рукав; изо рта несет перегаром, борода полна крошек. - Стилия, чистота! Дроменем, плуг и пашня! Гафто, гроза и гром! Торсквид, предвечный зверь! Вергнет, непостоянство моря! Трайо и Тройм, снаши мечты! Зебенк, покровитель бочонков! Зарт, мышиный король! Снугму, черный бог гномов! Д'аледхен, остроухий бог!
Ты пытаешься запомнить эти имена, особенно Стилию с ее Божьей Молнией, но это напрасный труд, ибо богам нет конца, и они сыплются из священника, как горох из порванного мешка. Какая запутанная теология, думаешь ты. В книгах «Армады» все гораздо, гораздо проще. В книгах «Армады» боги отвечают за стихии, или есть один главный бог, с которым ты всегда на короткой ноге. В бесчисленных фэнтези-мирах Панкеевой и Белянина есть и эльфы и гномы, и ангелы и демоны, но все они ведут себя как старые знакомые, словно ты ходил с ними в детский сад, служил в одной части, и вы одновременно кончили профтехучилище по специальности «слесарь-жестянщик». В этом же мире — все как-то по-другому. Неужели это темное фэнтези? Ты вспоминаешь «Ведьмака», и руки сами складываются в знак Аард.
Вмешиваются ли боги и демоны в жизнь людей? И да, и нет, говорит тебе старый Длинк. Пути богов неисповедимы, на вопрос, есть они или нет, никто не даст ясного ответа. Божественная молния? Откуда взялся Трупнум? Что ж, колдовской науке и вправду ведомы кое-какие крохи. Мы знаем, что глубоко под землей лежат багровые палаты, где восседает на костях невинных безымянный отец лжи. Мы знаем, что если смешать болотную жижу с костями мантикоры, произойдет беззвучный, но убийственный взрыв. Мы можем сотворить голема, смешав навоз и куриные яйца. Но общая логика нашего королевства — это не творчество, не радость магии и упоение могуществом. Это логика смерти, распада, забвения. Умираем мы лучше, чем живем, ибо вечен Род, а отдельное тело смертно. Виконт понимал это, все Шапюи хорошо чувствуют смерть. Что принесешь нам ты, Ва Лера? Какой была твоя прошлая жизнь?
Ты напрягаешь память и вспоминаешь свой мир. «Попаданцам» делать так не положено, ибо в старом мире они были никем, а в новом они — кто-то, и, попадая из менеджеров в графы ты просто обязан порвать с прошлым раз и навсегда. Тем не менее, ты — случай нетипичный, тебя никто не выдумывал, ты совершенно реален, а, стало быть, можешь делать все, что хочешь, что бы ни говорилось в томиках «Магии Фэнтези». Ты говоришь себе так и одновременно понимаешь одну интересную, но довольно тревожную вещь: ты часто вспоминаешь о «попаданцах», но делаешь это не потому, что находишь какие-то действительные параллели между собой и героями, к примеру, Бубелы — нет, просто эти шуточки — крохотные светлые блестки на бескрайнем мрачном полотне, в котором ты барахтаешься уже который день. Это тяжкий мир и безрадостный, но когда ты думаешь о хороших парнях, на которых валятся эльфийки, артефакты и мешки золота, тебе все же становится светлее, и ты веришь в то, что ты здесь — прогрессор.
Ты рассказываешь Длинку о своей студенческой жизни, и правый глаз Длинка, настоящий, не из стекла, набухает старческой слезой. Ты говоришь о просторных аудиториях, конспектах, смешливых девушках и сосисках в тесте, ты вспоминаешь зачеты, экзамены, и первую ночь в общаге, когда под утро дверь распахнулась, и старшекурсник в белой простыне заревел тебе в ухо: «Пей!» - и первую встречу с Катюшей, и первый ваш поцелуй после зачета по анатомии. Почему-то от этих рассказов все в тебе сжимается, и прошлое словно сияет солнечным светом, и свет этот ты хочешь подарить этому миру, подарить бескорыстно, не за эльфиек и почести, а просто так, от души.
Ты идешь по замку Шапюи, идешь наугад, распугивая слуг заученным выражением лица, идешь, чтобы выйти на замковую стену и засиять над этими сумрачными просторами. Там, где «попаданец» озадачился бы хозяйственными соображениями, прикинул бы, как побольше скопить добра, ты мыслишь символами, ты хочешь бросить вызов Шапюи и всему Низинному королевству, его прагматизму, приземленности, жестокости и скотству. Ты идешь по замку, но никак не можешь найти выход. Тело виконта словно резонирует с этими древними стенами, и ты плутаешь в закопченных коридорах, попадаешь в пропахщую мочой псарню, забредаешь даже в пыточный подвал, где палач дразнит тебя обрубком языка, и останавливаешься, обессиленный посреди заброшенного обеденного зала, у стола, с которого окаменевший древний обед до сих пор не убран, словно мертвые слуги еще надеются, что мертвые графы съедят десерт.
Нет, это не фэнтези, все книжки «Армады» врут. Ты думаешь: покажите мне героя, что потерян в толще камня, и никакая магия не вызволит его на свободу! Покажите мне выпускников Магических Академий, готовых сокрушать троллей, но столкнувшихся с абсурдом, фарсом, уродством средневековой жизни! Где будет их ехидство, самомнение, уверенность в себе? Осмелятся ли они в стенах, скрепленных кровью и проложенных скелетами, отпустить КВНовскую остроту?
Тысяча лет замка нависает над тобой, забивается в ноздри пылью, ест глаза и давит на сердце тоннами мертвого камня. Еще утром ты наслаждался мыслью о том, как превратишь эту твердыню в уютное гнездышко, заведешь хозяюшку, развесишь везде цветные полотенца и разложишь повсюду половики, но теперь, под тяжестью родового замка ты корчишься как червяк. Это совсем не так мило — иметь замок с собственной историей, особенно если история эта — череда погромов и убийств. Ты переоценил свои силы, слишком радужным показалось тебе твое «попаданчество». Какой ты, к черту, прогрессор — против этих вечно кровавых стен, против страны, основанной на костях и поддерживаемой костями?
Внезапно нос твой улавливает струю свежего воздуха — словно нож, прорезает она затхлую вонь покинутого зала. Где-то здесь есть проход, вот он, наружу, наружу! Сквозь коридоры, под арками — ты бежишь и выбегаешь на нижнюю замковую стену. Ты перегибаешься через парапет, и если кто-то смотрит на тебя сверху, то точно видит, что виконт Мальтин, желудок которого остается спокойным при виде свежесодранной человеческой кожи, блюет, как слабосильный, на вечные стены своей родовой обители.
Тебя рвет всем - «попаданцами», Длинком, Трупнумом, самим собой. Тебя рвет замком и графским титулом. В перерывах между приступами ты видишь серую вечернюю даль, тусклое пятнышко заходящего солнца и свет в домах твоих подданных, и костер, на котором они жгут пойманную ведьму. Теперь это твой мир, и другого у тебя не будет. Когда блевать больше нечем, ты поднимаешь голову к небу и разводишь руки в стороны. Ты должен воссиять для этой земли, ты — Человек Солнца. Сперва это было шуткой, хорошей миной при плохой игре, но теперь Солнце — это необходимость. «Магия фэнтези» не поможет тебе изменить этот мир, хорошие парни из книг — больше тебе не советники. Ты должен сам нащупать свой путь.
Внезапно тебя окликает незнакомый голос.
Глава шестая. Великая порка. Отец. Проклятый Аркейм
Итак, кончено! Дитя своего времени, ты обречен рассматривать мир через призму компьютерных игр и потешных фантастических книг, твой мозг загружен развлекательным багажом и, как упрямый осел, тащит этот груз в крутую, неподъемную гору. И все же Средневековье сломало тебя. Ты блюешь «попаданческим» конфетти, тебе не отделаться от вездесущих сравнений, но все же в них поселились горечь, раздражение, желчь. Ты поворачиваешь голову на голос, что неумолчно вещает с верхней стены. Голос взывает к тебе с мольбой, кричит о страшном проступке, о том, что ты, виконт де Шапюи, обязан вынести решение, и он, голос, не сомневается, что это решение будет справедливым, ибо ты, ты...
Голос не знает, как обратиться к тебе подобающе, какое славословие для тебя изобрести - ибо голос это принадлежит обитателю замка, где всякая собака имеет представление о том, что такое виконт. Голос просто выражает надежду, что страсть свою ты хоть однажды смиришь ради общего блага, и никто не пойдет в подвал, пускай это будет хоть в первый и последний раз!
Ты слушаешь беса и видишь, что бес зол и умен. Но ты понимаешь, что его сторона — сторона дьявола, и вот, набравшись смелости, ты приходишь к замковому священнику, который единственный не боится тебя, ибо каждый день весел и пьян, и пьянство с весельем заменяют ему покровительство всех возможных богов. «Попаданец», считаешь ты, должен заручиться поддержкой и небес и ада, ибо карьеру не сделаешь без злодейства и сердца читателей не умаслишь без доброты.
Храм, при котором живет священник — темен и мал, тринадцатый граф Шапюи построил его для проформы, во искупление побоища при Монте-Сильван. Тогда его бойцы срубили тридцать тысяч голов, и графу было явлено знамение: откупись или будешь наказан. Двенадцатый граф бунтовал против богов, и Эмсис, покровитель порядка, наслал на него проказу. Тринадцатый граф подчинился, и с тех пор при замке всегда есть храм, а при храме всегда есть священник. Нынешний — одиннадцатый в своем роду. Старая книга, по которой он когда-то учил имена богов, давным-давно истлела, но он помнит их наизусть, ибо за каждую ошибку в детстве плата была одна - плетка и три дня на воде и хлебе.
- Эмсис, порядок! - хватает он тебя за рукав; изо рта несет перегаром, борода полна крошек. - Стилия, чистота! Дроменем, плуг и пашня! Гафто, гроза и гром! Торсквид, предвечный зверь! Вергнет, непостоянство моря! Трайо и Тройм, снаши мечты! Зебенк, покровитель бочонков! Зарт, мышиный король! Снугму, черный бог гномов! Д'аледхен, остроухий бог!
Ты пытаешься запомнить эти имена, особенно Стилию с ее Божьей Молнией, но это напрасный труд, ибо богам нет конца, и они сыплются из священника, как горох из порванного мешка. Какая запутанная теология, думаешь ты. В книгах «Армады» все гораздо, гораздо проще. В книгах «Армады» боги отвечают за стихии, или есть один главный бог, с которым ты всегда на короткой ноге. В бесчисленных фэнтези-мирах Панкеевой и Белянина есть и эльфы и гномы, и ангелы и демоны, но все они ведут себя как старые знакомые, словно ты ходил с ними в детский сад, служил в одной части, и вы одновременно кончили профтехучилище по специальности «слесарь-жестянщик». В этом же мире — все как-то по-другому. Неужели это темное фэнтези? Ты вспоминаешь «Ведьмака», и руки сами складываются в знак Аард.
Вмешиваются ли боги и демоны в жизнь людей? И да, и нет, говорит тебе старый Длинк. Пути богов неисповедимы, на вопрос, есть они или нет, никто не даст ясного ответа. Божественная молния? Откуда взялся Трупнум? Что ж, колдовской науке и вправду ведомы кое-какие крохи. Мы знаем, что глубоко под землей лежат багровые палаты, где восседает на костях невинных безымянный отец лжи. Мы знаем, что если смешать болотную жижу с костями мантикоры, произойдет беззвучный, но убийственный взрыв. Мы можем сотворить голема, смешав навоз и куриные яйца. Но общая логика нашего королевства — это не творчество, не радость магии и упоение могуществом. Это логика смерти, распада, забвения. Умираем мы лучше, чем живем, ибо вечен Род, а отдельное тело смертно. Виконт понимал это, все Шапюи хорошо чувствуют смерть. Что принесешь нам ты, Ва Лера? Какой была твоя прошлая жизнь?
Ты напрягаешь память и вспоминаешь свой мир. «Попаданцам» делать так не положено, ибо в старом мире они были никем, а в новом они — кто-то, и, попадая из менеджеров в графы ты просто обязан порвать с прошлым раз и навсегда. Тем не менее, ты — случай нетипичный, тебя никто не выдумывал, ты совершенно реален, а, стало быть, можешь делать все, что хочешь, что бы ни говорилось в томиках «Магии Фэнтези». Ты говоришь себе так и одновременно понимаешь одну интересную, но довольно тревожную вещь: ты часто вспоминаешь о «попаданцах», но делаешь это не потому, что находишь какие-то действительные параллели между собой и героями, к примеру, Бубелы — нет, просто эти шуточки — крохотные светлые блестки на бескрайнем мрачном полотне, в котором ты барахтаешься уже который день. Это тяжкий мир и безрадостный, но когда ты думаешь о хороших парнях, на которых валятся эльфийки, артефакты и мешки золота, тебе все же становится светлее, и ты веришь в то, что ты здесь — прогрессор.
Ты рассказываешь Длинку о своей студенческой жизни, и правый глаз Длинка, настоящий, не из стекла, набухает старческой слезой. Ты говоришь о просторных аудиториях, конспектах, смешливых девушках и сосисках в тесте, ты вспоминаешь зачеты, экзамены, и первую ночь в общаге, когда под утро дверь распахнулась, и старшекурсник в белой простыне заревел тебе в ухо: «Пей!» - и первую встречу с Катюшей, и первый ваш поцелуй после зачета по анатомии. Почему-то от этих рассказов все в тебе сжимается, и прошлое словно сияет солнечным светом, и свет этот ты хочешь подарить этому миру, подарить бескорыстно, не за эльфиек и почести, а просто так, от души.
Ты идешь по замку Шапюи, идешь наугад, распугивая слуг заученным выражением лица, идешь, чтобы выйти на замковую стену и засиять над этими сумрачными просторами. Там, где «попаданец» озадачился бы хозяйственными соображениями, прикинул бы, как побольше скопить добра, ты мыслишь символами, ты хочешь бросить вызов Шапюи и всему Низинному королевству, его прагматизму, приземленности, жестокости и скотству. Ты идешь по замку, но никак не можешь найти выход. Тело виконта словно резонирует с этими древними стенами, и ты плутаешь в закопченных коридорах, попадаешь в пропахщую мочой псарню, забредаешь даже в пыточный подвал, где палач дразнит тебя обрубком языка, и останавливаешься, обессиленный посреди заброшенного обеденного зала, у стола, с которого окаменевший древний обед до сих пор не убран, словно мертвые слуги еще надеются, что мертвые графы съедят десерт.
Нет, это не фэнтези, все книжки «Армады» врут. Ты думаешь: покажите мне героя, что потерян в толще камня, и никакая магия не вызволит его на свободу! Покажите мне выпускников Магических Академий, готовых сокрушать троллей, но столкнувшихся с абсурдом, фарсом, уродством средневековой жизни! Где будет их ехидство, самомнение, уверенность в себе? Осмелятся ли они в стенах, скрепленных кровью и проложенных скелетами, отпустить КВНовскую остроту?
Тысяча лет замка нависает над тобой, забивается в ноздри пылью, ест глаза и давит на сердце тоннами мертвого камня. Еще утром ты наслаждался мыслью о том, как превратишь эту твердыню в уютное гнездышко, заведешь хозяюшку, развесишь везде цветные полотенца и разложишь повсюду половики, но теперь, под тяжестью родового замка ты корчишься как червяк. Это совсем не так мило — иметь замок с собственной историей, особенно если история эта — череда погромов и убийств. Ты переоценил свои силы, слишком радужным показалось тебе твое «попаданчество». Какой ты, к черту, прогрессор — против этих вечно кровавых стен, против страны, основанной на костях и поддерживаемой костями?
Внезапно нос твой улавливает струю свежего воздуха — словно нож, прорезает она затхлую вонь покинутого зала. Где-то здесь есть проход, вот он, наружу, наружу! Сквозь коридоры, под арками — ты бежишь и выбегаешь на нижнюю замковую стену. Ты перегибаешься через парапет, и если кто-то смотрит на тебя сверху, то точно видит, что виконт Мальтин, желудок которого остается спокойным при виде свежесодранной человеческой кожи, блюет, как слабосильный, на вечные стены своей родовой обители.
Тебя рвет всем - «попаданцами», Длинком, Трупнумом, самим собой. Тебя рвет замком и графским титулом. В перерывах между приступами ты видишь серую вечернюю даль, тусклое пятнышко заходящего солнца и свет в домах твоих подданных, и костер, на котором они жгут пойманную ведьму. Теперь это твой мир, и другого у тебя не будет. Когда блевать больше нечем, ты поднимаешь голову к небу и разводишь руки в стороны. Ты должен воссиять для этой земли, ты — Человек Солнца. Сперва это было шуткой, хорошей миной при плохой игре, но теперь Солнце — это необходимость. «Магия фэнтези» не поможет тебе изменить этот мир, хорошие парни из книг — больше тебе не советники. Ты должен сам нащупать свой путь.
Внезапно тебя окликает незнакомый голос.
Глава шестая. Великая порка. Отец. Проклятый Аркейм
Итак, кончено! Дитя своего времени, ты обречен рассматривать мир через призму компьютерных игр и потешных фантастических книг, твой мозг загружен развлекательным багажом и, как упрямый осел, тащит этот груз в крутую, неподъемную гору. И все же Средневековье сломало тебя. Ты блюешь «попаданческим» конфетти, тебе не отделаться от вездесущих сравнений, но все же в них поселились горечь, раздражение, желчь. Ты поворачиваешь голову на голос, что неумолчно вещает с верхней стены. Голос взывает к тебе с мольбой, кричит о страшном проступке, о том, что ты, виконт де Шапюи, обязан вынести решение, и он, голос, не сомневается, что это решение будет справедливым, ибо ты, ты...
Голос не знает, как обратиться к тебе подобающе, какое славословие для тебя изобрести - ибо голос это принадлежит обитателю замка, где всякая собака имеет представление о том, что такое виконт. Голос просто выражает надежду, что страсть свою ты хоть однажды смиришь ради общего блага, и никто не пойдет в подвал, пускай это будет хоть в первый и последний раз!
пока что неплохо
Что же это за страшный проступок? Служанка разбила вазу. «И все?» - хочешь сказать ты, но понимаешь: этого вполне достаточно. Одна твоя собственность сломала другую, и ты как представитель Рода Шапюи обязан воспылать праведным гневом. Ты понимаешь также, что это хороший повод начать перемены — не с прощения нет, но с некоторого смягчения.
Ты дожидаешься напуганного мажордома — это жирный старик, он дышит с присвистом, обливается потом, лицо его бело как мел — и вы идете на место преступления, где в кругу перепуганных слуг над осколками вазы стоит, опустив голову, чумазая замарашка в платье, цвета которого уравнял между собой несмываемый кухонный жир. Круг боязливо расступается, и ты подходишь к девице и по-хозяйски берешь ее за подбородок, чтобы взглянуть прямо в лицо. Да, красоты тут нет и в помине, это не Золушка, которой требовалось всего лишь сменить гардероб. Ты видишь приплюснутый нос, водянистые глазки, щеки в оспинах и под вздернутой верхней губой — пустоту вместо передних зубов. Ты даже не можешь сказать, сколько лет этому созданию, ибо ему с одинаковым успехом может быть и двадцать, и тридцать, и пятьдесят. Ты выпускаешь подбородок, и голова служанки падает на грудь. Она не всхлипывает, не просит простить — просто молчит, как загнанное животное, и молчат ее товарищи, обступившие вас плотным кольцом.
Ты думаешь: ведь им ничего не стоит сейчас раздавить тебя, навалиться толпой — но вместе с тем ты понимаешь, что никогда, никогда они такого не сделают, ибо сделать так — значит, разрушить не только твою, но и их собственную, кое-как налаженную жизнь. Все эти люди знают только один порядок вещей: ты в кружевах, они — в лохмотьях, на твоей стороне боги и власть, а им хорошо, если перепадет огрызок. Если бы ты сейчас вздумал бить их, они бы даже не подумали сопротивляться, просто молили бы — не переусердствуйте, оставьте на другой раз. Как для таких сиять Солнцем? Их ослепит огонек свечи.
Тебе интересно, везде ли в этом сумрачном мире такие порядки, или в покорности злу отличилось лишь графство де Шапюи — но надо уже принимать решение, его ждут стены замка, ждут невидимо наблюдающий за тобой Род и рабски-угодливый круг. Ты властен над слугами, но и они властны над тобой, твой дьявольский образ сформирован не только твоей жестокостью, но также их покорностью и страхом. Вот и сейчас они трясутся и, трясясь, подталкивают тебя к преступлению. В сжатых гортанях их, казалось бы, пульсирует слово «подвал». Подвал, подвал, о, подвал — отправить туда замарашку, а мы проживем еще один день, заползем в свои норы, забьемся в щели и трещины!
Что сделал бы на твоем месте «попаданец»? Он простил бы, ибо он — представитель цивилизованного мира, где есть кредиты, стиральные машины, ООН; он простил бы, но Средневековье, подозрительное, угрюмое - не простит.
Ты думаешь: обойдемся плетьми. Решаешь — сколько бы ей назначить. Что такое один удар плетью? А десять? А двадцать? А пятьдесят? Ты понимаешь вдруг, что не имеешь ни малейшего представления о том, насколько это больно — получить такой удар. Тебя пороли в детстве, но то был современный ремень с современных брюк, а современный мир был гуманен, щадил зады и спины.
- Что п-п-рикажете, в-ваше с-сиятельство? - заикается мажордом. - П-п-по... Я п-прошу вас...
- Нет, - цедишь ты с заученной интонацией небрежного высокомерия. - Сегодня я не в настроении играть. Дайте ей плетей, и пусть до конца недели сидит без обеда.
Ты дожидаешься напуганного мажордома — это жирный старик, он дышит с присвистом, обливается потом, лицо его бело как мел — и вы идете на место преступления, где в кругу перепуганных слуг над осколками вазы стоит, опустив голову, чумазая замарашка в платье, цвета которого уравнял между собой несмываемый кухонный жир. Круг боязливо расступается, и ты подходишь к девице и по-хозяйски берешь ее за подбородок, чтобы взглянуть прямо в лицо. Да, красоты тут нет и в помине, это не Золушка, которой требовалось всего лишь сменить гардероб. Ты видишь приплюснутый нос, водянистые глазки, щеки в оспинах и под вздернутой верхней губой — пустоту вместо передних зубов. Ты даже не можешь сказать, сколько лет этому созданию, ибо ему с одинаковым успехом может быть и двадцать, и тридцать, и пятьдесят. Ты выпускаешь подбородок, и голова служанки падает на грудь. Она не всхлипывает, не просит простить — просто молчит, как загнанное животное, и молчат ее товарищи, обступившие вас плотным кольцом.
Ты думаешь: ведь им ничего не стоит сейчас раздавить тебя, навалиться толпой — но вместе с тем ты понимаешь, что никогда, никогда они такого не сделают, ибо сделать так — значит, разрушить не только твою, но и их собственную, кое-как налаженную жизнь. Все эти люди знают только один порядок вещей: ты в кружевах, они — в лохмотьях, на твоей стороне боги и власть, а им хорошо, если перепадет огрызок. Если бы ты сейчас вздумал бить их, они бы даже не подумали сопротивляться, просто молили бы — не переусердствуйте, оставьте на другой раз. Как для таких сиять Солнцем? Их ослепит огонек свечи.
Тебе интересно, везде ли в этом сумрачном мире такие порядки, или в покорности злу отличилось лишь графство де Шапюи — но надо уже принимать решение, его ждут стены замка, ждут невидимо наблюдающий за тобой Род и рабски-угодливый круг. Ты властен над слугами, но и они властны над тобой, твой дьявольский образ сформирован не только твоей жестокостью, но также их покорностью и страхом. Вот и сейчас они трясутся и, трясясь, подталкивают тебя к преступлению. В сжатых гортанях их, казалось бы, пульсирует слово «подвал». Подвал, подвал, о, подвал — отправить туда замарашку, а мы проживем еще один день, заползем в свои норы, забьемся в щели и трещины!
Что сделал бы на твоем месте «попаданец»? Он простил бы, ибо он — представитель цивилизованного мира, где есть кредиты, стиральные машины, ООН; он простил бы, но Средневековье, подозрительное, угрюмое - не простит.
Ты думаешь: обойдемся плетьми. Решаешь — сколько бы ей назначить. Что такое один удар плетью? А десять? А двадцать? А пятьдесят? Ты понимаешь вдруг, что не имеешь ни малейшего представления о том, насколько это больно — получить такой удар. Тебя пороли в детстве, но то был современный ремень с современных брюк, а современный мир был гуманен, щадил зады и спины.
- Что п-п-рикажете, в-ваше с-сиятельство? - заикается мажордом. - П-п-по... Я п-прошу вас...
- Нет, - цедишь ты с заученной интонацией небрежного высокомерия. - Сегодня я не в настроении играть. Дайте ей плетей, и пусть до конца недели сидит без обеда.
Цитата(Горги @ 29.5.2015, 11:37)
хочешь, было, сказать ты
Часы заведите.
Цитата(Али-Баба @ 29.5.2015, 11:52)
Часы заведите.
Немного не понял. Запятые тут лишние, это да, но при чем тут часы?
Или сейчас мода на туманные замечания?
Былка в настоящем времени вас не смущает? Кажется, это называется согласование. "А помнишь, как бывало, отрядный запевала..."
Цитата(Али-Баба @ 29.5.2015, 12:12)
Былка в настоящем времени вас не смущает? Кажется, это называется согласование. "А помнишь, как бывало, отрядный запевала..."
Нет, не смущает. Ибо здесь по смыслу "ты думаешь сначала одно, а потом другое". Впрочем, можно поправить, если режет глаза.
Крылова можно вспомнить: "на ель ворона взгромоздясь, позавтракать уж было собралась...", или типовые "хотел было выпить...". Обратите внимание на прошедшее время, в настоящем несуразно выходит: "хочу было выпить.." - "хочется было выпить...". Кстати, это частица, а не вводное слово - выделять запятыми не надо.
Цитата(Али-Баба @ 29.5.2015, 12:48)
Крылова можно вспомнить: "на ель ворона взгромоздясь, позавтракать уж было собралась...", или типовые "хотел было выпить...". Обратите внимание на прошедшее время, в настоящем несуразно выходит: "хочу было выпить.." - "хочется было выпить...". Кстати, это частица, а не вводное слово - выделять запятыми не надо.
Да я поправил уже.
Это текстовая версия — только основной контент. Для просмотра полной версии этой страницы, пожалуйста, нажмите сюда.