Джаспер был деревом.
Он всю предыдущую жизнь мечтал быть деревом, и вот ему удалось. Он рос спокойно и неприхотливо, над обрывом, так что его корни едва ли не полоскались в облаках. В его зелёной голове свила гнездо какая-то пичуга, но. Поскольку в предыдущей жизни он в зоологии не особо разбирался, то не знал, что за она. Но она так смешно говорила по утрам «Пень! Пень!», что Джасперу сразу же приглянулась. Листьев у Джаспера не было, одни только прочные иголки, а ствол – звонкий и золотистый, как и положено всякой порядочной сосне.
Джаспер был своей жизнью более чем доволен.
Здесь никогда не было сухо, а почва, пусть её и не было слишком много, вполне хватало, чтобы уцепить крепкими узловатыми корнями. Высоко-высоко вверху, как чёрные точки, парили птицы, изредка пробегал горный баран, а внизу, под обрывом, через клочья облаков, виднелся город: маленький, такой уютный и красивый, будто выстроенный из карамели и затвердевшей нуги. Джаспер помнил, что когда-то он жил в нём, но там было слишком шумно, бурно, вечно требовалось разговаривать и что-то решать – а Джаспер этого не любил.
Здесь он тоже изредка беседовал: когда Ветер, живущий в пещере высоко по склону Горы, расходился не на шутку, то сосны скрипели и стонали – жаловались на жизнь друг другу, а то и делились сплетнями, или фантазиями про то, что неплохо бы им стать корабельным лесом, попасть в лапы лесника с топором, стать прекрасной стройной мачтой – и уплыть, повидать Чужие Края.
Джаспер ни о чём таком не мечтал.
Ствол у него был изломан десять раз, ветви раскинулись широко в стороны, а корни оплетали скалу, как крупнокалиберная паутина. Раз в году, как и положено, на нём зрели шишки, и он сбрасывал их вниз – может, где-то там, под облаками, на зелёных лугах и в тенистых балках, возле ручьёв, они и могли вырасти в самые настоящие красавицы, и получить шанс оказаться форштевнем, или килем, а то и носом прекрасного корабля.
А ещё у Джаспера был друг.
Это была маленькая девочка, которая нередко приходила и садилась поиграть у его корней, хотя родители ей это строго-настрого запрещали. Она тоже была из Города, и Джаспер, если напрячься, даже могу смутно припомнить её прадедушку – из той поры, когда он ещё был человеком.
Поначалу всё шло хорошо.
Время шло, ничего не менялось, да Джаспер и не хотел перемен.
Он для того и стал деревом, чтобы иголки свободно полоскались по воздуху, по ветвям чирикали птицы, а корни могучим, долгим усилием вбирали влагу из земли. Но перемены были, они были неизбежны, и они всё-таки приходили. К Городу внизу провели широкую дорогу, и он запестрел палатками, и ларьками, и шатрами из дорогих отрезов ткани. Через Город проходили многие: Город рос, разбухал, как капля, но многие и уходили. Знакомая девочка – кажется, её звали Эмили – росла, и вот уже превратилась в нескладного большеносого подростка. Впервые Джаспер ощутил какое-то беспокойство: его устраивало, когда всё идёт, как есть, и пусть он и не хотел жить в Городе, но любил его таким, какой он был, и с раздражением взирал на разрастающуюся внизу опухоль – кривобокие, тяп-ляп домишки.
«А что, если бы я снова родился человеком, то мог бы всё изменить?» — подумал он, но тут же отверг эту нелепую мысль.
К тому же Эмили перестала приходить, и Джаспер медленно старел на своём утёсе, по-прежнему умиротворённый, хотя уже и не такой довольный.
Но вот однажды, кое-что изменилось – совсем.
Джаспер впервые увидел эти клубы дыма утром.
Они поднимались над степью, будто невиданный жёлтый пожар. Они загородили собой половину горизонта. Выползающее на него солнце, кроваво-красное по утрам, купалось в этой пыли. А затем пыль стала приближаться.
И Джаспер увидел людей – крохотные, как муравьи, сердито настёгивающих своих низкорослых чахлых лошадок, со сморщенными злыми лицами, похожими на печёные яблоки, и сверкающими острыми шлемами. Они мчались и мчались, от горизонта к Городу, и им не было ни края, ни конца.
А затем Город полыхнул!
С ужасом и яростью Джаспер смотрел, как огонь пожирает те уродливые постройки, которые он так не любил, и которые были так дороги ему сейчас. Огонь разливался, как вишнёвое варенье, которое он так любил в детстве.
И тогда он увидел Эмили.
Если бы у дерева было сердце, оно бы задрожало от восторга и боли. Маленькая Эми выросла! Настоящая красавица в платье, которое приходилось придерживать обеими руками, она мчалась по узкой тропинке, обдирая руки в кровь и сбивая башмаки. Поначалу Джаспер подумал, что она бежит к нему – что за нелепая мысль?! – но затем понял: чуть левее через пропасть был протянут верёвочный мост. Если по нему перейти, а затем обрубить концы…
В руке у Эмили был зажат нож.
К несчастью, к мосту вела не одна дорога, а целых три!
И первые две уже заполнились людьми. Джаспер в гневе смотрел на эти плоские лица, горящие звериной похотью и злобой, на одежду, больше смахивающую на лоскуты рванья, на мечи, кривые и залитые кровью. Эми молча обхватила его ствол руками и закрыла глаза. Дыхание вырывалось у неё из груди с сипом, какими-то неритмичными рывками.
— Вот и всё, — вдруг сказала она голосом маленькой Эми. — Прощай, дерево.
И она разжала пальцы.
Джаспер заревел.
Поймав заплутавший в вышине ветер, он поспешно сплёл из его потоков смертельные узлы. Старая, хотя и не ветхая плоть издала душераздирающий стон. Да, он по-прежнему был крепок и могуч, и мог бы цепляться за жизнь ещё долго, долго – но не этого он хотел. Корни с противным визгом выдирались из земли. Вырывались и падали в пропасть камни. Столпившиеся у моста дикари в потрясении смотрели на это действо.
— Он рос над обрывом, — тявкнул один из них. — Не выдержал своей тяжести. Боги забирают его. Он падает.
Почти благоговейно они смотрели, как колоссальный ствол, перечертив голубовато-сизую хмарь, приземлился точно на площадку на той стороне.
— О боже! — выдохнула Эмили. — Ты сделало это для меня, для меня, дерево?!
Джаспер сердито зашумел ветром в ветвях.
Более не тратят воздуха, она поползла.
Прекрасные кринолины и шелка не предназначены для ползания по старому стволу сосны. Она изодрала локти и распорола юбку. Варвары, опомнившись, с улюлюканьем лезли за ней. Но ветви будто держали их, сучья лезли в глаза, ствол выскальзывал из рук. И когда она, дрожа от напряжения, ступила на твёрдый пятачок по ту сторону, дерево вдруг заскрипело.
Нижние ветви подломились, и ствол, сделав грациозный поворот вокруг своей оси, с торжествующим стоном стряхнул с себя налипших на него, дикарей, как муравьёв и медленно и величаво канул вниз.
Падал он долго, очень долго – пропасть была таковой, что стука падения Эми не услышала.
В безумии погони, в крови умирающего города, в отчаянии надежды ей почудилось: громадный ствол упал не просто так, он спасал её от убийц и насильников, и он же увлёк их за собой.
— Он пожертвовал собой ради меня, — сказала разбитыми губами Эми. — О боже, какая безумная мысль!
Но, быть может, её утешило бы, что Джаспер, пронзая облака и разбиваясь о каменную плиту внизу, ровным счётом ни о чём не жалел.

"Чайка по имени Джонатан Ливингстон"...просто ассоциация...

слышал, но не читал:)

А верю...хотя лет ннадцать назад было в программе внеклассного чтения: можно было "подхватить" и благополучно забыть. В целом-то Ваш хорош, сентиментально этак.

Мальчик и жрица

Жил-был мальчишка по имени Джиллиан.
Он жил в Небольшом Городке на краю света, у которого даже и имени-то не было – просто городок, где рыбаки утром удили рыбу с лодок, закидывали свои сети в ласковое и неглубокое море. Кажется, Городок принадлежал какой-то Империи, но она была так далеко, за пологими синими горами, за степью длиною в Вечность, за реками, что не переплыть, что жители его давно забыли название Столицы и имя Короля, который ими правил. В городе был мэр – милейший пузан, отсылающий налоги в Столицу; была ратуша; была городская площадь. В городе не происходило ничего – ни особо хорошего, ни особо плохого, разве что иногда – раз в году, на Весеннюю Ярмарку, приезжали купцы из всевозможных стран: чёрные, как вакса, которой чистят сапоги, жёлтые, как пальцы курильщика, толстые, как двадцативедёрный бочонок, и худые, как шпага, которая проглотила шпагаглотателя.
Мальчишка Джиллиан разводил голубей. Голуби были нужны, чтобы доставлять послания По Ту Сторону моря: порой оттуда приходили удивительные каравеллы и галеасы, полные пряностей, и людей в странных костюмах из перьев. В городе был всего один корабль, да и то для плавания по Реке и вдоль Берега, а корабли, что пересекали море – были огромными, самыми настоящими великанами, с резными бортами и изображением Морских Змей на гордых носах.
Джиллиан любил свой Город, но никогда не видел ничего, кроме него; а потому однажды он привязал к ноге голубя письмо и нацарапал там иератическим письмом, научившись ему от дедушки: «Привет». Взмахнув крыльями, голубь улетел. Он растворился в густой синей дали, будто чёрная точка, что тонет в густом киселе.
Джиллиан скоро забыл о нём.
Вскоре наступил праздник Булочница, и ароматы восхитительной сдобы и корицы, варенья и горячих пирогов заполнил улицы. А там за весной началось Лето, с его играми на чердаках, с маленькими корабликами из коры, которые запускали вверх по реке, в Море, и они уплывали куда-то в дальнюю даль, точно как громадные галеоны, чтоб больше никогда не вернуться. Порой их выбрасывало волнами на берег, но Джиллиан надеялся, что хотя бы один из смог достичь того, самого Дальнего Берега.
А потом голубь вернулся.
Да, это был тот самый голубь – Джиллиан узнал его по подпалине над правом глазом, и к его ноге аккуратно, тонкой проволокой было примотано письмо. Письмо было написано иератическим письмом, аккуратной каллиграфической вязью – совсем не каракули Джиллиана! – и гласило: «Привет».
С тех пор в сердце Джиллиана поселилась странная тоска.
Он мог взбираться на крыши старых зданий, и, обхватив флюгер или печную трубу, до боли в глазах всматриваться в Море. Он понимал, что где-то там, далеко от него, лежат Волшебные Страны и Города, которых он никогда не видел. Они рождают галеоны и каравеллы, и странных людей в пёстрых одеждах, а может быть, даже море где-то заканчивается, и низвергается в Бездну, омывая голову Вселенской Черепахи.
И вот однажды, когда море было пенистым, а заря – розовой, как коленка в жестяной ванной, из моря прилетела птица, и эта птица была голубем, и на лапке её было ещё одно послание.
И гласило оно: «Как дела?».
Джиллиану тогда уже стукнуло четырнадцать, он вовсю работал на небольших верфях, и собирался стать заправским мореходом, чтоб однажды, пересечь Море и увидеть Страну, где люди одеты в перья, и откуда приплывают громадные галеоны. С трепетом он развернул послание, и в удивлении смотрел на голубя – антрацитово-чёрного, такие не водились в здешних землях. И, поскольку он был уже совсем взрослый, а не десятилетний мальчишка, то он сел и сочинил целое письмо, и рассказал всё про себя, и приложил к письму карту Империи и Прилегающих Островов, и рассказал о своей мечте: однажды устроится матросом на корабль, что повезёт пушнину, воск и мёд на Запад, в стану, откуда к нему приходили Письма.
Этого голубя он отправлял с трепетом, опасаясь, как бы его не поймал ястреб или не сшибли суровые морские ветры; но будучи всё-таки мальчишкой, пусть и четырнадцати лет, вскоре забыл о своём волшебном увлечении. Дела на верфи шли в гору, и пусть он и не слишком часто вспоминал о странных письмах, что прилетали через море, но мечта сделаться моряком ничуть даже не утихла, а окрепла; а парень Джиллиан был крепкий – высокий, статный, широкий в кости. Шли годы; Джиллиан успел поплавать вдоль Островов Близких, и поторговать с чёрными дикарями из Топкого Континента. Но корабли на Запад всё не шли и не шли, ведь путь был неблизок, и разве что птахе небесной преодолеть его было сравнительно просто. Волны рассекали громадные чудища, что загладывали целый корабль; в пучине лежали Кладбища Кораблей и Утонувшие Города. Джиллиан почти забыл, отчего он стремиться на Запад; но каждый раз, устремляя взор туда, куда садится солнце, что-то щемило в его груди, и грозилось разорваться сердце.
«Какого чёрта? — думал курчавобородый молодой моряк. — Что я забыл на этом Западе? Вот и Дженни, дочь старьёвщика, всегда мне рада!».
Свадьба с Дженни была назначена на июнь.
Злые языки поговаривали, что красотка привечала не одного только Джиллиана, но он им не шибко верил; к тому же Дженни была на удивление хороша собой: талию – ладошками обхватить, а грудь – высокая, как резные борта галеона, глаза чёрные, как ночь лунного затмения, кудряшки – что твои волны изо ржи.
А за день до свадьбы прилетел голубь.
«Милый мой Джиллиан, — говорилось в письме. — Меня зовут Теухоликуэ, я дочь жреца Теотле из рода Красных Кайманов. Живём мы в городе, что встаёт над морем, как голова Великого Змея, что порождает всё сущее; и зелёные пирамиды так красиво встают над зеркалом вод – жаль, что ты этого не видишь! Мне кажется, наc связала невидимая струна, как народ кичу связывает свои книги верёвками с узлами; я обещаю, что когда я войду в свадебный возраст, и на вершине Храма Солнца назовут моё имя, я скажу, что моё сердце будет отдано только тебе – сколько бы мне не пришлось ждать».
И Джиллиан обезумел.
На свадьбу он явился мрачнее тучи; но расторгнуть помолвку уже не мог, ибо животик у Дженни изрядно округлился. Свадьба получилась на ура – все пели и плясали так, что пришлось вызывать мастеров дел паркетных. Долго ещё прожил Джиллиан; и каждый год, весной прилетал к нему голубь – он же не отсылал голубей никогда.
Сын его, Джеральд, вырос статным красавцем; а Дженни, если и была гулящей в молодости, то прикипела к добросердечному моряку всем сердцем, и никто ни разу не уличил её в недобронравии. Хотя и поговаривали, что у Джеральда – синие, а у Джиллиана – карие, но то случилось ещё до свадьбы, а кто старое помянет!... И стал со временем Джиллиан крепким, как дуб, просоленный морем и выглаженный ветрами, и сам стал капитаном, а потом – и небольшой флотилии из трёх кораблей. И не боялись они ни Бога ни чёрта, и пересекали Кисельные Моря и Океанические Леса. Но лишь на Запад никогда не плавал Джиллиан, и никогда не встречал корабли, приходившие оттуда.
А письма шли.
И принесли они и нефритовую статуэтку Ныряющего Бога, и золотые подвески, со вставками из изумруда, и карту Царства Сэотле и сопредельных государств. И писала ему Теухоликуэ:
«И вновь пишу я тебе письмом иератическим, которое выучила благодаря жрецу из Земли Эфеш, что выбросила на наш берег невиданная буря».
«Господин и повелитель мой! А кои ты боишься, что прискучу я тебе, так выучу я для тебя все Пятьдесят Срамных Поз, что ведомы жрицам Луны, и целый гарем из невольниц и рабынь будет всегда повергнут к ногами твоим».
«Вот родила я дочь, как и положено Верховной Жрице, зачав её от солнца и от ветра, на вершине Пирамиды Семи Начал».
А капитан складывал письма в шкатулку из оникса, которую купил однажды на базаре у человека, одетого в перья – и больше ни разу ни одно не перечитал.
Однажды умерла Дженни, подхватив Жёлтую Лихорадку в дни скорби, а Джиллиан стал брать сына с собой: благо тот вырос высоким и статным, и в бороде его горело солнце, а глаза синим пламенем будто выжигали сердца. Одно только плохо: никому не принадлежали эти синие глаза, будто ждал он чего-то, что отродясь не случалось в наших Краях. И был он ловок и во всём умел, и ни в чём не уступал прославленному отцу-Капитану.
Но вот однажды пришло письмо, которое изменило всё.
Письмо гласило: «муж мой, повелитель и Бог! Доныне лишь писала я тебе, не смея тревожить твой покой. Но отныне прошу я помощи, ибо на страну мою наступают дикари, числом большие, чем раковины у Побережья Черепов. И нет счёта им, и нет предела свирепости их, и идут они, сметая города – и всё на своём пути».
И положил письмо Джиллиан в шкатулку, как всегда делал и раньше, и взял шкатулку с собой, и отправился к Королю.
— Вот, Король и повелитель мой, — сказал он, — Внемли же мне. Ты знаешь, что служил я много лет верой и правдой, так дозволь же молвить слово.
— Дозволяю, — сказал Король.
И низко склонился Джиллиан перед Королём.
— Тебе ведомо, Король и повелитель мой, — сказал он, — что Империя твоя преизобильна, лежит от Закатных до Восточных Вод, возлегает на горах Окраины, и чёрные варвары боятся её, и желтокожие дикари шлют дары. И некуда более расти твоему Королевству, ибо пресытило оно пределы земные.
— Всё так, — сказал Король. — Но почто ты говоришь мне всё это?
— И лишь Земли Запада не принадлежат тебе.
— Здесь ты прав.
— Ни разу не посещали войска твои сей земли; ибо столь удалена она от Земель Востока, что небезопасен путь, и лишь редкие моряки достигают её.
— И в этом ты прав.
И снова низко поклонился капитан, и в поклоне протянул Королю шкатулку.
— Вот письмо от дружественной страны, что взывает к помощи, что лежит за солёными водами Закатного Океана, и земли её изобильны, и стада её тучны, и золото и драгоценности в ней есть, и Карта, дабы не блуждать нам по земле сей.
— Вот как, — сказал Король, с интересом рассматривая шкатулку из оникса, статуэтку из нефрита и золотые подвески.
— И будет нам где отдохнуть и напоить коней, и жители города примут нас, — сказал Джиллиан, — и оттуда пойдут твои победоносные когорты, дабы низвергнуть весь мир к твоим ногам.
— Вот как, — сказал Король. — Но доплывём ли мы до неё?
— О мой Король, — в последний раз склонился перед ним Джиллиан. — Разве хоть раз подводил я тебя? Разве хоть раз ведомый мною корабль не пришёл в порт? Разве не мне, лучше чем иному сыну земли, ведомы все морские течения, опасности и тайники моря? Я клянусь своей жизнью и своей честью, что доведу вас до Материка Запада.
— Вот как, — сказала Король.
— И тысячи невольниц будут ждать тебя, когда решишь ты отдохнуть от ратных дел.
— Вот как, — сказал Король. — Что ж, пора нам переплыть Океан!
И войска Короля выступили – тысячи и тысячи, закованные в сталь и бронзу, на кораблях, похожих на горы.
И пересекли они Океан, что солёнее, чем все слёзы людские, и глубже любого горя, и ступили на землю Заката.
И тогда увидел Джиллиан.
Огромные пирамиды вздымались к небесам, как рукотворные горы, блестящие и отполированные, как зеркало, зелёные, как змея в тростнике, и острые, как обсидиановый кинжал.
А в лодке, что причалила к кораблю, ждала его Она.
Джиллиан взглянул на неё – и не смог дышать.
Она была стара, как стар и он – кожа цвета орехового дерева, морщины, будто выглаженное руками дерево, длинные белые одеяния, долгая шея, на которую был нанизан десяток колец. И глаза.
Чёрные, бездонные глаза ярче звёзд и глубже Океана.
Они разрезали его сердце на части.
Войско Короля вошло в Город и дивилось его диковинам: храмами с сотнями колонн, алтарям в форме лежащих воинов с головами ягуаров, бассейнам с тёплой водой, пахнущей тухлыми яйцами, и зоопарку, где в клетках из прутьев и в вольерах расхаживали невиданные животные.
Джиллиан же, и его сын, Джеральд, поднялись на пирамиду, и ту же поднялась Теухоликуэ и дочь её, Саоя. И солнце вставало над Заливом Черепов, обращая воды в кровь, а пирамиды сверкали ярче тысячи зеркал.
— Скажи, довольно ли у вас врагов? — впервые разомкнул уста Джиллиан.
— Больше, чем саранчи, меньше, чем звёзд на небе.
И капитан кивнул.
— Тогда довольно: Король удовольствует пирамиды из их черепов, и не обратит взгляда на вас.
А пожилая жрица сжала его руку.
— Я знала что придёшь, — сказала она, и в глазах её стояли слёзы. — Я всегда знала, что придёшь, когда я попрошу тебя. Скажи мне, кто этот молодой человек, чья поступь подобна поступи ягуара, а глаза похожи на звезду Умотль?
— Это мой сын, — проронил Джеральд.
И жрица горделиво кивнула.
Джеральд же не смотрел ни на отца, ни на старую женщину со взглядом пронзительным, как песок в пустыне Акум; все его взоры были обращены на юную, тонкую девушку, чья кожа была цвета меди, глаза – как гагат, стан её стройностью подобен пальме, а благоухала она не хуже цветка лотоса.
Пожилая жрица мгновение поколебалась.
— Саоя! — наконец, сказала она, — ты знаешь язык людей Востока; возьми сына моего мужа и провели его в Город; пусть он посмотрит на величие и красоту нашего народа.
— Слушаюсь, матушка, — пропела девушка голосом чистым, как горная река, и подала Джеральду маленькую розовую ладошку.
Они спустились по ступеням, а Джеральд повернулся к Своей Возлюбленной.
— Знаешь, — помолчав, сказала она, — если он женится на моей дочери, то станет Повелителем Города.
— Но ты же говорила, что ты дочь жреца?
Жрица повернулась к востоку, где солнце только-только поднималось из вод.
— Всё верно, но я верховная жрица Бога Солнца, ибо отец мой, благодетельный Хлаотликуэ, покинул нас и спустился в Царство Дождь уже два года назад. И как боги правят людьми на земле, так и жрецы правят людьми в этом Городе.
— Неважно, — сказал Джеральд.
Он взял её ладонь в свою.
— Не для того я переплыл Море, чтобы говорить о Богах или Жрецах.
Утром их нашли на пирамиде, холодных и остывших; у стариков не выдержало сердце. Такая смерть, на вершине самой Горы Бога Солнца, считается особенно почётной; их тела Жрицы и мужа её забальзамировали и поместили в золотую усыпальницу, которой хватило бы для выплаты долгов всем ростовщикам мира; и по сей день они покоятся там, на ложе из кости, в россыпи изумрудов. Искусно сделанные посмертные маски повторяют их черты; и каждый может убедиться, что Король Запада, благодетельный Тлалонкэ, так же похож на своих сиятельных предков, как звёзды завтрашнего дня будут похожи на звёзды вчерашние.
Ибо всё мире прах, и всё тленно; но звёзды и любовь – торжествуют вовеки.

Понравился язык и стиль - плавный, повествовательный, и - в отличии от многих твоих произведений - не витиеватый)) Простой и в то же время достаточно художественный. Короче - зер-гут. Эдакая притча

Персонаж всего один - дерево, девочка скорее статист. Дерево неплохо показан, в него можно поверить (в смысле - в его мотивы, характер и т.д.) ИМХО

Но. Как-то простоват сюжет и идея не нова. Понравилось - но не удивило, не было "катарсиса", "сатори" и т.д. С другой стороны тут это и не требовалось))) Просто хорошая притча о вечных ценностях, а они - как известно - всегда "не новы".

Ну, в целом - неплохая попытка))

Всё вышенаписанное - моё ИМХО

спасибо)))))
перевыложил последний рассказ из-за опечаток))