Государственная машина


Маслянистая темнота за окном, а ней - желтые прямоугольники окон. Огарок свечи дотлевает в консервной банке. А за стеной: «Щелк, щелк, щелк»– передвигаются рычажки, «Ыр-р-р» – прокручивается ручка арифмометра. И перо – постукивает о край медной чернильницы, шуршит бумага.
Глена клонит в сон. Изо всех сил он таращится на огонек свечи, а тот мерцает, покачивается в такт звукам. А то вдруг мутнеет, раздваивается и уплывает куда-то вбок. Тогда Глен трясет головой и щипает себя за руку.
«Сколько сейчас времени? – думает он, - может быть час ночи или скоро уже утро? Может быть, они просто забыли про меня? Могли же забыть». Он прислушивается, не ударит ли в стекло камешек, но кроме привычных уже звуков не слышит ничего.
«Щелк!» – нет, это не арифмометр. Снова «Щелк» и мелкой дробью по подоконнику осыпается вниз песок. Глен подскакивает и аккуратно, так чтобы не скрипнула створка, открывает окно.
-Глен! – кричит шепотом. - Давай к нам!
Пробираясь вниз по лестнице он заглядывает в комнату отца. Там все как обычно: горит газовый рожок, щелкает рычаг, прокручивается ручка, поскрипывает перо.
Перед отцовским носом гора готовых отчетов. Он сгорблен, взгляд прикован к столбцам из цифр на желтоватой бумаге, и пальцы сжаты на ручке арифмометра, как будто он сплелся, сросся со своей машиной.

Смог над городом к вечеру сгустился. Сюда, в Западный квартал сносило иногда дым заводских труб Черной стороны. Хорошо, что происходило это не часто. Кашляя, мальчишки пробирались к железной дороге. С дымом пришла темнота, даже припасенные огарки свечей почти ее не разгоняли. Шли почти на ощупь, спотыкаясь о вылезавшие там и сям камни разбитой мостовой.
- Какое ухо тут ближе, у Товарной или за мостом?
-А что я Машина что ли? Откуда я знаю!
-А идем куда?
- Тс! Тихо.
Все застыли, прислушиваясь. Кто-то задул свечу, Глена потянули за рукав и он, вместе со всеми на цыпочках попятился к стене. В наступившей тишине отчетливо был слышен стук подкованных ботинок по мостовой. Глену даже показалось, что он увидел, как блеснул медный наплечник на мундире полиционера.
Дальше шли молча, цепочкой, сцепившись руками. Глен плохо разбирал дорогу: один раз ему показалось, что в высоте чернеет арка дорожного моста, другой раз – будто мерцают вдалеке станционные фонари. Только когда вспыхнул огонек зажженной кем-то спички, Глен понял, что они уже за городом.
Машинное ухо возвышалось над землей самое большее на ладонь. Окованное по краям позеленевшей медной полосой оно было почти не заметным. Если бы не пар, поднимавшийся из его глубины белесым столбиком – его бы точно никто не нашел. Глен смотрел, как Эрик, бледный от волнения, шевелил губами, наклоняясь к самой земле.
- А Машина, она правда слышит, когда к ней обращаешься? – спросил он Сима шепотом, пока они вдвоем дожидались своей очереди.
- Ты что, дурак? Конечно, она все слышит. Даже если просто думаешь про нее - и то слышит. И ничего не забывает.
Он придвинулся и зашептал Глену в самое ухо:
- Говорят, один парень думал о ней плохо, так ему профдеф в говновозы сделали. Теперь ходит везде со своей тележкой и все от него шарахаются, потому что воняет.
- А я не знал, что она слышит и так. Зачем тогда…
- Да ты что – это же ее уши! Если туда сказать – точно все услышит и сделает как просишь. Надо еще ей подарить что-нибудь – собрать все самое-самое дорогое и закопать где-нибудь и никогда больше не вытаскивать. Если вытащишь – сразу сломаешься. Программа собьется и привет.
Глен сглотнул, запустил руку в карман. Нащупал сверток и вздохнул с облегчением. Он еще не придумал, куда спрячет подарок для Машины. Но об этом можно подумать и потом, после того, как он попросит ее о самом главном, самом важном.
По домам расходились уже в предутреннем синем сумраке.
- А ты чего попросил? – спросил он Сима, когда тот уже стоял у дверей своего дома.
- Как это чего, – Симовы брови поползли к волосами. - Машинером стать, конечно. Или Канцеляристом ранговым. А ты – нет что ли?
-Нет, - Глен помотал головой. – Не это.
- Вот это да. А чего же?
Глен потер лоб и поморщился:
- Я… не профессию себе просил. Я… нельзя об этом, понимаешь?
- Нет, погоди. Ты скажи, чего попросил?
- Не скажу… Иди ты…
Он повернулся и припустил по улице, не оборачиваясь.

Отец сидел, откинувшись на спинку стула, ноги его были раскинуты в стороны, руки свисали почти до пола. Иногда кисти рук вздрагивали, сжимались в кулаки, делали пару движений, как будто прокручивали ручку несуществующего арифмометра. Отец спал.
- Я же не нарочно, - прошептал Глен, сглатывая подбежавший к горлу комок. Я, правда, не нарочно. Я все исправлю.
Глен знал – его папа Счетчик. Знак различия на форменном сером пиджаке обозначал: Счетчик десятого разряда. И еще Глен знал – его папа сломался.
Все чаще Господин Главный Контролер возвращал ему его отчеты крест-накрест перечеркнутые красным: не сходилась контрольная сумма. И отец сидел, иногда всю ночь, пересчитывая, выискивая в ровных и безучастных столбцах цифр закравшуюся ошибку.
И в этом виноват был он – Глен. И больше никто
Это случилось еще весной, он возился на чердаке их дома, большом и пыльном, ставя ловушки на крыс. Он как раз подумал, что дощечка, прикрывавшая щель между полом и стеной замечательно подойдет для того, чтобы смастерить стойку, к которой он потом приспособит найденную на улице ржавую пружину. Дощечка долго не поддавалась, Глен обломал все ногти и погнул пару гвоздей, отрывая ее. А когда она все же хрустнула и поддалась – за ней оказался тайник.
В жестяной коробке из-под конфет старой, с полустертыми надписями и рисунками лежали карточки. И не просто рисунки, а настоящие фотоснимки-сепии, на них красовались машины: новенькие, блестящие, видные до последнего винтика. Глен знал - такие карточки не продаются свободно. Они предназначены только для специалистов – автостроителей. Он перевернул карточку. Сзади машинным шрифтом значилось: «Модель «Стрела», паровой ход, объем двигателя…», а дальше шли столбцы непонятных Глену буквенных сочетаний и цифр». Глен узнал эту модель. Почти такие выпускали и сейчас. Кроме карточек в коробке обнаружилось и еще кое-что – свернутый вчетверо пожелтевший тетрадный листок. Глен развернул его и прочитал: «Дорогая Машина,…». Он не стал читать дальше. Взгляд его скользнул в конец страницы туда, где в письмах обычно ставят подпись и похолодел. Там, выведенное неровным детским почерком, значилось имя его отца.
Тайный папин клад, все самое дорогое, что тот берег и хранил еще мальчишкой. И что отдал Машине, и что никогда-никогда нельзя было доставать.
Кем хотел стать его отец? Инженером-автостроителем или, может быть, ремонтником. Он не спрашивал об этом. Об этом не принято спрашивать.
Почему Машина не захотела выполнить папину просьбу? Может быть, ей не понравился подарок или он думал о Машине плохо? Глен не знал. Только понял одно – он все испортил. Если папа теперь сломается… это будет слишком страшно, чтобы думать об этом.

На следующий день занятий в школе почти не было. Глен рад был этому: не так-то легко отсидеть целых три часа, выслушивая монотонною учительскую трескотню. Да и зачем ему знать все это? Читать и писать он умеет хорошо, а профдеф даст все нужные знания и так.
Но учителям этого не доказать. Порграмма велит им каждый день проводить уроки «Слова Машинного». И приходилось вместе со всем классом по тридцать раз переписывать в тетрадь:
«Если кто-то родился – скажи машине. Если кто-то умер – скажи машине. Если кто-то сломался – скажи машине».
Но сегодня они ничего не писали в тетрадь. Учитель, за глаза прозванный Крабом, уже десятый раз повторял инструкцию по правилам поведения в Машинном Зале. Глен уже и сам мог бы прочитать ее наизусть:
«Не сходить с дорожки, не разговаривать, ничего не трогать. На вопросы отвечать коротко и четко».
- Для вас наступил знаменательный день, - вещал учитель. - Вас сегодня представят машине. Вы скажите Господину Канцеляристу ваши имена и возраст. Вас взвесят и осмотрят. Все о вас занесут на карточки а карточки отдадут машине. Для того, чтобы она смогла с вами познакомится.
- Эй, хочешь поржать! – шепотом спросил Сим, и, не дожидаясь ответа, поднял руку и встал с места.
- Господин учитель, позвольте обратится!
- Слушаю тебя, Сим.
- Карабылгын бараларган! Слава Машине!
Учитель застыл, левый глаз его закрылся, щека дернулась. Он подпрыгнул и вскинул руку в приветственном жесте, каким обычно встречают высшего по званию. Эту особенность Краба знали уже давно и частенько над ней потешались. Гнев Краба обычно был страшен: он оставлял провинившихся после уроков и заставлял весь класс зубрить наизусть целые главы из «Слова Машинного». Хотя такие сбои в программе не были такой уж редкостью . Учителя вообще ломались чаще других – такая особенность их профдефа.
Но на этот раз никто не испугался наказания, и класс дружно рассмеялся. Это был их последний урок.

Звук тонул в ворсе ковров, устилавших лестницы. Перила сияли полированным деревом.
Глен никогда не видел такой красоты: потолок взлетал вверх и там, на головокружительной высоте, белоснежный и блестящий, рассыпался гроздьями невиданных ягод и цветов. По краю карниза тянулись изображения птиц - они сплетались в неподвижном танце, тоже белые, как будто вдруг, в одну секунду замерзшие. Как будто какой-то злой волшебник заколдовал их и они останутся здесь навсегда, застывшие, впечатанные в лед потолка.
Всю противоположную стену занимал огромный экран, Глен увидел свое отражение в темном стекле. Но вот что-то щелкнуло, провернулось и стекло осветилось изнутри ровным, желтым сетом и тогда Глен увидел ее. Машина была огромной. Детали ее сияли бронзой и золотом, блестели алмазными гранями. И все они непрерывно двигались, вращались блестящие колеса, перемещались поршни. Слаженный и непостижимый танец металлических частей завораживал, приковывал к месту.
«Она не ошибается, - думал Глен, - она никогда не ошибается. Она все-все знает про нас».
Глен смотрел затаив дыхание. Обод экрана венчал герб, знакомый Глену с детства: сплетенные шестерни государственных колес, а ниже, на изогнутой металлической ленте буквы неизвестного Глену языка. Слова эти принадлежали кому-то из древних, мудрых людей, и значили они : «Для великих дел необходимо неутомимое постоянство». Глен знал это точно, на уроках «Слова Машинного» им не раз приходилось переписывать эту фразу.

Потом их выстроили парами и повели куда-то по темным коридорам. Глен плохо запомнил дорогу, он думал о Машине. На него только что смотрел Бог. Бог, который знает все про всех, Бог, который никогда не ошибается. Государственная Машина. Ведь он мог ее сейчас попросить ее о том, главном, самом важном на свете. Уши Машины – это ведь совсем другое дело. Поговаривают ведь, что это и не уши никакие а просто вентиляционные отдушины каких-то тайных, подземных путей. А вдруг Машина на самом деле ничего не слышала? Ведь не помогла же она папе, когда тот ее просил. А вдруг…
- А Глен – отказался рассказывать, чего попросил!
- Да ну?
Глен очнулся. Их, оказывается, оставили одних в каком-то полутемном помещении, где вдоль стен тянулись темные от старости деревянные скамьи. Скамеек не хватало на всех: здесь собрали все выпускные классы его школы. Глен знал, что это значит. Теперь, изредка, будет приходить Учитель с Экскурсоводом. Они станут вызывать то одного, то другого и уводить - знакомится с Машиной. А потом… Потом будет профдеф. Если Учителя не будет очень уж долго – значит вызванному досталась сложная программа. Это хорошо, ведь специалисты уважаемые люди и ранг у них высокий, но ведь и списывают их намного чаще.
- Это ты что ли скромный такой? А ну-ка, расскажи нам, что у Машины попросил?
Лок, известный задира из параллельного класса стоял перед ним, уперев руки в бока.
- Я… не для себя просил, - промялил Глен в ответ.
- Ах вот оно что? Тебе значит не важно, кем всю жизнь работать, да? Тогда фиг тебе а не профдеф. Последним будешь, когда все хорошее уже разберут!
Его подхватили за руки и за ноги и поволокли куда-то.
Щелкнула задвижка и Глен остался в темноте один. Он стучался, звал, пока не охрип, а потом просто ждал, ждал долго. Но про него, наверное, забыли и он, не спавший всю ночь, свернулся в углу на тюке чего-то мягкого, пахнущего пылью и заснул.

Уборщик был старым. Рукава синей форменной робы были закатаны. Его худые руки с острыми локтями мерно возили шваброй туда-сюда, оставляя за собой блестящие, мокрые следы.
- Боишься, небось, профдефа то, а? – спросил он, отжимая тряпку.
Глен кивнул.
- А как же, все бояться, без этого никак. Мне вот повезло. Смеешься? – стрик, не прекращая работы, подозрительно посмотрел на Глена, но тот и не думал смяться.
- Вот и правильно – не смейся. Мне, знаешь, нравится полы мыть, чистить. Успокаивает, и думается за работой легче. Да и деформация у меня была легонькая, почитай минут пять, ничего и не почувствовал толком. Всем бы так. Я знаешь сколько всего передумал, пока тут полы натирал. Почитай поумнее твоих канцеляристов буду. У них одни цифры-бумажки в голове.Вот твой отец, он, скажем кто?
Глен утер нос рукавом, сглотнул.
- Счетчик, – ответил он.
Уборщик наткнулся на Глена случайно – полез в подсобку за новой тряпкой и очень удивился, обнаружив там спящего мальчишку. Было уже очень поздно, в низком помещении со скамьями никого не было. Глен не стал искать учителя, он, наверное, давно ушел, как и экскурсовод, и все его одноклассники. Теперь они стали другими людьми, взрослыми. Только он один остался прежним. Глен сначала думал, что испугается этого, но его лишь захватило серое, тяжелое безразличие. Он как во сне шагал за уборщиком, наблюдал, как скользит по полу тряпка и слушал его болтовню. Уборщика звали Ян, он уже сорок лет работал в «Машинном доме». Так они дошли до «Машинного Зала». Свет за темным стеклом уже не горел.
- Ты думаешь – это вся машина? – спросил вдруг уборщик, остановившись и подмигнув Глену. – По секрету скажу – это картинка. Лампочки там, механизм простенький – ну чтоб поршеньки красиво туда-сюда ходили. Да я сам их раз в неделю до блеска начищаю. А до механизма отсюда не добраться. Защищены они так – что ой-ей. Всякой мелкоте ее не показывают. Да они и не поймут в ней ничего толком.
- Подождите… - Глен похолодел, - Это не настоящая Машина? Дедушка Ян, пожалуйста… Покажите мне настоящую. Мне очень надо!
- Парень, не дури! – Ян нахмурился и стукнул шваброй об пол. Чего придумал. Да ты знаешь, что туда и машинеров не всех пускают. Канцеляристы самые высшие – знаешь с каким скрипом к ней проходят? А тебе так просто – возьми да приведи. Иди отсюда, парень. С охраной сам разберешься. А ну-ка!
И старик замахнулся тряпкой на Глена. Глен не шелохнулся. Он уже не плакал и сухими глазами глядел на уборщика.
- Я не уйду – сквозь зубы прошиел он. – Я-не-уйду. Мне нужно увидеть Машину. Нужно. По-настоящему.

В дымном мраке, в топках пылал огонь. Глен захлебнулся в душном чаду. Ему показалось, что его окунули в бадью с кипящей смолой .
Посреди низкой и широкой залы блестел металлическими боками паровой котел, он смотрел на Глена рядами заклепок, застекленными круглыми окошками, кольцами вентилей. От него к потолку, к стенам, переплетаясь как змеи, бежали трубы, они ветвились, убегали в темноту.
«Спрут, -подумалось Глену. - Огромный спрут, зал для него слишком тесный».
- Ну вот, - старик хлопнул Глена по плечу, - вот здесь и есть сердце машины.
Там, в жаре и дыму, как тени метались люди: одни возили по рельсам тележки, другие нагружали их, третьи – кидали уголь в пылающие топки.
-Вот уж кому не повезло – бедняги, – вздохнул старик. - От жары загибаются, перегорают иные через неделю. И по разнарядке новых – ей. Вот так самых стойких и выбирают. Все понимаю – что машине на пользу – всем нам на пользу. Да больно уж молодых жалко. Их так профдформируют, что не могут без нее. Горят, задыхаются, а лезут, лезут в самый жар.
- Я… это ведь не сама машина, правда, дедушка Ян? – прошептал Глен. Он почти задыхался, вся спина его была в поту.
-Гляди-ка - соображаешь. Да это в машине не главное, ты не думай, это не сердце даже. Так – желудок. Глупо как-то обращаться с просьбами к желудку, верно?- хохотнул уборщик. – Ну ладно, пойдем, покажу тебе саму Машину. Настоящую, а не тот цирк, что вы за стеклом видали.

Здесь не было прозрачного экрана, здесь ничего не блестело, не двигалось в механическом танце. Только огромная обитая железом стена, вся в подтеках, вся в заржавелых заклепках. Глен не видел этого, но ему показалось, что она продолжается и дальше, за пределы этого зала, заниает почти все здание «Машинного Дома» и расползается дальше, под городом, выглядывая из под земли короткими трубками «ушей».
Глен оглянулся. Ян увлечением принялся тереть пол где-то в другом конце зала, подчеркнуто не глядя на него. Глен понял: вот теперь – пора. Он подошел к машине, взглянул прямо на сцепленные шестерни герба. Слова вдруг полились из него, он почти не понимал, что говорит, казалось его губы сами произносят:
- Послушай, Машина, - шептал он, замирая, - я знаю, что ты очень умная, что ты все про всех знаешь. Мне не нужно, чтобы я стал автостроителем или машинером. Даже ранговым канцеляристом я не хочу быть. Сделай меня счетчиком или уборщиком – кем хочешь. Только сделай так, чтобы папа вылечился. Он не должен испортится, его не должны списать.
Пожалуйста, Машина. Ты ведь умная, ты никогда не ошибаешься. Не может быть, чтобы в этот раз ты все-таки ошиблась. Ведь папа никому не делал никакого зла, он не сомневался в тебе, не говорил о тебе плохо. Он был хорошим счетчиком. Он почти не делал ошибок, совсем как ты, Машина. Но его могут списать, совсем, навсегда. Не может быть, чтобы тебе было все равно.
Дорогая Машина, миленькая. Очень тебя прошу - седлай так, чтобы папа поправился, чтобы его не списали и не отправили на пофдеф опять. Он ведь Счетчик – он не выдержит».

Ян тем временем открыл какой-то ящик в железной стене. Затем, подтащил к нему мешок, развязал и в ящик, прямо в машину посыпалось зерно. Самое настоящее, золотистое, пахнущее мукой. Глен остолбенел.
- Дедушка Ян, - шепотом спросил он. – Что это? Это жертва ей – Машине?
Старик рассмеялся.
- Да ну, что ты. Это корм для государственных крыс. Они живут в машине, давно, сколько себя помню.
- А вдруг они перегрызут там что-нибудь?
- Не сообразил? Так для того и кормим. Залезать в машину никто не захочет. Потому Крысы должны быть сыты и довольны – чтобы в машине ничего грызть не стали. А может они уже и частью ее стали, может Машина без них работать не сможет. Больно уж давно они в ней… Ты вот знаешь – нужны они или нет? И я не знаю, потому кормлю… Жирнющие они тут – хоть в масле жарь. А нельзя – государственная собственность.
- Так выходит никто машину не ремонтирует?
- А чего ее ремонтировать? Надежный механизм. Стабильный. Лезть туда никто не подпишется.
- Неужели инженеров не осталось?
- Остались – как не быть, да только кто ж их в машину то пустит? Вот ты знаешь, что у него на уме? Вот то-то. Да и не возьмется никто. А ну как заденешь что-нибудь не то, а она возьмет – да или поломается? Или такого насчитает – что вовек не разберешь.
А инженеры это – да, они редкий товар, штучный. Программа у инженера длинная – на профдеф по месяцу уходит, а то и больше – от сецальности зависит. Не все выдерживают.
Так машина на то и машина – соображает, с запасом берет. Надо ей, положим пять инженеров – а она запрос на сто подаст или там на пятьдесят. Она ж умная, все помнит, ничего не забывает.
- Тогда… Зачем это? – прошептал Глен. Зачем нужна деформация? Неужели нельзя просто научить.
-Научить? Да ты хоть думай, что говоришь то. Это ж какую кучу времени потратить надо. А ну как ученик глупый окажется, ленивый? Выходит зря учили?
- А если люди сами заходят выбирать профессию?
- Да ты шутишь парень? Кто ж захочет счетчиком быть или, скажем, говновозом. Все в канцеляристы захотят. Ну отучатся, как положено – лет десять или сколько. А потом? Те, что половчее конечно при деле будут. А другие? Вот и пойдут кто в истопники, кто в уборщики. А дело – то не любимое. Работать станут спустя рукава – всем людям вред. Тут уж – никакой стабильности не будет – мука одна.
Ян вздохнул, выпрямился и, опершись а ручку швабры с гордостью посмотрел на машину, как будто это он сам ее собрал.
- Так что ты про машину плохо не говори. Никак без нее… Хотя знаешь, приятель, да и это в машине не главное. Пойдем – он взглянул на Глена и потряс головой. - Покажу кое-что поглавнее.
Они вновь поднялись на верхние этажи «Машинного Здания», где вдоль ковровых дорожек тянулись двери кабинетов. Возле одной из них они остановились.
Ян, до того прямой и раскованный как-то вдруг весь съежился, взгляд потух, лицо посерело и скомкалось. Он не смело постучал и вошел, протолкнув вперед себя Глена.
- Вот, господин дежурный. Мальца тут поймал. Вас на месте не было, так я ему показал кое-что… Очень уж просил.
Человек в белом мундире поднял взгляд. Человек поморщился, человек махнул рукой в белой перчатке. На лацканах его пиджака блестели бронзовые значки. Канцелярист высокого звания.
Ян переминался с ноги на ногу, не зная, куда деть руки:
- Ты парень не думай, я бы тебя ни за что не подставил. Правильный ты малец и отца любишь. Да что я могу – мне мой профдеф так велит. Встретил постороннего в неурочный час в неурочном месте – к дежурному. Ты не думай…
Старик помолчал немного, шумно дыша, потом шаги его пошаркали обратно к двери. Глен не ответил – он смотрел на белого человека. В уголках глаз щипало. Его теперь накажут. Ну и пусть… Зато он сделал главное. Сделал то, что должен был.
- Ну и зачем же ты пробрался к Машине, мальчик? Тебе кто-то велел это сделать? Говори, не бойся.
- Я… я сам. Никто меня не просил.
- Зачем ? – человек ронял слова и они сыпались на голову Глену, грузом ложились на плечи.
- Я… я хотел увидеть Машину.… Мой отец, он…- Глен вздохнул поглубже, он не мог так просто произнести это слово, - он сломался. У него сбой программы.
- Вот как? Тогда надо было подойти к специальному канцеляристу. Он занес бы все это на карточку и передал Машине. Разве вас на «Слове Машинном» не учат, что делать в таких случаях?
- Вы не поняли… Я хотел попросить машину, чтобы отца не списывали. Если машина пожалеет его – он вылечится.
Человек вдруг рассмеялся его смех был странным, дребезжащим, как будто кто-то с дикой скоростью вращал ручку арифмометра.
- Попросить? Машину? Да Машина… Это просто статистический аппарат. Не понимаешь меня?… Ну. Скажем так – она хранит данные о каждом члене общества. Рассчитывает число потребных работников сопоставляет количество и случайным образом распределяет вакансии… С учетом возможных потерь, конечно. Так понятнее?
Белый человек успокоился. Его лицо больше ничего не выражало.
- Да, – сказал он, - это просто статистический аппарат. Программы профдефа – тоже хранятся в Машине. Но сама по себе он ничего не может. Теперь даже нет людей, которые могли бы ее программировать, ведь создание нового не в интересах стабильности.
Глен моргал, глядя на белого человека. Из сказанного он понял только одно – Машина не всемогущая. Она – всего только машина – как папин арифмомтр, только больше.
Тогда он спросил, хотя знал, что спрашивать ни о чем нельзя:
- Для чего тогда нужен профдеф?
- Профессиональная деформация? Как же без нее, мальчик? Видишь ли – люди слабы. Они ошибаются, сомневаются, любят. Профдеф частично исправляет это, но не до конца. Тем более, человек не стабилен: чем сложнее программа деформации, тем чаще она дает сбои. Люди ломаются, мальчик, и не всегда это видно сразу. Ты понимаешь, чем грозит власть в руках таких людей? В принципе машину легко могла бы заменить кучка хорошо обученных канцеляристов. Но машина – символ. Она – Бог. Она – нужна людям.
Белый человек вдруг оборвал себя на полуслове. Взгляд его, до того затуманенный, теперь прояснился. На лице выразилось недоумение и разочарование учителя, который долго и увлеченно рассказывал о чем-то и вдруг заметил, что ученики давно разошлись и класс пуст. Он потер переносицу. Покачал головой, перевел усталый взгляд на Глена.
- Тебе пора.
- Куда?
- Ты сам знаешь.
Он вдруг улыбнулся.
-В этом нет ничего страшного, поверь мне. Просо большой экран, а на нем движущиеся картинки. Да, ты не видел такого раньше. Это как детская игрушка, знаешь, когда вращаешь колесо и лошадка мчится по кругу.
Глен смотрел на канцеляриста. Было так странно слушать, как этот белый человек говорит про игрушки. Его рука, что-то нашарила в кармане брюк. Это была папина коробка с фотокарточками. Он собирался отдать ее машине, когда будет просить за отца. Совсем забыл.
-А ваши дети, они тоже будут проходить профдеф? – спросил он.
Лицо белого человека окаменело. Таким он и запомнился Глену. Бледный худой, с бесцветными глазами. И неподвижные руки в белых перчатках, сложенные на столе. Подошедший полиционер подтолкнул Глена в спину.
- Пошли-пошли. Пора. Нечего тут, – проворчал он. И Глен повиновался.
- А кем я стану? – спросил он, когда его руки пристегивали ремнями к подлокотникам. Он старался не смотреть на белый экран перед собой, хотя никаких движущихся картинок на нем пока не было.
- Кем-кем. Кем скажут тем и станешь.
Зажимы кресла щелкнули, фиксируя голову в одном положении.
Это не страшно. Просто одни картинки сменяют другие, так быстро, что глаз не успевает этого заметить. Это не страшно – как детская игрушка, где нарисованная лошадка мчится по кругу. Колесо вращается все быстрей, быстрее быстрей.
Кто-то, наверное, один из стоящих за спиной полиционеров положил Глену руку на плечо:
- Ну что, парень, пора взрослеть.
Экран зажегся.

Написано хорошо. Но для рассказа мне показалось затянутым. Много сцен, которые характеризуют мир, но при этом они были бы хороши в романе, а не в рассказе.
И опечатки, и смысловые повторы.
Совет: если вы придумываете новые слова. Типа профдеформируют, занесите их в словарь Ворда, тогда вы будете знать, когда в них заведется ошибка.


Программа


Профдеформируют


специальности

Идея тоже понятно. Но финал оказался слит. Мальчик узнал, что живет в мире, где всем правит Машина, которую когда-то кто-то запрограммировал. И теперь уже никто не может ничего изменить. И? Дальше что? Он так и решил пассивно жить дальше? Или все-таки в глубине души ощутил, что надо сменить всю систему, чтобы спасти отца?

А дальше приходят киборги Кукольника и... пассивность становится не решением и выбором мальчиков, а их печальным уделом на всю оставшуюся жизнь.

silverrat, спасибо, ошибки исправлю, что же касается финала, возможно вы правы, но я просто не представляю, как можно было закончить инче - тут ведь дело в том, что правит вовсе не машина, а люди. Цель была - показать систему постороения общесмтва абсолютно стабильную и рациональную, но абсолютно бесчеловечную, где сама возможность выбора - исключена.
Да, герой проиграл, но в том же "1984" - это никого особенно не смущало...
Возможно финал можно было развернуть как-то иначе, но тогда уже я сама в него бы не поверила

З.Ы. Еще хотела бы уточнить - какие именно сцены были бы уместнее в романе, и... чем они отличаются 0_о ?

Сочинитель, про киборгов Кукольника, я, к сожалению, ничего не знаю, но в главном вы правы: что может мальчишка против машины, а еще и государственной...

И хорошо. Лучше бы вам с ними не встречаться. И вашему герою тоже.
Не понял одного: если Машина детей узнает, только когда их ей представляют ( после школы ) - то какой смысл закапывать ей подарок - ведь она не знает, от кого он? Непонятно.
Нелогично выглядит экскурсия старика - с чего это он стал все показывать мальчику?
Странно выглядят его извинения мальчику - он выполнял инструкцию.

Monk, машина не узнает детей Она случаным образом распределяет профессии и ... форматирует мозг под нужную специальность
А подарки... это просто детское суеверие, как в "Томе Сойере", помните? Человек склонен обожествлять то, чего не понимает, создавать логические связи там, где их нет. Отец заболел - значит машина разгневалась, получил плохую специальность - не угодил с подарком... Тем более, что официальная идеалогия - практическиобожествляет машину.

Старик... он просто плавно подводил мальчишку к кабинету чиновника, тянул время, чтобы застать того на месте, ну и поболтать ему хотелось, конечно. Я думаю, ему действтельно было стыдно, почему бы нет? Если его деформация не была особенно глубокой - возможно совесть то там и осталась

Оно и к лучшему. Плохие они парни. Нехорошие.