I
Память

Первое, что дало мне осознать факт своего существования, - это пронзительный запах, что исходит от желудочного сока и слизи, а также жалких крох, что оставались во мне, и, конечно-же, спиртного. Не было б столь отвратительно, не лежи я в этом лицом. Как поганая, грязная свинья.
И все же только благодаря этому ощущению я понял, что нахожусь уже не в забвении, не в кошмарном бредовом сне. Хотя я не уверен, к лучшему ли это. Не уверен, так как все еще не осознаю, что происходит и что происходило. Мозг мой, ослабший и поврежденный, начинает восстанавливать память о последних событиях, которая словно вышла из меня вместе с рвотой.
Покуда кисло-горькая мерзость в моем иссохшем, точно просторы северной Африки, рту становится более отвратной, а запах прокисшей за долгие часы гадости все более разрывает мой нос, воспоминания одно за другим вливаются в мой нездоровый разум, все более усугубляя психическое самочувствие.
Зовут меня Грегори Питерсон. Мне тридцать один год, хоть и выгляжу я на сорок пять, не менее. Я – какой-никакой – писатель, и постоянного источника дохода не имею. Живу вроде бы один и, будучи тем еще затворником, редко иду на контакт с внешним миром – только лишь в случае крайней необходимости.
Это то, что я могу сказать о настоящем, только очнувшись. А что же прошлое? Почему я лежу здесь – в своем подвале или погребе, в собственной рвоте, истощенный, исхудавший и немощный, чувствующий себя размазанным по полу куском дерьма?
Вспоминается постепенно, и при этом в хронологической последовательности, будто бы я просматриваю киноленту о себе самом.
Точно. Грегори Питерсон, то есть я, с ранних лет был необычным ребенком. В плохом смысле необычным. Полагаю, причина была в моем воспитании.
Для матери я был неприкосновенным сокровищем: она настолько окружала меня своей чрезмерной любовью, что пыталась уберечь от всего мира, буквально отгораживая его от меня. Отец же был жестоким пьяницей… Нам с матерью частенько доставалось от него… Пока однажды – в очередном порыве гнева – он не перестарался. Мне было восемь. Убив матушку, отец отправился за решетку, а я – под опеку дальних родственников, которые, честно говоря, не особо занимались моим воспитанием, пуская преображение моей поврежденной психики на самотек. Они только и делали, что работали, и брали на себя лишь мое материальное обеспечение.
Таким образом и сформировалась эта моя «необычность»: я так и не научился контактировать с людьми, всегда был один и, само собой, понятия не имел, что такое любовь или дружба. Редкое пересечение со сверстниками плохо кончалось по причине моих странностей. Все – от ребенка, довольного окружающему, полного готовности к познанию мира, до старика, умирающего в нищете и одиночестве, полного неподвижного отчаяния и в то же время безразличия, – казались мне чуждыми и даже пугающими. Поэтому всю свою жизнь я избегал людей, боясь лишний раз даже встретиться с кем-либо взглядом. Я даже не пытался найти с кем-то общий язык, и, когда это, порою, меня угнетало, не ожидал ни от кого утешения. И не зря ведь.
Пожалуй, я понимаю уже – в своем нынешнем возрасте, - что не каждый способен причинить мне вред или боль, но я просто не могу уже принять каких-либо новых истин касательно того, что меня окружает. Я неспособен находиться дольше нескольких минут в компании хоть одного чужого человека. А разве не все они чужие? Разумеется, я давно не считаю всех людей чудовищами, готовыми разорвать если не мое тело, то мою душу. И все же люди не дают мне чувствовать себя в безопасности, уюте и спокойствии. Они сводят меня с ума. И причина – да, она во мне. Я признаю, что не люди монстры, а я – трус и ненормальный. И тому, кто живет три десятка лет в параноидальном страхе, не стоит уже пытаться что-либо в себе изменить. Ничего не получится. Привычка, что поделать. Или же стоило бы бороться, а мне просто не хватает воли? Плевать. Все есть как есть.
Но у меня всегда было утешение. С детства я погружался в чтение книг: каждый раз, перелистывая отваливающиеся страницы, открывая один том за другим, я устремлялся туда, где был храбр и счастлив, где мог делать что угодно: брать на абордаж громадные суда, погружаться в поиски древних реликвий среди архаичных экзотических улиц, сражать мечом многочисленных врагов бок о бок с Зигфридом.
Вскоре я и сам начал постоянно что-нибудь строчить, закрывшись в своей комнатушке и забывая пугающую меня реальность. Я делал это каждый день – всегда, когда не был занят чтением или сном. Не рассчитывал создать что-либо вразумительное, а всего лишь пытался занять себя интересным делом, в процессе которого я бы не помнил об окружающем мире. Многочисленные страницы, исписанные разнообразной ерундой, – это прожитые часы спокойствия и в то же время воодушевления.
И все же – вопреки всяким ожиданиям – в мои двадцать два года нашелся человек, который сумел полюбить меня и которого сумел полюбить я. Молодую девушку звали Элисон. Что крайне удивительно, она не была на меня похожа: она не проявляла панического страха ко всем, кто ее окружал, и внутренней силы в ней было многократно больше моей.
Согревая меня своей любовью, она нисколько не нуждалась в остальных людях, что и по сей день меня удивляет. Что во мне было такого, чтобы заменить ей весь мир? Неважно, главное – что и она мне его заменила. Мы были всем друг для друга, и взаимопонимание наше не имело границ. Казалось, мы были знакомы с рождения. Она стала первым и единственным человеком, с кем я чувствовал себя лучше, чем наедине.
Однажды она прочла кое-что из моих черновиков и к моему удивлению, была восхищена написанным. Долгое время она уговаривала меня попробовать опубликовать это, я же упорно сопротивлялся, не желая лишний раз идти на контакт с внешним миром, но все же поддался ее уговорам. И – о чудо – мои новеллы стали охотно принимать в местные журналы и газеты, а рукописи пообъемнее – публиковать в мягкой обложке отдельно. Сложив несколько гонораров с нашими деньгами, мы купили небольшой, но очень уютный и надежный домик на окраине городка, у леса, где мы могли обособиться ото всех прочих; опекуны мои почти не обратили на это внимания, сказав, что «вырастили большого мальчика, который отныне может делать, что вздумается». Приобретенный домик стал для меня и моей возлюбленной крепостью, где мы, не расставаясь, могли себя чувствовать под надежной защитой, греясь каминным огнем и объятиями.
По ее инициативе тихо обручились. И за эти девять лет ни разу не давали нашей связи сколь-нибудь пошатнуться, никогда не нуждаясь в чем-либо, кроме друг друга. Мое время разделилось на два занятия: активное написание новых произведений, что полностью нас обеспечивало, а также общение и ласки с моей любимой. Я даже не припомню ни одного человека, с кем ненароком пересекались, изредка покидая дом, ибо наши визиты в город ограничивались лишь покупкой необходимого. Мы вполне прилично жили на мои нередкие гонорары, и нам никогда не было плохо или скучно вместе – с первого дня до последнего. Наши бесконечные разговоры были занимательны даже в те моменты, когда лишались всякого смысла. Если мы не пытались дать ответы на вечные вопросы, то беззаботно смеялись над глупыми шутками. Девять лет того, что я могу назвать истинным счастьем…
Но почему же я здесь? Я вспомнил ответ на этот вопрос, и мрачная истина поначалу показалась мне словно увиденной в кошмарном сне. Я осознаю, что Элисон была убита в этом проклятом городе наяву и – более того – совсем недавно, отчего я потерял свой воздух, свой мир, свое «все», но это известие мне кажется сейчас таким отдаленным, таким размытым… Вероятно, лишь потому, что я только очнулся и едва начал осознавать реальность. Не будь этих девяти лет, я и вовсе оставался бы рыбой в воде, нисколько не угнетая себя собственной ничтожностью. Но это произошло…
Я так и не узнал, кто совершил преступление, кто уничтожил то, что вдохнуло в меня жизнь. Я даже не знаю, как наказали эту мразь. Конечно, я презираю убийцу, это гадкое существо, ровно настолько сильно, насколько сильно любил Элисон. Но никакая ненависть не может ее вернуть – именно поэтому мне плевать на мотивы, обстоятельства, степень жестокости правосудия и прочие мелочи – даже ее похороны. Существенна лишь ее смерть.
Поэтому я и оказался в недельном запое и, как следствие, здесь, на полу подвала, в луже рвоты. Даже приблизительно представить не могу, сколько времени прошло с тех пор, как я лишился сознания. Вот ближайшие события я точно уже не вспомню, но могу предположить, что вполз сюда за очередной бутылкой вина, коих в моем подвале когда-то было достаточно. Теперь же – мои верные стеклянные друзья опустели. Вероятно, не осмеливаясь показаться в городе ради новой порции спиртного, да и, к тому же, не имея на это возможности по причине физиологического состояния, я просто лежал на холодном полу подвала: помучился и отключился.
Когда я стал отрываться от пола, руки мои затряслись, словно бы я попал на электрический стул. Такое напряжение, точно на плечи мои возлег грузовик: я пыхчу и задыхаюсь, поднимаясь и прислоняясь к стене. Движения рваные, неуклюжие, как у оглушенного. Такое ощущение, будто при каждом шаге нога промахивается мимо пола и устремляется в бездну. Голова моя – заржавевший раскаленный котел, непригодный для мыслительной функции. Посланные мозгом сигналы с черепашьей медлительностью передвигаются по нервам, и движения запаздывают, смешиваются одно с другим, противоречат и препятствуют друг другу. Настоящая немощность.
И все же вот – я уже карабкаюсь по лестнице, помогая себе руками. Измученный, я оказался наверху и ощутил себя покорителем Джомолунгмы.
Когда я облокотился на раковину, через грязное зеркало на меня уставилось жуткого вида создание.
Само по себе худощавое, за голодную неделю оно вовсе высохло и приобрело гротескную форму. Кости, суставы, нервы и жилы выступили, некогда светлые волосы – почернели, засаленные и скатанные, - а грязная щетина придала лицу вид брошенного газона. Кожа – мертвецки бледная, будто истонченная и прозрачная, готовая в любой момент осыпаться вековой трухой. Синяки и ссадины всех цветов радуги. Взгляд заплывших глаз кажется бессмысленным.
Пытаясь унять дрожь, подобную землетрясению, глубоко вдохнул и выдохнул. Кажется, будто по кишечнику и желудку бегают, скребутся в поисках выхода десятки грызунов.
Что ж, пока меня вновь не парализовало эхо несчастия, стоит навестить город и прикупить продовольствия. От этой мысли холодеет внутри… Но все же лучше снова перетерпеть это, чем сдохнуть в мучениях.
Утробным рыком отзывается водопровод, и истощавшее мое тело падает в заблеванную ванну.

Вы пришли на правильный сайт: можно фантазировать, что угодно, и ничто вам за то не будет.
Домика, к сожалению, тоже.

Очень напоминает перевод западного автора.

Какого-нибудь конкретного?

Что правда, то правда...

Неплохо. Но с жизнеописанием вы затянули - пора бы начать хоть какое-то действие. Становится скучно... И причем тут гризли?

Мм. Если из парня вырастет маньяк-потрошитель, это может стать интересным (на мой вкус). Как для введения не плохо, хотя и описание блевоты в первых абзацах покоробило, а вот каков будет сюжет пока непонятно.

Вы не поняли Сочинителя, он всего лишь хотел сказать, что ваш текст напоминает подстрочный перевод. Ни какого-то конкретного автора, а вообще подстрочники.
Но вот Монк вас похвалил - может когда-нибудь и будете писать как он.

Всё язвите? Я, к сожалению, далеко не идеал... А написано в самом деле хорошо, текст от первого лица вообще прощает многое, ведь это, по сути, монолог, и взгляд здесь лишь один - от лица героя. Местами мерзостно, но, как я понял, автор этого и добивался. Что ж, прием известный: сперва героя окунуть в грязь, зато потом...

Нет, Монк, не язвил насчет вас. Честно.
Текст автора на самом деле слабый, сплошь пафос. Абсолютно ничего интересного в отрывке не заметил. Нет мысли, одни вспышки, как в китайском кино. Да уже и в русском: Сталинград. Где люди не воюют, а летают с оружием и нехотя постреливают.
Можно пословно разобрать творение автора, но сначала сделаю свои дела.

Даже так?
Почитайте моего Старика и простите многое :-)
http://fantasts.ru/forum/index.php?showtopic=4516

Mishka
Зависит от роли ГГ. Если автор планирует показать процесс ломки его мировоззрения, постепенно привести его к сумасшествию и человеконенавидению, тогда такое вступление вполне уместно, как попытка отобразить его стартовый склад ума и предпосылки к изменениям. Если далее пойдёт море чернухи с подробным описанием, то вступление не такое уж и ужасное. Т.е. это склад ума и образ мышления ГГ.

Спасибо.
Смысл названия раскрыт в продолжении, но на словах объяснять нелепо, а выкладывать целиком - стыдно

Кишка тонка у парня потрошителем становиться, хотя такой расклад меня бы тоже мог привлечь. С блевотой, согласен, неудачненько. Спасибо.

...зато потом окунуть еще во что-нибудь

Был бы благодарен за назидательный пинок под зад.

Читатели больше любят восходящий процесс, чем нисходящий... Будьте осторожны с этим, вы ведь еще не Достоевский.

После есть и то, и другое. Спасибо за совет