Истории о потерянном мире, лишённом границ.
О колонии Новая Мелида, что когда-то звалась Землёй.





ЗАПРЕДЕЛЬНАЯ УЛЫБКА




"Многие авторитетные источники утверждают, что именно Скагильфар I, прозванный Ублюдком, окрасил северное побережье материка кровью многих верноподданных нашего Сиятельного Владыки и основал Запретный Архипелаг Агестрис. Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть их мнение как историк – слишком мало осталось доказательств. Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть их мнение как частное лицо – я видел Скагильфара лишь однажды, задолго до того, как грозная слава о нем облетела королевство. Мог ли я тогда предвидеть его будущее? Нет. Люди закрыты от нас. Они не связаны телепатическими узами кин, как мы, у них нет единого Сияющего Короля, к чьей любви они могли бы приникнуть, нет Матери Королевы, которая даровала бы им мудрость и силу. Они оторваны даже друг от друга.
Скагильфар Ублюдок был всего лишь человеком.
Вы спрашиваете, мог ли он заставить королевство дрогнуть впервые со времён Вторжения на Землю?
Разумеется. Ведь он был человеком, а человек способен на всё."


Леон кин Астериас
«Земля людей. Земля туата»


Вспоминая о детстве, Скагильфар первым делом видел перед собой сплошную пелену тумана, за которой ходили смутные тени – то ли древние боги, то ли корабли, отбившиеся от Флотилии.
В этих воспоминаниях всегда было раннее утро. И тишина, свободная от людей. Она складывалась из шума волн, гула двигателей и его, Скагильфара, собственного дыхания.
Он один. Все жилые корабли спят в сыром тумане. Спят люди. Спит скот на нижних палубах. Спят птицы в ветвях деревьев. Не спит только море и маленький Скаги – бледный, светловолосый мальчик в пальтишке, перешитом из маминой куртки.
Он стоит у самого борта и смотрит в туман, пытаясь увидеть за ним новый день, но день ещё не родился, занавес не поднялся – только огромные тени движутся за ним.
Скаги никогда не умел смотреть в завтрашний день. А мама умела.
«Я дала тебе имя Скагильфар – как у острова в Седом Море», - говорила она. – «Чтобы ты никогда не забывал его. Чтобы ты нашёл координаты. Это очень важно».
Той зимой, когда Скаги исполнилось десять, по велению Короля Ранульфа и Его высочайшей волей маме была выдана шлюпка с запасом провианта и веление плыть к острову Скагильфар, чтобы отсюда и до конца морей считать её мёртвой, приросшей к суше и недостойной народа моря.
Что она чувствовала, сидя на своих узлах в утлой лодочке и глядя, как навсегда уходит Флотилия?
Она часто снилась Скаги: чёрно-коричневое пятно среди бескрайнего серого океана под серым небом. Он помнил её неряшливую тёмную косу и синие глаза, помнил, что она была молодая и, кажется, самая красивая, но больше… нет, ничего. Всю жизнь она жила тихо и незаметно, постоянно где-то там, на верхних палубах, с пьяными офицерами и матроснёй, возвращаясь домой только выспаться. Жила так, чтоб ему не было больно расставаться с ней.
Она умела смотреть в завтрашний день и в послезавтрашний, и дальше, будто в череду замочных скважин. Никакой туманный занавес не был ей помехой.
Скаги же не умел смотреть даже на то, что видел, и этим он был похож на принца Бэйяри, своего отца.
В ту же зиму старый Король Ранульф вывел его на резной скрипучий рассохшийся балкон корабля-дворца и протянул усаженную перстнями и белыми пятнами руку к горизонту.
- Однажды всё это будет твоим, Скагильфар! – провозгласил он, и стража внизу дрогнула от его густого, зычного голоса.
Скаги послушно взглянул туда, куда указывал дед, но не увидел ничего – всё то же Седое Море, всё тот же Старик Небо.
Тогда он не понял, что на самом деле завещал ему дед.
- Проклятые туаты пришли из своих проклятых земель тысячу лет назад! – горячился старый король. – Тысячу лет, Скаги! Но только триста лет живёт народ моря! Семьсот лет мы были таким же рабами, как те, что на суше! Семьсот лет растили для них гигантскую тлю, чтоб давала молоко этим тварям! Семьсот лет добывали кристаллы из нашей проклятой, изнасилованной их бомбами земли! Кристаллы для их летучих островов, чтоб они могли сбрасывать ещё больше бомб! Но мы не забыли! Мы освободились! Чья теперь очередь бросать бомбы, а?
Он ткнул жёстким, узловатым пальцем в грудь Скагильфара, и тот пошатнулся.
- Триста лет мы свободны! Запомни это! Помни! Иначе королём тебе не бывать!
Тогда Скаги не задавался вопросом, говорил ли дед отцу такие же слова. Принц Бэйяр, ласково прозываемый «Бэйяри», был гордецом иного склада.
Он был самым блестящим офицером, как и положено принцу, самым бесшабашным пилотом, острием крыла истребителей. Глядя, как он идёт по бескрайней взлётной полосе авианосца, подтянутый, тонкий и гибкий, как шпага, изящный кавалер даже в просторном комбинезоне; глядя, как его густые, напомаженные чёрные волосы едва колышутся под порывистым ветром, как солнце играет в стекле шлема у него под мышкой, Скаги искренне пытался его полюбить.
- Забудь о своей матери, - как-то сказал ему Бэйяри, буднично, словно о какой-нибудь старой игрушке. – Когда решаются всякие династические дела, шлюхам… о, прости, безродным женщинам на политической арене не место. Ты знаешь, что такое арена?
Маленький Скаги покачал головой. Он сидел, утонув в красном бархатном кресле, и смотрел, не отрываясь, на гордость и страсть Бэйяра – тёмный резной шкаф, полный тускло сияющих серебряных статуэток.
То были Храмовые Матери – священные реликвии туата, законная добыча принца.
Покружив над захваченным, дымящимся летающим городом, он, сначала бомбил Поющие башни, нарушая тщательно продуманную гармонию отверстий, пролетая через которые ветер заставлял гигантские камни петь, принц сажал самолёт и входил в храм.
Там, на алтаре, его ждала единственная прекрасная пленница, единственная любовь – серебряное изваяние меньше локтя высотой, женщина-туата, длинноухая, в просторных одеждах, с тонкими паучьими лапами, выступающими из-под красиво ниспадающих складок мантии. Её человеческие руки всегда были молитвенно сложены на груди, а лицо скрыто капюшоном до самого тонкогубого рта.
Храмовая Мать – единственное божество рода, которое туаты унесли из своего сухого, умирающего мира в живой, влажно дышащий морями и океанами мир людей.
Матери дарили обладателю вечную молодость. Укрывали Бэйяри своими саванами от того, чего он больше всего боялся.
Ему было чуть больше тридцати, и Скагильфар никогда не спрашивал, сколько лет ему уже чуть больше тридцати.
Скагильфар не понимал, зачем нужна вечная молодость. Для него жизнь представляла собой просто череду дней, по которой он скользил бездумно и безотчетно. Ему всё равно было, подняться на гребень волны или низвергнуться вниз. Многие завидовали его положению: королевский бастард, занявший место законного наследника, офицер и пилот, возвысившийся настолько, насколько это вообще возможно было во Флотилии.
Но этой зависти он тоже не понимал. Высокий, но сутулый молодой человек с волосами серовато-мышиного, неопределённого цвета и незапоминающимся, блёклым лицом, - в душе он так и остался маленьким Скаги, смотрящим в туман.
- Да у золотых пуговиц на его мундире больше достоинства и характера, чем у него самого, - сказал как-то офицер Селти, отцовский бомбардир.
- Это ему не помешает, родовитые-то наследницы всегда женятся на мундире! – весело отозвался Бэйяри, и они рассмеялись, как мальчишки, не обращая внимания на Скаги, проверявшего рядом обшивку самолёта.
Он, впрочем, и не обиделся. Времена, когда он мог чувствовать обиду, остались далеко позади - в той ночи, когда королевские мичманы сошли на самую нижнюю палубу «Линетты Леоны», потрёпанного бурями жилого корабля, одного из самых старых во Флотилии. На нём не было ни своей школы, ни своей церкви – Скаги с другими ребятами приходилось рано вставать, заворачивать в узелок книжки и завтраки и перебираться по висячим мостикам на «Грасиаплену», минуя два других корабля.
Деревья на «Линетте Леоне» не росли так густо и пышно, теплицы были затянуты дырявой плёнкой, а свиньи то и дело вырывались из хлипкого загончика и носились по всем палубам, изрядно веселя зевак и хулиганов.
Тогда Скаги мечтал стать рулевым или хотя бы помощником рулевого. Это была смелая мечта, всё равно, что стать богом – выше стоял только капитан.
Прокладывать курс, твёрдой рукой вести свой дом, свою родную «Линетту Леону» вперёд, за остальной Флотилией, ловить голоса с самых дальних кораблей… это были мечты об одиночестве. О тёплом одиночестве рулевой рубки. Но почему он стремился к этому одиночеству, Скагильфар забыл.
В ту ночь, когда мичманы забрали его, десятилетнего, на «Гордость Человечества», сиявшую огнями, полировкой и сусальным золотом, он понял, что никогда не будет свободен выбирать.
Если б свобода выбора правда существовала, он выбрал бы маму. Он выбрал бы, чтоб её не изгоняли, не «убирали с арены».
Конечно, в то время он не смог бы найти точные слова. Эта беспомощность была всего лишь предчувствием, детским страхом перед огромным дворцом, бесконечным тронным залом и большим, как гора, грузным человеком в красном камзоле.
Король сидел на троне, одинокий и похожий на огромную яркую злую птицу. Пышные белые перья покачивались на его широкополой шляпе, чёрные как смоль букли парика лежали на золотых эполетах. Одной рукой он сжимал абордажную саблю в ножнах, опираясь на неё, будто на трость, а другой подкармливал кусочками пирожного летучую обезьянку, поворачивавшуюся к хозяину то одной, то другой головой и от жадности ронявшую крошки на его кружевные манжеты.
Бэйяра Скаги не различил тогда среди пёстрой толпы других офицеров, но, конечно, он был там. Недовольный решением отца. Недовольный присутствием сына.
- Однажды ко мне пришла женщина… молодая, красивая женщина, бедная и порочная, но честная, - негромко начал король, но его голос легко заполнил тишину зала. Ленивый, размеренный тон человека, который привык, что его слушают. Скаги, задравшему голову, чтобы лучше видеть, казалось, что горящие чёрные глаза прожгут его насквозь. – Она рассказывала мне о моей жизни то, чего не могла знать. Она говорила мне о том, о чём я боялся говорить сам себе. Я спросил: «Зачем ты пришла, женщина? Зачем ты мучаешь меня?» И она сказала: «Король, я ношу ребёнка от твоего сына. Через десять лет ты заберёшь его, и он спасёт морской народ».
Она не сказала, от чего. Не дрогнула даже под угрозами и бранью. И вот прошло десять лет, ты стоишь передо мной, но ты не похож ни на меня, ни на отца. Ты скорее дитя Седого Моря или Старика Небо, такой же мрачный, такой же серый. Но я разрешаю тебе остаться. Слова твоей матери… я до сих пор верю, что они были правдивы. Пусть все остальные не верят, пусть все эти офицеры отводят глаза, но они просто не слышали её. Живи, Скагильфар, и будь достоин своего места.
И Скагильфар остался. Он мало внимания обращал на роскошь вокруг, на изысканную еду, на неодобрение слуг, даже на болезненные щипки старой няньки, а нянька щипала его с силой, с ненавистью, выкручивая костистыми пальцами кожу. Она делала это просто потому, что ненавидела Скаги за его безродность, за то, что мама «обманула» короля, за то что принц Бэйяри должен был жениться на девушке капитанского рода и породить здоровеньких, крепких наследников, которыми можно было бы гордиться.
Скаги терпел. Это была несправедливость, но она ни в какое сравнение не шла с маминым изгнанием - а ведь он стерпел и тогда. Значит, не было больше смысла бунтовать. Еду и дорогую одежду могли отнять в любой момент. Нянька могла перестать щипаться. Мир мог измениться в мгновение ока, как в ту ночь, когда пришли королевские мичманы.
Так зачем ждать чего-то? Зачем любить, привязываться и даже страдать?
Он просто плыл по течению, принимая каждый день как неизбежное, покорно делая, что ему надлежало делать, и выучивая то, что надлежало выучить.
Отец, своевольный, требовательный и испорченный своей красотой и молодостью, презирал его. Скагильфаром невозможно было гордиться, его нельзя было показывать друзьям как диковинку - Бэйяри надеялся, что в сыне проснётся материнский талант, хоть какое-то развлечение, но завеса тумана скрывала от Скагильфара даже завтрашний день.
Что думал дед, он не знал. Старый король говорил с внуком высокопарно и много, длинными стариковскими монологами, где одно цепляется за другое. Бэйяр уже не слушал его, придворные были или заняты или недостаточно любимы, а внук – безответен, бессловесен и внимателен. Казалось, разговоры о человечестве, гордости и свободе проходили через него, не задерживаясь, как ветер через сито. Но, по крайней мере, он слушал.

Единственный раз, когда в душе Скагильфара шевельнулось нечто большее, чем он сам – первый налёт.
Ему было восемнадцать лет, три месяца и три дня, когда разведчики доложили о приближении летучего острова туата (Класс: малый. Тип: провинциальный. Государственное значение: умеренное. Тип защитного поля: 1124562-Е малокристаллический. Дополнительные магические эффекты поля: неизвестны. Название: Иваиль). Остров казался лёгкой добычей – ни гарнизона, ни рыцарей замечено не было, зато на снимках ясно виднелись Поющие Башни. А значит, Храмовая Мать ждала своего человеческого жениха.
Бэйяри, как всегда, был острием элитного крыла. Скагильфар болтался в хвосте, хотя по этикету его место было справа от отца. Тем не менее, никого это не удивило. Скаги был добросовестным, но посредственным пилотом, у него лучше получалось идти за другими, чем действовать самому, и он прекрасно об этом знал.
Он даже остался доволен – так страх был только за себя. Не за других пилотов, которые могли умереть, неосторожно последовав за ним.
Перед вылетом он три раза трясущимися руками открывал панель и проверял двигатель – кристаллы под прозрачным кожухом мерцали всеми цветами радуги. По ним то и дело расходились сетью мелкие трещины, которые тут же исчезали. Это были те же кристаллы, что поднимали над землёй летучие города туата и двигали по морю Флотилию, только гораздо меньше. Термометр под кожухом показывал 354 градуса - стандарт. Температура и специальные растворы не давали кристаллам расти, вся энергия роста - магия, как её тут называли - шла в дело.
Всё шло по плану. Часы были сверены. Координаты выставлены. Один за другим чёрные, юркие, похожие на стрижей бомбардировщики с золотой львиной головой на боку взмыли с авианосца, строясь в крыло. И когда Скагильфар бросил прощальный взгляд вниз, Флотилии он больше не увидел. Как всегда при появлении острова, маги поднимали над ней Купол – «шапку-невидимку».
Только поэтому их до сих пор не накрыли.
Туата много раз пытались бомбить их вслепую, но это было всё равно, что играть в «морской бой». Иногда они действительно попадали, чаще, чем хотелось бы.
Крыло поднималось всё выше и выше, туда, где даже через плотные облака был заметен стремительный бег огней – кристаллическое «дно» острова.
Сто метров, пятьдесят метров, тридцать метров – идущие впереди самолёты ныряли в серую вату, в бороду Старика Небо, и исчезали.
Двадцать метров, десять…
Девять, восемь…
Семь, шесть…
И синева.
Они вырвались, поднялись над облаками, в холодное, ослепительно синее безмолвие.
Иваиль медленно плыл мимо, и Скаги мог бы увидеть своё отражение в стёклах домов под красной черепицей, свою тень на стенах белых Поющих башен. Чиркнуть крылом по крепостной стене.
Но он забыл про город.
Старик Небо больше не был стариком. В холодной, строгой синеве, в сияющем, как золотая корона, солнце Скаги виделись только юность и свежеть. Его собственная юность.
Тогда он впервые осознал, что ему уже восемнадцать, что он впервые видит такое чистое небо… и что впервые ему придётся уничтожить город.
Крыло ощетинилось лучами Ледяного Света, и прозрачный пузырь над Иваилем пошёл рябью. Скагильфар запоздало тронул руну на приборной панели, и самолёт чуть отбросило назад упругой силой луча. Бомбардир Свардек, высокий, темнокожий, с копной светлых курчавых волос, картинно закатил глаза и покачал головой.
- Если мы тащимся последними в крыле, это не значит, что надо тормозить во всём, Ваше Высочество.
Скаги, как всегда, не ответил. Он внимательно следил за тем, чтобы давление в моторе не упало – при использовании луча такое случалось, и тогда незадачливый пилот начинал стремительно терять высоту.
- Зенитки! Зенитки! – крикнул в наушниках Бэйяр. И действительно – с крыш города навстречу крылу летели жёлтые искры, похожие на шипастые звёзды. Они расчертили небо, гоняясь за самолётами, и формация рассыпалась.
Раньше, чем ожидалось.
- У них липучки! Вот же сукины дети! – Бомбардир хлопнул себя по колену. – Левей, левей, левей бери!
Скаги послушно брал то левей, то правей, то уходя в крутое пике. Автоматически, потому что мозги просто отказали от ужаса перед страхом надвигающейся смерти.
«Липучку», севшую ему на хвост, сбил Бэйяр.
Скаги так никогда и не понял, зачем он это сделал. Может быть, по ошибке. Может быть, чтоб покрасоваться, но долгие годы после этого первого налёта он думал порой, что отец зря спас его.
- Заходим на цель! – услышал Скагильфар в наушниках его бодрый, уверенный голос, и крыло рассеялось, словно расправленное. Бомбардир удовлетворённо хэкнул и хрустнул пальцами, будто собирался играть на органе.
Скагильфар не жалел туата и малый народ фей, мечущихся по улицам Иваиля в поисках укрытия. Он испытывал перед ними смутное чувство вины, но и только.
Всё, что он знал, всё, что ему нужно знать – план. Разбомбить арсенал, разбомбить полицию, выкосить ледяным лучом все укрытия вокруг губернаторского дворца… и ни за что не лезть к Поющим Башням. Они были жертвой Бэйяра.
Разрушенный город грабили быстро, не отвлекаясь на мелочи – в последнее время города не летали поодиночке, и соседний гарнизон мог прибыть с минуты на минуту.
Никакого насилия и вакханалий – добычу грузили в пузатый грузовой вертолёт, поджидавший в облаках, поднимались и обрушивали на город последний, прощальный залп.
Скаги впервые предстояло ступить на землю летучего острова, и ему всё казалось, что почва уйдёт из-под ног, зашатается, как качели. Но нет. Он посадил самолёт на площади, усыпанной осколками Башен и битым стеклом, открыл люк, и, помедлив секунду, прыгнул. Брусчатка мостовых оказалась даже слишком твёрдой и устойчивой, город, казавшийся сверху обманчиво плоским, уходил спиралью вверх, будто улей. Кое-где лежали трупы, пыльные от бетонной крошки. Скаги их не разглядывал – ему не хотелось видеть ни туата, ни малый народ. Ни живых, ни мёртвых.
Зорко оглядываясь по сторонам, он достал из кармана цилиндрик в ладонь длиной и, нажав на незаметную кнопку, разложил его в средний магический посох. Посох раньше принадлежал какому-то шерифу с материка, и набор заклинаний в нём был стандартный: лёд, удушающий газ, паралич – достаточно, чтобы остановить небольшую толпу, а уж тем более - какого-нибудь раненого туата.
Трупы не шевелились. На повороте спиральной улицы завывал и потрескивал огонь, но Скаги не обратил внимания – в летающих городах пожары почему-то разгорались плохо: дома, похожие на человеческие, были построены давным-давно не из местного камня и дерева. Просто похожи - так же, как туата похожи на людей, но только внешне. Успокаивающее сходство, под которым – бездна отчуждения.
Собор был словно окно в эту бездну. Только увидев его впервые, Скаги понял, почему Бэйяру так хотелось уничтожать его снова и снова.
Взрыв белых шипов, коралл, что-то отвратительно-насекомое, лабиринт в лабиринте, пронзённый иглами мозг, и над всем этим – башни, словно скрученные гигантской рукой, вечно поющие, завывающие, рыдающие.
Одна уцелевшая башня, в тени которой Бэйяр оставил самолёт, всё ещё гудела на низкой басовой ноте.
Перед входом в корабельный храм следовало осенять себя крестным знамением. Что делать в храмах туата, Скаги не знал – он неловко поклонился и, стыдливо пряча глаза, нырнул в просевшую, почерневшую арку входа.
Он ожидал увидеть богатое убранство и богатую роспись, но своды, округлые и белые, как яичная скорлупа, были пусты.
Что-то хрустнуло под тяжёлым солдатским ботинком. Бабочка. Они усеивали пол разноцветным хрупким мёртвым конфетти, усыпали всё – даже алтарь, на котором поблёскивала фигурка Храмовой Матери.
- Она их ест, - Бэйяр стоял тут же, чуть в тени, любуясь своей добычей, но не спеша прикасаться к ней. Его взгляд ласкал древнее серебро, словно живую женщину. – Мать Королева ест души бабочек и тем довольна, но если хоть раз накормить её чем-то посерьёзнее, то даже этот Светящийся Король, или как там его, не поможет.
- Это просто статуэтка, - заметил Скаги, отступив ко входу. Он почувствовал себя совсем лишним. От слова «просто» Бэйяра передёрнуло.
- А ты не стоишь даже обломка этой «просто статуэтки». Пошёл вон! Охраняй периметр!
Скаги пошёл вон не без облегчения. Непонятно, что пугало его больше – отец, собор или Храмовая Мать с паучьими лапами.

Площадь ещё не тлела, но дым сочился из переулков и с верхних ярусов, так что Скаги натянул обратно очки и смоченный из фляги шейный платок.
Наверное, из-за дыма он не сразу заметил туата.
Это был мужчина. Без возраста, с чёрно-белой косицей, заплетённой от самого лба, с деформированными ушами – острыми и длинными, чуть загибающимися, как лезвие косы. Одежда всех туата, которых Скаги видел на снимках, была богато украшена растительным орнаментом и непонятными иероглифами «кин» - чем-то вроде родового герба. Но этот «эльф» отличался от них. На нём был такой же лётный комбинезон и ботинки, как у самого Скагильфара, а на плечах развевался небрежно наброшенный длинный плащ, напоминающий медицинский халат, но с непомерно длинными рукавами. Халат не падал и не пачкался. Происходящее, казалось, вообще не волновало туата – он не пытался скрыться, не пришёл в замешательство, пытаясь сообразить, что находится на поле боя, не испугался.
Он просто… прогуливался. Осматривал достопримечательности.
Это выбило Скаги из колеи. Он поднял было посох, но тут же опустил. Поднял снова, решившись нанести удар…
- Иваиль, родина Берина кин Имарта, моего любимого поэта, - произнёс туата, даже не глядя на Скаги, но обращаясь именно к нему; никого другого вокруг просто не было. Говорил он с лёгким акцентом, мягко приглушая согласные, будто тушил свечу. – Он писал… как это будет по-вашему… ах, вот: «шипы Собора мне вонзились в сердце, душа моя Поющей Башней стала». Это стихи о родном доме, который вы только что уничтожили… Скагильфар кин Ранульф.
Скаги плохо умел бояться, радоваться или удивляться, все эмоции будто затухали в нём, становясь блёклыми, невыразительными, как он сам. Они были туманны даже для него, но на этот раз страх и удивление отразились на его лице.
Туата могли знать, как зовут его деда, их врага, но что они знают так много, даже о нём…
Мужчина подошёл ближе. Его тёмный зрачок, занимавший до этого всю радужку, сузился, как у кошки, но блеск в карих глазах не пропал.
«В их глазах отражаются звёзды мира, который они сами же и уничтожили. Хорошенькое напоминание, а!» - так говорил дед. Он так много знал о своих кровных врагах! Будто они сами ему рассказывали. Будто…
- Понимаю твоё удивление. Моя персона – не тема для застольных бесед даже среди августейших особ. Меня мало кто знает, зато я знаю всё и обо всех.
Туата улыбнулся. Зубы у него были заострённые по моде, которая ходила среди ему подобных ещё во времена Вторжения. Много лет прошло, а прозвище «зубастые эльфы» осталось не зря.
Скаги занёс посох, готовый атаковать в любой момент. Он никогда ещё не пробовал убивать живое, разумное существо, глядя ему прямо в глаза, и теперь его немного подташнивало.
- Меня зовут Леон Астериас. Что, это имя тебе тоже ни о чём не говорит? – осведомился «зубастый эльф». – Тогда запомни его, Скагильфар. К сожалению, моё время ограничено, я совершаю последнее паломничество по любимым местам, и…
Ледяной луч прошёл сквозь него как сквозь воздух. Ни одна складочка на одежде не шевельнулась.
Леон обернулся, проводив взглядом выстрел, заморозивший кирпичную стену соседнего дома.
- Извини, маленький смертный человек, но тебе сегодня не повезло. Я всего лишь голограмма – видимо, дым делает меня, мм… - Он развёл руками. - Объёмнее? Менее прозрачным?
- Да, – Выдавил Скагильфар и опустил бесполезный посох.
- Так ты умеешь разговаривать? Чудесно. Значит, сможешь и передать сиятельному Ранульфу то, что я скажу. Всего три слова, – Улыбка слетела с губ туата. – «Прощай, старый друг». Вот и всё. Даже такой застенчивый юноша, как ты, сможет справиться.
- Я не застенчивый. Я ненавижу туата и не хочу говорить с ними лишний раз. Кто в… ты такой? – на самом деле в сердце Скагильфара не было ненависти. Он знал это, испытывал мучительный стыд и потому на словах всегда яро ненавидел «пришельцев».
Тонкие губы Леона вновь тронула улыбка, на этот раз ясная, добрая, без тени высокомерия. Человеческая.
- Теперь – изгнанник, такой же, как твоя мать. Её с корнем вырвали из собственного народа и отправили на одинокий забытый богами клочок суши. Со мной произошло то же самое, но мой клочок суш» представляет собой бесконечный, чёрный и холодный звёздный мрак.
Скаги начал догадываться, но догадка эта была смутной. Не хватало важных деталей.
- Тебя изгнали… из-за нас? У тебя были дела с Народом Моря?
- У меня были дела с человечеством, – Туата задрал голову и приложил длиннопалую ладонь козырьком ко лбу, разглядывая шипы собора. – Из-за вас я потерял семью, предал свой народ, отправился в изгнание и стал из героя ублюдком и мошенником. Незавидная судьба, верно? Но в этом что-то есть. Правда, пробовать не советую – летай, пока можешь, человеческий детёныш, разрушай наши города, наслаждайся жизнью. И передай Ранульфу мои слова. К сожалению, из-за вашего купола я не могу пробиться на его частоту сам…
Порыв ветра вдруг сдул его на полуслове, будто морскую пену, и Скаги остался один.

***

Потом он часто видел Леона Астериаса во сне. Туата, улыбающийся на фоне горящего города.
Почему он улыбался?
Этот вопрос мучил Скагильфара все пять лет.
Король дряхлел, и с ним дряхлела Флотилия. Бэйяр перенял почти все государственные дела кроме суда, но занимался ими нехотя. Так же нехотя он швырял перед Скаги портреты капитанских дочек подходящего возраста, чтоб составить хорошую партию. Скагильфар рассматривал их с вежливым интересом, но даже не мечтал, что хоть одна из них искренне его полюбит.
С «Гордости Человечества» постепенно сползала позолота – её никто не обновлял. Корабль умирал вместе со своим капитаном.
Король Ранульф покачивался в кресле-качалке, укрытый пледом до самого подбородка, и смотрел в иллюминатор на море, такое же седое, как он сам. Он больше не носил парика, и казался высохшим, маленьким, хрупким и белым, как бумага. Скаги всё так же послушно сидел рядом, убаюканный старческим бормотанием, вне времени, вне реальности.
- Вы так и не сказали кто такой Леон Астериас, дедушка, - сказал он однажды.
- А ты никогда и не спрашивал, - не остался в долгу Ранульф. – Но ведь ты и сам понял. В мире, который принадлежит туата, а люди просто рабы, откуда у нас такие корабли и самолёты? Откуда прибывают боеприпасы?
- Я думал, что у нас есть друзья на материке… - Скаги задумчиво покрутил золотую пуговицу на мундире. – Люди. Не туата.
- И люди тоже… - слезящиеся глаза короля неотрывно смотрели за горизонт. – Манхэттенский Союз. Леон Астериас был лордом Манхэттенским в те далёкие времена, когда это название ещё что-то значило. Он сам мне всё рассказал про старую Землю. Историк. Учёный. Изобрёл тот самый Молот Богов, которым туата стёрли в порошок Европейскую пустыню.
- Вы хорошо его знали?
- Не лучше, чем тебя, – Ранульф наконец повернулся к нему. Его сморщенное лицо исказила гримаса то ли отвращения, то ли страдания. – Моя кровь! Мои дети! Сын не видит ничего кроме себя и своих статуэток, а внук похож на клочок тумана. Такой же холодный, такой же бесчувственный. Ни любви в тебе нет, ни ненависти – просто бастард, подкидыш! Я всё жду, когда чары, наложенные твоей мамашей, спадут, и все увидят, что ты не человек, а просто пучок водорослей! Уйди! Когда я умру, некому будет править народом моря! Только упадок нас ждёт, только смерть!
Скагильфар послушно ушёл. Он хотел спросить у деда, почему улыбался Леон Астериас, но проглотил свой вопрос.
Может, туата всё-таки был сумасшедшим.
Да.
Таким же сумасшедшим, как Бэйяр.

Когда умер Ранульф, начался пир во время чумы. По кораблям пошла ржавчина. Купольная установка давала сбои, механики постоянно перебирали её, но безуспешно. Туата метким выстрелом потопили «Линетту Леону».
Бэйяру было всё равно: он зевал на делёжке добычи и заседаниях в суде. Жалобами и ходатайствами капитанов он нагружал Скагильфара, прекрасно зная, что у того всё равно ничего не выйдет – капитаны его не уважали. Новоявленный король жил так, будто тянул время. Время до чего?
Скаги не спрашивал. Он просто жил как раньше и постоянно возился с самолётом, чтобы не грустить о Ранульфе. Он знал, что если позволит себе это чувство, следующей придёт тоска по матери, а за ней, как снежный ком, покатятся другие эмоции, разорвут его, поглотят, раздавят.
В сотый раз перебирать мотор в попытках разобраться, почему падает температура, было спокойнее. Но по ночам в разбомблённом Иваиле Леон Астериас улыбался так, будто знал какую-то тайну.
«Прощай, старый друг».
Туман всё так же застилал горизонт и завтрашний день, таящийся за ним – подбиралась осень, деревья на жилых кораблях впивались чёрными ветками в серые облака, иногда ветер бросал в Скаги горсть жухлых рыжих листьев и тут же уносился прочь.
Когда неполадку в моторе наконец устранили, и бежать стало некуда, Скагильфар подолгу сидел в своих покоях, штудируя учебники для рулевых, пытаясь вспомнить свою давнюю мечту. Времени у него было хоть отбавляй – из-за осенних гроз рейдов почти не устраивали и самолёты спали в запертом ангаре, терпеливо дожидаясь, пока о них вспомнят и снова выведут их в синее небо.
Бэйяр всё чаще устраивал званые ужины для капитанов и всё меньше говорил о планах на зиму. Обычно Флотилия ловила тёплые течения и огибала материк с южной стороны, но приказа идти на юг всё не было.
Однажды, к Скаги подошёл бомбардир Свардек, и, глядя исподлобья, буркнул:
- Поговорите с королём Бэйяром, Ваше Высочество. Холода близко – надо перебираться поближе к тёплым краям. Есть там, на Юге, пара рыбацких городов…
Никто раньше не просил Скагильфара о ходатайстве, как настоящего принца, и только потому он согласился. Он старался убить в душе чувство дурацкой собачьей радости и благодарности Свардеку, но это оказалось не так просто.
Его попросили. Наокнец-то попросили о чём-то. Признали важным и способным влиять на отца.

Он нашёл Бэйяра в «святилище» - простенькой каморке, тёплой от медового сияния накрытых абажурами светильников. Храмовые Матери купались в этом тепле, а новоявленный король чёрным лоснящимся пером смахивал с них пыль.
Бэйяри выглядел так, будто они со Скаги были братьями, и Скагильфар, глядя на гладкую, розовую кожу его щёк, на лежащие волной волосы без единого проблеска седины впервые подумал, что это отвратительно. Что Бэйяр и его статуэтки гадки.
- Люди волнуются, отец. Нам пора поворачивать к материку.
Кончик пера замер на шее Храмовой Матери.
- Да-да, мы повернём, - несколько рассеянно отозвался Бэйяр. – Но позже, когда окажемся возле Двух Братьев. Там Флотилия причалит, и мы наконец сдадимся Господам.
Это была совсем не смешная шутка, но – шутка. Скагильфар ни на секунду в этом не усомнился.
- Мне передать им то, что ты сказал о Двух Братьях?
- Да, и о высадке тоже. Знаю, привыкнуть к сухопутной жизни будет тяжело, но… - Король повернулся к нему. Его прекрасное молодое лицо лучилось безмятежностью. – Но люди ко всему привыкают, мальчик. Особенно к покою и мирному труду на благо настоящего королевства. Настоящего, а не сборища дикарей, играющих в пиратов, пока Манхэттенский Союз позволяет.
Скаги молчал. Ему нечего было сказать.
Будущее пришло из тумана.
Бэйяр отвернулся и заложил руки за спину. Он не смотрел на сына – может, от стыда, может, мысленно репетировал эту речь перед толпой.
- Один из Рыцарей туата вышел со мной на связь и предложил сделку. Без Леона Астериаса, лорда Манхэттена, союзу и так недолго осталось, поэтому я не раздумывал. И всё замечательно вышло! Мы все устали от моря, пора домой, к твёрдой земле!
- Что они тебе предложили? – Скагильфар слышал собственный голос будто из-под воды. Чёрный, гладкий затылок Бэйяри расплывался перед глазами, превращаясь в чёрное пятно. Черное слепое пятно на красных бархатных плечах.
- Я смогу стать первым в истории человеком-жрецом Королевы, – Голос Бэйяра стал ещё более глубоким и звучным от самодовольства. – Я не знаю пока обрядов, но это не беда, меня ведёт сердце, оно подсказывает мне лучший выход для народа. И для меня. Конечно, не надо спешить, лучше и правда скажи им пока о Двух Братьях, а об остальном умолчи. В конце концов, молчать ты лучше всего умеешь, правда?
Скаги проглотил всё это бахвальство, безумство, всю эту ложь. Он хотел было развернуться и уйти исполнять отцовскую волю, но что-то мешало.
Будто был ещё один путь.
«Прощай, старый друг».
Улыбка.
Почему человек… нет, туата, лишившийся всего, улыбался?
Почему он улыбался, когда его мир развалился на части?
Потому что…
Холодное серебро обожгло ладонь – статуэтка оказалась тяжелее, чем выглядела.
Потому что…
Удар. Потом ещё один, для верности. В затылок, в темя, куда попадёт. Череп Бэйяра оказался хрупким, как фарфор.
Леон Астериас улыбался, потому что сам разрушил свой мир. Заранее знал цену, которую будет платить.
Скагильфар I Ублюдок улыбался, стоя над трупом своего отца и глядя, как лужа крови расползается, подбираясь к его сапогам.
«Я решу сам», - вот что это был за неизвестный путь. Та, другая дорога, которая пряталась в тумане, ускользала от взгляда.

«Они меня возненавидят» - Они никогда меня не любили.
«Они не признают меня» - У них нет выбора. Я последний, кто знает тайну Манхэттенского Союза.
Я люблю море.
Я люблю мать.
Я хотел любить деда и жалел его.
Я ненавижу Бэйяра.
Ненавижу всех этих людей, которые смотрели на меня, как на пустое место…
…но я сделаю их свободными и счастливыми.

Он так и вышел из каморки с окровавленной статуэткой в руках, но даже не заметил этого. Пятнышки крови подсыхали на его щеках, как родинки – Свардек, ошивавшийся возле королевских покоев, испуганно отпрянул, но Скаги поймал его за рукав.
- Собери капитанов, - приказал он, и его серые, как сталь, глаза не сулили ничего хорошего. – Король Бэйар мёртв. Я проложу новый курс. Пойдём на остров Скагильфар.
Бомбардир закивал и бросился по коридорам, как заяц. Скоро, совсем скоро, через считанные минуты зазвонит корабельный колокол, возвещающий смерть предыдущего короля.
Тинг капитанов будет недоволен, поднимутся протесты, но новый король заткнёт им рот, рассказав о сделке.
Он возродит Манхэттенский союз, найдёт единомышленников, рассеянных по всему бесконечному миру.
Он развяжет войну, он пойдёт на столицу, если будет нужно.
Он окрасит Седое море в алый цвет, а когда палачи туата придут за ним… он будет улыбаться.

Но сначала он заберёт маму.

***
Планы роились в голове Скагильфара, им тесно было там, слишком давно им не давали слова.
Поморщившись от шумящей боли в висках, Скаги вернул статуэтку на место, к остальным храмовым матерям. Бурые капли так и не оттёрлись – Королева попробовала чего-то большего, чем бабочка, и теперь замерла, прислушиваясь к ощущениям.
- Я много должен сделать, - сказал ей Скагильфар, подняв с пола уроненное Бэйяром перо и рассеянно обмахнув серебряные паучьи лапы. – Очень много. Мне понадобится долгая жизнь и молодость, чтобы всё успеть.
Храмовая Мать не могла спасти от шальной пули или гнева толпы, но Скаги это не волновало.
Он заглянул наконец за туманный занавес, ожидая увидеть там будущее, но за ним не было ни древних богов, ни завтрашнего дня.
Его только предстояло построить.

КЛУБНИЧНЫЕ ПОЛЯ НАВСЕГДА


Living is easy with eyes closed
Misunderstanding all you see
It's getting hard to be someone but it all works out
It doesn't matter much to me

The Beatles
"Strawberry Fields forever"



Доложив о себе маленькому, округлому, дворецкому-фэйри, Ибарнанн кин Астур нервно запустил пальцы в отросший гребень бордовых волос, закрывающий левую сторону стриженой под машинку головы. Он топтался у дверей и прислушивался к эдэскин, пытаясь отыскать в бушующем море коллективного разума следы Печали Своего Сердца – Бальдра кин Иллиана.
Бальдр недавно пережил особо сильный приступ ичин-малур, и присутствие его в великой сети было едва ощущаемым, печальным, как дуновение бриза после шторма.
Весь предыдущий день Ибар страдал от головной боли и дикой сухости во рту, похожей на похмелье, а утром Бальдр послал на его мнемопочту короткое письмо, дополненное светлыми волнами искренней, смущённо вины. Тогда Ибар понял, что испытал отголосок чужого ичин-малур. Что они с Бальдром стали чуть ближе.
Конечно, он помчался в дом Иллианов, едва откалибровал шагающий доспех сэра Лота. И вот теперь ждал в голой белой прихожей, хотя чувствовал, что Бальдр готов его принять. Иначе он не прислал бы письмо.
Бальдр, сей нежный цветок и вместилище Матери, её священный грааль свалился на него как снег на голову. Ибар был обычным сквайром рыцарского ордена Саграмор, - инженером, едва закончившим обучение. Он не совершал подвигов, ещё не участвовал в турнирах и жалование ему поставили невысокое. На приёмы, устраиваемые Голосом, его пускали только из уважения к славному кину и сэру Лоту. Бальдр, кин которого входил в состав Голоса чуть ли не каждое поколение, просто не мог его заметить. И всё же – заметил.
Сначала мельком коснулся через эдэскин, потом, на приёме, коснулся уже физически, - пожал руку. Это была привычка, позаимствованная от людей, такая вульгарная, что Ибара, воспитанного в старых традициях Летающих Островов передёрнуло. Но Бальдр даже не обратил внимания, - он привык делать всё, что заблагорассудится, и чужое мнение его мало волновало.
Он был, в своём роде, уникальным. Зов Матери просто преследовал его, - Иллианы вели длинные списки гейсов, - вещей, вызывающих у Бальдра ичин-малур, и списки эти были далеки от завершения.
Его «схватывало» всё.
Животные, перемены погоды, еда, новые запахи, - они пробуждали в Бальдре дух Матери, сильный, дикий и необузданный, готовый разорвать его небольшое, болезненное и склонное к худобе тело.
Ибар никогда не чувствовал Мать так близко, как при припадках Бальдра. Его собственный ичин-малур ограничивался пока лишь гейсом на рыбу-солнечник и лёгкими судорогами. Он не ощущал себя богоизбранным, - просто терял сознание.
Бальдр же…
Он чернел. Как уголь, как дерево, как гниющий труп. Странно было видеть, как розовые щёки втягиваются, покрываются мёртвыми пятнами, как изнеженные члены выворачиваются под невозможными углами, не ломаясь. Как белые волосы становятся чёрными, будто ночь, и наоборот, - белая пена выступает на почерневших губах.
Это была сама Дан, Мать, живущая в каждом туата. И Ибар, почувствовав её прикосновение, понял, что очарован. Что его удел – жить ради Бальдра, совершать подвиги во имя Бальдра и прославлять его во всех пределах Новой Мелиды, которая когда-то звалась Землёй.
Исполнить последние два пункта, впрочем, было проблематично: Ибар лишь недавно стал сквайром Саграмор и целые дни проводил в ангарах, среди мерцающих лунных кристаллов и горько пахнущих смазкой механизмов. Если его и посылали за пределы столицы, то только чтоб забрать у мастеров необходимые детали или компоненты.
По неписанным правилам, такому как он вообще не полагалось пока иметь Печали Своего Сердца, как иногда называли прекрасную даму рыцаря или его сиятельного господина. Сквайры работали и учились не поднимая головы, впитывая из эдэскин лишь необходимые им знания, а Печаль Сердца требовала много внимания, и, что греха таить, денег.
На счастье Ибара оказалось, что Бальдр любит радужные сливы в сладком клейстере, которые стоили всего лишь по одному арку за банку, а удовольствия приносили на целый гульден.
Лучшие радужные сливы продавали в бакалейной лавочке на Третьей улице, прямо под витыми Поющими Башнями, низко гудевшими от любого ветра. Один раз, Ибар набрался смелость и отвёл туда Бальдра. Они надели герметичные офицерские шлемы с зеркальным забралом и тяжёлые, расшитые ветками остролиста плащи, но это не помогло, - по дороге домой Бальдр, даже через шумовые фильтры услышал, как какой-то джинн поёт «Я звал тебя с собою, Лейла», и его «схватило» прямо посреди улицы.
Потом Иллианы долго посылали Ибару чёрные волны осуждения, но Бальдр, снова благополучно заточённый в своих покоях, вдали от всех гейсов, остался доволен. В припадке ичин-малур он ухитрился не разбить банку со сливами.
Ибар, несмотря ни на что, остался доволен не меньще: ему редко выпадала честь созерцать ичин-малур Печали Своего Сердца, и каждое отдельное воспоминание он лелеял в памяти как сокровище. Прикосновение Матери, её экстатического безумия пронзало всё его существо, возносило его на гребне своей тёмной волны к таким высотам, о которых он не смел даже мечтать.
Но головной боли он не чувствовал никогда. До того вечера. Что если это был плохой знак? Бывали случаи, когда близость разбуженной Матери убивала оказавшихся рядом туата, выжигая их нервную систему. Насколько это безопасно?
Дворецкий вернулся и доложил, что молодой господин желает видеть гостя. Ибарнанн поднялся по винтовой лестнице на самый верх родового улья Иллианов, напоминавшего с улицы застывшую каменную розу с приоткрытым выпуклым бутоном. Зеркальный потолок бутона, напоминавший сверху блестящую капельку росы, принадлежал покоям и темнице Печали Сердца, сиятельного господина, равного которому не видела ещё Новая Мелида.


Сиятельный господин, равного которому не видела ещё Новая Мелида, сидел в постели, напоминавшей по форме лодку, и, опираясь спиной о подушки, разгадывал кроссворд из человеческой газеты. Его длинные белые волосы были наспех заплетены в косу, а потому слегка петушились на макушке, и весь он представлял собой неопрятное, но, отчего-то, милое зрелище. Бальдр умел быть милым и обезоруживающим, хотя, Ибар мог по пальцам перечесть туата, которые позволили бы себе принимать гостей неодетыми, в ночной рубашке.
- Мой добрый Ибарнанн! - Бальдр отложил газету и улыбнулся. - Я больше рад тебя видеть, чем ты меня. Чопорный Ибарнанн! По мне так грубее заставлять своего рыцаря ждать, чем принимать его лёжа в постели.
Ибар опустился на одно колено.
- Мой сиятельный господин жесток со мной, - учтиво произнёс он. - Простите мне мою чопорность так же, как я прощаю вам вашу вульгарность.
Бальдр рассмеялся и, потянувшись, потрепал его по плечу бледной рукой. Ибар с лёгким беспокойством отметил, что он похудел, что кончики его прекрасных, длинных ушей шелушатся.
- Садись рядом, куда хочешь... как же ты полон эмоций! - Печаль Его Сердца покачал головой. - Эдэскин вокруг начинает сиять, когда ты приходишь, я не могу угнаться за информацией.
- Поэтому вы разгадываете кроссворды? Хотите отвлечься? - Ибар придвинул один из резных стульев поближе к кровати и сел, подавшись вперёд, тяжело упершись ладонями в колени. Он почувствовал замешательство Бальдра и попытался ответить доверием.
- Да, поэтому тоже. Ты когда-нибудь пробовал? Замечательное упражнение чтоб абстрагироваться от эдэскин. Учишься полагаться только на свою голову, а не на общий разум. И меньше... мм... мешаешь другим.
От слов Бальдра веяло холодом. Виной. Смесь чувств, обрывки образов прокатились через эджскин, как волна.
Ибар не понимал. В его голове не укладывалось, как настолько близкий к Матери туата может думать, что его благословение кому-то мешает. Это было слишком человеческое чувство. Бальдр много общается с людьми? Бальдр вступил в связь с человеком?
Ибар тут же представил человека. Собирательный образ, составленный из знакомой ему касты Плоти - ковбоев, слуг и прочих мрачных, короткоухих с замкнутыми лицами, слоняющихся по пустой, бесконечной земле внизу, под Островами.
Бальдр поморщился.
- Ты преувеличиваешь мою заинтересованность в людях, - холодно произнёс он. Его зрачки уменьшились, став похожими на две крошечные точки. - Мой отец долгое время был князем во Фронтире, а это накладывает отпечаток, вот и всё. Не презирай меня лишь за то, что я не провёл всю жизнь над землёй, на благословенном летучем острове, как ты, мой рыцарь.
- Я слишком взволнован, мой господин, - Ибар порылся в памяти и передал ему одно из самых приятных своих воспоминаний о Новой Мелиде: закат над Небесной рекой, бегущей дальше и дальше, через весь материк, к пылающему красному солнцу.
Бальдр улыбнулся.
- До тебя приходила леди Несса кин Умина. В мою честь она убила кристалльного великана и передала его глаз в нашу сокровищницу. До неё - сэр Парлай кин Алай, до него - сэр Ганвилль кин Руат, леди Вардая Ламарта, леди Пертлин-пин из Холмовых Фэйри, сэр Ашнар Рай ибн Диахмед... я устал от такого внимания к собственной персоне. Пустого внимания, несмотря на то, что всем своим рыцарям я рад.
Ибар почувствовал себя неловко. Хуже того, он почувствовал себя так, будто принёс несчастье, будто стал последней каплей для Бальдра.
Ему не стоило приходить.
- Эти благородные рыцари совершают подвиги с вашим именем на устах, - произнёс он, нервно постукивая пальцами по колену. Он намеренно не сказал "мы", за ним не числилось никаких подвигов, да и настоящим рыцарем он пока не был. - Как вы можете называть их внимание пустым? Я чувствую их в эдэскин, их мысли направлены к вам... то есть, я чувствую рыцарей-туата, конечно. Мне неведомы мысли ни леди Пертлин, ни сэра Ашнара, но я уверен, что они так же направлены...
- И многих рыцарей-туата ты чувствуешь, добрый мой Ибар?
Этот вопрос поставил Ибарнанна в тупик. Он повнимательнее прислушался к эдэскин.
- Двоих... троих. Кроме меня, - неуверенно отозвался он. - Ещё двое знакомых мне сквайров спят. Как странно, вы ведь обладали столько многими поклонниками...
- Я дал им отставку, - Бальдр сложил руки на груди, будто защищаясь от чего-то.
- Но почему?! - непонимание Ибара было искренним и бесхитростным. И, каким-то странным образом, нашло тёплый отклик в душе его сиятельного господина.
- Потому что никто из них не согласился бы принять меня в свой кин. - Глубокая обида. Боль. - Я - прекрасная вещь, которой служат издалека. Сосуд для Матери, которого никто не должен касаться. Однако, милый Ибар, взгляни на меня! - Бальдр откинул одеяло и сел напротив, почти коснувшись его коленями. На взгляд Ибара в нём не было ничего отталкивающего.
Когда они с Бальдром впервые встретились, Ибару показалось, что этот туата, маленького роста, мягкий, изнеженный и куда младше него, светится изнутри. То был прекрасный свет. Белый свет чистоты помыслов. Золотое сияние в эдэскин. И, богатой, густой нотой - чёрный свет Матери, как тёплая рука, нежно гладящая прежде, чем задушить.
Сейчас всё было спутано и смято горечью, несовершенной, лишней здесь личностью самого Бальдра, и Ибар понял, что сделает всё, что угодно, лишь бы восстановить божественное равновесие.
В конце концов, Печаль Сердца всего лишь сосуд, - поклоняются Матери, а ублажают её физическую оболочку лишь по традиции. Рыцари служат именно равновесию богов, и что поделать, если сохранить это равновесие можно только через носителя!
- Вы несколько похудели. И уши…
Бальдр больно пнул его. Он, по фронтирской привычке, позволял себе гораздо больше тактильных контактов, чем было принято.
- Говоришь ерунду, но твои помыслы подозрительно возвышены. Неужели ты ничего не понимаешь? Из-за ичин-малур я не смог учиться, как все. Я в эдэскин, но я - вне общества. Да, мой отец в совете Голоса, но что из того? Я в том возрасте, когда туата показывают, чего достойны сами. И чего же я достоин, по-твоему?
Ибар всё ещё не понимал. У Бальдра было поклонение рыцарей, дорогие подарки, слава, восхищение - чего он ещё желал? Дан, великая богиня, входила в него, будто в собственное тело. Более высокая благодать - только увидеть Сияющего Короля.
Бальдр почувствовал его раздражение и неприятно оскалил старомодно подпиленные клыки, но тут же плотно сжал губы.
- Прости, мой рыцарь, я слишком много думаю о себе, и слишком мало, - о Матери. Это и правда как болезнь.
Его раскаяние было вполне искренним, и Ибар смягчился.
- Могу ли я что-нибудь сделать для вас?
Он думал, что дело ограничится радужными сливами, но оживление Бальдра, и странный образ, промелькнувший в его сознании, его насторожили.
- Я хочу стать частью чьего-нибудь кин. – Бальдр встал и заходил по комнате, утопая босыми ступнями в мягком ковре. Ибар неловко поджал ноги, сообразив, что только-только топтал этот самый ковёр тяжёлыми ботинками, даже не удосужившись их снять. Да и, если уж на то пошло, заявился прямо в рабочем комбинезоне, кое-как накинув поверх вышитый васильками камзол с высоким воротничком.
Настоящий рыцарь никогда бы так не поступил. Он, Ибар, не лучший представитель кин Астур. Да и сам кин Астур был славен только в прошлом, теперь же это маленькая семья девяти туата, занимающая родовой улей на самом крошечном острове, где Бальдру, привыкшему к роскоши, наверняка не понравится. К тому же, Ибар даже не помышлял пока о браке, а брак с мужчиной был вдвойне сложным делом со всеми этими кровавыми ритуалами, необходимыми для выращивания детей на материнском дереве. И, если уж на то пошло, Иллианы никогда на такое не пойдут. Победа в кин-кайрин, свадебной битве, конечно достанется им, а это значит, что Ибару придётся влиться в их кин. Это никому не принесёт выгоды, так зачем…
- Я не имел в виду тебя.
О.
- Есть туата, которые, впадая в ичин-малур, крушат всё на своём пути. Моя двоюродная сестра убила свою гувернантку, голыми руками вырвав кишки у неё из живота. Её обнаружили, когда она доедала сердце бедной женщины… и всего-то из-за синей атласной ленты, которую та вплела ей в причёску. Ты её знаешь? Мою двоюродную сестру?
Ибар кивнул. Маха кин Марейна после очередного усмирения фэйри возглавила Центр шерифов, потому что без её синей ленты и умения ей пользоваться, отряд зачистки не продвинулся бы дальше первого форта и полёг в джунглях.
- Да. Джунгли… победоносные походы… вот то, чего я желаю. Жрецы кин Марейн видят самого Сияющего Короля, но они легко приняли Маху. И посчитали такой брак честью.
Ибар подумал, что отец Махи, вообще-то, поддался во время кин-кайрин, но Бальдр сделал вид, что не заметил отчётливой волны сомнения.
- В детстве я впал в неистовство, но лишь однажды. Я попробовал клубнику.
Ибарнанн понятия не имел, что такое клубника. Он обратился к эдэскин, но ощущения и воспоминания других туата были размытыми и противоречивыми. Как назло, с клубникой сталкивались именно те, кто мало значения придавал еде, особенно человеческой. Среди этого смутного хора ярче всех выделялось видение Бальдра – нечто алое и гладкое, по форме напоминающее сердце, белое и бархатистое изнутри, сладкое, кислое, прохладное, не желающее просто так растворяться на языке.
И – безо всякого привкуса клейстера. Солнечный вкус старой, человеческой Земли, оставшейся только в древних легендах о Войне Исхода и ещё более древних – о завоевании Ирландии.
- Но как… откуда ты…
- Шш… - Бальдр предупреждающе поднял руку и прикрыл глаза. Он стоял в луче падающего с потолка света, неопрятный, золотисто-белый, как смятый цветок. Весь переполненный воспоминаниями о Клубнике.
Жаль, но воспоминания не могли вызывать ичин-малур.
- Так откуда…
- Кто-то сделал подарок моей семье. Не туата, кажется, кто-то из кочевых джиннов. Это было настолько незначительное событие, что не осталось ни у кого в памяти, так что я понятия не имею, откуда она была.
Ибар облизнулся, пытаясь оставить, задержать сладкий вкус ещё на пару мгновений. Он попытался вынудить Бальдра воспроизвести воспоминание снова, но натолкнулся на нечёткий, но решительный отказ.
- А что говорят рыцари Бланкафлор? – понуро спросил он. - Они следят за всеми биологическими процессами на планете.
- Говорят, что это вымершее растение. – Бальдр вздохнул, достал из-под кровати гребень кошачьей кости и принялся расчёсываться. Ещё одна его неприятно коробящая привычка, - рассеянность. Он никогда не клал вещи на место, будто зная, что, в очередном приступе ичин-малур снова всё расшвыряет. Ибара, приученного в чёткому порядку мастерских, это просто сводило с ума.
Он постарался думать о клубнике.
- Я не думаю, что у меня получится найти её, печаль моего сердца, - честно признался он. – Я сквайр Саграмор, мы знаем толк в механизмах, а не в растениях…
- Аудиенция окончена.
- Что?
- Моему рыцарю нужно время на сборы, я не смею его задерживать.
Эдэскин вокруг Бальдра был ровен, чист и светел. И пуст, а из пустоты может родиться всё, что угодно. Например, - отказ и дальше признавать Ибара рыцарем. Холодное, заслуженное презрение.
Ибарнанн молча поклонился и вышел, забыв отдать сливы.

***
- Мизинец. Синхронизация сто процентов. Безымянный. Синхронизация сто процентов. Средний. Синхронизация сто процентов. Указательный. Синхронизация девяносто девять процентов. Большой. Синхронизация сто процентов. – Ибар сделал пометки в планшете не сняв датчиков, и гигантский Крещендо, шагающий доспех высотой с двенадцатэтажный семейный улей, повторил его движения.
- Левая рука. – Ибар поднял руку, согнул в локте. – Локтевой сустав…
- Стоп. – Сэр Лот выключил камеру. – Ещё раз правая рука, указательный палец.
- Но сир, погрешность в пределах…
Лот облил его такой волной негодования, что Ибарннан едва не пошатнулся. Негодование из эдэскин сопровождалось не менее суровым взглядом. Рыцарь, типичный западный туата, был огромным, грузным, двухметровым, и его зрачки всегда были неприязненно сужены. Он редко брился, - поэтому, его смуглый подбородок всегда был будто припорошен солью, - а белые волосы стриг сам, коротко и неряшливо. У сэра Лота была жена, которую он когда-то спас от дракона, но рыцарь почти не навещал её, - она коротала дни в его семейном улье, прямая, чёрная, как масляное дерево, слишком красивая и знатная, чтоб выходить на свет, а уж тем более ухаживать за мужем и стричь ему волосы. Вряд ли ей вообще было дело до его волос и внешности, - очень уж походил на свой шагающий доспех, - угрюмая, стальная, не знающая поражения махина.
Ибар бесконечно уважал рыцаря, но, иногда, не без злорадства думал, что уши у сира короткие, почти как у людей. Их кончики выдавались вверх на жалких пять сантиметров, - мужчина с такими ушами вряд ли сыщет чьё-нибудь расположение внешностью, и потому, вымещает…
Собственное двадцатисантиметровое ухо Ибара тут же оказалось безжалостно выкручено жёсткими пальцами, и он запоздало пожалел, что не убрал уши под свою «пиратскую» косынку, которую всегда носил в ангаре.
- Я. Нажимаю на спусковой крючок. Этим пальцем. Сквайр. – Негодование Лота, крайне трепетно относившегося к работе, немного улеглось. Выкручивание уха превратилось, скорее, в воспитательный процесс. Физическая боль от этого, увы, не уменьшилась. – Против кристального великана категории А, девяносто девять процентов – всё равно что ноль.
Ибар выбрал тактику полного подчинения и промолчал. Указательный палец давно не давал ему покоя, но в какой цепи засела погрешность, он определить не мог. Целыми днями сидел в экранированном костюме на дружески протянутой ладони Крещендо и откручивал кожухи над мерцающими кристаллами, проверял давление, провода, лил эфир и антифриз в разъемы, сверялся с запутанной схемой цепей… ничего.
Указательный палец – девяносто девять процентов. Едва заметное отставание в долю секунды, которое тут же фиксировали все датчики.
Консилиум с пятидесятью младшими техниками, обслуживающими Крещендо, тоже ничего не дал: все как один разводили руками.
В конце концов, остался только один выход. Петь алетэйн. И Ибар пел, сидя среди хаоса кристаллов, болтов и шестерней. Алетэйн был не словами, - мелодией и образами, песней мира плоти и мира эдэскин одновременно. Он начинался из самой тёмной глубины, где обитала Мать, с самых низких, утробных нот и поднимался на высоту ультразвука, будто к трону Короля.
У него не было слов, и чёткой мелодии, лишь одна мысль повторялась снова и снова, разносясь по всему эдэскин. Ибар пел о том, что видел и чувствовал. Как сидит в ангаре, как не может найти источник проблемы, и как перепробовал все возможные способы.
Песня, заставлявшая вибрировать всё существо, изменявшая дыхание и сознание, помогала; он понял, почему не заводится глайдер старшего брата, как починить водопроводную трубу в родовом улье и зачем джинны поворачиваются на Восток, когда молятся Упавшей Звезде.
Но, - не откуда берутся девяносто девять процентов, разорви их Дан.
И вот, теперь он осторожно коснулся эдэскин сэра Лота, пробрался в образ сотен чертежей, сотен замкнутых цепей, которые рыцарь перебирал в уме как чётки. Конечно, он знал. Конечно, почти нашёл…
- Хасса! – Словцо западных туата, короткое и хлёсткое, как удар по рукам. Чертежи исчезли, осталась лишь насмешка. – Если каждый будет полагаться на знания других, а не копить свои, вся наша мудрость провалится к Матери. Ищи, ты близко, справишься даже без алетэйн.
- Реле? Или термометр врёт? – с надеждой спросил Ибар, но сэр Лот только поскрёб щетинистый подбородок, скрывая улыбку.
- Думай. У тебя будет время. Внизу, на Фронтире, пусто и нечем себя занять. Почему ты ещё не в пути?
- Печаль Моего Сердца ставит невыполнимые задачи. – Он образами и чувствами напомнил господину суть разговора, но клубника получилась размыто, совсем не так, как у Бальдра.
Некоторое время Лот молчал.
- Клубника… - произнёс он, наконец. – Дед моего деда рассказывал. Когда безумный генерал Конхобар обрушил Молот Богов на старую Землю, она начала плодиться и расти до небес. В клубничный лес легко въехать, он сладко пахнет. На вид светел. Но осы-наездники никого не выпустят живым, а от запахов сходят с ума. Леса выжгли, ни одного не осталось. И ягод вместе с ними. Хасса! Дан иай!
«Дан иай», - произнёс эдэскин единым, слаженным хором, неслышным голосом Сияющего Короля.
«Мать пожирает всё».
- Дан иай. Но я всё равно должен отправиться. Подвиг рыцаря в том чтоб совершить невозможное во славу Печали Сердца. Во славу Матери.
Сэр Лот молча отцепил с его рук датчики и послал образ Ибара, собирающегося в дорогу.
- Бальдр кин Иллиан станет ужасным малур-комай. Будешь звать его Ненавистью Своего Сердца, если его тело не сломается раньше.
- Да. Я тоже надеюсь, что однажды смогу его так назвать, сир. Где мне искать?
Вместо ответа, рыцарь послал ему образ-воспоминание: маленькая станция рыцарей Бланкафлор возле вечно дышащего огнём и дымом Пепельного леса, серым пятном стелящегося по краю сухой жёлто-зелёной Пустоши и бессильно тонущего на севере в мёртвых песках Европейской пустыни.
Безрадостный край.
- Безрадостный, но там бродят джинны, а они знают всё. Доктор-сквайр Абдала, начальник станции, из этой породы. Он вёл дневники, может, там осталось что-то, что в отчёты не вошло.
Ибар низко поклонился. Он никогда не видел доктора-сквайра Абдалу, но эдэскин показал ему серокожего, татуированного Сына Звезды, с горящими глазами и аккуратной чёрной бородкой.
- Я привезу вашей жене шёлковое покрывало от джиннов.
Сэр Лот усмехнулся.
- Смотри, сквайр. Возможно, какой-нибудь траппер скорее привезёт своей жене сапожки из твоей кожи. Смотри по сторонам. Держи ганблейд наготове. И думай о девяноста девяти процентах.

***

Ибар надеялся, что всё произойдёт быстро. Он не собирался совершать невозможное, скорее – убедиться в том, что невозможное действительно невозможно, а потом спокойно вернуться домой. Бальдру придётся смириться и унять гордость.
У негобыло достаточно времени, чтоб подумать о Бальдре, - даже на глайдере путь до базы занимал несколько суток.
Ибар закинул в белый, похожий на птицу самолётик, рюкзак с армейским рационом и сменой одежды, проложил курс и, без разгона, поднял машину над личным воздушным портом ордена Саграмор.
Летающий остров Алеуэ следовал сразу за Королевским, поэтому, поднимаясь над потемневшими от времени остроконечными шпилями, черепичными крышами домов-коробок, в которых ютилась Плоть, и величественными семейными ульями туата, Ибар видел далеко в ослепительной синеве белые шипы Столицы.
Чем дальше он улетал от Алеуэ, тем больше город напоминал холм с плотно застроенными террасами, а не смыкающийся над головой муравейник, каким он казался изнутри. Никакого холма, на самом деле, не было, - остров держал сам себя, был замкнут на самом себе, как общество построивших его туата.
Так же, как бескрайний, пустой Фронтир внизу был чужим и непонятным, словно народ короткоухих детей Миля.
Ибар надеялся, что ему не придётся с ними встречаться. Плоть, которую допускали на летающие города, ходила по задним улицам, её было не видно и не слышно. Но там, внизу, кишела своя жизнь. Смрадная, грязная жизнь, полная жестокости, но не холодной и ясной, направленной на единого врага, а мерзкой, мелкой, бесконтрольной. Трусость, подлость, обман, невежество и одиночество.
Говорили, что где-то в море есть скрытый архипелаг Агестрис, земля Скагильфара Ублюдка, самозваного короля людей, но Ибар не верил в эти сказки. Народ, не связанный эдэскин и любовью может создать государство, - ведь смогли же фэйри и джинны в далёкие времена. Но дети Миля не были расой межзвёздных путешественников вроде джиннов или древними таинственными фэйри. Просто ленивые, инертные рабы и разрушители, годные только для чёрной работы. Как они смогли просуществовать столько тысяч лет одни, после того как туата покинули Ирландию? Короткоухим следовало бы благодарить своих богов за то, что они покинули её не навсегда. Что вернулись править ими и всей их землей, а не только маленьким островом.
Короткоухие испортили Бальдра.
Они вселили в его душу сомнения в себе, которых не должен испытывать ни один ребёнок Дан.
Ибар нырнул в облака как в мутную воду и вынырнул над Пустошью. Сверху она казалась сплошным гладким столом с редкими пятнышками ферм, городков, шахт и заводов. Она почти не менялась, глайдер будто завис между землей и небом, поэтому, Ибарнанн включил автопилот, откинулся в кресле и с головой ушёл в Золотой сон.
Мир без границ распахнулся пред ним. Он был всеми, и все были им. Сотни, тысячи туата работали, веселились, учились, любили, страдали, пробовали новые блюда, танцевали на балах, совершали похоронные обряды, зачинали детей, сражались, впадали в ичин-малур, видели сны, и Ибарннан кин Астур свободно входил в каждого, касался тысячей рук, слушал тысячей ушей, видел тысячей глаз.
Сэр Лот играл в бадминтон со своей прекрасной женой. Ибар чувствовал, как неловко и непривычно ему обращаться с тонкой, хрупкой ракеткой, и как его леди, чёрная, как вода в озере Сегай, любит эту смешную неловкость.
Мать Ибара шила вместе со служанкой-фэйри, вечно закрывавшей лицо. День на островке был жарким и ленивым; эта лень так хорошо смешивалась с любовью чёрной леди, что Ибар провалился ещё глубже в медовый Золотой сон, а Бальдр потянулся к нему навстречу со дна.
- Ты спишь, – сказал он, обволакивая, окутывая.
Я сплю
- Я сплю, - согласился Ибар и почувствовал, что мать тоже уснула, уронив шитьё.
- Не спи за штурвалом, мой Ибарнанн. Как хорошо в твоём глайдере! Я вижу не край, а всё небо… я вижу, как солнце уходит на покой.
- Оно делает так каждый день. И небо здесь каждый день. И земля. – Ибару нравилось купаться в лёгкой зависти Бальдра, в его любви к красоте, но он не позволял себе полностью растворяться в Печали Своего Сердца. – Они слишком большие и в них ничего интересного.
Бальдр развеселился.
- Просто большое тебя пугает. Ты любишь всё маленькое, рыцарь Саграмор. Маленькое и подвластное тебе. Объяснимое.
Большое меня пугает. Я люблю всё маленькое, маленькое и подвластное мне. Объяснимое.
Ибару не понравилось, что чуждая мысль поселилась в его голове без спроса, и он невольно оттолкнул Бальдра. Возможно, - слишком сильно.
Они отдалились друг от друга, всё ещё переживая неприятное чувство отторжения, и устремились в разные стороны. Бальдр, - в мир кин, Ибар – глубже в мир эдэскин.
Он прикоснулся к Королю и, как всегда, не почувствовал ничего кроме любви, любви именно к нему. Король знал их всех, отвечал им без слов, каждому говорил о своём, сокровенном, и мягко пенял Ибарннану за что-то, чего тот никак не мог понять…
- Пункт назначения через десять минут. Пункт назначения через десять минут. – Бесстрастный, бесполый голос навигатора проник в Золотой сон и Ибар вернулся обратно. Всё тело тут же отозвалось нудной болью: мышцы затекли, желудок словно прилип к позвоночнику от голода.
Бортовой календарь показывал тринадцатое число месяца урожая, значит, прошло двое суток.
Ибарнанн никогда не уделял Золотому сну много внимания, никогда не тренировался как следует, и теперь жалел. Некоторые туата могли пропадать там неделями, замедляя все жизненные процессы, а потом вставать как ни в чём не бывало. Ему же придётся страдать.

Вдалеке показалось серое, болезненное пятно – Пепельный лес. Над ним, как рваная шаль, стелился дым, - это вечно горели изнутри белые, хрупкие деревья.
Станция Бланкафлор, серый бетонный куб без видимых дверей, сливалась с дымным пейзажем, хоть и стояла в нескольких километрах от Пепельного. В горячем, душном, ядовитом лесу жили уникальные звери и ухитрялись выживать невозможные растения, поэтому, джинны ордена годами просиживали в добровольной изоляции, изучая и записывая. Дети Звезды, они легко переносили даже самые высокие летние температуры, когда каждый куст пылал и извергал огонь.
Над посадочной площадкой летал, как снежные хлопья, пепел. Площадкой, видимо, давно не пользовался; она заросла, и какой-то короткоухий в респираторе, шляпе и коричневом кожаном френче разгружал тележку с овощами прямо посреди стершегося белого круга.
Запряженный в тележку чёрный кот сидел, обернув лапы пушистым хвостом, и дёргал ухом каждый раз, когда очередная корзина стукалась о зависшую рядом летающую платформу.
Ибар хотел неслышно подлететь сзади, выстрелить из ганблейда над самым ухом Плоти, но почувствовал осуждение Бальдра и, вместо этого спустился пониже, откинув люк.
- Плоть! - крикнул он, пытаясь заглушить грохот сыпящейся на платформу репы. - Твой господин желает приземлиться!
Короткоухий неспеша повернулся в его сторону. На нём был респиратор и круглые пилотские очки, обычные для жителей пыльной Пустоши.
- Пусть мой господин подождёт! - хрипло крикнул он, стянув маску. Ибар разглядел грубые, жёсткие складки вокруг его рта и подумал, что этот короткоухий, наверное, из тех, кого называют стариками. Дети Миля были похожи на туата, но с возрастом сморщивались, усыхали, странно, некрасиво изменяясь. От вида их складок, висящей кожи, блёклых глаз Ибарннана всегда мутило.
Ещё, его пугала тишина. Этот "старик" принадлежал только к одному миру, миру кин. Фэйри могут образовывать нечто вроде эдэскин, а особо способные - даже пересылать сообщения для туата. Джинны - чужаки со звёзд, легко и охотно транслирующие мысли, которые никто не может понять и образы, не поддающиеся расшифровке. Семейный триад фоморов создаёт телепатический круг, замкнутый, но ощущаемый.
Но вокруг людей всегда мёртвая тишина, будто они сами - мертвецы.
Нет, хуже. Даже мертвецы-туата какое-то время остаются в эдэскин, пока Мать не поглотит их душу.
Люди же... будто не существуют совсем.
Собственный тошнотворный страх разозлил Ибара. Он выхватил ганблейд, прицелился в короткоухого, не наращивая лезвие.
- Захотел заряд? Вон отсюда! - Для убедительности он выстрелил Плоти под ноги, взметнув пыль и пепел у самых мысков потёртых сапог. Кот вскинулся, шипя и тряся сбруей, но старик даже не пошевельнулся.
- Вон так вон, - медленно проговорил он и сплюнул в редкую траву блестящий комок коричневой жучьей смолы. - Слушаюсь. И повинуюсь.
В этом голосе не было ни тени почтения или покорности, но всё-таки человек отвел повозку и платформу в сторону, а сам устроился в тени. Он неотрывно смотрел из-под широких полей своей шляпы, как Ибарннан сажает глайдер, как он ставит над серебристыми крыльями защитный купол, как снимает его, сообразив, что забыл рюкзак, и ставит снова. Во всей позе короткоухого, в сложенных на коленях грубых руках, в том, как он грыз травинку-колосок, щеря жёлтые зубы, чувствовалась издевка. А может, Ибару просто так казалось, - он не понимал языка жестов и взглядов. На всякий случай, он, проходя мимо, пнул старика по широкой, согнутой спине. В ответ – ничего, кроме короткого, сдавленного кряхтения.
Плоти положено молчать, и Плоть молчала.
Молчала и станция.
Коридоры изнутри были выкрашены в ярко-голубой, небесный цвет, любимый джиннами, но ковры, которыми дети Звезды выстилали свои дома, не было. Голый бетонный пол.
Наверное, ковры просто вычистили и повесили сушить куда-нибудь. Так часто делают. Но Ибар не мог представить того, кто в твёрдом уме решится вывесить что-то под пепельный снег.
- Мир и покой этому шатру! – неуверенно крикнул он. Приветственная фраза, принятая у джиннов, обычно такая естественная, повисла в воздухе.
- Да, - бесстрастно отозвался кто-то из-за спины Ибара, когда тот уже потянулся к висящему на поясе ганблейду. – Мир и покой.
Ибарнанн вздрогнул и резко обернулся. Фэйри подлетели незаметно, - не слышно было даже жужжания крыльев. Их было двое, - две маленькие, достающие ему до локтя женщины, неподвижно висящие в воздухе на приличном расстоянии друг от друга. Их мешковатые лабораторные халаты мели пол, полностью закрывая ноги, и феи казались марионетками, что надевают на руки шуты.
Ибар плохо различал фэйри; если бы не цвет волос, эти показались бы ему совершенно одинаковыми. Длинноухие, как туата, лишённые эдэскин, как люди. Чужие, опасные, и не интересные. Про себя он назвал их: «Белая и Чёрная».
- Мне нужен доктор-сквайр Абдала, - сообщил Ибар. Его не оставляло желание вытащить ганблейд. Просто так. Потому что сквайры-феи были наперечёт, и ни один туата в эдэскин не знал лиц этих двух лаборанток.
- Абдала, - повторила Чёрная фэйри, будто вспоминая. –
- Ушёл с экспедицией в лес, - взгляд Белой стал чуть живее и осмысленнее. – Брачный сезон у пепельных сов. Делают записи.
- Совы токуют. – Непонятно пояснила Чёрная.
Тревожное чувство никак не отпускало. Но не могли же две фэйри победить десяток рыцарей?
И всё-таки, никто ничего о них не знал.
- Мне нужна еда, комната и доступ к архиву, пока они не вернутся, - заявил Ибар прямо в безразличные глаза. - Вы знаете, где архив?
Фэйри снова переглянулись.
- Сначала еда, - сказала Белая.
- Мы готовим. Убираем. - Чёрная подлетела на шаг ближе. Ибарнанн дрогнул, но не отступил. - Должны принимать гостей.
Они говорили так, будто пришли из Старой Мелиды и поленились как следует выучить общий язык Новой. А может, страдали слабоумием, что было не редкость среди фэйри, чьи холмы жили добычей лунных кристаллов.
Да. Это имело смысл. Нанять в ближайшем поселении слабоумных служанок, платить им какую-нибудь мелочь и не отчитываться ордену. В конце концов, Дочерей Звезды никто никогда не видел, и даже туата не были уверены, что они существуют. По крайней мере, за пределами Ворот Огня.
Ибар осудил, было, джиннов за распущенность, но тут же вспомнил, что их материальные тела почти ничего не чувствуют. Просто скафандры для огненных существ, а в скафандре предаваться разврату бессмысленно.
Но зачем тогда фэйри?
- Хорошо, - осторожно согласился он. – Еда. Если вы должны.
Внутренний голос предостерегал его, но два голодных дня в Золотом сне оказались весомее. Да и кто посмеет напасть на рыцаря туата?
Чёрная и Белая молча поманили его за собой странно, неприятно синхронным жестом. Они всё делали одновременно, как заводные, и это тоже наводило на мысли, но он не мог как следует вспомнить, что же это ему напоминало.
Ибара они оставили в пустом, голом зале с низкими столиками, который, видимо, был столовой. Теперь же, избавленный от ковров и подушек, он больше походил на погребальную залу в святилище Дан, где на последний пир собираются родичи умершего, чтоб воздать последние почести и принять в себя его тело.
Холод. Пустота. Серость.
Окон на станции почти не было и свет проникал лишь из маленьких окошек под самым потолком. В окошках, затянутых сеткой, жужжали вентиляторы.
«Что я упускаю?» - подумал Ибарннан, и пространство эдэскин подсказало: «опасность».
Белая фэйри пролетела мимо с тяжёлой, жестяной кастрюлей, из которой выплёскивалось какое-то коричневое жирное варево с кусочками овощей. Даже несмотря на двухдневную голодовку, Ибар с облегчением вздохнул, когда понял, что оно предназначалось не ему.
Но кому?
Да, верно, человеческий старик ведь ещё разгружал телегу на посадочной площадке. Люди крепкие, они выживают, даже если их кормить помоями и жёсткой, солёной едой без жучиного клейстера, так зачем тратить на них хорошую еду?
Фэйри, при всём их слабоумии, тоже так считали.
Чёрная, вскоре, прилетела с жестяным подносом нежно-сиреневой мелкой рыбы, пучившей глаза из-под поблёскивающего прозрачного клейстера. Возле блюда с рыбой примостилась маленькая чашечка красного перца и такая же – мёда. Обязательный чайник с отваром дикого клевера стоял тут же, отражая глазированным глиняным боком крутящийся вентилятор в окне.
От вкусного пара, поднимавшегося над подносом, у Ибара совсем подвело живот. Опасность показалась мелкой и надуманной: подумаешь, нет ковров! Слуги решили сделать уборку в отсутствие хозяев. Так постоянно поступают.
Он старался есть аккуратно, орудуя тонкой двузубой вилкой как подобает рыцарю, потому что фэйри нависали над ним, пристально глядя.
Будто ждали чего-то.
Он понял, чего, когда начал соскальзывать в сон – обычный, а не Золотой.
Последней его мыслью было: «Ох, дурак…»

***
Он просто не ожидал, что мир внизу предаст его.
Новой Мелидой, когда-то носившей имя Земли, правили туата. Никто не смел их трогать. Никто не смел нападать на них в собственном доме, тем более - в доме ордена.
Ибар знал это с самого рождения, и это знание его погубило.
Сражались с великанами, чудовищами и бандитами всегда другие. Другие преодолевали опасности и зарабатывали шрамы, - всё это происходило где-то там, внизу и не с ним.
Он просто не поверил инстинкту; опыт и голод оказались сильнее.
Дан иай.

***
Лучше б он вынырнул из тьмы обратно во тьму. Но нет - кристаллы слабо, бледно светились, разгоняя мрак вокруг грязных подушек и свалявшихся узорчатых ковров. От кристаллов тянулись синие трубки, вились вокруг эмалированых жёлтых контейнеров в которых что-то хлюпало. К хлюпанью примешивался гул охладителя и мерные, надсадные хриплые звуки.
Дыхание.
В темноте было грязно, жарко, липко, будто в большом желудке. Удушливо пахло гнилью, плесенью, потом, и чем-то вроде кислого жучьего молока. Блевотой пахло тоже, и Ибарннан едва не добавил к этому запаху новый, рыбно-медовый оттенок. Но сдержался. Фэйри позаботились о кляпе, а умереть, захлебнувшись желудочным соком, было бы позорно.
О верёвках и обыске они тоже позаботились: не оставили ни ганблейда ни замораживающих кристаллов ни даже ботинок, но комбинезон уцелел. Другим так не повезло.
Он разглядел этих "других", когда глаза немного привыкли; сначала - огромные, мертвенно-бледные животы, будто вздувшиеся комья теста. Потом - отвисшие груди, поросшие курчавым, жёстким волосом. Длинные, нечёсаные бороды. Белые глаза.
В этих отвратительных, нелепых кадаврах сложно было узнать джиннов-сквайров Бланкафлор, но это точно были они: с текущими слизью крючковатыми носами, с безвольно открытыми ртами, с трубками, торчащими из вен.
Их даже не связывали, - не было смысла, Дети Звезды давно превратились в куски мяса, годные только для одного...
Ибар отвернулся к стене, чтоб не видеть, и принялся жевать кляп из скрученного полотенца. Конечно, эдэскин почувствовал, что с ним произошло нечто странное, но помогать рыцарю, отправившемуся на подвиг, считалось зазорным. Они будут ждать и наблюдать, как он борется, и лишь когда его смерть подтвердится, отправят кого-нибудь расследовать происшествие.
Какой-нибудь другой, более удачливый сквайр принесёт Бальдру клубнику.
"Я могу ударить её связанными ногами", - думал Ибар, извиваясь, пытаясь ослабить верёвку. - "И что? Их здесь двое..."
Он замер, поражённый неожиданной догадкой.
Нет. Не двое.
Трое.
Если вещи, которые говорят о фоморах правда - где-то здесь, в темноте, есть ещё одна или один, вершина Триада, подсказывающая остальным что говорить и делать, если придут чужие.
Триад фоморов, ну конечно! В длинных халатах, чтоб скрыть пустоту вместо ног! Ибар неуклюже стукнул себя связанными руками по лбу. Падшие фэйри находили способ пробраться на Новую Мелиду из Старой, они отчаянно не хотели погибать вместе с родным миром и лезли, лезли через незарегистрированные порталы, вили свои жуткие гнёзда в забытых Королём местах и размножались, незаметно, обманом примешиваясь к обычным фэйри.
Он слышал о том, как целые холмы вырезали из-за слуха об одном поселившемся там фоморе, и не понимал, к чему такая жестокость. Теперь, глядя на то, что осталось от Детей Звезды, - понял.
Фоморы с рождения были мертвы. Они зарождались в чужой разлагающейся плоти, как мыши в гнилой соломе, впрыскивали своё ядовитое семя в особь другого вида и ждали, смотрели, как меняется строение тела жертвы-"матери", как растёт и набухает внутри рой маленьких, розовых существ с мягкими блестящими крылышками и острыми зубами. Девять месяцев и новые падшие прогрызут утробу, выпьют "материнское" молоко и сожрут мясо. Сколько этих личинок помещается в одном животе? Три? Пять?
Ибар снова забился в верёвках. Надсадное дыхание джиннов стало нестерпимо громким, оно раздавалось даже в эдэскин, и он знал, что все его слышат, что все чувствуют страх.
Их прикосновения не помогали. Они советовали уйти в Золотой сон, но теперь это значило смириться и умереть. Рыцарь туата не мог так поступить.
Верёвки не поддавались, но ему удалось выплюнуть кляп. Хорошо. Слова в мире, лишённом эдэскин, тоже оружие, даже против триада, замкнутого, в период размножения, на внутренней телепатии.
В темноте подвала мелькнули огоньки. Они то останавливались, то двигались снова, мерно, ритмично, замирая возле каждого джинна.
Вершина триада собственной персоной совала в мокрые от слюны рты шланг для кормления, летя от одного живого инкубатора к другому. Она почти не отличалась от Чёрной и Белой, её круглая обритая голова была как шахматная доска, - Вершина всегда носит соединённые цвета семьи.
- Туата де Дананн, - произнесла она, остановившись возле Ибара. Акцент Старой Мелиды у неё был силён и получилось "тхуатха дхе Дхананн". - Опять мужчина, но здоровое тело. Значит - много детей. Значит - сильные дети. Красивые дети. Войдут в ваши дворцы и сядут на ваши троны.
Ибарнанн молчал. Он ждал, набирал слюну, побольше слюны, чтоб как следует плюнуть фомору в лицо. Да, может, он умрёт тут, но через два-три дня эта база будет полна солдат с огнемётами, и никаких дворцов. Никаких тронов.
- Нэй, нэй! - улыбнулась Вершина, обнажив острые мелкие зубы. - Знаю, что ты думаешь. Что тебя спасут, но нет. Придёт подземный корабль и увезёт нас. Он выйдет прямо здесь, ты его увидишь, если сможешь смотреть. Нэй, тхуатха, нэй. Вы хотели чтоб фоморы жили подземном аду с Хел, но Хел любит гостей. Будешь нашим гостем, тхуатха. Нэй, лучше. Будешь... как у вас говорят... матерью наших детей.
На этот раз, Ибар плюнул, хотя слюны в пересохшем рту было ещё маловато. Плевок пришёлся не в лицо, как он рассчитывал, но расплылся пятном на белом халате.
- Дан проглотит твоих ублюдков. - Голос Ибара дрожал одновременно от злости и от страха. - Дан перемелет их.
- Дан иай, так говорят. - Вершина даже не посмотрела на плевок. - Всех проглотит. Думай об этом.
Непонятно было, оскорбилась она или нет. Просто отвернулась и улетела, оставив Ибара наедине с ожиданием.

***

Он всё-таки погрузился в Золотой Сон. На острове была ночь, но Бальдр неподвижно сидел в своей постели-лодке и пытался думать о хорошем. О лучших вещах, которые знал в жизни. В мире плоти страх Ибара был слишком силён, чтобы заметить это, но теперь его разум очистился и принял Бальдра со всеми воспоминаниями.
Это не помогало, - у Печали Сердца получалось плохо.
- Я не хотел твоей смерти.
Я не хотел своей смерти.
- Я знаю
- Я хочу, чтобы ты вернулся.
Я хочу, чтобы я вернулся.
- Я не вернусь. Туата отомстят за меня. У фоморов подземный корабль, сообщите отцу…

Кажется, они могли говорить так бесконечно: обмениваться ничего не значащими фразами и грустными, добрыми мыслями, но в мире плоти что-то коснулась лица Ибара, и он вскочил.
Вернее, попытался вскочить, но только туже затянул узлы. Он готов был сопротивляться иглам, трубкам и шлангам, но нечто, коснувшееся его лица, оказалось морковных хвостом. Гружёная овощами платформа неторопливо плыла мимо раздутых тел, а за ней, с фонариком, шёл, пачкая ковёр комьями жирной, смешанной с пеплом земли, человеческий старик.
Ибар открыл рот, чтобы крикнуть, но крик застрял в горле.
Сын Миля, служащий фоморам.
Это было больше, чем предательство, - нечто невообразимое в своей циничной жестокости.
- Продажная скотина! - Ибарнанн кое-как поднялся во весь рост. Он не будет лежать перед человеком или стоять на коленях. Нет ничего унизительнее, чем быть рабом раба.
Старик остановил тележку и обернулся, на секунду ослепив его фонарём.
- Ага, а вот и господин, - спокойно усмехнулся он. - Снова свиделись.
- Предатель!
- Деньги у всех одинаковые, сынок. Даже у тварей безногих.
Если б Ибар мог, он вцепился бы в дряблое, повязанное красным платком горло.
- Они убьют твоих сыновей и осеменят твоих дочерей, а может и наоборот! Внуки твои будут проклятыми подземными тварями!
- Нет у меня ни сыновей, ни дочерей. И внуков не предвидится, добрый господин. - Старик сдвинул шляпу на затылок и достал из-за потёртого пояса ганблейд. Собственный ганблейд Ибара.
- Но я тебя, молодого дурака, пожалею. Один заряд в лоб, и отойдёшь в мир иной чистеньким. Ты только попроси по хорошему.
Ибарнанн не раздумывал ни секунды. Его разобрал смех, хриплый и натужный, - так пересохло в горле.
- Я? Туата? Просить тебя?
- Ну да. - Человек развёл руками. - Меня звать Джеремия Ли, если тебе так проще будет. Джеремия Ли, парень. Не "плоть" и не "эй, ты".
Всё это было так дико и глупо! Так... нереально. Но реальностью были тела Сыновей Звезды, в чревах которых уже заметно что-то копошилось. Реальностью был взгляд старика, в котором не было ни смеха ни намёка на превосходство. Он говорил будто бы весело, но в светлых глазах, похожих на глаза фоморов, не было ничего, кроме застывшей решимости.
Он не станет предлагать второй раз. Просто свалит свои овощи в кучу и уедет, прикарманив ганблейд. И ботинки. Свои ботинки Ибар тоже узнал.
- Я…
- Ну извольте, господин.
- Я могу сам себя убить, если захочу. Чтобы человек поднял руку на туата, - такого никогда не…
Он не договорил. Мгновение – и Бальдр был везде. ОН был Бальдром, и это тело Бальдра болело от верёвок и ощущало пальцами ног липкий ковёр.
И это Бальдр рухнул на колени, не он.
Ибара надо было спасать, и плевать на честь. Честь не помогает мёртвым друзьям. Честь не утешает, когда одиноко. Честь – это не радужные сливы в желе.
- Пожалуйста, господин Ли! Пожалуйста, вытащите меня отсюда!
Старик замер. Кажется, от удивления.
- Я вам заплачу, у меня есть деньги!
Да, это должно помочь. Людей всегда можно купить. Сокровища Иллиана спасут Ибара – хоть на что-то эти побрякушки сгодятся.
- Или вам нужно положение? В нашем княжестве свободно место шерифа!
Или будет свободно. Прогнать предыдущего шерифа ничего не стоит.
- Спасите меня, господин Ли!
Старик молчал с пол минуты. Самые долгие пол минуты в жизни Бальдра.
- Ты – не он. – На этот раз, удивление угадывалось в его голосе. – Поди ж ты.
- Я, Бальдр кин Иллиан. А это тело принадлежит Ибарнанну кин Астуру, моему рыцарю. К вашим услугам, Джереми кин Ли.
- Двое в одном теле… Вас, я слышал, за такое сажают.
Что-то ещё. Интерес? Бальдр гордился умением различать эмоции людей, но этот сын Миля поддавался с трудом. А ещё, ему не хотелось говорить о будущем, особенно теперь, когда Ибар отошёл от шока и бешено сопротивлялся, пытаясь освободиться из глубин сознания.
- Это всё не важно. Спасите меня… то есть Ибарнанна, и до конца жизни не будете ни в чём нуждаться. Просто помогите ему добраться до глайдера, он ещё немного одурманен, я чувствую.
- Я ясно мыслю! – крикнул Ибар в его голове.
- Он бывает несдержанным и грубым и чопорным с Пл… с людьми и вообще со всеми, но, на самом деле, мой Ибар настояший рыцарь. Храбрый, благородный и галантный.
- Клянусь, Печаль Моего Сердца, я размозжу тебе башку, когда выберусь!
- Это всё из-за меня! Если б я не захотел клубнику…
- Перестань унижаться перед Плотью, идиот!
Бальдр умолк. Это был первый раз, когда Ибар назвал его на «ты». Не такая уж важная вещь, но раньше он никогда так не делал. Друзья называют друг друга на «ты», и, бывает, зовут друг друга идиотами. Вот так, запросто.
Он едва не заплакал от благодарности, от радости, от водоворота чувств, который еле сдерживал, чтоб не утопить в нём Ибара.
Дзынь!
Кристаллическое лезвие выросло из рукояти; ганблейд стал похож на ледяной меч, подёрнутый инеем, а не на старинный пистолет, как раньше. Верёвки на ногах Ибара упали будто сами собой.
- Пошли, Бальдр, Ибарнанн, или кто ты там сейчас, - скомандовал Джеремия. Бальдр послушался, но получилось у него с трудом: всё сильное, тренированное тело Ибара затекло и болело так, что толку от него было не много. И всё-таки, он кое-как поднялся, стараясь не смотреть по сторонам. Бесполезно. Ужасные зрелища слишком интересны и необычны, чтобы их пропустить.
Разум Бальдра выдержал, тело Ибара – нет. Его всё-таки вырвало.
- Слабоват рыцарь, - усмехнулся старик и, ссыпав с платформы овощи, подтолкнул его – Садись.
Бальдр не заставил упрашивать дважды.
- Я не рыцарь. И он тоже, строго говоря. Он сквайр Саграмор, механик…
- Да мне плевать.
Платформа неспеша поползла между рядами тел, но на этот раз Бальдр зажмурился.
- Почему вы не развязали мне руки? – спросил он. – Это больно.
- Подумал тут, что когда твой дружок вернётся, он мне не обрадуется.
Ибар ругнулся так крепко, что у Бальдра покраснели уши.
- А если на нас нападут? – осторожно спросил он.
- Не нападут. Они наверху, заделывают для тебя подарок.
- Но если…
- Если вылезут – будем умирать.
- Но у нас ганблейд!
- У меня ганблейд. И он тут не поможет. Бегают они как водомерки.
Джеремия неожиданно резво запрыгнул на платформу рядом с Ибаром, будто сам был водомеркой. По крайней мере, некоторое сходство прослеживалось, - он был такой же длинный и сухощавый.
Пока они поднимались наверх, Бальдр сидел молча. Ему было не по себе, к страху примешивалась ещё и боль в висках, будто Ибар пытался проломить их изнутри.
«Пожалуйста, мой Ибарнанн, не делай так», - попробовал попросить он, но встретил такую волну негодования, что стало только хуже.
Он даже порывался уйти, один раз, когда Джеремия зачем-то притормозил возле кухни и исчез за дверями. С Ибаром теперь всё будет в порядке, а он просто вернётся в своё тело, домой, в безопасную душистую спальню, и станет ждать шерифов. Но это было трусливо и стыдно, поэтому, Бальдр решил идти до конца. Раз в жизни. Не бросать Ибара, может даже принять на себя боль его смерти.
Джеремия вернулся так же молча, но выглядел, кажется, довольным.
- Газ и вытяжка, - непонятно объяснил он. – Будешь засыпать, - не поддавайся.
Но Бальдру было не до сна.
Они миновали голые коридоры без окон и голые коридоры с огромными окнами, в которые заглядывала синяя ночь. Бальдру казалось, что он уже плутал тут в каком-то кошмарном сне, и Ибар вдруг согласился с ним. Боль утихла.

Глайдера на посадочной площадке не было. Только повозка Джеремии и огромная кошка, сверкающая глазами в темноте.
Ибар с Бальдром одновременно вздохнули.
- А ты думал, они такие дуры, как выглядят? Сразу взломали твой купол и отогнали машину в лес. Расплавился твой самолётик. – Старик достал из повозки хлыст и дёрнул засаленную верёвку с узлом. Полотняный верх раскрылся над бортами, как парус. Кошка встала, потянулась, раскрыв зубастую пасть, и облизнулась на Бальдра.
Он неловко заполз в телегу и замер, уткнувшись носом в грязные доски. Под пологом пахло землёй, заплесневелой картошкой и луком. В другой раз, туата поморщились бы, но теперь эти запахи и душистый ветер с ночной Пустоши казались им самой жизнью. Настоящей, а не уродливым, жалким подобием, которым перебивались фоморы.
«Я немного так полежу и встану», - сказал себе Бальдр, и закрыл глаза.

Открыл их уже Ибар.
Его ночная кровожадность утряслась в разболтанной телеге и превратилась в фатализм. В спокойное презрение к самому себе.
Первый рыцарский поход оказался не просто провалом, а насмешкой, фарсом и катастрофой.
Катастрофой для Бальдра.
Его присутствие в эдэскин едва ощущалось за волнами гнева и страха, бурлящими вокруг. Были желавшие ему смерти. Были снисходительные, считавшие, что мальчишки часто совершают безрассудства. Больше всего было возмущённых и испуганных, боявшихся насилия, жалеющих Ибара, которому пришлось пережить такое.
Случись это не так, в другое время, Ибар и сам считал бы себя грязным, слабым. Но теперь в нём что-то разладилось и пошатнулось. Он чувствовал благодарность. И благодарность эта не была пост-травматическим синдромом, - просто трусливое облегчение.
Идиотское, жалкое!
Ибар нашарил в полутёмной повозке большой, жёлтый огурец, и съел его, жадно давясь, но легче не стало. Фигура старика неподвижно возвышалась впереди на козлах, и говорить с ним у Ибара не было никакого желания.
Разве что…
- Сын Миля! – Это было чуть вежливее, чем «плоть» или «короткоухий». – Ты правда поверил, что Иллианы дадут за меня выкуп?
- А? – Джеремия обернулся. – Сдался мне ваш выкуп.
- И куда мы едем?
- Тебе клубника нужна была? За ней.
Ибар замолчал.
Он не мог понять внезапной перемены в короткоухом, а эдэскин не помогал. Спрашивать же словами о чужих чувствах было как-то глупо.
Хотя, куда уж глупее?
Попался в простейшую ловушку фоморов, был спасён человеком из жалости… Конечно, из жалости. Такого неудачника можно только пожалеть.
- Фоморы враги всего живого, как Ведьмы. Если ты им служишь, ты тоже враг. Странно, что они тебя не убили, - предателей никто не любит.
Джеремия взял с козел длинную удочку с сушёным жабулём на конце и закинул далеко, так, что жабуль повис у кошки перед мордой. Повозка сразу понеслась быстрее.
- Ну? – не выдержал Ибар.
- Что – «ну»?
- Что ты скажешь в своё оправдание?
- Скажу, что ты, сынок, не знаешь, когда заткнуться.
Такой ответ Ибарнанна не устраивал, но он действительно заткнулся. Через дыру в парусине видно было жёлто-зелёную пустошь и синее небо на многие, многие километры, и ему быстро наскучило смотреть. В Золотой сон не хотелось, - там царил страх перед Бальдром и скрытая ненависть.
- Мне больше не нужна клубника, - снова заговорил он. – Бальдру в Ледяном сне от неё никакого толка не будет.
- Что это такое? – спросил Джеремия не оборачиваясь. – Ледяной сон.
- Тюрьма. – Ибар придвинулся поближе, щурясь от яркого солнечного света и пыли, летевшей в лицо. Сейчас он больше всего жалел о двух вещах: что не вставил себе кристаллический зуб с каким-нибудь зарядом и что не запасся респиратором. – Узника кладут в саркофаг и он погружается в полную темноту и тишину.
- Так и с ума сойти недолго.
- Иногда дают передышку.
- А.
Солнце медленно склонялось к горизонту.
«Как кошек натаскивают не сбивать жабуля лапой?» - подумал Ибар. Он попытался сосредоточиться на этой мысли не прибегая к чужому ответу из эдэскин, но не получалось.
Дадут ли Бальдру попрощаться? Или просто швырнут в саркофаг и поспешно закроют, как бешеное животное?
- На кой ему клубника? Деликатесов захотелось?
Отвечать было ниже достоинства туата, но на душе висела слишком большая тяжесть. И мерзкое ощущение беспомощности не проходило.
- Это его гейс. С ним он станет непобедимым малур-комай.
- Малур… а, это падучая ваша, что ли?
Ибара передёрнуло. «Падучая»! Как можно сравнивать благословение, присутствие Дан, рождение её в смертном теле, с какой-то там человеческой заразой!
Был бы у него ганблейд, старик уже заплатил бы за свои слова.
- Священное пробуждение Матери, которая живёт в каждом, - сквозь зубы процедил Ибар.
- Ага. Значит, это вы так веселитесь.
- В этом нет ничего весёлого. Бальдр станет неудержимым воином малур-комай…
- Если голову об угол не разобьёт или языком не подавится. Видел я этот ваш припадок! – старик с неожиданной яростью хлестнул кошку. – Ребёнок… человек загибается, а они стоят и смотрят, потому что им от этого кайф! Не зря говорят, что вы от муравьёв произошли. Мозгов, как у жуков.
Ибар хотел объяснить, что всё совсем не так, что глупый короткоухий ничего не понимает, но только скрипнул зубами.
- Не знаю, кто этот паренёк, - продолжал Джеремия, - но на вашего солдата он не похож ничерта. Они все такие же, как ты, твердолобые.
- Я не солдат. Я сквайр Саграмор из касты Учёных, инженер и старший оруженосец…
- Да мне насрать, как это у вас называется, мальчик. Я человек простой, что вижу, то и говорю. – Он помедлил. - А Бальдр твой кто?
- Никто. То есть… из касты Голоса и Печаль моего сердца, но никакой должности у него нет.
- И он, значит, хочет в армию пойти.
- Он хотел принести пользу Новой Мелиде. Сражаться за своё королевство!
Джеремия тяжело вздохнул, и вздох этот Ибару не понравился, но чем, он не смог бы объяснить.
- Я вот не могу понять, вы на голову больные оба потому что сопляки ещё или потому что эльфы? Один жрёт что попало у кого попало, другому падучую захотелось…
- Ты забываешься, Плоть!
- Да куда уж. Я простой фермер, обычная скотина, вежливости не обучен.
Снова повисло молчание.
- И много у тебя клубники, фермер?
- Твоему другу хватит, чтоб кишки выблевать.
- Бальдр мне не друг. – Ибарнанн поморщился от воспоминаний о том, как Бальдр жил в его теле. – Он – Печаль Моего Сердца, и я совершаю подвиги во имя него. Клубника, которую ты выращиваешь, такая же, как была во времена Земли?
- Не я выращиваю. Зять мой балуется. Тоже эльф вроде твоего не-друга: светлая голова, а дурачку дана. В полном смысле дурачку. Помешался он.
Ибар подумал, что ослышался. Эдэскин давал размытые образы за которые сложно было ухватиться. В нём не было даже следа туата, живущего на краю света и растящего клубнику.
Это значило только одно: кин-ахар. Разорвавший все связи с родом. Не испытывающий ежечасно и ежесекундно любви своих родичей и своего Короля. Не связанный священными, генетическими узами верности и подчинения старейшине рода.
А если он ещё и обезумел, значит…
Значит, эдэскин отторг его как больной, опасный элемент, и теперь, жизнь этого… существа всё равно что Ледяной сон.
Всё равно что человеческое прозябание, пустое и одинокое.
- Как он до такого опустился?
- До какого такого? Жить с Плотью? Это называется любовь. Влюбился он в мою дочь.
- Ты говорил, что у тебя нет детей.
- Теперь – нет. Её чёрная лужа сожрала, когда она ящера к ней подвела воды попить. Остался Гибрайд один с мальчонкой. А потом были ваши Королевские Игры.
Старик отложил свою удочку, обмотал возжи вокруг запястья и принялся неспеша набивать трубку. Ибар хотел спросить, что было потом, во время Игр, но не стал. Он знал ответ и знал, что бывает с полукровками, в которых меньше от туата, чем от другого родителя. Они не могут вовремя услышать голос Короля, говорящий всем своим детям одно, то самое нужное слово. А если они не слышат своего бога и отца, значит, не имеют права жить. Сияющий отбраковывает их. Посылает к Матери, в темноту из которой они вышли.
Дан иай.
- Я поздно вернулся тогда. – Джеремия глубоко затянулся и выдохнул в прозрачное небо колечко сизого дыма. – Гибрайд ему молотком голову размозжил. Бил и плакал. Руки сами били, говорит. Он потом и в петлю лез и вены резал, а я его каждый раз откачивал. «Живи, - говорил, - сволочь. Один я с этим не смогу».
Ибар сидел, уставившись на связанные руки. Неизвестный кин-ахар Гибрайд поступил правильно. Вернее, у него не было выбора – Король всё сделал за него. Но почему этот злой старик не может понять, что жизнь туата подчиняется законам? Что красота и гармония невозможна без порядка, без правил, традиций? Почему он ненавидит, почему он злится тупой, бесполезной злостью на всех сразу?
- Что-то ты притих, добрый господин.
- Я думаю, - отрезал Ибар. – О том, что людей не зря считают низшей расой. Вы не способны принять священное значение смерти. Только и делаете, что цепляетесь за жизнь, будто смерть, это наказание!
- Вот оно как. – Снова затяжка. – Значит, и Бальдр твой, который тебя спас, - ниже тебя? Что ж ты тогда прославляешь его имя в своих подвигах, рыцарь?
Ибарнанн открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл снова.
Бальдр просто дурак. Просто бесполезный сосуд для Матери.
Но он постоянно был рядом. И пожертвовал собой, прекрасно зная, что «рыцарь» не значит «друг».
От этого было ещё больнее.
- Я надеюсь. – Голос Бальдра прозвучал в его голове, и Ибар закрыл глаза. Так легче было представить, что Бальдр сидит тут же, в своей белой ночной рубашке, свесив ноги с телеги. – Что когда-нибудь ты правда станешь моим другом, Ибарнанн. Но даже если нет… я рад, что ты жив.
- Что толку? Тебя, то есть, вас, будут судить и приговорят.
Бальдр пренебрежительно махнул узкой белой рукой, но на сердце у него было тяжело.
- Приговор уже известен. Два года Ледяного сна и ещё один год в статусе кин-ахар. Под домашним арестом.
- Вы печальны.
- Очень. – Он улыбнулся, Ибар видел эту улыбку будто наяву. – Но ещё…чувствуешь? Мне стыдно перед тобой и я радуюсь. Мой Ибарнанн, не закрывай глаз. Я хочу увидеть мир. В последний раз перед Ледяным сном.
Ибар послушался.
Далеко на горизонте стелилась жёлтая дымка – будто ковёр золотых цветов насколько хватало глаз.
«Нарциссы», - донеслась с другого конца цветочного моря едва слышная мысль Гибрайда. Простые образы, рождавшиеся в его разуме, просто носились вокруг, как птицы, позволяя ловить себя, притягиваясь к эдэскин.
Пустошь перестала быть Пустошью. Над золотыми головками нарциссов вздымались зелёные волны виноградников, над виноградниками – прохладные, тенистые рощи гигантского укропа, но Дерево, - Дерево было выше всего.
Оно простирало зелёную крону над миром, раскрыв к солнцу одинокий белый цветок, размером с лужайку. На его ветвях гнездились, изредка вспархивая целыми стаями, королевские фазаны с ветвистыми рогами и тяжёлые, похожие на пушечные ядра краснопёрые воробьи.
Но удивительнее всего была Она.
Пронзительно алая на фоне чистого синего неба, как обнажённое сердце.
Висящая на тяжело согнувшейся ветке, она, в то же время, словно парила над землёй, неподвижная, как божество.
Ибар почувствовал, как Бальдр крепко стиснул его ладонь, хотя это было невозможно, - их разделяли многие километры.
- Я никогда не видел ничего прекраснее.
Нельзя было сказать, кому в точности принадлежала эта мысль. Может быть, Ибарнанну, может, Бальдру, а может – всем туата, побросавшим свои дела ради Золотого сна.
Все они были здесь и все они видели.
Делили общую радость так же, как общую печаль.

Джеремия Ли, человек, тяжело опустил на колени уставшие руки. Он тоже смотрел, но не на огромную ягоду, о которой пятнадать лет назад мечтал его внук, водя пальчиком по книжке с картинками. Ягода давно примелькалась, но чуть в стороне, над еле заметной коричневой крышей в два ската реял одинокий серебристый «корвет» - крошечный самолётик, рассыпающий удобрения.
Это значило, Гибрайд жив.
Это значило, жизнь продолжается.

Ну что, пожалуй начну я. А то как сказал один из форумчан - мало комментов для вновь прибывших, мало поддерживают их (положительно или отрицательно неважно).
Выделил цитату - хорошая мысль. Скажу пока в общем, довольно поэтично. И хочу дать совет автору - не частите. Выложили допустим главу. Дождитесь комментов, разберитесь и потом публикуйте дальше. Конечно при этом читателю труднее освоиться в теме, но автор сможет убрать ляпы, несоответствия - подскажут, если конечно материал заинтересует кого то. Здесь мне допустим интересно. Всё сказанное выше - имхо.

Начало хорошее, но много не прочитала, вернусь чуть позже.

Нет разбивки на абзацы - поэтому читать всю сплошную простыню трудно.

Вспоминая о детстве,
***скорее детство, детские годы

Скагильфар первым делом
***плохо, заменять надо

видел перед собой сплошную пелену тумана,
***тоже так себе

за которой ходили смутные тени
***будто пелена ходила, а за ней тени, тогда как пелена - это как бы полог...

– то ли древние боги, то ли корабли, отбившиеся от Флотилии.
***боги, корабли - они как-то разные...

В этих воспоминаниях всегда было раннее утро. И тишина, свободная от людей. Она складывалась из шума волн, гула двигателей и его, Скагильфара, собственного дыхания.
***нагромождение одного на другое...

Он один. Все жилые корабли спят в сыром тумане. Спят люди. Спит скот на нижних палубах. Спят птицы в ветвях деревьев. Не спит только море и маленький Скаги – бледный, светловолосый мальчик в пальтишке, перешитом из маминой куртки.
***эдакая ложная поэзия, а на самом деле банальное перечисление...

Он стоит у самого борта и смотрит в туман, пытаясь увидеть за ним новый день, но день ещё не родился, занавес не поднялся – только огромные тени движутся за ним.
Скаги никогда не умел смотреть в завтрашний день. А мама умела.
***очень незрелый текст.... все тыщу раз придется переписывать...

Не соглашусь с Mishka.
Поэтичность, притча-легенда-романтика - имеет право быть - кому-то нравится, кому-то нет. В стилевом отношении много лучше, чем у многих))

Все, я больше не смог.
1. Не следует начинать с деепричастного оборота - моветон.
2. Кто такой фэйри? Животное? Получеловек?
3. Почему гребень волос бордовый? А если зеленый?
4. Почему он отросший? Его забывали стричь?
5. Почему он закрывает именно левую сторону головы? Это что-то значит?
6. Почему голова стрижена под машинку? А если под гребенку или горошок?

И, кстати:

Вы когда-нибудь видели обнаженное сердце? Довольно неэстетичное зрелище. Поверьте.

Ради бога... Скажите мне, что это пародия!
Хотя даже в качестве пародии это слишком заезжено. Есть такие штампы, типа "Ты убил моего отца, готовься к смерти!", которые просто, ну никак нельзя использовать, даже для смеху.
Всё равно, как герой всерьёз будет рассматривать дорожный знак с надписью: "Налево пойдёшь - коня потеряешь".

ONE DAY LAD, ALL THAT WILL BE YOURS

- One day, lad, all this will be yours!
- What, the curtains?
- No. Not the curtains, lad. All that you can see, stretched out over the hills and valleys of this land! This'll be your kingdom, lad.
- But Mother...
- Father, lad. Father.
- B.. b.. but Father, I don't want any of that!
Monty Python, The Holy Grail

Автор, ау. Ещё успеете под редактироваться. Подсказки то есть уже, даже от профессионалов.

Хорошо так, поэтично, но в большом объеме читать тяжело. Хочется одернуть нарратора, чтобы перестал завывать скальдом, а начал уже рассказывать нормально. Автор проживает в этих спрессованых предложениях целую жизнь, а мы равнодушно скользим взглядом: невнятный диалог, блестит бритый затылок, видна заявка на драматургию, но читателю фиолетово - вникать неохота - ни имена, ни события ни о чем нам не говорят.
Прям телеграмма какая-то, отрывок чужого письма высоким штилем - "...тетя Фима совсем сдала, не узнать в ней прежнюю, величественную доярку, с натруженными красными руками, вкусно пахнущую ветром и молоком. У нас в совхозе все по-прежнему,подбирается осень, деревья на жилых кораблях впиваются чёрными ветками в серые облака, иногда ветер бросает горсть жухлых рыжих листьев и тут же уносится прочь."

Исмаил вам обязательно позвонит))

Всем спасибо.)

Насчёт сердца обнажённого: вообще-то, видел.) Мне нравится.

Тут на форуме уже два патологоанотома... Неужто к ним ещё коллега?

Да нет, просто я в этом сравнении ничего нелогичного или неуместного не вижу.)

Нормальная аллегория, подстать всему повествованию.

Метафоры и образность на высоком уровне, это иные комментаторы не доросли, состарясь. Но сказанное мной выше, подтверждаю, перечел повторно.

А потом придет рыжий шустрый зверек...

Проклятые эльфы...

Заполонили всю планету.)

Хочу себе третье ожерелье из острых розовых ушек. И блестки из толченных фейри для обогащения урана.

Крайне конструктивно.

Эти мутанты только и годятся на растопку ядрёных печей Мордора.

Я вот даже и не знаю, что ответить. Для вброса это слишком толсто, а для осмысленной дискуссии - слишком экспрессивно.)

Раунд определенно за Нуриком, смутил и озадачил автора.

Архипелаг нельзя основать. Это - географическое понятие, такое же, как остров или материк.

Вы слышите свое дыхание? Я нет. И уж никак не могу представить, что оно равнозначно гулу двигателей и шуму волн.
Почитал немножко. Не мое. Смесь техно и фэнтези не для меня. Удачи автору.

Благодарю, Ра, но я не ставил целью смутить автора. Просто у меня с магической швалью свои счеты, и их присутствие в sci-fi для меня - как парады нацистов в Москве для ветерана ВОВ.

А расскажите, любопытно.

Спорный вопрос. У японцев вон есть насыпной суши валом, да и не только у них.

Извините, я не автор, но вставлю пять пенсов.

Если "Архипелаг" это часть названия, имени собственного, то оно не географическое понятие, а топонимическое. Значит можно.

Я например свое дыхание слышу, особенно когда оглушающая тишина. И оно может быть довольно громким. Так что, субъективно.

Если я начну рассказывать здесь о причинах своей неприязни к порождениям магии, которых самому последнему негодяю в Универсуме не зазорно будет перегнать на луц для своего пепелаца, - не будет ли это флудом?

Верно, отдельным текстом поведайте нам о любви и ненависти. Создайте тему и поделитесь болью.

Хорошо. Имхотеп. Закончу с "Тенями..." и напишу.

Нур, вы, по-моему, слишком серьёзно к этому относитесь, если сравниваете с такими масштабными вещами.) Эльфы уже давно даже в космос могут, а искусственные жанровые рамки только ограничивают авторов.

Монк, он его там именно что основал.) В следующих рассказах постараюсь раскрыть подробнее этот момент.
И своё дыхание услышать можно достаточно легко.

Измаил, дело, собственно, не в эльфах, а в той силе, на которой большая часть их и им подобных существ строит свою культуру. А дышит ли Монк вообще? И если да, то как?

Архипелаг ГУЛАГ. Это понятно. Но в тексте я этому пояснения не нашел.

То-то и оно! Вы сами опровергли автора. Он писал не об оглушающей тишине, а о гуле двигателей и шуме волн.

Подробней, плиз. Чего там я основал? Вы обо мне, кажется, знаете, больше, чем я сам.

Нет, я древний вампир, обхожусь без этого атавизма.

Вампир?! ГРЕХОВЕН!!! За вами пришлют.

Дядя шутит, он кушает порошок из огнетушителя и этим дышит. Радикалы кислорода и все такое.

А. Ну, это не запрещено. Как и дышать кожей и растениями-симбионтами.

Самоубийственное начало. Показывают ГГ, ок. От него довольно ловко к матери, ок. И тут началось. Кусок про деда, потом про отца немного, опять про деда, про пророчества какие-то, опять про отца, опять про мать, про деда, про корабль, про летающие острова, про корабль и свиней, опять про мать, и тут же про отца и его статуэтки. На героя уже плевать. Он мелькает то там, то тут, но уже является не субъектом повествования, а объектом. Остальные же события вообще практически не связаны друг с другом, а просто есть. Я будто листаю книгу, открывая её на рандомных страницах, читаю абзац и листаю дальше. Это притом, что написано-то довольно хорошо, но композиция даже не на нуле, а куда-то в отрицательные значения ушла.

Автор, слушайте Seele - он читатель въедливый, просто так ничего не говорит. И я с ним соглашусь.

Хорошо у Кинга!
"Человек в чёрном убегал, пересекая пустыню, а Cтрелок шёл по его следам".
Потом и папа и мама, и призраки... Но только потом.

Я как раз сейчас читаю "Девочка, которая любила Тома Гордона" и хочу сказать, какое же там классное начало. После небольшого вступления Кинг тут же "рушит интригу", сообщая, что девочка потерялась в лесу. И начинает рассказывать, что к этому привело. Это перекидывает мостик на её мать и брата, что они там делали. Это даёт повод рассказать о них самих, потом какая, собственно, ситуация у них в семье, почему они делали то, что делали. Это уводит ещё дальше в прошлое, к отцу, к их совместному увлечением бейсболом и её тёплым чувствам к конкретному игроку (собственно Гордону), к событиям, которые вроде бы к происходящему не имеют отношения, но которые явно внесли свою лепту в возникновение инцидента и его дальнейшее развитие. Вроде этакого эффекта бабочки. Но Кингу не изменяет чувство меры и он не уходит куда-то совсем в сторону, потому что ровно в тот момент, когда у меня возник вопрос "что же я собственно читаю?", он разворачивается на 180 градусов и начинает возвращаться к тому самом дню, переходя от общего к частному. И в конце концов по сути описывает то же самое, о чём писал в самом начале. Но уже показывает, а не рассказывает. Плюс всё то, что мы только что узнали о действующих лицах, добавляет в уже знакомую историю новую глубину. И вот этот вроде бы не нужный проход по спирали заряжает повествование такой энергией, что оно к моменту начала основного сюжета просто в стратосферу выстреливает. И ничего лишнего. Все детали работают вместе, как единый организм. Мастер, что тут ещё сказать.

Монк, вы ещё один "человек-анекдот".) Видимо, тут на форуме какой-то чемпионат проходит, о котором я не в курсе.

Человек может услышать своё дыхание. Это возможно, поверьте мне.
Про Архипелаг в тексте ничего и нету.
А авторитеты я для себя самостоятельно выбираю, но спасибо за совет.

Seele, Наташа, мне приятно, конечно, что вы меня с Кингом параллелите и ждёте от меня такого же высокого качества.) Но я тайну открою: эпиграф служит немного не той цели, которая кажется.
Вообще, первый рассказ и на конкурсе успел побывать и на других ресурсах, и там тоже мнения ожидаемо разделились. И насчёт начала, тоже.
Щито поделать, - не рубль, чтоб всем нравиться.)

Нур, ну, если вас утешит, люди эпично вломили туатам веке этак в четвёртом до нашей эры, и экспроприировали Ирландию.)

Это мне известно, хотя разные источники говорят разное. Некоторые даже утверждают, что народ богини Дану не был эльфами. И, даже если то действительно были остроухие, не факт, что они пользовались магией. А если и пользовались, то факт победы людей говорит не в пользу магического развития.

Ну, в моём сеттинге были, если считать признаком эльфовства уши.
Ну вот, и побеждённые эльфы вам не нравятся, и непобеждённые.)

У них в любой ситуации сохраняется неоправданное высокомерие. Как у саудитов: арабы могут ходить по уши в мусоре, но слишком высокомерны, чтобы его убрать. Только саудиты магией не пользуются и не фонят, что твоя Хиросима.

Это лестно. Попасть в анекдоты, значит - войти в историю.

Разве я говорил, что невозможно? Невозможно сравнивать его с гулом двигателей.
Я вам что-то навязывал? Просто указал на правильные замечания предыдущего оратора. Вы читайте, что написано, а то впечатление, что вы разговариваете не со мной, а с выдуманным вами персонажем...

Смотря как.) А то получится как в истории про викинга.


Ну, я сравниваю и мне нормально.)

Я не против советов. Скорее, так - предупреждаю на всякий случай.

На Новой Мелиде их тоже не любит никто особенно.)) Отсюда тысяча и одна тема для троллинга туата, которая гарантировано разжигает под ушастыми АГОНЬ. Как то: "туата - просто муравьи с руками", "технология ОБЧР была скоммунизжена у людей со Старой Земли и перепилена", "а вы уверены, что ваш Король существует?", "фэйри древнее и умнее, а туата просто повезло" и так далее.