***
Всегда было темно. Тусклый свет простирался поверху, а иногда вблизи горели разноцветные точки, но никогда свет не развеивал темноту, лишь позволял ощутить пространство этим странным, словно бы воображаемым чувством — зрением.
Всегда было шумно. Лязгало, гудело, тёрлось, выло, сопело повсюду неизменно. Слух был жизнью, хотелось так, и — чтобы кроме этих двух не было других чувств.
Всегда было душно, влажно, голодно и что-либо болело. Слух же помогал: предвещал боль и пищу, иногда свежий воздух. Вот сейчас гремит, щёлкает, скрежещет, надвигаясь сверху, а вокруг уже рычит и стонет, — пора есть.
Изнутри схватило голодом. Урчащее предвкушение отвлекло от стиснутых боков, от жжения сзади. И уже льётся сверху слизкая теплота, и только надо потянуться, что случается само собой, словно каждая точка существа обладает волей, независимой от той главной воли, наблюдательницы.
Но в этот раз случилось иначе. Место вдруг прорвалось, пространство перевернулось, и слизь потекла не внутрь, а сзади, и с жадностью каждая точка существа устремилась обратно, вверх в струю, но та уже кончалась, оставив нутро полупустым.
Стало холодно и жёстко; рвалось назад, — но куда? Вдруг вспомнилось прежнее и что прежде приходилось быть в отрыве и перемещаться. Вспомнилось, что одному событию предшествует другое и что настоящее однажды заканчивается. Жизнь обрела неумолимую глубину. И захотелось бежать!
На свет, что впереди. А очутившись на свету, захотелось оглянуться, и кожу обдали мурашки (теперь вспомнилось о коже): там позади — другие, каждый в своей решётке. Вспомнилось всё. Этот гул, например, — вовсе не своя, а чужая жизнь. Или здешняя тесная клетка — тут жилось не всегда, до неё было большое место, где свободно гулялось в толпе, а пол изобиловал пищей.
И ноги понесли в проход, настроившись на узнаваемый запах. Мимо мелькали помещения.
В одном по полу текла ручьями кровь, отчего рванулось вниз и прильнуло ртом. И страх перед новым местом не смог оторвать от пола ни на миг, пока не насытилось нутро.
Гул здесь иной, разнообразный. Отнявшись от пола, глаза различали фигуры — крупные изношенные тела за решётками вдоль стен. Те, что со вспухшей грудью, были изящны и притягивали; а те, что мускулистые, волосатые, пребывавшие раздельно от первых, устрашали и отталкивали, благо их было меньше.
Пока ноги несли к противоположному проходу, глаза разглядывали изящных и замечали среди них надутые животы и как некоторых надутых прорывало кровавыми тельцами, и как свисавшие с потолка клешни собирали тельца.
Неожиданно одна изящная бросилась на решётку и впилась влажным взглядом. От испуга перехватило дух. Но её лицо внушало тепло и сытость, отчего сердце успокоилось и ноги встали. Она была морщиниста и покомкана и нудела, а в её глазах различались свои.
Замигало под потолком и оглушило звоном. Мускулистые пропали, а миг спустя вышли из стен среди изящных. Они набрасывались на них, валили и терзали. Одни изящные вырывались и стонали, иные принимали участь молча. А она продолжала глядеть даже схваченная.
Ноги сжались и понесли прочь, запетляли по неведомым, тесным ходам, пока вновь не поймали знакомый запах.
Руки уцепили подвернувшуюся клешню, и та перенесла в огромное помещение, то самое, где на полу должна быть пища (самое раннее воспоминание).
Место с тех пор изменилось. Не протолкнуться, тела ныли и бурчали, вминались друг в друга и истирались о стены. С чужих голов ноги сползли вниз и встали на мягкое; руки тоже потянулись к полу в поисках еды, но натыкались на валявшиеся тела, истоптанные, корчащиеся, убитые. А стоявшие массой своей грозили вмять в этот подножный слой, и пришлось разогнуться, вопреки бурлящему животу.
Тело рядом закудахтало и затолкалось, гоня прочь, но уйти некуда, и тогда оно вцепилось зубами и зажевало плоть. Теснота не позволяла защититься, оставалось только ныть от боли. Потом зубы отстали, и заныли соседи. Свет охватил ту сторону и обнаружил перегрызенные глотки и лишь одно живое тело, с мутным, отсутствующим взглядом, чьи челюсти жадно впились в собственное плечо.
Наплыла тень клешни, и невредимая рука быстро ухватила её. Пока клешня везла, глаза мирно наблюдали, как покинутую массу тел сгребают и рвут ковши.
Поездка кончилась в ослепительно ярком помещении. Глаза привыкали. Взору рисовался силуэт, показавшийся очередным машинным изваянием. Затем полый прозрачный шар на вершине его блеснул и обнаружил в себе лицо. Отражение? Нет, лицо было морщинисто и хищно зубоскалило!
Ноги унесли вон из туннеля в слепящую белизну и бежали в ней долго, пока воля-наблюдательница не уснула.
Чувства восстанавливались медленно, и то вокруг, что поначалу воспринялось наваждением, в полном уже сознании нестерпимым ужасом прижало к полу: здесь не было ни стен, ни потолка! Пространство простиралось безгранично и вдали принимало невообразимые, перепутанные формы, словно искажённое своей величиной. Громада пустоты грозила раздавить как козюлю, безмерные пейзажи угрожали затерять в себе навсегда, резкие запахи — растворить изнутри.
Ужасаясь каждой точкой существа, козюля поползла обратно, в тепло, где слизь льётся с потолка и текут сладкие ручьи крови, где не нужно видеть всего сразу и можно забиться в родную тесноту и не ощущаться козюлей.
Трепеща, она ползла домой, собирая языком зелёный мох, страшно распростёршийся в неразличимые дали, но сытный как слизь.
Мимо мелькали зубоскалящие изваяния; то не замечали её, то благодатно нависали и ударяли ногой, оповещая о близости дома.
Днём и ночью много вёрст вдоль сооружения тысячи козюль так же появлялись и возвращались. Зубоскалы исполняли размеренные обряды, увозили красное, завозили зелёное. Отдыхавшие порой хватали какую-нибудь козюлю потерзать, избить, изорвать в клочья; наигравшись, вновь принимались за обряды; а останки так и лежали на мху.
***
Тень продолжала путь по вселенской бездне, огненными семенами сея в девственных мирах Жизнь. Машина, мох и человек — вся Жизнь.
ПРИМЕЧАНИЕ
Писал для конкурса (не здешнего). Стеснило ограничение на объём. Решил описывать через ощущения/образы и строго изнутри обстановки. Замысел воплотить не удалось.
Жду конструктивных какашек. Также мучают конкретные вопросы:
1) Какие ассоциации вызывает после прочтения?
2) В самом начале (после звёздочек) действие происходит в помещении или наружи — как вы восприняли?
3) Если отбросить сумбур и непонятность происходящего, какие есть недочёты в языке?
4) Удалось ли вам хоть что-то понять — какие-нибудь догадки?
