Холодный косой дождь плотной стеной ложился на унылый пейзаж. Скупая чахлая равнина будто впитала в себя унылое безрадостное небо. Гнилая жухлая трава, примятая беспрерывным излиянием серой мути наверху, голые кривые деревца, расхлябанные в болото дороги и тропинки - и дождь. Дождь. Тоска.
Сыро.
Холодно.
Зевок.
Город в низине перед нами выглядел под стать равнине и небу. Грязное уродливое сплетение ржавого железа и прогнившего дерева. Впрочем, люди редко строят лучше. Особенно, если их заботит не комфорт, а нечто иное...
Вспоминаю...
...Когда взорвалась последняя бомба, испепелившая смертника-носителя, жилая башня наконец-то рухнула, подминая под себя фруктовую рощу, воздушную магистраль... и граждан. Пятнадцать тысяч погибших. Деймнгуури, бри, отры, аслатхи...Невинные жертвы трусливой войны. Да, гевальтьяне, к примеру, убили бы куда больше, воюй они с нами. Но они бы шли открыто, а не наносили подлые удары исподтишка...
А, вот и они...
Рядом с городом приземляется коричневый сигарообразный корабль. С извечным символом Солнца, Хека, и всего Валегонова Рейха...
Слева от меня Спарплатц отрывается от голопланшета. Хотя заинтересованным он не выглядит. Великие Кшай, я даже не могу понять, куда устремлён взгляд его абсолютно чёрных глаз. Думаю, у него обзор на полкруга, и нас по бокам он видит так же хорошо, как и город впереди.
Рик раскуривает трубку, его большие темные глаза полузакрыты, но я знаю - мой лучший друг ничего не пропустит. Он стирает с винтовки водную пыль, видимо, просто разминая пальцы. Или у него такой нервный тик от необычной ситуации? Не знаю...
Холодно.
Зевок...
...Когда Баху огласил решение Организаторов, мы не поверили, что за столь ужасное преступление может быть назначен всего лишь разрыв договора о протекции. Мы нарушили субординацию, выказав сомнение. Нам казалось, что отказ от защиты людей - слишком мягкое наказания для планеты, где размещалась база террористов.
Баху вперил в нас взгляд своих черных треугольных глаз. Казалось, сейчас он взорвется - а в ярости наш шеф без особых трудностей способен вырвать орудийный ствол человеческого танка и проткнуть им башню до самых гусениц. Поверьте, я знаю, о чем говорю.
Однако бури не произошло. В глазах Баху я прочел лишь усталость и… усталость. Тоскливую усталость, как у котчренги, смертельно раненого, загнанного в угол и уже не делающего попыток отогнать голодных рранжи, рвущими его толстую кожу в желании урвать кусок внутренностей.
И я понял, что наш командир, друг и начальник ещё моего деда, примерный отец и любящий муж, герой войн и тонкий дипломат – растерян и подавлен. Что-то подкосило его, но не сломало. Лишь потом я узнал, что среди погибших была его жена и пятеро детей, не считая того, которым она была беременна. Он был вправе самолично найти тех, кто организовал этот теракт, мог делать с ними всё, что ему заблагорассудится: стрелять, жечь, отрывать головы или давить черепа ботинками, а то и просто превратить целую планету в облако раскалённого пара. Но он сказал спокойно и твёрдо:
- Этой планете отказано в протекции.
Организаторы были с ним согласны. Глупо держать в своём доме животное, которое норовит тебя укусить побольнее. Разумно – вывести его в лес. Как оно будет там выживать – его забота.
Несколько странной вначале показалась нам просьба Баху задокументировать последствия лишения протекции планеты террористов. Не приказ, а именно просьба прозвучала в ответ на наши скептические замечания. Баху и вправду подкосило.
…Люк гевальтьянского корабля раскрывается, на жухлую мокрую траву спрыгивают высокие худые фигуры в светло-коричневых скафандрах. Это не солдаты, каратели. Пять… шесть… Десять. Следом выходит трио – знаменоносец (пережиток тех времён, когда гевальтьяне были людьми), командир экипажа и некто в просторных чёрно-красных одеждах.
…Мы тоже могли им уподобиться, ибо наша ненависть к людям, расе, что по глупости своей породила нас, была равна их ненависти к людям, сородичам, которые хотели лишить их светлого будущего, но в результате создали кошмарную пародию на самих себя. Но бри оставили себе всё лучшее от людей, на всю жизнь оставляя себе полученный в десять-тринадцать лет облик, не зная боли родов, проблем с выделительными системами – ибо у нас их не было.
Гевальтьяне же утрировали и изуродовали свою человеческую природу, превратившись в расу кровожадных насильников, ужас людей Известной Вселенной. Высокие, покрытые короткой коричневой шерстью, с жёлтыми злыми глазами, длинными конечностями и гипертрофированными половыми органами, они жили насилованием людей, ибо только так они могли продолжить свой род…
Каратели залегают в траву рядом с кораблём. Командир экипажа видит нас, машет над головой огромным клинком и что-то приветственно-насмешливо кричит. Я знаю их язык, но дождь мешает разобрать слова. Рядом с Риком вздрагивает Сокура. Он кажется довольно нервным для нашей работы, но для бывшего человека, в семь лет познавшего ужасы и прелесть репрессий, это нормально. С другого края нашего импровизированного строя здоровяк Стром одобряюще улыбается ему, положив ручной пулемёт на плечо. Стром, Стром, остряк и балагур, пулеметчик, повар, душа компании и просто хороший бри…
Из корабля Рейха повалила другая публика – одетые в чёрно-красные мундирчики гевальтьяне допризывного возраста, потрусившие в сторону города людей. Имперские Курсанты, те, кто решил связать свою судьбу с нагибанием человека в различных позах. Стало быть, тот жестоколицый старик рядом с командиром – наставник. Даже досюда доносится его ментальное поле. Такие либо хорошие телепаты, либо прекрасно владеют телекинезом. У гевальтьян это не редкость, хотя в у нас, в Коалиции, такое всё же встречается чаще.
Кадеты не были вооружены – наверное, тоже обладали зачатками ментального поля, но здесь это не ощущалось. Людям, впрочем, хватало. Это были уже давно не те люди, что одиннадцать тысяч лет назад начали Четвертую вселенскую войну. Эти создания, носящие гордое, как они считают, имя «человек» – лишь едва заметная тень жестокой и гордой Человеческой Империи, возжелавшей однажды овладеть всей Вселенной, но разбившейся о стену агрессивного непонимания. Потеряв былое величие, люди так и остались надменными ксенофобами, с презрением смотрящими на другие расы и культуры…
Из города донесся крик, и под дождь в грязь выкатилось нечто бесформенное, многорукое, многоликое, бело-коричневое, истошно вопящее, гогочущее, довольно рычащее, протащилось, визжа и ухая, мимо троицы гевальтьян – у наставника, я сам видел, подобрело лицо – и с довольными стонами подкатилось почти вплотную к нам.
Не знаю, нарочно это было сделано, или нет, но пред нами предстала трагичная картина во всех её подробностях: узкие, взмокшие, покрытые шерстью торсы и бёдра гевальтьян, извивающиеся вокруг белого, когда-то нежного, а ныне расцарапанного до крови девичьего тела; хорошенький ротик, раскрывающийся в крике, но вместо воздуха тут же заполняемый гевальтьянской плотью; тупые бессмысленные глаза, затуманенные болью и противоестественным наслаждением, нагнетаемым ментальными импульсами насильников… Кадеты переругивались, пересмеивались, обсуждали преподавателей – словом, вели себя так, словно сидели сейчас за кружками пенного в маленьком пабе достославного Совигебена или великолепного Сталевааргена, а не насиловали девицу на скучной, мокрой, забитой планете…
Зевок…
Я осматриваю группу, чтобы только не смотреть вперед, на это буйство жестокости и похоти. Сокура нервно ёжится, морщит лицо, ему противно, но он пересиливает себя и смотрит. Стром не улыбается – будто из камня высечено его суровое не по-детски хмурое лицо, крепко сжаты губы, пальцы барабанят по прикладу. Спарплатц с эмоциональной гаммой абсолютного вакуума наблюдает некоторое время за процессом, а затем, не найдя ничего интересного для себя, вновь углубляется в неизведанные дебри межпланетной ноосферы – приём здесь достаточно хороший…
Его я оставил напоследок, и на нём дольше всего держу свой взгляд. Рик, Рик, мой лучший друг с детства, мой названный брат, а может и больше… Он докуривает свою травяную смесь (обязательно, иначе он, как и многие мужчины-деймнгуури, загнётся в неистовом кашле из-за отсутствия вокруг родной флоры), засовывает трубку в рюкзак и вперяет свой взгляд в оргию. На его чёрном плоском носу и светло-коричневых скулах, щеках и подбородке дрожат капельки воды, но он не обращает на это внимание, пока по выбившейся из-под каски-капюшона пряди тёмно-рыжих волос ему на нос не падает особо крупная капля; тогда он флегматично проводит по лицу лапкой в защитной перчатке и продолжает наблюдать за переходящему в свой апофеоз соитию.
Ритмичное волнение страстного сплетения тел меж тем перешло в непрерывное конвульсивное содрогание. Ещё немного – и под ликующий рёв молодняка на траву из переполненного тела обильно полилась белесая жижа. В неё же, трясясь и содрогаясь, упала жертва; наваждение прошло, и девушка, всхлипывая и закрыв лицо руками, скорчилась на залитой гевальтьянским семенем растительности.
И этот торжествующий рёв удовлетворённой похоти будто стал сигналом для других хищников, терпеливо ждавших рокового удара загнанной жертве. Из непрекращающихся потоков дождя вынырнул угловатый матовый корабль, чьи ребристые выступы и характерный символ на борту не оставляли сомнения в расовой принадлежности экипажа.
Нерукаи. Братья-нерукаи…
…Они тоже были бри, как и мы. Они тоже не любили людей. Шучу, шучу – они их ненавидели.
Они создали идеологию воинствующей мизантропии. Повод был – после войны люди заявили свои права на Благословенный Брион, оставленный ими в плачевном состоянии: критический уровень токсичного загрязнения атмосферы и водных ресурсов вкупе с практически полностью уничтоженной биосферой. Добавьте к этому оставленных на планете двадцать миллионов детей-мутантов без будущего, вероломно брошенных своими родителями в этом мире, и вы поймёте – нам действительно есть, за что ненавидеть людей.
Но мы были выше мести людям. Они и так были достаточно наказаны: Человеческая Империя распалась, её население, техника, наука, экономика – всё деградировало. От величественной столицы человечества, мегалополиса занимавшего четыре (!) большие планеты, не считая искусственных и естественных спутников, осталось лишь две обитаемые планеты, одна из которых превращена в огромный бункер, а на второй ещё не закончился постапокалипсис. Мы превзошли человечество, и для бри спорить с людьми стало ниже собственного достоинства.
Но нерукаям этого было мало. После их налёта на столицу самого большого королевства людей (я же говорил, что они деградировали, не так ли?) Коалиция не поддержала экстремистов, и они создали своё государство. Что там творилось – было тайной даже для гевальтьян…
…Корабль нерукаев садится, один из его бортов стекает вниз, подобно куче песка и на траву спрыгивают низкие тёмные фигуры. Сфокусировав зрение усилием воли, я разглядел бледно-розовые скуластые лица, черные без белков глаза, поблёскивающий металл на поясах с инструментами. Последней выходит… девочка. Спутанные длинные чёрные волосы падали на спину и на плечи, часть упала на лицо, но это не мешало мне увидеть бледно-розовую кожу, более плавные подбородок и скулы. Её глаза больше походили на человечьи, в них даже проскальзывали тени эмоций, но я не понял, каких. Что примечательно, «мальчишки» встали перед ней навытяжку.
Спарплатц проявляет некую обеспокоенность. Во всяком случае, он явно чем-то озабочен. Взгляд девочки скользнул по городу, прошёлся по гевальтьянам (они тут же подтянулись), дошёл до нас (повеяло холодом) и задержался на Спарплатце. С минуту они смотрели друг другу в глаза. На лице Спарплатца на мгновение мелькнуло что-то, что заставило нас поёжиться.
Затем «девочка» повернулась к своим спутникам и вытянула перед собой расслабленную руку. Нерукаи - «мальчики» развернулись и гуськом потопали по грязной разбитой дорогой в город.
А дождь всё шёл и шёл…
Холодно…
Зевок…
…Прошло около десяти минут (я про себя насчитал тысячу секунд), когда из города показалась процессия оборванных людей, сопровождаемая парой «мальчиков». Грязные лица людей несли на себе отпечаток порока и ненависти, резко контрастируя с по-чиновьичьи невозмутимыми бледно-розовыми детскими мордашками нерукаев. Следом за процессией гуськом шагало несколько пар «мальчишек», несущих на своих плечах – я моргнул – стальные прутья с нанизанными на них свежими головами детей и взрослых. Потом шла ещё одна процессия людей, потом – несколько нерукаев с рулонами чего-то красно-розового (у одного из рулона выбилось что-то похожее на длинную перчатку телесного цвета). Последним шагал некрупный коренастый «мальчик», придерживая металлический шест, на котором висело какое-то мешковатое тело в лохмотьях. За нерукаем тянулся след из красных пятен, быстро размываемый дождём.
«Девочка» тем временем увлеченно беседовала с наставником Имперских Курсантов. Она безразлично окинула взглядом подошедших нерукаев, сверилась со своей ладонью и произнесла длинную мелодичную фразу. Командир гевальтьянского экипажа и наставник явно только этого и ждали – они наперебой заговорили, указывая на всё ещё лежащую перед нами девушку (едва появились нерукаи, курсантов как ветром сдуло).
«Девочка» с улыбкой выслушала их, но тут же прервала их словоизлияния своим мелодичным голосом. Нерукай-крепыш воткнул шест с телом в землю и подошел к девушке, которая всё ещё пребывала в истерическом оцепенении. Он пристально посмотрел на Спарплатца и бесцветным голосом произнёс длинную фразу на старом бринге. Из-за обилия смягчённых согласных и длинных гласных я разобрал только слова «беглец», «брат» и ругательство «человечий раб». Затем нерукай развернулся и, схватив девушку за длинные русые волосы, потащил было её к кораблю, но та, словно чуя беду, заорала дурным голосом и стала отчаянно извиваться, будто пытаясь оторвать себе скальп. Нерукай отпустил её волосы и коротко Свистнул. Девушка замерла, а он издал сложную мелодию, невероятно ловко меняя модуляцию Свиста. Девушка понуро побрела вперед, подгоняемая резкими, словно удар кнута, Свистками.
Холодно…
Зевок…
Хочу спать… Подальше отсюда…
- Шеф, - раздался дрожащий голос Сокуры. – Они ведь убьют её! Нельзя этого допустить!
- Лейтенант, - ответил я, не поворачивая головы, - в чём, по-вашему, суть отказа от протекции?
- Мы не должны помогать людям вообще, я знаю! – завелся Сокура. – Но вам не кажется…
- Сокура, прекрати! – тихо рявкнул Стром. – Не глупи, таков приказ. Мы не должны мешать.
- Мы должны защищать слабых! – Сокура встряхнулся и решительно вознамерился догнать Свистуна.
Я дёрнулся, дабы это пресечь, но Рик опередил меня.
- Ооен, - произнес он спокойно.
Ооен Сокура обернулся. Рик невозмутимо смотрел на него, как смотрел на всё в своей жизни. Под этим взглядом решимость на лице бывшего человека сменилась растерянностью.
- Ооен, - так же спокойно произнёс мой лучший друг, вновь раскуривая трубку, - напомни мне, сколько погибло граждан Коалиции в том теракте?
Понурив голову, Сокура вернулся на своё место.
Нет, думал я, мы уже выросли из войн с людьми. Это больше не наша война. Мы и так уже пережиток, архаизм, рудимент государства… Единственные враги Коалиции в Известной Вселенной – это люди, но против них сойдут и линейные части, да что там – против всего Ареала Обитания Человека хватит нас пятерых, а ведь мы еще даже не действительные офицеры. Я мысленно прикинул, за какое время моя группа, регулярно получая боеприпасы, уничтожила бы сорок миллиардов зарегистрированных человек. Выходило что-то около сотни лет с учетом ожесточённого сопротивления со стороны людей. Долго, конечно, но… быть может, оно того стоит?..
… Нерукай тем временем подогнал девушку к кораблю и резкой подсечкой уложил её на землю. Она забилась в истошном вопле, не делая, впрочем, попыток отдалиться от «паренька». Крепыш присел рядом с ней, сжимая в одной руке нечто тёмно-зеленое и круглое, а другую положив девушке на живот. «Девочка» что-то звонко и радостно крикнула, нерукай резким движением вдавил руку с круглым предметом в тело девушки, чуть ниже другой своей руки, и откатился в сторону своих товарищей. Гевальтьяне, стоявшие неподалёку, одинаковым движением натянули себе на голову капюшоны. Выглядело это так, будто им в кой-то веки помешал этот нудный непрерывный дождь.
Ни в его в руках, ни возле тела девушки я не увидел того предмета, и нехорошее предчувствие укрепилось в страшное озарение. Я ещё раз осмотрел группу. На лице Сокуры крупными светящимися буквами читался ужас. На лицо Строма было страшно смотреть, до того оно стало суровым и брутальным (Скажите те, что сейчас читают эти строки, вы видели когда-нибудь брутальное детское лицо?). Спарплатц начал проявлять что-то вроде неудовольствия, я так и не понял, что это было за выражение. Рик спокойно курил трубку, но вокруг его тонкогубого маленького рта легли глубокие горькие складки…
Дождь…
Холодно…
Зевок…
…три… четыре… ПУУУФФ!!!
Вверх взметнулся столб кровавой пыли. «Девочка» закружилась на месте, напевая незамысловатую песенку. Несколько человек было уведено в корабль, как это ранее сделали гевальтьяне (действо было незначительным, и я не счёл упоминать об этом сразу). Остальных нерукаи повалили на землю, в руках «детей» тускло блеснули инструменты…
Дикие вопли раздираемых на ткани заживо людей около десяти минут терзали мой слух. Пришлось включить в каске свою любимую музыку, и теперь вместо криков в ушах звучал «заводской мотивчик»: низкий скачущий бас, наложенный на синтетическую музыку с вкраплением ударных инструментов и сигналов оповещения – творение одного из признанных композиторов Коалиции.
Впрочем, я всё ещё мог видеть действо нерукаев, а музыка возбудила во мне наблюдательность. Очень скоро я заметил – сдирал ли нерукай кожу со спины человека, обрабатывал ли мужские гениталии дымящейся вязкой смесью, от которой на теле у жертвы появлялись уродливые язвы, или вынимал кости из конечностей (опять-таки заживо, тщательно отделяя их от прилегающих тканей) – всё это делалось с извечной невозмутимостью. Нерукаи не испытывали видимой радости от своей работы, но и видимого отвращения я не заметил. Они просто делали свою работу, как мы, порой, чисто механически делаем свои регулярные дела, вроде смены одежды или мытья посуды…
Не все нерукаи молчали, некоторые из них переговаривались бесцветными голосами (я выключил музыку), без какой-либо жёстикуляции или мимики. Слова их доносились сквозь дождь, но я не мог разобрать смысла.
- О чём они говорят? – спросил я у Спарплатца.
- Обсуждают урожай бобов и грибов в этом году, - ответил он и, помедлив, добавил: - Кажется, здесь скоро будут отры.
Ну кто бы сомневался. Стоит людям провиниться, как тут же прилетает стая механизированных всеядных грызунов и истребляет всё двуногое на планете. Эти ребята не знают слова «нет». (Серьезно, в их языке отсутствует это слово. Они могут сказать «не сейчас», «не здесь», «не при таких условиях», «мало сведений», но не скажут «нет», «никогда», «нигде» и прочее, что бы у них ни спросили).
Я даже стал немного сочувствовать людям, но затем вспомнил слова Рика, тела погибших, лица живых, которые на десять долгих дней между смертью и процедурой воскрешения потеряли своих родных, любимых, близких… И сочувствие против моей воли сменилось злорадным нетерпением. В конце концов, даже если не все люди на этой сырой планете желают зла Коалиции и своим сородичам, но могли же они как-то это предотвратить, помешать террористам, самим свершить над ними суд. Даже если у трусливых агрессоров (как ещё назвать террористов?) есть власть и оружие – власть зиждется на народе, которому явно не по душе получать за действия его правящей части. А оружие можно отобрать, а можно и сделать самому, и террористы – живой (пока что) тому пример. Но, судя по всему, эта власть полностью отвечает запросам людей, а, значит, они все отвечают за это.
Но почему? Этим вопросом я мучился всю жизнь. Почему люди, развязав и проиграв вселенскую (!) войну, так возненавидели Коалицию? Мы не нападаем на них, даже наоборот. Мы не закабаляем их экономически и политически, не презираем их значимые культурные проявления. Мы предлагаем им помощь, но они гневно отказываются, стараясь в то же время выкрасть у нас то, что мы предлагаем им сами.
Так в чем же тут дело? Зависть? Желание реванша? Ксенофобия? Я не верю, что люди настолько косны и тупы…
…Мои размышления неожиданно прервала песня. Не отрываясь от своей странной работы, нерукаи безо всякой видимой причины запели бесцветным колеблющимся речитативом. Это застало меня врасплох, и я смог понять лишь последний куплет:
Жги их города, рушь их храмы –
Люди больше не достойны жить.
Наши бросили нас папы и мамы,
Но мы выжили, и теперь мы будем мстить.
(Впоследствии я не раз слышал эту песню, но из уважения к тем, кто не связал свою судьбу с битвами, решил ограничиться только этим куплетом).
Закончив петь, нерукаи побросали ещё живых людей в кучу и гуськом потопали в корабль. «Девочка» шла последней. Уже у корабля она обернулась и звонко крикнула на РекВеде:
- Возвращайся домой, беглец, дитя беглеца! Братья всегда будут рады тебе!
Спарплатц поморщился. «Девочка» исчезла внутри корабля, и он плавно взмыл в облака. Навстречу дождю.
Сыро…
Холодно…
Зевок…
- Что она имела в виду, шеф?
- Не наше с тобой дело, Сокура, - устало ответил я, взглянув на Спарплатца.
Нерукай сидел, как ни в чём не бывало, и ковырялся в голографической проекции ноосферы. Он явно не был расположен обсуждать этот инцидент, и я вновь погрузился в свои мысли…
Армию в Коалиции содержат по двум причинам. Первая и главная – люди. Если бы не постоянный пятимиллионный контингент профессиональных военных, они вполне могли бы захватить все планеты нашего государства. Ненадолго, конечно, но это было бы неприятно. Вторая причина – это то, что у нас ещё рождаются особи с естественной предрасположенностью к жестокости – те самые пять миллионов на все четыреста триллионов населения Коалиции. Это немного, однако их тоже надо занять. Они идут либо в авантюристы, либо в солдаты, разница между ними у нас небольшая, просто солдаты более дисциплинированы и менее предрасположены к хаотичным перемещениям. К чему это я? В некоторых городах Человеческой Империи существовал особый социальный слой – Презренные. Это были вольноотпущенники, нищие, маргиналы, банкроты, приезжие – четыре пятых городского населения. Они не считались гражданами (хотя и платили налоги), не могли получить нормальную работу, не могли перейти в более высокие социальные слои, их убийство не считалось преступлением, как не считается преступлением давить ногой букашек. Не знаю, как можно было так жить, но они жили.
Мы не презираемы своими народами, у нас просто разные интересы. Не всякому дано быть на войне, как дома, не всякий уютно чувствует себя без постоянного риска. Поэтому мы не стремимся на «гражданку» (хотя такая возможность у нас есть). Мы крутимся на границах в окружении себе подобных, творя и развивая свою, особенную культуру. Мирная жизнь скучна для нас, но это не значит, что мы готовы развязывать войны по своей прихоти. Мы не эгоисты…
…Гевальтьяне забеспокоились, показывая на небо. Мы посмотрели туда и увидели несколько юрких маленьких корабликов. Они покружились над нами и нырнули в облака, откуда тут же выплыло нечто, превосходящее в размерах город, который, избавившись от беспрерывного дождя, оказался в кромешной тьме.
Отры. Вот и всё…
Холодно…
Зевок…
Дождь…
…Дальше всё было, как в учебных менталограммах. Огромный корабль завис в сотне метров над городом, выпустил кишку силового поля, по которой потекла серая масса. Всё, теперь это их планета. Людям никогда не удавалось хотя бы притормозить крысиный марш. Гевальтьяне встали на караул.
Из города выполз крупный механический скафандр явно ко-отренской работы. Он раскрылся, подобно механическому цветку, и в грязь спрыгнула невысокая серая фигура. Отр флегматично огляделся, фыркнул на всё ещё стоящих навытяжку гевальтьян, негодующе пискнул в нашу сторону и, вскочив в свой скафандр, направился в сторону другого города. Я хотел, было, отдать приказ об отходе к точке эвакуации, но тут из города выскочил какой-то оборванец (это было неожиданно, так как мы считали, что всех жителей уже убили нерукаи). За ним неспешно и прочно лился стремительный серый поток. Вот оборванец поскользнулся, но в грязь упасть не успел – в падении его облепили отры, и на землю упал лишь ослепительно-белый костяк. Я могу поклясться, что ни одна капля крови не упала на землю в этот момент.
Вот теперь всё…
Зевок…
- Группа два-один, отходим, - скомандовал я, и мы гуськом направились на точку отбытия.
По пути я продолжал размышлять над странностями человечества. Сокура отчасти прав – это жестоко. Но, Итрамбе возьми, какого Транже они устроили нам третий теракт подряд?! Ах, я забыл упомянуть. Да, было: в первый раз погибла тысяча граждан, во второй – пять тысяч, плюс серьёзные повреждения общественного транспорта. Оба теракта были совершены смертниками с этой планеты, и оба раза Коалиция, пожурив людей этой планеты и намекнув, что лучше так больше не делать, великодушно прощала им эту «оплошность». Видимо, они решили, что и третий раз кончится так же. Они ошиблись.
Всё больше я убеждался, что люди – злобные, неблагодарные твари. В самом деле, взять, например родную расу Рика – деймнгуури. Это единственная раса в Известной Вселенной, которая относится к людям, как к самим себе. Между тем люди называют их не иначе, как «черноносые ублюдки», не имея на то никаких вразумительных оснований. Вообще, зачем приводить частный пример, если есть та же самая ситуация с протекцией? Люди категорически протестуют, когда мы собираемся снять с них защиту, но почему от этого они не становятся к нам дружелюбнее? Неужели им так трудно понять принцип Коалиции: если ты не с нами – не будь хотя бы против нас?..
…Всё это я высказал группе. Стром хохотнул, но как-то невесело. Спарплатц задумчиво произнес: «Живи без счета, и да воздастся тебе вдвое», и фраза была как нельзя кстати, ведь в ней подразумеваются все деяния жизни, а не только добрые. Рик сочувственно обнял меня за плечо, и мне этого с лихвой хватило.
- Ну что же, ну что же, - завёлся Сокура, - давайте, всех людей отдадим гевальтьянам и нерукаям – и никаких хлопот…
- Ты отров забыл, - хихикнул Стром. Сокура повернулся к нему с искаженным лицом, но тут внезапно вмешался Спарплатц.
- Ты глуп пока что, - сказал нерукай. – Люди – зло, но в каждом правиле – исключение. Не найдем его – потомки нас не простят. И мы себя тоже.
Подобное заявление от молчаливого нерукая, семью которого зарезали и сожгли люди-отморозки (восстановить семью не получилось – был утерян необходимый ген), было столь неожиданным, что мы ошалело молчали весь оставшийся путь до точки эвакуации…
Корабль уже ждал нас. В проёме открытого люка, вытянувшись во весь свой трёхметровый рост, нам приветливо махал Баху Нимб. Рядом, приветливо улыбаясь, стояла его красавица-жена, держа на руках крупного новорожденного аслатха, уплетающего за обе щеки кусок сырого мяса. Тучи, излив на землю весь свой потенциал, рассеялись, и робкое солнце играло на её янтарной блестящей чешуе и глазах ребенка. Малыш пошёл в отца – крепко сложенное тельце, покрытое пока ещё тусклой серебристой чешуёй и серьезно насмешливые черные треугольные глаза.
- Кренч Нимб, - довольно сказал генерал-майор Нимб. – Тридцать пятый сын Баху Нимба. Вольно, парни.
Мы выразили своё почтение госпоже Чембаро Нимб и малышу, после чего я протянул начальнику кристалл с записью.
- Оставь себе, - усмехнулся Баху, призывая нас войти внутрь корабля. – Я сам это видел не раз, просто хотелось преподать поучительный урок пятерым зазнайкам-кадетам. – Внутри корабля Баху лизнул жену и малыша в щёку и обратился к вечно поддатому пилоту-деймнгуури: - Давай на Г’Халерн, живо. Парням надо отдохнуть, а мне адмирал Брюннбакен обещал этим вечером партию в бриданг. Он постоянно меня обыгрывает, ну да ничего. Сегодня я сотру ухмылочку с его черноносой мордочки!
Я улыбнулся, откинувшись на сиденье. Тепло. Зевок.
Домой…
(Кстати, вечернюю партию генерал-майор всё-таки проиграл. Адмирал Брюннбакен ухмылялся ещё шире, чем обычно. Но они по-прежнему крепко дружат.)