13.
«...И будет тебе виденье в стенах града Ранаира, и узришь ты Деву лучезарную в доспехах сияющих. И преисполнится благодати сердце твоё; и скажешь ты: вот та, кого искал я, вот сестра моя во Всевышнем. И откроете друг другу души свои, и утвердитесь в Вере Истинной; и рука об руку отправитесь нести народам Слово Истины...»

Одно из поэтичнейших мест в священном Писании – то, где повествуется о встрече Первопророков, сиречь о Великом Откровении. О событии, от коего на восточном материке Элкорна ведут отсчёт новой веры – и новой эры. О Ранаире, городе-оазисе посреди пустыни, где около пятнадцати столетий назад обрели друг друга льюрец Эрихью Рамели и ширденка Ареша Хаффеш, двое Опередивших Время. Отсюда, озарённые и обогащённые снизошедшим на них Откровением, ушли они вдвоём – проповедовать в вечно враждующих, последние деньки доживающих империях, Льюре и Ширдене. Проповедовать любовь и человечность, просвещение и познание – те краеугольные истины, по которым живёт и Конфедерация Миров.

В прошлом любой планеты Содружества есть пророки, бескорыстные и обречённые. Много раньше своего времени рождаются они; много исторического опыта должна ещё накопить цивилизация, прежде чем стать готовой к восприятию подобных жизненных принципов... В том же граде Ранаире, на вечно нейтральной полосе, приняли Эрихью и Ареша Первопророки последнюю свою битву – против объединённого мракобесия двух империй. Здесь же, потомкам в назидание, непрошеных просветителей и казнили прилюдно, посредством сожжения на костре.

Вернее, сожгли бы, не вмешайся Галактическая Конфедерация.
Старейшина Вахишта – Наставница Суламифи Драгобич – лично руководила тогда спасением двух осуждённых. Местная мифология обогатилась новым чудом – Вознесением Пророков, и новым амулетом – Священным Пламенем; Конфедерация же – двумя новыми социопсихологами. Лет сотню спустя благодарные последователи воздвигли Пророкам символический мавзолей в Ранаире; потомки Опередившей Время четы доныне живут и работают по всей галактике. История шла своим чередом.

Многое потускнело, выцвело, измельчало с тех давних времён. Заветы Пророков мигом подхватили, не будь глупы, власть предержащие обеих империй – и обратили в религию, в схоластику, в инструмент насилия, в новый повод для старой вражды. Единую Истину растерзали на две Церкви – далуорскую и эршенскую; и названье каждой значило – «Церковь Истинной Веры»; и не стихала меж них распря на предмет, чья вера истиннее. И ни одно вероисповедание не избегло раскола, религии дробились на ветви, ветви – на секты, и чем дальше, тем больше; извечная история.

Давно распались и сами империи – непомерные, в полконтинента каждая; съёжились в два небольших королевства с застарелыми амбициями, в окружении скопища вздорных вассалов – отколовшихся провинций. Обмелела и иссякла полноводная река, и пустыня захватила новые пространства; обезлюдел, в запустение пришёл град Ранаир, провозглашённый Святою Землёй. Но и доселе кипели страсти вокруг него; и спорами о сущности Пророков – божественной или человеческой – неуклюже прикрывалась давняя вражда бывших империй за господство на материке.

Не столь поэтична оказалась реальность, сколь Писание. Наверняка Пророки не в своей тарелке себя чувствовали, добрых два века наблюдая, как светоносное их учение принижается до грязных политических игр. Увы, такова в докосмических мирах судьба всех прогрессивных идей: быть искажёнными, опошлёнными, выхолощенными от истинного смысла – в угоду власть предержащим. Не мостить дорогу в ад благими намерениями – этому искусству учатся долго и трудно.

Незаметно минуют несколько столетий. Цивилизация-ребёнок станет подростком, и вступит в противоречивую, опасную эпоху Первой НТР. Как уживутся на одном континенте – две испокон века враждующие державы? А есть ещё – за океаном – северная Сарнийская империя, и западный материк Оссиа, жители которого уже заставили считаться с собою воинственных сарнийцев. Настанет время, когда легендарная для Льюра и Ширдена земля Релладор Недьер – Дальний Запад – станет для них вполне реальным и сильным соперником в политике. Вот она, глобализация...

«...И имя Ему, избраннику Единого, положено: Эрихью.
И имя Ей, избраннице Единого, положено: Аризия...»

Звонкие молодые голоса, беспечный смех совсем рядом в коридоре вернули Суламифь от аскетично переплетённого манускрипта – к действительности. Машинально припоминалось: приближаются друзья, келья не заперта ни засовом, ни силовым полем. В дверь уже деликатно поскреблись, затем толкнули снаружи; ввалился хохочущий брат Миста, следом сестра Иммер, тоже веселящаяся от души.

– День добрый, Вайрика, – выпалила эта последняя, притворяя дверь и всё ещё давясь смехом.

– Святая Аризия да пребудет с тобою, о первый меч ордена. – Миста вмиг, непостижимым усилием, сделался серьёзен и даже высокопарен.

– Миста! – одёрнула Иммер. – Победа эта не из тех, какими похваляются. Вайрика, бедняжка, три дня сама не своя ходила.

– Ты не обидел меня. – Суламифь поспешила улыбнуться смущённому парню. – Рада вас видеть.

Щедрым жестом она пригласила друзей; Миста устроился за столом рядом, Иммер – на ложе.

– Что же, Миста: матушка с миром пропустила тебя в свой удел? – Самый вид закадычного приятеля Эрихью и Суламифи располагал к дурачеству – почти всегда. – Или, не приведи Единый, довелось сражение выдержать?

Миста беспечно махнул рукой.
– В монастыре эрихьюанцев матушка. Кстати, новая байка про Её Преподобие; не слышала ещё, Вайрика? Будто идёт по монастырю аризианок девчонка-послушница. Вечер тёмный, подвал, самое время и место – для призраков. Откуда ни возьмись, из-за угла – скелет в сутане! Девчонка – в крик, девчонка – в визг, девчонка – в амулет мёртвой хваткой! «Святая Аризия, спаси-сохрани-помилуй!..» А скелет её за грудки цоп: «Чего ты орёшь, дура? Я матушка Бариола!..»

Чем угодно – даже честью конфедерата – могла бы поклясться Суламифь, что сестре Иммер байка эта уже была пересказана, тут же в коридоре. Однако и теперь та ничком упала на ложе, закатившись смехом. Порою – отвлекшись от раздумий учёных либо от безнадёжных мыслей об Одольдо – оказывалась Иммер просто молоденькой хохотушкой, гораздой на шалости.

Рассмеялась, впрочем, и Суламифь: остроте, злободневности.
– Пусть и преувеличение, но неплохо придумано, – оценила весело.

– Где ж – преувеличение? – Миста подмигнул, хотя голос дрожал наигранной обидой. – Матушку вашу уж из-за копья не видать! Подтверди, Иммер!

Иммер, согнувшись вдвое, фыркала и утирала слёзы, не в силах что-либо подтвердить или опровергнуть. Вдруг посерьёзнев, Миста пытливо взглянул на землянку.

– Я-то ждал, Вайрика, что ты с порога спросишь: где Хью.
– Верно, свои дела у него. Не обязан он дни и ночи напролёт обо мне одной думать.

– Это ты правильно, Вайрика. Мужчины терпеть не могут, когда кто бы то ни было их чересчур к себе привязывает. – Миста одобрительно сжал локоть Суламифи. – Впрочем, и женщины тоже.

Отсмеявшись наконец, Иммер поднялась с подушки и неожиданно вздохнула.

– Вот матушка на том и сорвалась. На ревности своей всепоглощающей.
– Заметил я: матушка к учителю в келью завернула, – сообщил Миста заговорщицки.

– Всё душу растравляет, – вполголоса отозвалась Суламифь.
– Зачем непременно – растравляет, – резонно возразил Миста. – Может статься, посудачить вздумала по-стариковски, о предмете каком-нибудь безобидном. Пожаловаться, к примеру, что в её семье право первородства предано. Старший-то сын брата её, даргена Экслинского, в дальние земли отбыл, от чрезмерных милостей королевских. Волей-неволей теперь младшая дочь наследовать будет. А Олем Северный, наследничек, уж к ней присватывался. Никого более, сказывают, в жены брать не желает.

– Коль так не терпится Олемам с Эксли породниться, – предложила Иммер, – пусть новая наследница Эксли младшего Олема возьмет в мужья. Или ниже его чести – принять имя фер Эксли?

К чему – по непонятным причинам – никак не могла привыкнуть Суламифь, так это к тонкостям элкорнского брака. Поскольку наследование велось равно по мужской и по женской линии, постольку «замуж выходила» – только младшая дочь за наследника рода. О наследнице, будущей Главе Дома, говорили: «взяла в мужья» младшего сына из другого клана. И тот принимал родовое имя и титул супруги. В делах наследования пол не играл никакой роли – имело значение лишь первородство.

Но вот в клане даргенов Экслинских наследовать доведётся младшей дочери. Ибо наследника – старшего сына – родная тётка всё ж воспитала менестрелем.

Тётку звали – Виальда. Вильда Крамольница.
Вторая же тётка, младшая, была – Бариола. Матушка Бариола.

– Сдаётся мне, сейчас вовсе не преподобная мать судачит, – отвлекшись от размышлений, только и отметила Суламифь.

– Прости, Вайрика, – спохватилась Иммер. – Ты ведь сплетен не любишь.

– Вы-то, друзья, по каким делам здесь? – поинтересовалась Суламифь. – Для того только, чтобы пересказать мне новую байку?

– В том числе. А прежде того – на плац заглянули, позвенели мечами в охотку. – Миста расплылся в улыбке до ушей. – Может, хоть мне посчастливится – «превратить жир сестры Иммер в мускулы»? Матушка давно отчаялась в сем деле богоугодном. Ох, нетерпится ей видеть вокруг сплошь такие же вервицы, как она сама!

Заинтересовавшись книгой на столе, он пригляделся – и кивнул уважительно-иронично.

– Ты, Вайрика, всё Писание штудируешь? Как подобает аризианке праведной?

– Должно мне завершить перевод Откровений святой Аризии, – пояснила Суламифь охотно. – Для миссии батюшки в Меран.

– Вайрика все наречия ведает, какие только есть в мире, – с удовольствием вступила Иммер.

– И – всех врагов своих милует, – с некоторым сомнением протянул Миста. И помрачнел. – Что ж, сестра, и впрямь ты исцелила Леру фер Тайлема? или слухи одни?

Примерялась уже Иммер дёрнуть его за полу куртки – но осеклась. Взгляд землянки выражал лишь кротость и ясность.

– Как же иначе?
– Всё ж ты святая, Вайрика. – Миста усмехнулся – уже невесело – Увы, и святые не живут долго, если за спиною своей не следят.

– Знаю.
И вновь – лучезарный взор, щемящий душу... Не доверишься ведь даже друзьям, что назначение наблюдателя долгих сроков и не предполагает.

Её же, не исключено, отзовут даже раньше времени. Как видно, не только в Академии Прогресса – даже здесь приходят к выводу, что наломала она дров изрядно.

Пусть так. Плоды ошибок её падут не на подопечных – лишь на неё саму. И упрекнут её: кто в срыве миссии, кто в гибели неосторожной и безвременной – но уж не в убийстве.

Достаточно одной сестры Гераны.


14.
Какие неотложные дела привели её к эрихьюанцами – отдавала ли Бариола отчёт сама себе? Впрочем, обязана ли она отчитываться – перед кем бы то ни было? Официальный дружественный визит главы ордена к главе ордена, и точка.

Отца Одольдо она застала в его апартаментах (произнести «келья» не поворачивался язык). И – в компании русоволосой красотки в богатом вооружении, с гербом шэммунов Вэндорских на кольчуге. Леди Ируандика, шэммуни-наследница – определила Бариола. Аппетиты нынче у Одольдо! Солидный богословский манускрипт, раскрытый на столе, диспут о сущности Пророков, коим захвачены собеседники... всё белыми нитками шито. Догадаться нетрудно: ближе к вечеру оппоненты благополучно сойдутся на мысли, что святой Эрихью и святая Аризия тоже были – мужчиной и женщиной. И, коль с самими Первопророками эдакий конфуз приключился, то нам грешным сам Единый велел... Тьфу, тьфу, Тьма Вековечная! Как это всё на Одольдо похоже. Рабочий кабинет с пышным альковом по соседству, свечи, книга, красивая женщина, белое вино в хрустальных чашах... Ценит он презренные наслаждения жизни.

Однако, не наслаждалась ли некогда она сама – с ним вместе?!
Лет двадцать назад Бариола застала Одольдо за тем же столом, с какой-то тогдашней красоткой на коленях. Что оставалось ей после, как только не окончательно порвать с ним? И вот, десятилетия спустя – Одольдо в том же кабинете, с новою пассией, может, уже тысячной по счёту. Отчего так больно до сих пор? Откуда неодолимое искушение метнуть шэммуни кинжал в спину, коварно, по-лимийски? Ох, срамница, была б ты аризианкой – из-под плетей бы живою не встала!

Глубокий, звучный голос Одольдо (нисколько не изменившийся с годами, дорогой по-прежнему голос!) буквально спугнул кровожадные мысли Бариолы. Как догадался он об её присутствии? разве что по бессильному скрежету зубовному? Надолго ли ещё зубов хватит – сжимать намертво?

– Мир тебе, сестра моя! – с неподражаемой елейностью приветствовал гостью отец настоятель. – Сие леди Ируандика фер Вэндор, ученица моя. Воистину достойная и благочестивая жена.

И – возвёл горе янтарные бесовские глаза.
(Да глубоко мне плевать, чья она там жена! Выставьте её против меня в поединке – и, Единый свидетель, муженёк её овдовеет в полминуты, будь он хоть сам король Торнский!)

– У меня к тебе беседа конфиденциальная, брат мой. – Бариола испепеляюще вперилась в обольстительную школярку. – Потрудись оставить нас, юная дева.

При слове «дева» лишь углами рта дёрнула прелестная воительница. Но малоприметное это движение о многом сказало Бариоле. Мол, от таковой же девы слышу, только, увы тебе, от старой; впрочем, коль сильно повезёт тебе, побыв наедине с батюшкой, ты перестанешь таковой быть; хотя едва ли возлюбленный мой польстится на эдакую вяленую рыбу – товар залежалый... «Дева» гибко выскользнула из кресла; удалилась величаво.

Резануло душу чистосердечное восхищенье, каким проводил ушедшую отец настоятель.

– Место освободилось, – иронично заметил Одольдо. – Можешь присесть, Бариола. Выпить не предлагаю – боюсь анафемы.

– Дева не старовата ли для тебя, Одольдо? – едко уколола та, кивая на двери; кресло себе всё ж подвинула. – Поди, ей уж все шестнадцать?

– Ну... – Одольдо выдержал паузу, – на мой взгляд, лишнее – требовать от женщины свидетельство об имяположении, прежде чем затеять с нею самый лёгкий флирт. Знаешь, даже ты... нет, тем более ты... была бы достаточно молода для меня, если бы...

Он поднял на Бариолу глаза, в которых шутовство странно смешалось с мольбою.

И – она отвела взор, с видом оскорблённой в святых своих чувствах. Почему-то приковала её внимание игра богатых перстней на холёной руке собеседника. И весь наряд его, столь пышного и изысканного, не по сану, покроя. Суетный блеск мирской. Даже знак Священного Пламени на груди – в две ладони шириной – отлит из червонного золота, каменьями изукрашен. Это ли не хула на Единого и Пророков Его?

Хула. И вызывающая.
Но – почему так больно и сладко замирает сердце при взгляде одном на этого галантного щёголя?

– Как одет ты, духовный пастырь? – посетовала Бариола.


– Полагаю, вполне благопристойно. Вот прими я столь высокую гостью в одной повязке на чреслах, подобно сарнийцу нечестивому в летнюю жару... Я-то не против, да годы уж не те.

И руками развёл, комедиант, с таким смирением перед извечным порядком вещей, – и не найдёшь с ходу уничтожающий аргумент. Одно остаётся: катать желваки на скулах, потупив глаза.

– Так я весь внимание, – возобновил беседу сам Одольдо. – Что за дело безотлагательное вынудило тебя, Бариола, прервать учёный диспут столь бесцеремонно?

– Ты всё упорствуешь против Священной войны? («Учёный диспут»! расскажите другим простакам...) И намерен удержать от участия в новом походе весь свой орден?

– Неужто других забот не найдётся у моего ордена? Может статься, взамен похода – соберу я лучших учеников, наймусь с ними на сарнийский корабль, да отплыву в легендарный Релладор. Там, уверен, ждут меня более интересные вещи, нежели руины пустой гробницы Пророков. Виды града Ранаира мне с молодости оскомину набили.

– Свяжись только с сарнийцами, они тебя не в Релладор доставят, а прямиком к себе в рабство.

– Скальдов и жрецов они в рудники не продают. Я же – то и другое понемногу.

– И чернокнижник в придачу, – добавила Бариола ядовито.
– Эту братию сарнийцы тоже чтут, – парировал Одольдо. – Да и в своём таланте дипломата я непреложно уверен. Коль на то пошло, одна для меня неизмышлённая опасность есть – просто пойти на дно в шальную бурю. Что ж, увижу Релладор Недьер хоть после смерти. Ибо Релладор – загробный мир язычников, не так ли, Бариола?

Глядя в упор, он сузил глаза. К чему бы – так некстати – пришли на ум строки Виальды, давно казнённой: «Карие глаза с прищуром, и улыбки мёд липовый...» От греха подальше – руку на амулет.

– Тьфу, тьфу, Тьма Вековечная! Типун тебе на язык.
– Заверяют сарнийцы, – продолжал Одольдо уже обычным тоном, – что жители Релладор Недьер в обиду себя не дают никому. Да мне бы и в голову не пришло – явиться к ним с войной. Для неведомых земель более пригодны не меч покорителя, но посох странника и пытливый взор учёного.

– Подобными идеями заражена нынче едва не вся верхушка далуорской Церкви, вплоть до Владычицы. Коль так и дальше пойдёт, сами мы упадём к ногам эршенских еретиков, аки плод, червями подточенный.

– Да так ли нужен червивый плод эршенским еретикам? Им бы навести порядок в своей епархии. Как и нам, впрочем. Не разумнее ли если не навечно замириться, то хотя бы оставить друг друга в покое.

Бариола медленно покачала головой.
– Возможно, в чём-то ты прав. Прежде чем давать решительный бой еретикам эршенским – следует разделаться со своими собственными.

– Жаль огорчать тебя, Бариола, но Владычица сотоварищи более насущные дела разумеет. Хлеб для крестьян, уменьшение податей для ремесленников, поддержка учёным. Охота же на ведьм – это, прости, для юнцов забава, но не для взрослых людей забота. Тем паче, не для умов государственных.

Подавшись чуть вперёд, Одольдо смотрел проницательно.
– Или тебя беспокоят доходы от Священной войны? Так орден аризианок без того богат. А чтобы в дальнейшем не пойти по миру, советую открыть при монастыре школу, дело прибыльное. Казну эрихьюанцев так наполнили деньги лордов и купцов, что теперь мы имеем возможность на свои средства обучать молодёжь из самых низов.

– Смердов приобщать к священным таинствам наук?! Ты помешался!
И опять её рука метнулась к амулету.

– Ничуть не бывало, Бариола. Смышлёные ребятишки среди простонародья не реже рождаются, чем среди знати. Мастер Гандар, и Тарла Кудесник, и Томирела Ратлин – стоит ли далее примеры длить?

– Куда более – имён смутьянов, – заметила Бариола сурово. – Посеешь ветер – пожнёшь бурю; слишком упорно станешь чернь подбивать к бунту – бунт и получишь.

Застигнутый в какой-то мере врасплох, Одольдо незаметно опустил глаза к страницам книги. Да пустое... едва ли Бариола подозревает об их общих планах с королевой и Владычицей. И недавно ведь королева просила – разузнать, что думает Бариола по поводу... Нет, не достанет смелости.

– Поверь, нести просвещенье в народ куда приятней и полезней, нежели вылавливать чернокнижников. – Самое безопасное – принять прежний, полулукавый, полусерьёзный тон. – Бариола, Бариола. Самой-то тебе не наскучило – ревностно гоняться за мнимыми еретиками по всему королевству, подобно охотничьему турану? И за несуществующими бесами – по всем уголкам бренного своего тела? Неужто я так и не убедил тебя, что Единый даровал нам плоть не для постов и самобичевания, но для радости и наслаждения? Жаль...

Повинуясь какому-то порыву, он отставил кресло – и замер в полушаге к Бариоле. Всякая тень шутовства сошла с лица его, уступив место горькой нежности. И Бариола застыла в своём кресле, зачарованно глядя на Одольдо, судорожно вцепившись обеими руками не в амулет – всего лишь в край резного столика...

...Как знать – может, и мне жаль, Одольдо. До сих пор. А ты – всё тот же рыжий демон, что и в те, далёкие, бурные, шалые годы – помнишь? Только волосы поседели, и морщин прибавилось. Но и теперь женщины без ума от тебя... Одольдо, Одольдо, зачем так упорно флиртовал ты со всякой встречной и поперечной? Обижал меня – зачем? Если б не это – может статься, и не ревновала бы я тебя так бешено. И остались бы мы вместе, и были счастливы доныне. И – чем Тьма не шутит! – разделила бы я с тобою всю твою жизнь до конца. Даже – мысли твои крамольные и богомерзкие твои опыты. Теперь не вернуть былого, и нет здесь, пожалуй, ни правых, ни виноватых...

...Воистину, Бариола. Ни правых, ни виноватых – и ни возможного, близкого некогда счастья. А ты – всё та же искусная воительница и неприступная красавица, что и когда-то. Помнишь – паломничество, пустыня Ранаирская... битвы до заката и песни у костра до рассвета? Наша первая встреча, и первая ночь – помнишь? Пусть волосы поседели, и морщин прибавилось – и ныне ты вскружила бы голову любому, если бы пожелала... Бариола, Бариола, зачем ты так бешено ревновала меня ко всякой встречной и поперечной? Обижала меня – зачем? Если б не это, может статься, не флиртовал бы я направо и налево, назло тебе. И были бы мы счастливы, и трудились бы рука об руку – для сограждан, для страны, для будущего. А ныне? «Мы с тобою стоим у края земли, между нами опять война...» Не так ли сказано у гениальной сестры твоей?

Вот и теперь – так близки мы, и так безнадёжно далеки. Любящие и страдающие, гордые, утомлённые, старые люди. Что осталось нам в жизни? Только – разыгрывать противников идеологических, теологических, дипломатических, и прочая, и прочая. Только – обряжать боль душ своих во всяческую грязную мишуру, вроде политики внешней и внутренней. Пожалуй, лишь чудо ниспошлёт нам момент истины: когда будет сброшено с плеч долой всякое притворство, да заодно десятка два минувших лет, и останемся только мы двое в целой вселенной – Мужчина и Женщина.

Увы, чудеса канули в небытие вместе с эпохой Великого Откровения...
– Полно, Бариола. (Единственное, что можно вслух произнести; и то предательски дрогнул голос). – Не посягну я на твою честь.

Тяжко, устало опустился Одольдо на прежнее место; и с ним – все двадцать лет тоски, и боли, и стремленья избыть тоску и боль в труде на благо и в разгульном угаре. Дотянулся до кубка, недопитого в ходе учёного диспута; принялся потягивать белое торнское долгими, горькими глотками. Наконец и Бариола осознала, что губы закушены, и пальцы свело – до судороги в побелевших костяшках. Жаль, что не посягнёшь, Одольдо... Тьфу, тьфу, изыди, Тьма Вековечная! нет бича под рукой...

– Уж не подумываешь ли ты, на старости лет, стать нищим пустынником? – вымолвила чуть уловимо. – Вспомнить о душе бессмертной – после целой-то жизни, загубленной на ереси да на ублаженье грешной плоти? Как бы по смерти не причислили тебя к лику святых, прости Единый!

– Закон всеобщий, Бариола, – отозвался Одольдо серьёзно, даже грустно. – Плох тот святой, кто при жизни не слыл еретиком. Таков печальный удел всякой мысли новой, дельной: быть преданной – сперва анафеме, затем извращенью на потребу сильным мира сего. Самих Первопророков – согласись! – к костру приговорили во время оно, обвинив в ереси и чернокнижии. И с тех пор, не успели угли остыть – скольких людей уничтожили именем Их, заклинавших: не убий?!

– Те, кто казнили Пророков, были – язычники и варвары!
– Как знать. Может, тысячи лет не минует, как потомки заклеймят язычниками и варварами – нас. Хотя бы за убийство сестры твоей кровной, Виальды.

– Что тебе до Виальды?
– Ничего. Ровным счётом ничего. – Слишком сосредоточенно любовался Одольдо игрою света в гранях опустевшей чаши. – Но и с твоей стороны не столь умно – ревновать к собственной сестре, вот уж двадцать лет как съеденной червями, без погребенья огненного. В чём, коль начистоту, есть толика и моей, и твоей вины.

– Я не убивала её! – выкрикнула Бариола запальчиво; резко очерченные скулы её вспыхнули пунцовыми пятнами. – Даже не потворствовала убийству. Всё лимийки...

– Но ведь позволила преступленью свершиться? – Одольдо отставил чашу на стол, прозрачные глаза его потемнели. – Теперь же, поговаривают, тщишься ты – уже преднамеренно! – сгубить Вайрику фер Ламбет. Отроковицу непостижимо мудрую, при виде коей душа ликует: не оскудела ещё земля Льюрская... Годы не пошли тебе впрок, Бариола. Разучилась ты веровать искренне, но научилась интриговать не хуже лимийки. Увы тебе.

– Что тебе – до Вайрики фер Ламбет? – Подозренье пронзило внезапно.

– Я обязан исповедоваться тебе? – оборвал Одольдо – с излишней, быть может, резкостью. – Одно скажу: опасную игру ты учиняешь, Бариола. Победы добьёшься – не миновать тебе проклятья потомков. Что до меня – перечеркну былое, прокляну и при жизни, так и знай. Упреждаю: оставь её!

Медленно, очень медленно Бариола выпрямилась, дыша тяжело. Откровенье подобно было удару обухом топора в темноте. Вон оно что. Одольдо, её Одольдо – и Вайрика фер Ламбет! Как доселе не догадалась... С первого дня стоит Вайрика фер Ламбет костью в горле – молодая да ранняя, демонически удачливая. Отняла у Бариолы славу первого меча ордена; на её место метит, коварно заручившись покровительством Владычицы. Отнимает и последнее, самое дорогое...

Кого угодно – скрипя зубами – терпела Бариола рядом с Одольдо. Но презренную ведьму... Нет! отныне не жить ей. Последние колебания рассеяла пылкая защита отца-настоятеля: слишком далеко и ты зашёл, бессердечный рыжий демон. Между нами опять война... Да будет так!

– Принято! – шепнула она одними губами.
И, со стуком оттолкнув столик, прочь почти выбежала; оставила по себе замирающий, неуместно мелодичный звон кольчуги.

Одольдо смотрел ей вслед, откинувшись в кресле, понемногу осознавая произошедшее. Когда перешёл он от ёрничанья к угрозам, и отчего так обернулось? Может, именно теперь упустили они оба момент истины, момент чуда, когда возможно было вернуть их любовь на круги своя? Поговорить бы с ней иначе – тихо и задушевно; и обнять плечи её, такие беззащитные под кольчугой; и поднести к губам руку её, иссохшую, загрубелую от меча. И сломать лёд отчуждения, сковывающий душу её; и стала бы она совсем прежней, искренней и пытливой... И – ревнивой по-прежнему? То-то.

Вправе ли он рисковать, жертвовать Вайрикой ради прошлого в лице Бариолы? Ни за что. Долг его – не цепляться за ушедшее, но жить настоящим и будущим. Всячески оберегать сестру Вайрику – несомненно, святую Вайрику. Ибо столь беззащитны святые в нашем бренном, злобствующем мире.

И да не повторит святая Вайрика страдного пути святой Аризии. Все усилия приложит он, дабы не допустить нового преступленья.

Достаточно одной Виальды.


15.
Тимильские леса производили на Суламифь впечатление добротности, устойчивости на века, способности перенести какое угодно испытание – вплоть до экологической катастрофы. Уважительное отношение землянки целиком разделяли – правда на свой манер – местные жители. Как воспринимать чащобу непролазную, площадью не в одну сотню гектаров, на самом склоне Тёмных Веков? Да ещё где-то в самое сердце её, согласно слухам не вполне достоверным, глубоко вдавалась бухта, на мили окружённая трясинными болотами и посещаемая лишь самыми забубёнными сарнийскими пиратами. Странно было бы, если б молва не населила такой лес всяческой нежитью.

Потому человек честный и правоверный без крайней нужды близко сюда не подходил. Одни развесёлые «рыцари с большой дороги», ребята отчаянные и уж, вне сомненья, коротко знакомые с Тьмой Вековечной, чувствовали себя в этих дебрях как дома. Перебывали тут и Мятежный Гаэд, революционер по призванию; и Лима Справедливая, она же Лима Арбалетчица и Лима Одноглазая, королева вольных стрелков; и Вильда Крамольница, менестрель с демонически чарующим голосом; и Архант Рыжий, знаменитый пират-сарниец, смолоду с удачей неразлучный, а на исходе лет совестью замученный. Частенько собиралась тут вместе сия братия, дабы сообща строить козни против лучших людей королевства Льюрского. Неоднократно Его Величество Дерьен Шестнадцатый – да продлит Единый дни его царствования! – повелевал гвардейцам своим очистить Тимильские леса от смутьянов. (Особые распоряжения, как поговаривают, касались Вильды Крамольницы: к ней у государя свои счёты водились). Но всякий раз лихие наёмники – коими и держалась и славилась несгибаемая гвардия Льюрская – возвращались крепко потрёпанные и несолоно хлебавши. И клялись, и божились: больше-де ни за всё золото мира!..

Впрочем, душегубцы ночные числились ещё наиболее безобидными из обитателей леса. Было одно злосчастное утро, когда окрестных поселян в усмерть перепугало сиянье колдовское, озарившее чащобу на много миль. Чуть спустя несколько детишек, заплутавших в болотах, невесть кем были возвращены по домам. И все твердили, в простоте душевной, о каких-то говорящих птицах, туранах, драконах и тому подобной бесовщине. Как водится, заблудших отроков немедля подвергли длительному бичеванью с молитвами, с целью изгнания духов Тьмы, их обуявших – после каковой экзекуции ни один не выжил. Местный священник, душа самоотверженная, даже честно пытался освятить ведьмовские болота, дабы раз навсегда прекратить беззакония всяческие, как-то – чудесные спасения молодых жизней. Но и он бежал бесславно, ослеплённый зловещей синей вспышкой.

И ещё много толков и кривотолков, все на подбор скверного свойства, с Тимильскими лесами связывали. Шептали, будто призрак Лимы доселе бродит здесь среди теней, грозя возмездием самому королю. И что старейший из драконов, чудовищный Ангус, всё ещё доживает здесь злодейский свой век, усыхая на награбленных кладах. И что в полулегендарной Тимильской бухте обрёл последнюю гавань свою уж вовсе легендарный Мизарен Тиррэнс, Вечный Мореход, встреча с коим как на море, так и на суше ничего доброго не сулит. И что эту же бухту посещает неприкаянная душенька другого сарнийца именитого, Гарана Повелителя Зверей, неразлучная с душой верного ящера-илагра. И что...

...Такие вот добрые и поучительные сказки стерегли подступы к Тимильским лесам не хуже охранных заклятий. И столь удачно использовал страхи эти в интересах своих и государственных Дэйра фер Кейст, принц-регент Льюрский, Великий Шэммун Вэндорский – человек здравомыслящий и в призраки не верящий. Немногие верные люди знали о регентском охотничьем домике у самого берега Тимильской бухты. И долго никому из многочисленных врагов его даже в голову не приходило – заподозрить сего политика умелого и преуспевающего в каких-то порочащих связях с вольными стрелками.

Давно в лучший мир отошли многие завсегдатаи этой тайной резиденции: Лима Арбалетчица, и Вильда Крамольница, и Архант Рыжий. Увели из жизни и самого принца-регента, радушного хозяина. Но и теперь скромный охотничий домик верой-правдой служил, в качестве надёжного убежища, просвещённым дипломатам, учёным и поэтам, неуёмным бунтарям, да просто порядочным людям.

А при случае – и инопланетным наблюдателям.

Никому не признавалась Суламифь, что колдовское очарование Тимильских лесов действует и на неё. Всякий раз, появляясь в домике регента, мечтала она, как ребёнок, увидеть у берегов бухты чародея Гарана, верхом на ручном илагре... Но – нелегко бремя всеведенья: все сказки Тимильского леса пред наблюдателем открыты, как на ладони. Знает он, что «Призраком Лимы» назвалась Гэррит Архантэр, дочь Арханта Рыжего, новая королева вольных стрелков. И что живые «драконы» – крупные птеродактили – уцелели после мезозоя лишь в западном полушарии Элкорна, на полумифическом для льюрца континенте Релладор Недьер. И что опять же в районе Тимильской бухты порой создают одну из своих оперативных баз сотрудники галактической Академии Прогресса.


Всё известно, всё легко объяснимо... и скучновато в определённой мере. Взрослые заботы, и никакой тебе волшебной сказки.


* * *
Единорог под седлом насторожился и всхрапнул. Краем глаза Суламифь уловила смутное движение в зарослях, совсем близко. И с новой силой захватило колдовское очарованье: слишком правдоподобный антураж для детской игры в разбойников. Что скрывается в сумраке? да что угодно. Заблудившийся крестьянин, который сам бы рад убраться подальше отсюда; или одинокий пилигрим, на свой страх и риск срезавший путь из Святой Земли в родной феод; или парочка наёмников, всегда готовых разжиться дорогостоящей головой смутьяна; а то и сам Вечный Мореход, вздумавший пополнить свой экипаж утопленников за счёт неосторожного прохожего...

Скользящее мысленное прикосновение вполне прояснило ситуацию... и – разрушило всё очарование. Ещё одна гостья регентского дома, давно вне закона объявленная.

Всё. Игры в сторону. Не по возрасту, не по миссии.
– Вы, Сиарам?

– Кого ещё вы ожидали здесь повстречать? Дракона Ангуса? – откликнулась темнота суховатой иронией.

– Почти что так. Откуда вы-то догадались?
Глупый вопрос – для наблюдателя. Известно в Конфедерации, что обладает Сиарам врождённой способностью к телепатии.

Тень отделилась от теней, шагнула на тропку: видавший виды дорожный плащ, низко надвинутый капюшон, котомка через плечо, меч на поясе. И за спиной – льюрская десятиструнная гитара, под перезвон которой немало песен сложила Вильда Крамольница. Теперь её верная спутница-служанка разносила по городам и весям песни эти, к смуте подбивающие, давно запрещённые Церковью далуорской, равно как и эршенской.

С детства хлебнула Сиарам, Побродяжкою прозванная, столько, что с лихвой хватит на десяток жизней. Давно безденежье стало для неё столь же привычным, как и травля. Не меньшую награду, нежели за голову Виальды в своё время, сулили ныне за неё, живую или мёртвую.

Но чудо из чудес: под вечной угрюмой настороженностью, под судьбой битой-перебитой сохранила Сиарам – душу почти конфедеративную. Людей такого толка историки именуют – Гениями Человечности. И рождаются они в докосмических мирах ещё гораздо реже, чем просто гении.

Один беглый взгляд на странницу – и землянка спешилась.
– Садитесь, – предложила лаконично.

И, возражений не дожидаясь, сама подхватила сухощавую элкорнку, словно ребёнка; в седло водрузила, размашисто зашагала вперёд, ведя Тэнграла в поводу.

– Не стоило тревоги, сестра Вайрика. – Запоздалый, слабый протест. – Недалека цель.

– Вы давно устали, не в пример мне.
Наверняка, после Виальды мало кто убеждает Сиарам словом и делом, что не все аристократы сплошь себялюбцы и самодуры. Скорее напротив. Но ведь тот, кто носит в себе искру добра и лучшего будущего, сам должен не терять веры: и в добро, и в будущее.

Суламифь обернулась на ходу, улыбнулась ободряюще.
– В каких землях вы странствовали, Сиарам? В Сиргенте?
– И в Тоушене. Там раздобыла я нужные вам манускрипты.
– Книги Изен Иджел?
– Да. «Диалоги о космогонии древней и новой»; «О Божественной Жизни во Вселенной учение»... ещё некоторые наброски разрозненные. Верно, черновики ненаписанного трактата, либо то, что сохранилось от труда сожжённого.

– Всё это при вас?
– Всё – в дар вам, и отцу преподобному, и остальным. И ещё, – улыбка спокойная, бесхитростная, – ангелы в Чертогах Горних ведь тоже не прочь приобщиться к забытым тайная мира нашего дольнего, несовершенного?

– Были и ангелы юными. Взрослым да просвещённым ещё никто не рождался.

Как же легко и радостно с Сиарам. Проще, чем с любым другим обитателем Элкорна; чем даже с Одольдо или с Эрихью. Ибо Сиарам, единственная, не нуждается вовсе в Законе о невмешательстве. В Законе, который прочие докосмические – пусть самые просвещённые! – воздвигают, словно защитный барьер, между собою и Конфедерацией; и который Конфедерация, со своей стороны, вынуждена соблюдать. Но Гению Человечности изначально неведом не только страх, но и скепсис пред лицом будущего. Гений Человечности верует в лучшее, как в непреложное.

Пока существуют они – есть жизнь, и есть взросление.
А манускрипты ценные, долгое время считавшиеся безвозвратно утерянными – спасибо Сиарам за них, от Академии Прогресса и от всей Конфедерации. Наипаче от Канеша Иджела, правнука Опередившей Время Изен, с которым Суламифь училась вместе когда-то.

Истошный визг ночного зверя – вопль загубленной души, при известном воображении – вспорол ночную тишь. Единорог шарахнулся; вся сила рук и мыслей потребовалась землянке, чтобы удержать животное на утлой тропке посреди трясины. Сиарам не шелохнулась, и лицо оставалось бесстрастным. В который раз Суламифь преисполнилась чуть грустной гордости. Не из конфедеративного воспитания, но из тяжких лишений сумела Сиарам извлечь спокойную, доброжелательную выдержку, достойную конфедерата.

– Леди Виальда давно не являлась мне, – с детской непосредственностью посетовала Сиарам. – Верно, важные у неё дела в Чертогах Горних.

– Да, несомненно, – отозвалась Суламифь рассеянно.
Какое-то время старалась она честно припомнить, чем именно поглощена сейчас Виальда фер Эксли в «Чертогах Горних», то бишь в Конфедерации. Затем попытки оставила: не суть важно. В любом случае, Сиарам поймёт и простит «леди Виальду», которая значит для неё больше, чем сестра единокровная.

– Когда-нибудь и отец Одольдо станет ангелом в Чертогах Горних, – продолжала Сиарам убеждённо. – И брат Эрихью, и сестра Иммер. И всякий человек. И всё... человечество. – Она произнесла слово на галакто, когда-то слышанное, видимо, от наблюдательницы.

– В свой почётный список вы меня не внесли, – пошутила Суламифь.
– А вы – по рождению ангел, сестра Вайрика.

Позванивали сбруя Тэнграла и кольчуга Суламифи. Охотничий домик регента приветливо светился огнями впереди. И умиротворенье снисходило на душу: словно то был путь домой с лучшим другом, которого сызмала знаешь.

Да, Сиарам, – соглашалась Суламифь мысленно. Всё так и будет. Ты проницательна, как и подобает Гению Человечности.

Об одном упомянуть забыла: что и ты – ангел по рождению.




***
– «...Прошу вниманье обратить, сестра Бариола: вот тот самый святой источник, в коем святая Аризия мыла свои святые ножки. А святой Эрихью в то время любовался...

– Брат Одольдо, что вы себе?!..
– Закатом, сестра моя. Закатом!»
Грохнуло смехом всё собрание; даже угрюмая Сиарам улыбнулась.

– Единый свидетель, отче: эти байки вы на досуге измышляете! – выговорил Миста, переводя дух.

Одольдо лишь бровь приподнял лукаво. Один Высший Разум ведает, чего стоит ему подобная ирония над невозвратным, – подумалось Суламифи. Над самой зарёю их с Бариолой любви, ещё ничем не омрачённой.

Как сказать, впрочем. Тогда уже были и ханжество, и ревность, зёрна грядущего расставанья, может и неизбежного. «В плоде таится червь, в дремоте – пробужденье...» Тогда уже не мог Одольдо над нею не подтрунивать, прямо в лицо. И теперь отзывается – памфлетами-куплетами-анекдотами...

Пользуясь спадом во всеобщем веселье, Суламифь аккуратно выложила на стол кипу исписанных листов пергамента.

– Вот ваш заказ, отче. Полный перевод Откровений святой Аризии.
– Пророчица да вознаградит тебя за труды праведные, дитя моё – Одольдо улыбался ласково. – Кто лучше, чем ты, способен отделить в Её Откровениях зёрна истины от плевел суесловия.

Отмолчалась наблюдательница с Земли. Не её в том заслуга, что знает она достоверно: где тут подлинные слова Пророчицы, а где – мелочные апокрифические нападки далуорской Церкви на эршенскую.

С детских лет к её услугам вся мощь конфедеративной исторической науки, да и живой свидетель тех стародавних времён – Старейшина Вахишта.

– Счастливая ты, Вайрика. – Эрихью вздохнул, впрочем без зависти особой. – Свой вклад вносишь в миссию. Быть может, отче, в новое плаванье все вместе отправимся?

– Грядущее в руце Единого, о пылкий сын мой, – не то отшутился, а не то укорил Одольдо.



– Дипломаты столь «умудрённые», как мы, не станут ли миссии лишь помехою? – вступилась и благоразумная Иммер. – У батюшки же забота нешуточная: до войны не допустить.

– Да я что... Меран бы повидать.
С надеждой Эрихью обернулся к Суламифи, и та поддержала его улыбкой. Наверняка, в Конфедерации быть её непоседе-возлюбленному – исследователем Глубокого Космоса.

Огоньки множества свечей неярко мерцали на серебре кубков; теплотой зажигали глаза трапезничающих. Уют, покой, защищённость, участие близких: всё как дома, в Большой Галактике. Дружеское застолье: ученики провожают Учителя в странствие. С рассветом отбудет преподобный отец в земли Меранские – творить мир, обмениваться познаньями. Отплывёт на корабле сарнийском, что уже бросил якорь тут же, в Тимильской бухте.

После Второго Рождения, может статься, позовут и Одольдо неоткрытые звёздные миры.

– Леди Сиарам вот тоже – только-только из краёв отдалённых, – заметил Миста. – И, как сулила нам Вайрика, не с пустыми руками.

Из затрёпанной, запылённой котомки явились два редкостных фолианта; следом – с десяток свитков пергамента. Признавала Сиарам, по рожденью простая крестьянка из приграничных земель, только один род сокровищ – сокровища духа.

– Изен Иджел... что-то доселе миру неведомое, – определил Эрихью; с восхищением всмотрелся в причудливую вязь старинного ширденского письма.

– Изученье доскональное прибережём до вашего прибытия, отче, – обещала Иммер.

– Доведётся мне ответный дар привезти из Мерана. Что-либо из тайных учений тамошних. – Одольдо кивнул Сиарам. – Тебя, дочь моя, тоже рад буду к диспуту пригласить.

– Едва ли так надолго здесь останусь. Положенье моё... – Лицо Побродяжки было непроницаемо-строго.

– Что ж – добрый путь, и храни тебя Священное Пламя. – Склонив голову, Одольдо тронул амулет. – Но знай: у нашего очага ты всегда тепло найдёшь.

– И бьюсь об заклад: кошель с золотом уже в котомке вашей, леди Сиарам. Не нужно и Пророком быть. Поймал я тебя за руку, Вайрика, и запирательства тщетны. – Весельчак Миста вдруг в лице изменился, потряс локоть землянки. – Вайрика... ты ещё с нами?

Вовремя очнулась Суламифь. На какую-то минуту впрямь ушла она из обычного теченья времени; касаясь пальцами переплёта, прочитывала – по сотне страниц в секунду – одну книгу, затем вторую; и тут же мысленно заносила тексты на инфокристалл.

«...Мир наш – пылинка в пучине Мирозданья; но не одиноки мы в безднах вселенной. Всякая искра небесная, из числа тех, что зрим мы ночами – такая же пылинка, драгоценная Жизнью, подобная миру нашему. И там, как здесь, вперяется во мрак ночи ищущий Разум... Настанет время – Разум преодолеет бездну; и встретятся взгляды, и встретятся руки...»

Пусть простят её друзья за это прочтенье тайное, краже подобное. И ангелов в Чертогах Горних весьма интересует Изен Иджел, одна из Опередивших Время, с наследьем её. Звездочёт Изен Иджел – на Элкорне. Астрофизик Изен Иджел – в Конфедерации. Крамольница Изен Иджел, на старости лет каменьями забитая. («Доколе станем терпеть над верой надругательство?! Солнце для неё не божество, а раскалённая скала!..»)

Очнувшись вовремя, уловила землянка все речи Мисты, шутливое обвиненье. Глазами нашла лицо Сиарам: сплошь борозды морщин, глубокие, суровые, раздумьями и лишеньями пропаханные, но мерцаньем свеч и теплотою душ смягчённые. Обменялись понимающими взглядами. Дары наблюдательницы принимала Сиарам, не чванясь. Ибо знала: от чистого сердца.

– Надлежит доброго пути пожелать и вам, отче, – молвила Иммер.
– Тост за удачную миссию! – поддержал Миста, приподнял чашу.
– Почему, отче, ваших друзей сарнийцев нет за столом? – обеспокоилась Суламифь.

– Каумер-капитан так порешил: негоже навязываться жрецам, тем паче иноземным. – Глаза Одольдо смеялись. – Однако бочонок реватского, пятнадцати лет выдержки, охотно в дар принял. Полагаю, ныне у них свой пир горой.

Сомкнулись, зазвенели драгоценные чаши.
– Дозвольте, отче, детям вашим благословить вас, вопреки канону, – проговорил Эрихью смиренно.


– Да пребудет Единый с вами в пути; и да хранит вас сарнийская Кедда-Праматерь. – И, уже не благочестьем и не ересью – просто тревогой любящего сердца сорвалось у Иммер: – Берегите себя, отче.

– Что уж там, дитя моё. При попутном ветре – два, три дня плаванья... – Смешался преподобный; может, просто слова участья отозвались в его сердце как должно?

– Выпьем за пониманье взаимное, – негромко предложила Сиарам. – За добрую волю народов нашего и меранского.

– Э-э... много ли доброй воли, скажем, у лимиек, у кровопийц ненасытимых? – Голос Мисты-балагура был сейчас горше осенней травы. – Хвала святому Эрихью, флот наш покуда много уступает сарнийскому.

– Увы, флоты растут быстрее, чем разум, – подытожила Суламифь шёпотом.

Выпили молча, каждый в свои раздумья ушёл. Огонь в очаге – и тот, казалось, подался назад, улёгся деликатно: стараясь ни поленом не треснуть, ни мысли не потревожить. Стоило вот так, взамен напутствия доброго, выплёскивать всё накипевшее?

За окнами, сквозь прибрежные заросли, корабль Каумера, сарнийского капитана, светился огнями беззаботно-празднично. Вот подгулявшие зычные голоса порушили сонную тишину затерянной бухты, грянули нечто воинственное; не столь и стройно, зато вложив всю душу бродяжью – щедрую как море, вольную как ветер.

Окажись поблизости случайный путник – вмиг разнесётся, как пожар лесной, молва об очередном демонском шабаше в Тимильских лесах. Кому выгодно, приплетёт сюда и Вайрику-ведьму: вот уж в точку!

Пусть их... дети запуганные, неразумные.
Бесшумно отставил чашу отец Одольдо; огни свеч полыхнули в глазах его – золото в золоте. Смотрел пристально... нет, не на Иммер – на Сиарам. Сожалел ли, что во время оно не сошёлся ближе с Бариолиной старшей сестрой, с Виальдой-менестрелем?

Увы, и теперь невозможно заверить его: мол, не безвозвратно шанс упущен, до Второго Рождения лишь...

– Спели бы вы нам, Сиарам, – попросил кротко отец настоятель.
И ударили пальцы по струнам; и голос – молодой, тяжкими годами не надломленный – завёл песню. Разумеется, песню Виальды...



Я не могу тебе помочь,
Хоть я – всё та же.
И снов, увиденных за ночь,
Не перескажешь.
То яд мерещится, то нож
Во мраке душном.
Ведь ты меня не позовёшь –
Из равнодушья...



Напряжённо, вперёд подавшись, внимал Одольдо. Заметно было: слышит – впервые.

– Это посвящено... – Голос прервался в повисшей тишине.
– Элиару Арзуасскому, – ответила, как отвесила, прямодушная Сиарам.
– Мерзавцу, предателю, что Виальду эшафоту обрёк?!
И опять осёкся преподобный отец – на грани срыва в прошлое.

Некогда – вскоре после того эшафота – не пожалел молодой брат Одольдо, в миру эркассар Лэйлский, ни средств скудных, ни связей прежних: вендетту тайную свершил. Но, видно, доселе горчит, саднит, жжёт его одна мысль: поздно... Изредка – вот как теперь – внезапной вспышкой прорывается.

Что ж, зато на своём опыте познал отец Одольдо, сколь бесплодна месть. Ибо не вернёт она ушедшего, но лишь изранит душу до конца дней.

И ещё лист пергамента лёг на стол, поверх прежних.
– Я записала песню. Для вас, отче – невозмутимо, одну на двоих тайну оберегая, молвила Сиарам.