10.
На всех докосмических планетах существует нищета. В какие-то эпохи её больше, в какие-то – меньше; но окончательно эту болезнь исцеляют лишь Контакт и Реформа. Иногда она откровенно бросается в глаза; кое-когда её замалчивают оголтело; порою – внешним благополучием, материальным достатком тщатся прикрыть ужасающее духовное убожество. И всегда – обманутые и ограбленные люди, целые народы, в конечном итоге – разорённая планета. Таков путь Истории. Не изведав нищеты – не оценишь изобилия, и – главное! – не выучишься разумно им пользоваться.
Доказательство от противного – основной метод прогресса.
Суламифь Драгобич, историк, была коротко знакома с нищетой. С материальной и с духовной, с неприкрытой и со скрытой. По историческим материалам, по школьным экспедициям во времени; по спецподготовке своей, ещё до непосредственного назначения. И понимала, и принимала, и сознавала необходимость-целесообразность... до поры.
Оказалось, одно дело – изучать хроники. И совсем иное – своими ногами идти через портовый квартал. Мимо немыслимых трущоб, невесть каким чудом ещё не рухнувших. Мимо истощённых, оборванных, болезненных ребятишек, детства не знающих. Мимо родителей, битых-перебитых суровой планидой своей, искорёженных непосильным трудом, озлобленных, издёрганных, по-звериному на всё готовых, лишь бы сохранить жизнь и потомство. Мимо обрывков разговоров, мыслей – сплошь о нужде беспросветной, голоде, недугах, смертях; иной раз и о грабеже, контрабанде, подкупе, убийстве. Мимо удушливой вони нечистот, а порой и приторного трупного запаха: то ли недоедание кого подкосило в грязном закоулке, а может, погребено здесь и преступление. Мимо, мимо, мимо...
Ох, шальным становилось здесь воображение, отпускало поводья, резвилось по свободе. То услужливо тщилось убедить: бред, ночной кошмар, и пробуждение не за горами. А то злую шутку играло; и чудилось, что сон – её же прошлое, семья, друзья, конфедеративная школа, дом-Вселенная. Странные, невообразимые дети Конфедерации – нежно опекаемые, фантастически здоровые, неправдоподобно просвещённые, аномально счастливые... как могли они существовать? и как могла она сама быть таким ребёнком ещё не так давно?
Но существовали въявь, бок о бок, два мира; в одном времени; разделённые символическим расстоянием в каких-то полгалактики. Звездолёту через нуль-пространство – месяц пути; для телепортации – вовсе миг. Две реальности – обе объективные, обусловленные исторически в малейшем своём проявлении.
И только один путь видела землянка-наблюдательница, дабы примирить обе реальности в душе своей. Минуя трущобы, минуя жалких, почти звероподобных местных обитателей, щедрой горстью бросала им не медяки – полновесные золотые. Ибо не сказано ли в Писаниях всех времён и миров: «Да не оскудеет рука дающего»?
Не раз на глазах её бросались ничком в грязь, жадно набивали червонцы за щёку, грызлись оголодалыми туранами, – а за спиной перемигивались презрительно, стучали пальцем по лбу. Не раз крали у неё здесь и тот кошель, что припасала она для друзей своих, Опередивших Время. Кого-кого, а карманных дел мастеров тут едва ли меньше, чем блох, и мастеров первоклассных, коим нипочём и реакция конфедератки-«силачки». И знала ведь: глупо ждать от своего поступка не то что благодарности – простой оправданности. Едва ли её червонцы пойдут впрок – на лечение вон того умирающего беспризорника. Куда скорее – на горячительные напитки, а то и на наркотики. К чему благотворительность тем, чьи души убоги? И впредь нищета будет плодить нищету, отчаяние – порождать преступления. И недуги эти исцелит не золото, но лишь время и осознание.
Чего же ради ставит она под угрозу срыва, быть может, самоё своё назначение? Куда правильней для удачливой аризианки – от души пнуть вон тот ходячий скелет в коросте и лохмотьях, в недобрый час подвернувшийся под ноги. Отряхнуть как грязь, налипшую на дорогие сапоги.
Экономика Элкорна в инопланетных инвестициях не нуждается. Так однажды пошутила невесело Старейшина Вахишта – Наставница. В каждой шутке доля истины, особенно – в шутке, исходящей из таких уст.
Но всему вопреки воображение тешилось виденьем. Честный ремесленник либо фермер, в уютной комнатке у камина, рассказывает внучатам о доброй, хотя и слабоумной леди, когда-то бросившей ему, нищему мальчишке-доходяге, пригоршню золотых арданов...
Иллюзия? сказочка для потревоженной совести? Но, возможно, много лет спустя – когда давно выйдет срок назначения Суламифи Драгобич – найдётся хоть один такой? Или не один даже?
Глупый подаёт нищему хлеб; мудрый учит его земледелию... истина, с докосмических времён известная. Но, пока не пришла пора учить, не человечней ли – обойтись хотя бы полумерой?
...В сгущавшихся сумерках Суламифь толкнула малоприметную замызганную дверку в самом сердце трущоб: портовый склад какой-то, ни дать ни взять. Не всякий подозревал, что за дверью этой, в крысином лабиринте коридоров, притаилось такое себе заведеньице, с игривым названьицем «Три Весёлые Задницы». Обыватели честные, само собой, понятия о нём не имели, да и к чему им! Верхушка городского дозора – та знала да помалкивала. Владелец заведения был – ни много ни мало, как «ночной король» Льюрона; и долю от баснословных барышей своих, как водится всюду среди «крёстных отцов», отстёгивал блюстителям закона. Иные лорды и леди являлись сюда и самолично (сохраняя инкогнито, разумеется), когда вздумывалось им завести экзотического невольника, либо убрать кровного врага без лишнего шума. Рука руку моет; лишь на этом принципе заведение держалось, процветало и богатело. Универсальный притон, годный, чтобы залечь на дно экипажу пиратов либо банде вольных стрелков; сбыть-приобрести крупную партию рабов либо наркотиков; найти подругу либо друга на ночь; купить государственную тайну либо заказать убийство влиятельного лица.
Или даже – свободно, не опасаясь доноса, побеседовать о науках и искусствах, о судьбах королевства и о будущем мира.
Ибо отбросы общества порою соседствовали здесь с лучшими его людьми. С тех самых пор, как Вильда Крамольница случайно обнаружила это сохранное местечко. И сочла, что иные здешние пираты и шлюхи куда порядочнее сильных мира сего.
И для наблюдательницы заведение явилось воистину подарком судьбы. Подарком, позволяющим работать на два фронта, и вполне легально, не опасаясь прослыть «засланным казачком». Спасибо Тарле Кудеснику, и Томиреле Ратлин, а также и королеве вольных стрелков из Тимильского леса: словечко замолвили за землянку перед местным владыкой! С одной стороны – разузнаешь здесь немало ценного о теневой экономике, о потайных рычагах внутренней, а то и внешней политики королевства. Если только слушать и сканировать внимательно, да исправно платить. Находилось тут время и место для другой, более приятной разновидности наблюдательской работы: для общения – без опаски, без оглядки – со всеми Опередившими Время в округе. Тем паче, с объявленными вне закона.
Ради одной из них – правда, властями обласканной – Суламифь и явилась сегодня.
Вечер был ранний, в обширной таверне – пока малолюдно, благопристойно, тихо-мирно. Часть завсегдатаев отсыпаются в верхних комнатах, сил набираются для ночной работы. Прочие на огонёк ещё не заглянули. Настоящее оживление начнётся много позднее. Раздолье для наблюдений-исследований-выводов: как лихо проворачиваются бессчётные сомнительные сделки; как одни наживаются, другие разоряются в мгновенье ока; как тускло сверкают ножи, мечи, битые бутылки и что только под руку подвернётся. Чтоб выжить здесь, изволь держать нос по ветру, оружие наизготовку; и горе зазевавшемуся.
Впрочем, на тех, кто сторонился местных игр в выживание – попросту внимания не обращали. На Суламифь и её окружение, к примеру.
Несмотря на неурочный час, хозяин бдил: землянку встретил у самого входа. «Ночной король», Иаста Удачливый – средних лет, худощавый, с виду непримечательный тип. Улыбка, манеры – приятные, но не до приторного, в меру. Такого среди дня на улице повстречаешь – не опознаешь ни за что. И, тем паче, трудно предположить на первый взгляд, сколько кровавого золота у него в обороте.
– Добро пожаловать, добро пожаловать. – Он поклонился несколько раз. – Всегда рад столь редкостной гостье. (Имён здесь не называли никогда: конфиденциальность прежде всего). Вас уже ждут. За столиком у камина. Прикажете всё, как обычно?
– Да, спасибо, лорд; храни вас Единый. – Суламифь сдержанно поклонилась в ответ. – Бутыль торнского, ничего более.
Не откладывая, отсчитала она нужную сумму: за вино и за неприкосновенность. Какое-то время задумчиво следила, как хозяин скользит по залу, отдавая распоряжения. Вкрадчивый, обходительный... и опасный в целеустремлённости своей. Неизвестно доподлинно, он ли, другой ли кто подсобил расстаться с бренным миром прежней «ночной королеве», Дерьене Паучихе. Но уж среди прочих претендентов «на престол» – а таковых всегда немало – Иаста впрямь оказался самым удачливым. В заведении Дерьены, насколько знала Суламифь, начинал он простым танцовщиком и мальчиком для утех.
За столиком у камина высокая фигура в тёмном плаще обернулась навстречу землянке, откидывая капюшон с лица. Красивая седовласая женщина, лет под пятьдесят, со взором проницательно-строгим; и чуткие длинные пальцы перебирают ворох дорогой бумаги для рисования.
Томирела Ратлин, в живописи своей свершившая поворот от условности Тёмных Веков к гуманизму Возрождения. Твёрдо идущая своим путём в искусстве – но странно обласканная и судьбою, и власть предержащими.
Надолго ли?
– Вечер добрый, Мастер, и да благословит вас Священное Пламя, – уважительно обратилась Суламифь, коснулась амулета, прежде чем присесть рядом. – Доселе ищете жизненной правды на дне общества?
– Что ещё искать в этой жизни, кроме правды? – отозвалась Томирела негромко.
– Верно. Чертоги Горние есть, прежде всего, царствие Истины.
– Вам лучше знать, сестра Вайрика. Угодно ли наброски просмотреть?
И Суламифь приняла ворох листов, с благодарностью за оказанное доверие. Несколькими штрихами схваченные «отбросы общества»: бродяги, докеры, подёнщики, контрабандисты, шлюхи, сводни. На всех лицах запечатлено то, о чём и землянке поведали трущобы. Отчаяние, страх, алчность; неприкрытая похоть; тупое равнодушие. Беспросветное будущее – и жестокие радости настоящего.
– Это правдиво, Мастер. – Суламифь возвращала наброски с грустным восхищением.
– Кое-что, думаю, небесполезно будет для полотна «Не меч, но мир...» Как полагаете: трудновато будет Пророкам, при Втором Пришествии, создать людей... из такого материала?
– Нелегко, Мастер. Но нет ничего невозможного.
– Кой-кто всё жужжит, из благодетелей придворных: ах, Мастер, что ж вы жизнь свою драгоценную опасности подвергаете? Это о моей работе в трущобах. Вздор. Здесь я доселе под защитой леди Виальды, да пребудет она в Чертогах Горних.
– Воистину, пребудет.
Коснулись амулетов; помолчали. Миловидный парнишка возник у столика, элегантно откупорил бутыль, разлил вино в чаши. Суламифь бросила ему золотой; блеснула монета, ловко подхваченная, и блеснула зазывная улыбка. Землянка только головой качнула – услужливый официант растворился среди теней.
Наверняка было ему велено: упреждать всякую прихоть «редкостной гостьи», но докучать – упаси Единый.
Не отрывая от набросков сосредоточенных глаз, Томирела подняла чашу в безмолвном тосте, чуть пригубила. Суламифь не спешила ни пить, ни кошель прятать.
– Вам, Томирела. Простите, что немного.
– Не впервые запрещаю вам это, сестра Вайрика. – Взгляд, исполненный мягкого укора. – Не бедствую я, хвала всем святым. Уверяю, щедро платят вельможи за свои парадные портреты.
Улыбнувшись кротко, Суламифь всё ж вложила кошель в руку элкорнки.
– Зато многие из ваших учеников бедствуют. Наипаче те, кто отмечен благодатью таланта. Неверно сужденье, что талант надлежит держать в чёрном теле. Храните его, лелейте – и даст он прекрасные всходы. Если ж нет – что ж, значит, и не было истинного дара. Куда серьёзней и вернее испытание сытостью, нежели испытание голодом.
Уступая, Томирела благодарно пожала локоть землянки; и потаённая грусть сквозила в её жесте.
– Коль так полагаете – пусть минуют их лишенья, выпавшие мне в пору ученичества. Только выдержу ли я сама испытание сытостью? Погрязать начала в живописи придворной. Завершу ли дело, дохода не приносящее, но для душ насущное?
– Я верю в вас, Мастер, – подбодрила Суламифь лаконично.
– Порою стоит поступиться верностью пропорций – ради высшей жизненной правды. – Томирела придирчиво обозревала один набросок, так и эдак, под всеми углами. – Не стоит опасаться и преувеличенья. Как полагаете, сестра Вайрика?
– Правда ваша, леди, – раздался рядом – прежде, чем Суламифь успела ответить – знакомый глуховатый голос. – Дозволите ли присоединиться к беседе вашей?
Удивлённо-радостно кивнула землянка маленькому, сухопарому старичку с интеллигентным лицом: тот стоял, посмеиваясь, у самого столика. Поразительно умел Тарла Лоин, по прозванью Кудесник – лейб-медик Королевского Дома – являться из ниоткуда и исчезать в никуда. Порою подозревала его Суламифь в тайном владении искусством телепортации.
– Да пребудет Единый с вами, лекарь. – Обращение было официальным, тон – дружеским. – Вы, как всегда, неожиданно.
– И мне отдохнуть не грех от несчётных капризов наследного принца.
Подсев к столу, Тарла оглядел собеседниц задумчиво-строго, теребя растрёпанную бородку клинышком. Не из-за неё ли напоминал он Суламифи классического земного академика времён Красной Империи?
– Право, смерть была бы более милосердна, нежели жизнь, к сему отроку злополучному, – вымолвил он вполголоса.
– Господин лейб-медик! – опасливо шикнула Томирела. – Даже здесь у стен уши есть.
Неловко крякнув, Тарла откинул капюшон и протянул к камину руки.
– Зябко нынче. А вы, леди Томирела, всё мастерство оттачиваете, не ведая ни отдыха, ни срока?
– О мастерстве говорить рано. Однако вы правы: довольно на сегодня. Дома ещё поразмыслю на досуге, что в рисунке изменить, дабы вот этот контрабандист на живого человека стал похож.
Художница аккуратно увязала наброски в небольшую котомку. Давешний паренёк скользнул мимо, как-то незаметно наполнил бокал для Тарлы и снова сгинул.
Определённо, хозяин ни на миг не выпускал из внимания «редкостную гостью» с присными её.
– Давненько вас не видно, – начала Суламифь, после того как Тарла насладился первым добрым глотком.
– Грех жаловаться на бесцельно прожитый месяц. – С сухим треском старик потёр ладони. – Две операции удачные, трое исцелённых от оспы. Да ещё с полдюжины неуклюжих попыток сделать из меня отравителя.
– Славно потрудились. – Томирела не улыбнулась даже. – Наслышана и я, что оспа пришла в столицу.
– Утверждаю и утверждать не устану: большинство недугов – от неопрятности людской, – воздел Тарла узловатый палец. – Те черви незримые и зловредные, что переносят оспу, чуму и холеру, зело нечистоты любят.
В зал ввалился, похоже, целый экипаж сарнийского корабля: здоровенные бородатые парни, столь же дюжие девицы с короткими тугими косами. Мигом сделалось шумно, бестолково и весело – словно не две дюжины человек пожаловали, а впятеро больше.
– Не угодно ли – сарнийцы, – указал Тарла, воодушевлённый. – Чистоплотный народ, и оттого на диво здоровый. Нет у них и нищеты вопиющей, как у нас, правоверных далуоров. Но, будучи богаты, отчего не боятся они подставить лица свежему ветру путешествий, взамен того, чтобы запираться в городах?
– И ещё океан, – добавила Томирела. – Наверняка черви, о коих говорите вы, господин лейб-медик, не в силах океан пересечь.
– Увы нам. Церковь Святая всегда предпочтёт обвинить в появлении хворей колдунов, нежели помои на улицах.
– На правах колдуньи – согласна всецело, – улыбнулась Суламифь.
– Всё ж не оставляют меня помыслы о тех временах, когда и болезнетворные сии черви будут людьми побеждены. – Тарла задумчиво тёр лоб ладонью.
– После поветрий бывают выжившие... – начала Суламифь – и спохватилась.
– Позвольте, позвольте, – оживился Тарла.
– Пустое. Вздорная фантазия.
Вздорная, нет ли, но подопечные сами должны открыть тайну вакцинации.
– Обучиться бы и мне исцелять одним наложеньем рук. Как вы, сестра Вайрика. – Обращение Тарлы донеслось до Суламифи словно издали. – Да опасное это ремесло – чародей придворный. Ведаю лишь травы да зелья – и то тянут меня в игры грязные. Сколько же охотников найдётся на колдовскую силу? и на какие цели обернули бы её... да хоть Его Величество да лимийки? И как знать, кто ещё придёт на смену королеве и Владычице...
В неверном свете камина скрестились взгляды молодой землянки и пожилых элкорнцев. И вновь накатило ощущение нереальности, когда все мысли собеседника внятны тебе.
...Сколь же хрупки и уязвимы вы и вам подобные, друзья мои. Сказочно вам повезло – родиться и работать при просвещённых правителях. Да и то не всегда уместно говорить правду в полный голос. И безошибочны, увы, предчувствия: кто-то ещё придёт на смену вашим высоким покровителям. Скоро, скоро – может, и при ваших учениках – настанет время смутное, тёмное. Дорвётся до власти инквизиция; и запылают книги на площадях; и каждый перекрёсток ощетинится виселицами; и страх, низость, предательство пустят корни в каждом сердце. Многие из вас, святых подвижников, найдут безвременную смерть; кому повезёт, те скроются за океаном; иных и отречься вынудят. И замолчит, затаится, замрёт надолго всякая живая мысль; и останутся одни кликуши да подхалимы.
Каждый из вас, бескорыстных, свой шанс получит: Второй Шанс, Второе Рождение в Конфедерации Миров. Но, уничтожив вас, сограждане ваши лишатся своего, неповторимого шанса стать чище, добрее, человечнее.
Сколько ещё таких проб и ошибок у вашей цивилизации – несть числа. Редкие эпохи взлёта – и опять крушение, каждое новое страшнее предыдущего. Родится инквизиция, и породит она фашизм. Хлебнёте досыта горького исторического опыта; начнёте понимать сами, как опасно губить свою же живую мысль. И только после – никак иначе! – явимся мы, Галактическая Конфедерация, старшие братья по разуму. Дабы протянуть руку помощи – открыто...
...Но куда более хрупка и уязвима ты – сестра Вайрика, святая Вайрика. Все святые – великомученики, так уж повелось в грешном нашем мире. Несомненно, мудра ты мудростью небесной; но земной-то юдоли что до того? А мы повидали виды, и нажили мудрости житейской. Ты – молода и горяча, и всегда правду говоришь в полный голос, не взирая ни на лица, ни на обстоятельства. Мы же знаем, когда сказать, когда и смолчать. Вот – дожили до седин, и в меру сил продолжаем служить людям. Доживёшь ли до седин ты? едва ли. Недолго суждено тебе нести людям слово правды и дело правды. Не убережёшь себя; и мы тебя не убережём тем паче. Увы, все святые – великомученики.
Доколе же будут люди сами гасить свои путеводные звёзды во Тьме Вековечной порочных жизней своих...
Некто нарочито закутанный в плащ шагнул за порог; во взглядах, что бросал он по сторонам, властность странно смешалась с вороватостью. Хозяин бдил и тут. Обмен несколькими быстрыми, отрывистыми словами вполголоса – и оба удалились, видимо, в верхние комнаты. Сарнийская команда продолжала с размахом пить, шуметь, горланить песни, бряцать оружием, стучать об стол игральными костями. Не иначе, обмывали удачную сделку. Прочие тёмные личности мало-помалу заполоняли таверну. В воздухе начинало потягивать потом, перегаром, наркотическим дымом; вскоре – почти наверняка! – ко всему этому примешается запах свежепролитой крови. Под шумок кто-то успел устроиться у кого-то на коленях. На деревянных подмостках в дальнем конце зала зажигали факелы. За захватанным полотняным занавесом угадывались музыканты и танцовщики: они готовились к привычному своему всенощному бдению перед публикой.
Могла ли существовать иная реальность, помимо этого притона?
– Тот субъект в плаще, – обратила внимание Томирела. – Шеммун-наследник Интанский, коль не ошибаюсь. Нетерпится ему вступить в права владения, да матушка зажилась.
– Вчера и ко мне за зельем являлся, – припомнил Тарла. – Видно, потерпев неудачу, сюда ринулся. Расчёт верный.
– Отчего ночных убийц только здесь ищут? – Недобрая, уничтожающая усмешка бродила по губам Томирелы. – Лучшие-то из них – лимийки!
– Только во имя целей великих и Веры Истинной. – Тарла также был ироничен. – Никак не ради кровной мести.
– Какая великая цель оправдает убийство? – вставила Суламифь чуть слышно.
– Лимийки! – по-новому оживилась Томирела. – Интереснейшие и необходимейшие фигуры для моего нового полотна!
– Всё-то вы о работе, леди, – мягко укорил Тарла.
Но – осёкся, когда неожиданно устало Томирела уронила голову на ладони.
...Благословенны дни, когда она есть, работа. А если долгие ночи – без трудов и без сна? До сих пор криком исходит душа: Гандар, Гандар, как быть без тебя, как жить без тебя?!
Сам же ты, любимый, тщился исправить что-то, хотя ничего уж поделать невозможно было. Отталкивал из последних сил: беги от меня, старика, не губи молодой свой век. Да слушала ли тебя юность зелёная, безрассудная? Может, не юность – просто судьба?
И в итоге что? Самозабвенно шумит притон вокруг, и сочувственно молчат друзья рядом...
...То мелкий дождик на заре, то звон капели. Я заблудилась в сентябре, а ты – в апреле. И между нами – не лета, меж нами – лето. Ночей туманных темнота и свет рассвета...
– Что это? – поинтересовался Тарла восхищённым шёпотом.
Неужто вслух произнесла? да ёще в мгновенном переводе?
– Старинная песня, – отозвалась Суламифь уклончиво.
– И мне, сестра Вайрика, думалось тогда: то, что разделяет нас с Гандаром, печали не стоит, – вздохнула престарелая художница.
– Воистину, Мастер. Недалёк день, когда воссоединитесь вы в Чертогах Горних. – В свои слова Суламифь вложила всю искренность и убеждённость конфедератки.
– Что ж, – медленно выговорила Томирела. – В делах небесных вы не в пример многим сведущи, Вайрика. Нам грешным – прожить бы достойно жизнь земную, мимолётную.
– О насущном, впрямь, печёмся более, – подхватил Тарла. – В храм же нечасто заглядываем, молимся от случая к случаю, пожертвования платим и того реже. Мы таковы, таков и Гандар был, покойник. Куда уж нам – в Чертоги Горние.
– Храм – здесь. – Суламифь коснулась лба и груди. – Только достойная жизнь земная – ключ к Чертогам Горним. Честно служил людям – вот и молитва; солгал, предал – вот и богохульство. Золотом Небеса не подкупишь. А храмы возведённые – сие есть молитва вдохновенных зодчих. И долгие века будут они дарить красоту людям.
Почему-то опять накатила тихая печаль предвидения. Да, жить красоте в веках, даже после Реформы. Если только уберегут её от оголтелого материализма грядущих времён; и если не разрушит её шальная бомба. Столь же хрупка красота, сколь и мудрость.
– Что мы всё о грустном, – вмешался Тарла. – Немало и хорошего вокруг. Как поговаривают, сестра Вайрика порадует нас искусством воинским на осеннем турнире – верно ведь? Я же – на пути к исцелению ещё одного больного оспой. Ребёнок отсюда, из портового квартала.
– И нынче лечили бедных бесплатно, господин лейб-медик? – улыбнулась Томирела.
Тарла зашелестел сухим, старческим смешком.
– На сей раз – едва не уплатили. Предлагали, представьте, золотой!
И – понимающе переглянулись Тарла с Томирелой. Ибо знали оба, почему вдруг просияла она – сестра Вайрика.
11.
– На турнир собралась?
Лафима – она сосредоточенно проверяла, как действует забрало шлема – обернулась излишне резко. Муж стоял в трёх шагах за спиной; прищурясь, следил за её приготовлениями.
– А хоть бы и так.
– Я вот – тоже.
– Догадываюсь. – Лафима кивнула горько. – Прослышал, поди, что зачинщицей от аризианок выступает сестра Вайрика. Всё неймётся тебе!
– Глупо столь верную оказию упустить. Своими руками, и прилюдно...
– Честь и место, дорогой. Обещаю собрать по арене то, что останется от тебя, и предать Священному Пламени с молитвою. Слыхала я: копьё у неё промаха не знает, а доспех заговорён.
– Не к лицу Главе Дома верить нянькиным сказкам!
– Сестру Вайрику впору назвать не нянькиной сказкой, но опасным противником в поединке.
Леру досадливо поморщился, подошёл вплотную.
– Обещай лучше иное. Отомстить за меня, коли что, – всё в руце Единого!
– Чего ради?
– Не зли меня, Лафима. – Леру сгрёб её за плечо, рванул к себе – глаза в глаза. – Она – эркассари Ламбетская; ты – даргени Тайлемская. Не достаточный ли повод для мести?
Даргени высвободилась, шлем её со звоном покатился по каменным плитам пола.
– Тысячу раз повторяю: твои кровные дрязги меня не касаются! Коль подмога нужна – зови родных брата с сестрою.
– Вспомнила! Толку от них меньше, чем от тебя. Милых двойняшек не интересует ничего, помимо кровосмешения.
– Неспроста шепчут кругом: дурная в вас, Тайлемах, кровь. – Лафима брезгливо сплюнула по сторонам. – Тьфу, тьфу, изыди, Тьма Вековечная!
На какой-то миг почудилось – вот сейчас дарген выхватит меч.
– Ну довольно, Лафима. – Всё ж он обуздал себя. – Завтра ты возьмёшь на турнир боевое копьё и вызовешь сестру Вайрику – насмерть биться!
Развернулся на каблуках, устремился прочь из оружейной залы: видно, счёл разговор с женой исчерпанным и возраженью не подлежащим.
– Как бы не так. – Лафима даже голос не понизила ему вслед.
12.
Утро воинского празднества выдалось подходящим: ясным, свежим, словно умытым. Бодрила росистая прохлада. Лучи осеннего солнца, прощально-щедрые, ласкали даже землю столичной арены – раз навсегда бесплодную, вытоптанную копытами и сапогами. Впрочем, любое светило равно щедро – до безразличия – и к саду, и к пустыне.
На краю арены, против входа, воздвигли четыре шатра, и перед каждым – щит в рост человека, украшенный гербом и девизом. То был лагерь зачинщиков, и там уже ждали начала турнира Эрихью и Суламифь. Вокруг, на битком забитых трибунах, шумели в предвкушении зрители. На почётных местах, в креслах под тентами – знать, подобная стае экзотических птиц. На деревянных скамьях – публика не столь взыскательная, но тоже приодетая. Землянка находила в скромных нарядах простонародья больше вкуса и художества, чем в вычурной аристократической моде.
Впервые участвовала Суламифь в настоящем воинском турнире. День сулил изобилие новых впечатлений; и инфокристалл в гербе заполнен был едва ли на четверть. Хорошо, что местные турниры – вполне безобидные, даже интересные спортивные состязания. Насмерть редко дерутся, и уж не для развлечения праздной толпы. Благоприятный предлог, конечно, для сведения старых счётов: мысль, невольно тревожащая, упорно гвоздящая – и с усилием отметаемая, как вздор.
Эрихью, привстав на стременах, опознавал – по гербам и стягам – будущих соперников, собравшихся у входа. Своими выводами он охотно делился вслух, и настроенье его было безоблачным, как небо над головой.
– Взгляни, Вайрика: весь цвет королевства Льюрского, ничтоже сумняшеся, явился нас посрамить. Вон, дарген Экслинский: немолод уже, но боец испытанный. Родной брат матушки Бариолы, между прочим – неужто на родную кровь копьё поднимет? Шэммун Вэндорский: именит скорее древностью рода, нежели собственной доблестью. Младший сын эркассара Арзуасского... ну, этот просто юнец горячий. И ещё... Священное Пламя! Никак, старая шэммуни Интанская?! Дуэлянтка, солдафонка, самодурка; трёх мужей в могилу свела, четвёртого догрызает. А уж дворни насмерть перепорола!.. Никак не уймётся, ведьма.
– Матушка покойной Гераны? – вспомнила Суламифь, омрачась.
– Недолго в трауре ходила, – подытожил Эрихью, но рассеялся мигом. – Позвольте, где эркассари-наследница Бриннская? Не на трибунах же, среди придворных клуш, неспособных отличить древко копья от наконечника? Нет, здесь она: вон её стяг. Серьёзная соперница, такой и проиграть не зазорно... И, конечно, Олем Северный, сарнийская кровь, нипочём такую потеху не пропустит. Его герб с илагром, владыкой морских глубин, в королевстве один такой. Вишь, своего священного зверя увековечили. Язычники! – заключил вполне беззлобно.
– И берсерки, по слухам. Осмелишься ли, милый, преломить копья с берсерком? – поддразнила Суламифь.
– Нет ничего проще. Особенно если, бросая вызов, он латы на себе разорвёт!
Незаметно протянув руку, Суламифь надвинула на лицо Эрихью забрало шлема. Оба расхохотались.
– Да, Вайрика: как рана твоя? – Отсмеявшись, Эрихью вновь явил свой лик; заботливо взглянул на землянку.
– Рана? – Девушка позабыла уже, о чём речь – Пустяки... всё давно в порядке.
– Лекарю-исцелися-сам, – пошутил Эрихью.
Пританцовывали единороги под сёдлами – тоже предвкушали. Играло солнце на доспехах и щитах воинов, на остриях их копий, на сбруе скакунов; разноцветные стяги полоскались на ветру. Зрители болтали, смеялись, бились об заклад; там и сям общий гул перекрывали приветственные клики.
Варварская картина – но грех сказать, чтобы была она неприятна конфедератке. И публика докосмическая: взбалмошная, недисциплинированная, но в целом доброжелательная. Отчего бы не выступить перед нею. И дома Суламифь принимала участие в многоборьях летних и зимних, да и в командных состязаниях, вроде квиддича, тоже. Обычное дело.
– Вскоре после турнира батюшка в Меран отплывает, – вспомнил Эрихью. – Очередная попытка обратить туземцев в Веру Истинную. Без посредства огня и железа.
– Благородное сердце.
Суламифь лишь плечами пожала под доспехом. Сколько ещё захватнических войн в истории Элкорна – и в прошлом, и в будущем. Когда-нибудь осуществится здесь и геноцид в полном объёме. По иронии судьбы – не ранее, чем юное человечество осознает себя Человечеством. Оборотная сторона великих географических открытий и глобализации.
– Жаль, мы с тобой молоды для подобных миссий, – молвил Эрихью полумечтательно, полуразочарованно. – Не путешествовать нам с учителем.
И Суламифь кивнула. К чему лишний наблюдатель на островах Меранских? Каждый за свою территорию в ответе.
– Очень рассчитывает батюшка, что вскорости королевству Льюрскому станет не то что до меранцев – не до Святой Земли даже. Ты понимаешь...
– О чём секреты, дети мои?
Резко вскинулся Эрихью. Изогнув в усмешке тонкие губы, матушка Бариола осадила единорога почти вплотную к нему. Отец Одольдо приближался неторопливо, пустив скакуна свободным шагом.
У-у, змея подколодная! – мысленно (но уловимо для Суламифи) прошипел Эрихью.
– Святая Аризия да пребудет с вами, матушка, – молвил вслух.
– День добрый, Ваше Преподобие, – поклонилась и Суламифь.
– Так о чём беседы потаённые? – От настойчивости Бариола приветствием пренебрегла, равно как и благословением.
– О дипломатии, – ответствовал Эрихью сколь возможно сдержанно.
– Оставь молодёжь в покое, сестра моя. Похвально, что сии отроки в высоком искусстве политики сведущи, не так ли?
Одольдо присоединился к остальным, глаза его светились юным задором. Бариола прощупала всех будущих противников на турнире взглядом подозрительно небескорыстным. Выискивает ли давнего кровника Вайрики фер Ламбет? раздосадована ли отсутствием такового? Знать бы наверняка. Увы – врождённая телепатическая блокировка, не пробиться.
Обозрел и Одольдо поле грядущих ристалищ. Полушутливо простёр длань над сотоварищами.
– С благословенья Единого, и да хранит нас Священное Пламя. Час пробил!
С четырёх концов арены разом грянули медью трубы; затем рявкнули герольды – возвестили прибытие королевской фамилии, да заодно оглушили землянку, непривычную к столь громким изъявленьям уважения. Едва успела она обнажить голову в общем порыве со всеми. Кстати вспомнила: на осенних турнирах, организованных двумя влиятельнейшими монашескими орденами, всегда присутствует и глава Церкви далуорской, не только представители мирской власти...
Пышная процессия свершала, под ликованье трибун, круг почёта по арене. Внушительная стража возглавляла и замыкала шествие: впереди – дюжина юношей из личной гвардии короля; позади – столько же девушек, телохранительниц королевы. Первая из высоких гостей, на сером в яблоках скакуне – Владычица Аризия, рослая, величественная, в богатой кольчуге, при церемониальном мече. Следом – правящая чета. Глава Королевского Дома, Дерьен Шестнадцатый: длинный, тощий, разнаряженный с безвкусной роскошью, с лицом каким-то неопределённым, но отмеченным многими пороками. («Слаб умом, хил здоровьем» – кстати припомнилось из древних земных летописей. О ком бишь из горе-правителей? немало их таких перебывало, и отнюдь не на Земле одной). И супруга государя, Раффида Реватская: в себя углублённая, в неизменном траурном платье... давно не до развлечений ей, тайной вдове.
Наследник трона – бледноватая копия отнюдь не блестящего отца – прибыл с невестой своей, Эльвой Торнской. Та страдала – не только в Конфедерации о том знали – инфантилизмом, да ещё ходили упорные слухи об её наследственном бесплодии. Немало потрудились королева и Владычица сотоварищи, дабы свершилось это сватовство, в обход лимиек. И, как всегда, неразлучны были младшие принцессы, рождённые королевой – весь мир далуорский знал да помалкивал – от принца-регента.
Ринна и Орта, отроковицы семнадцати и пятнадцати лет. Старшая выглядела более тренированной, младшая – более интеллигентной. Очень они были симпатичны наблюдательнице, да и вся Конфедерация возлагала на них немалые надежды. Когда вырождается правящая династия, дворцового переворота не миновать; история же знала и много худших узурпаторов.
В последние перед состязанием минуты Суламифь не отказала себе в исследовании настроений праздничной толпы. Определила: самые искренние восторги выпали на долю королевы и Владычицы. Главе Королевского Дома достался весь казённый официоз. Наследный принц – тот вовсе, казалось, не воодушевил никого. Принцесс-бастардов не решались пока приветствовать открыто.
Процессия поднялась на трибуну, заняла целый ярус в секторе знати. Прежде чем сесть, Владычица простёрла руку всеохватным жестом. Вмиг улеглась буря криков, и воцарилась благоговейная тишина.
– Да будут благословенны сии воинские игры. – По обычаю своему, Владычица была краткой. – Да послужат они – во славу и в упроченье Веры Истинной. Пусть Единый хранит доблестных воинов, и пусть победа достанется достойнейшему в честном бою.
Её Святейшество окончила речь. Поединщики надевали шлемы, зачинщики заняли места каждый у своего шатра, за своим щитом. Грянули воинственную песнь четыре рога, от входа отделились первые желающие попытать счастья; и трибуны опять взорвались ликованьем.
Скрывая лицо забралом, Суламифь не удержалась от мимолётного сканирования. На неё грозно надвигался сам Олем Северный, прослывший берсерком: здоровенный, кряжистый, белокурый льюрец сарнийских кровей. Эрихью вызывала на бой тоненькая, почти подросток, даргени-наследница Гарвемская; многие, впрочем уже познали истинную цену обманчивой её хрупкости.
Недурное начало.
Как бы невзначай Суламифь коснулась герба на груди. Камера отделилась от него и – автоматически сработал антиграв – взмыла в хрустально-синее (идеальные условия для съёмки!) небо над ареной.
***
Вновь хриплым, драконьим рёвом разразились в отдалении трубы. Лафима фер Тайлем натянула поводья, сдерживая норовистую кобылицу.
– Турнир начался. Ты уверен, Леру, что собирался туда?
– Зачем обнаруживать себя прежде времени, – отрезал супруг почти свирепо. – Остановимся здесь, за холмом; объявимся к концу – её ошеломим. Пока пусть тешит себя надеждою уйти безнаказанной!
Отравой тайной, исподволь разъедающей, проступила на лице его застарелая вражда. Позабыв, что латы на ней, Лафима коснулась груди – там, где амулет; вздохнула украдкой.
Творец Единый, вразуми этого одержимого!..
Наперекор мужниной воле, вооружилась она не боевым – тренировочным, тупым копьём. Меча не захватила вовсе, подальше от греха.
***
Ход состязания увлекал. Очередная четвёрка взыскующих удачи выстраивалась напротив; герольд громогласно и подробно – что несколько утомляло – возвещал имя, титулы и едва не всю родословную каждого. Вызов бросали, касаясь щита избранного противника тупым копьём. После наступал особый момент – подобный струне, трепещущей в ожиданьи искусных пальцев: когда соперники разъезжались для поединка, а трибуны замирали в предвкушении. Наконец – стремительная скачка, ветер в лицо, удар. Большинство вылетали из седла сразу. С бойцами более искусными доводилось, к удовольствию всеобщему, съезжаться неоднократно. (Разумеется, Силу землянка не применяла).
Всё ж зачинщиков, лучших воинов королевства, пока одолеть не посчастливилось никому. Наградой им служили – славословья герольдов, восторги трибун. И всякий раз, когда противники покидали арену, они и зачинщики салютовали друг другу копьями – благодарили за игру.
Спортивное благородство, не противоречащее и кодексу чести конфедерата. Бывали моменты чистосердечного упоенья: быть частью команды, лучшей, сильнейшей! одной команды с Эрихью, с Одольдо; с Бариолой даже. И сокровеннейшее желанье: пусть и Бариола разделит эту радость; пусть только на время!
Эрихью нет-нет да и проносился вихрем рядом с нею, задорно гикая; порой и Одольдо помахивал землянке копьём. В перерывах между поединками успевали и об заклад побиться: кого из четверых признают – победителем турнира. Чувствовала Суламифь, что даже её самолюбие задето.
Из «правительственной ложи» Владычица Аризия одобрительно кивала зачинщикам – радовалась за своих. Королева оставалась безучастна, и неуместным смотрелось её траурное платье здесь, на празднестве. Его Величество перешёптывался с наследным принцем; оба явно досадовали, что никто-де не бьётся «всерьёз», то бишь насмерть. Принцессы «болели» азартно; Ринна-воительница – та и вовсе рвалась на арену самолично.
Прочие развлекались кто во что горазд: вопили, свистели, делали и принимали ставки, сами порой едва не дрались, силясь предугадать главного победителя. Какую-то часть публики уже и несколько утомила однообразная неуступчивость зачинщиков.
В принципе, Суламифь не возражала против соперника, который превзошёл бы её.
Но – не находилось такового.
* * *
– Последний вызов на сегодня, – заключил Леру фер Тайлем.
– И – последняя для тебя возможность опамятоваться. – Лафима коснулась его локтя. – Сам видишь: сражается сестра Вайрика куда искуснее тебя.
Леру оттолкнул руку жены и глухо взрыкнул из-под забрала.
Супруги Тайлемы переместились к самым воротам; в пылу ристалища никто на них не обратил внимания. Стиснув бритвенно-острое копьё – неистово, словно горло давней кровницы! – угрюмо следил Леру за поединком. Вот последние смельчаки кувырнулись в пыль; зачинщики, всяк по-своему, покрасовались перед трибунами; герольды исходили восторгами; публика густо пересыпала приветствия зевотой. Не беда – проснутся вскорости!
– Готовы назвать победителя, – вытолкнул дарген через зубы. – Догадайся – кого? Ступай-ка, Лафима, и внеси разнообразие в церемонию. Вызови Вайрику фер Ламбет, слышишь? Вымотай её ещё сильнее!
Даргени не трогалась с места, упрямо храня молчание. Пусть хоть её насмерть разят, взамен Вайрики фер Ламбет, – надоело…
– Неужто и родители не учили тебя – младшую в семье! – во всём повиноваться супругу твоему, Главе Дома?!
Решенье озарило внезапно. Выйдет она на арену – и вызовет наугад первого попавшегося… только не ту, кто угодна мужу. Имеющий глаза да увидит, разумный да поймёт; а нет – храни его Священное Пламя. Она же устала давно: тревожиться, взывать, остерегать. Любить, всему вопреки.
И, зло пришпорив свою вороную кобылу, Лафима фер Тайлем ворвалась на арену галопом, отчаянно трубя в рог.
* * *
– Леди Лафима, даргени Тайлемская, урожденная эркассари Арзуасская! – без запинки возгласил герольд.
И в который раз толкнулось предчувствие: что ж – опять даргени Тайлемская?
Где три совпадения – там закономерность.
* * *
На душе тяжко лежало – то ли бешенство, то ли смертельная тревога. Четыре щита надвигались странными, судорожными рывками. Ближе, ещё ближе… вот сейчас – ткнуть наугад, не рассуждая…
В глазах прояснилось – ровно настолько, чтобы различить…
На чёрно-золотом поле – скрещённые факел и меч. Герб аризианок. Дурная шутка Провиденья? и всё ж таки она вызвала – сестру Вайрику?
Нет, для сестры Вайрики – слищком девиз непримирим. «Вот ваша смерть, враги Веры Истинной!»
Матушка Бариола. Превосходно.
***
– Теперь – наверняка последний вызов, – определила принцесса Орта.
– Ставлю на Бариолу, – отозвалась старшая, Ринна. – Как ты?
Орта – дипломат – наблюдала задумчиво-проницательно.
– Принято – согласилась подозрительно легко.
***
Ровно ничего не ждала Лафима от горячечного этого поединка. Победить – менее всего стремилась; самого желания драться – не было. Только исподволь треволненья последних дней, гнев на мужа, страх за него переплавились – в некий род боевого безумия. И теперь – помимо осознанья – оно искало разрядки.
Помнила она только: бешеная скачка, какое-то малозначительное препятствие на пути, сметённое единым духом, словно без усилия. Только догадалась осадить и развернуть кобылицу, прежде чем вломиться прямо в трибуны. И увидела – но поняла не сразу, – что единорог матушки потерянно бредёт следом с пустым седлом. И что сама Бариола – первый меч своего ордена! – с трудом поднимается из пыли.
А там – с новой оглушительностью грянули фанфары, и герольды наперебой, взахлёб возвестили отовсюду: «Слава, слава, слава победительнице – доблестной даргени Тайлемской!»
***
– На-поди!..
Весь в недоумении, Эрихью переводил взгляд: с Лафимы, недвижимо застывшей, почему-то и не думавшей торжествовать – на поверженную матушку; с матушки – на беснующиеся трибуны.
– Отличный удар, – одобрила Суламифь не совсем уверенно.
– Нечисто что-то... – По интонации виделось, как Одольдо встревоженно хмурит брови под забралом.
Чудились в произошедшем некий подвох – и странная нереальность. Чествованье победительницы отдавало чем-то нарочито-лихорадочным. Словно каждый убедить себя тщился: вот, завершился турнир безоговорочным триумфом, ко всеобщему ликованию, и никаких больше гвоздей. А дальше в будущее заглянуть – опасались как-то.
Или то лишь игра воображения инопланетянки-наблюдательницы, некстати обнаружившей слабое звено в своей «легенде»?
Простоватый малый, из служителей арены, не сразу изловил единорога матушки. Та кое-как взгромоздилась в седло, потрусила ни шатко ни валко – подальше от сотоварищей. На минуту смолкли герольды, приутихла и публика: те и другие просто малость сорвали горло, усердно славословя...
И в паузу властно вклинился вызов рога: землянке он напомнил рёв разъярённого мезозойского ящера, да не в Доисторическом парке – в естественной среде. В воротах загарцевал чёрный вихрь: вороной жеребец, латы воронёной стали. Ещё не сканируя, Суламифь знала, кто он.
Перезрелый щёголь, лет около сорока. Бледное, одутловатое лицо мелкого самодура, отчаянного кутилы и волокиты. Неуместные на таком лице, льдисто-голубые одержимые глаза фанатика. И – щит с оскалом реллема, с краткий красноречивым девизом: «Трепещи, враг!»
Личность эта – разве что помоложе лет на десяток – фигурировала в стереозаписях, касающихся спецподготовки Суламифи Драгобич.
– Лорд Леру фер Тайлем, Глава Дома даргенов Тайлемских!
Только почудилось, или впрямь смятенье обозначилось в вышколенном голосе герольда?
***
В глухом закутке арены Бариола отвлеклась от смакования своего позора.
Вовремя явился он, Леру фер Тайлем; давней вендетты не позабыл. И горе тому, кого причислил к кровникам своим одержимый дарген.
Горе – кому бы то ни было.
Даже колдунье.
***
Дела давно минувших дней – стучало в висках ни к селу ни к городу. История, в трагизме своём нелепая: истребление целого клана – из-за неблагосклонности некоей эркассари-наследницы к некоему даргену-наследнику. Обычно такие инциденты разрешаются простой дуэлью. Но болезненная, патологическая страсть рода Тайлемов к вендеттам во многих уже поколениях укрепилась. Недооценить силу этой страсти – безрассудно; Ламбеты в это безрассудство впали – и поплатились жестоко.
И теперь ты, посторонняя – глаза в глаза с чужим кровником. И в глазах его видишь – чётко, как на стереомониторе...
...Смерть и разрушение пришли с рассветом: в образе Главы Дома Тайлемов, её супруга, даргена-наследника и небольшой наёмной армии. Стража у замковых ворот, застигнутая врасплох, была перебита в считанные минуты. Кто-то всё ж успел поднять тревогу; и во дворе перед замком разыгралась то ли битва, то ли бойня.
Сполохи пожаров, запах дыма и крови; воинственные крики, предсмертные стоны, проклятья, просто звериный рёв... Неумело, чем попало отбивалась дворня – смехотворное сопротивление! Эркассар и эркассари, без щитов и доспехов, рубились спина к спине на ступенях крыльца, осклизлых от крови. Старшая дочь их – та самая, яблоко раздора – с яростью обречённости рвалась к своему главному врагу: последние счёты свести. И поодаль, приникнув за какой-то оградкой, девчушка лет тринадцати раз за разом натягивала арбалет, почти непосильный для её возраста. Она защищала двух младших братишек – Вайрика фер Ламбет.
Настоящая Вайрика фер Ламбет.
Первою пала эркассари-наследница, много не дотянувшись до Леру фер Тайлема. Следом – родители, один за другим. Кое-где распалённые наёмники добивали взывающих к пощаде слуг: уродливые тени в зареве догорающих надворных построек. Опустел колчан юной Вайрики. И – отшвырнув бесполезное оружие, она привлекла к себе обоих мальчуганов.
– Всё, – уронила тихо, ровно. – Нашего рода больше нет.
– Что ж теперь? – Старший, лет десяти, доверчиво глядел в глаза.
– Смерть быстрая – или медленная, – молвила сестра спокойно. – Предпочтём сарнийский обычай?
Понимание и приятие – столь жуткие на детских мордашках... Из перстня Вайрика вытряхнула тёмные шарики – всего два.
– А ты, сестра? – только и спросил младший, семилетний.
Та молча показала кинжал.
Застылые глаза; амулеты, стиснутые в чумазых кулачонках... миг спустя оба мальчишки осели на землю – дети суровой своей эпохи, и в смерти суровые не по-ребячески.
Склонив голову и сжав амулет, девочка лишь губами шевелила. Так понимала свой долг: не одну себя отмолить – братьев тоже.
– Творец Единый, помилуй и прими души наши...
– Утро доброе, юная леди!
Над горизонтом полоска зари вскипала багрянцем, цвета свежей крови. Щеголеватый дарген-наследник, совсем рядом, словно в раздумье подкручивал светлый тонкий ус. Ухмылялся плотоядно на нежданную добычу.
– Авось да небось – младшая сестрёнка окажет мне приём более любезный, чем старшая?
– Ошибаетесь, лорд.
Сверкнул кинжал, сердце находя безошибочно. Девочка Вайрика падала прямо в костёр лицом – навстречу погребенью огненному, праведному, очищающему. И рядом на камнях валялся полуобгорелый арбалет. Тугой и тяжёлый, не по росту...
Что ж, и десять лет спустя Леру фер Тайлем не простил Вайрике фер Ламбет её ухода из жизни, помимо воли его, победителя? Тем паче не простит теперь – нежданного её воскресения.
Не забудем, не простим! – незапамятно древний лозунг войны, из мира в мир кочующий...
***
Чёрный вихрь прочертил арену, остриё копья врезалось в щит сестры Вайрики с силой столь бешеной, что тот разлетелся вдребезги.
И в нависшем безмолвии цепеняще-чётко прозвучал голос герольда; чего в нём было больше – торжественности ли, ужаса?
– Леру фер Тайлем желает биться с сестрой Вайрикой насмерть!
***
– Батюшка, батюшка! – Наследный принц заёрзал в нетерпении. – Вот самая потеха начинается!
– Гнусно, – молвила Ринна-воительница. – Дуэль у черни на глазах!
И Владычица Аризия осуждающе поджала губы.
***
Словно в кошмаре, выезжала Суламифь на арену – в последний раз. Древко копья – настоящего, боевого – жгло ладони и сквозь латные рукавицы. На поясе ждал своего часа тяжёлый двуручник. Не убий – а как иначе?!
Не сразу она поняла, что знак к началу схватки подан, и соперник уже рвётся навстречу. Оставалось лишь последовать его примеру. Может, повезёт сразу выбить из седла?
Не повезло. Сама устояла с великим трудом. Ошеломленье отрезвило: неужто об этом мечтала она в разгар такого гладкого, почти цивилизованного турнира? Лучше бы – вовсе никакого «достойного соперника».
И опять – бешеная гонка на выживание; вновь – грудь с грудью сшиблись в центре арены. Копья хрустнули одновременно, обломками легли наземь. И соперники спрыгнули вслед, шлемы отбросили: кодекс воинской чести велит в пешем бою сражаться с непокрытой головой. Взметнулись мечи, в синеву вонзились. Встретились с ожесточеньем: песня смерти на два голоса, слагаемая экспромтом, с искрами, с перезвоном...
Теперь только Суламифь разглядела вблизи чужого кровника. Лицо, не лицо – маска бешенства. Странное нечто почудилось и в манере Леру фер Тайлема сражаться. Лишь когда, почти в отчаянье, решилась Силу применить, и не смогла пробиться к сознанию противника – поняла, что именно. Дарген рубился, как берсерк; и боевое безумие надёжно замкнуло разум.
Знают наблюдатели в Сарнии, где берсерки почитаемы, каково это: оберегать в поединке и жизнь противника, и свою.
Пыталась она просто сражения избегать, сколь возможно. Оказалось: невозможно вовсе. Словно демоном одержимый, дарген не давал ни отдыха, ни срока; не о человечности речь зашла – о выживании. Никакого поиска слабых мест в обороне, ни осторожной разведки боем. Казалось, Тайлем начисто позабыл все уроки фехтования, вкупе с правилами. Наседал и наседал, по-звериному воя, шквалом ударов рушась. Что на лице, что на щите – один оскал.
Быть может, впервые за время назначения землянке сделалось по-настоящему страшно. За противника ли, за себя?
Особенно мощный удар, всею тяжестью принятый на меч, словно в мозг вонзился; разом занемела левая кисть, повисла плетью. Лишь всю силу воли собрав, Суламифь удержала неподъёмный клинок одной рукой. Инстинктивно успела уклониться от нового замаха – он метил прямо в горло. Не встретив препятствия, дарген не удержал равновесия, начал заваливаться влево. И тут Суламифь – почти по инерции – опустила меч на его бок. И – ощутила, как тяжёлое лезвие впивается глубоко меж латных пластин, в живое тело.
На миг бешенство на лице даргена сменилось изумлением; затем какой-то жалкой, детской обидой; наконец, гримасой агонии. Струйка крови побежала из угла губ, обагрила пшеничного цвета франтоватый ус. И, надтреснуто дребезжа доспехом, лорд Тайлем рухнул наземь. Сам собою высвободился меч из раны, с жутковатым, влажным чмоканьем; скрежет металла о металл, алые капли в пыли под ногами...
Два-три робких крика одобренья раздались – и на лету застыли, скованные оцепенением. К счастью, не взорвалась толпа кровожадной яростью, призывами добить поверженного. Только со стороны короля почудился подозрительный, капризный жест. Может, сразу видно, что добивать нет нужды особой? Не время сейчас – разбираться в тонкостях настроения публики.
Беглое сканирование показало: глубокий шок от боли и потери крови; сломано несколько рёбер, и задёто лёгкое, и печень рассечена почти надвое. Иммер, однако, поступила к самозваной целительнице и в более критическом состоянии. Если не терять времени...
Последнюю дань традициям отдавая, Суламифь подобрала меч, занесла над головой даргена (вздох вспорхнул над трибунами). И – вонзила клинок глубоко в утоптанную землю, в полуметре от шеи противника. Так, по здешним обычаям, миловали смертельного врага раз навсегда. А затем – оставив меч, как есть – подхватила бесчувственного лорда на плечо; осторожно направилась к своему шатру.
Вслед ей разливалось безмолвие – изумлённое ли, осуждающее, благоговейное? Слишком невероятно – старожилы не упомнят – завершился осенний турнир в год 1374-й от Великого Откровения.
Даже герольды не решились славословить.
***
В своём роскошном кресле старый монарх крякнул разочарованно. Не дали насладиться зрелищем смерти одного из поединщиков, ну что за подданные непонятливые?! Не повелеть ли казнить обоих на месте, за то, что удовольствия государю не доставили, как должно?
А королева – словно лишь теперь, среди оцепененья общего, в себя придя – задумчиво-строго взглянула на дочерей.
– Запомните сей урок показательный, Ваши Высочества.
– Но всегда ли следует быть благородным к врагам своим? – вопросила Ринна-воительница.
– Ибо ответом на великодушие служит зачастую – удар в спину, – досказала Орта-дипломат.
– Её душа пред Единым незапятнана, – молвила Владычица. – Душа той, что возлюбила врага своего, аки самоё себя.
– Мы же, правители, не за себя одних ответственны, – тихо заключила королева. – Не про нашу честь роскошь всепрощения...
***
Какой-то воин небольшого роста ворвался в шатёр, жестом отчаяния сдёрнул шлем с головы. Лафима фер Тайлем – догадаться труда не составило. Припала к распростёртому телу мужа, лихорадочно целуя окровавленное лицо его, не стыдясь рыданий.
– Леру! – твердила как в бреду. – Леру...
– Он будет жить, – молвила Суламифь устало. – Я берусь его исцелить. Сейчас оставьте нас. Когда опасность его жизни минует, я позову вас, леди. Если понадобится, помогу отправить вашего мужа домой. Коль не придёт он в себя сразу – не тревожьтесь, очнётся позднее.
Единым порывом – наблюдательница помешать не успела – даргени преклонила колена пред нею; прижала к губам её латную рукавицу.
– Сестра Вайрика... вы – святая!
***
Задумчиво следила Бариола, как ведьма внесла в свой шатёр поверженного кровника. В голове уже роились планы, смывая разочарование.
Единый её накажи – Леру фер Тайлем дрался, как демон. Вот сейчас, казалось, раз навсегда избавит матушку от грязной работы... Увы, не судьба.
Нет сомнений, колдунья сама же исцелит этого помешанного. Глупа до святости; в этом Бариола давно убедилась. Вот уж у кого поучиться соблюдать заповедь Пророков о всепрощении – крамольная мысль!
И, само собой, едва ли лорд Леру проникнется к спасительнице своей вечной признательностью. Скорее напротив: почувствует себя, в который раз, смертельно оскорблённым ею. И тут планы матушки, что до ведьмы, даргену Тайлемскому весьма ко двору придутся. Скажет и сделает всё, что она ему повелит, – стоит только посвятить его в свои замыслы тайные. Разумеется, не до конца.
В грядущей расправе с чернокнижницей все средства хороши. Тем паче грех упускать столь серьёзного свидетеля и столь надёжного союзника, коль скоро сам в руки плывёт.
Готовый союзник.
ДОСТОЙНЫЕ ЭТШИ! РЕЦЕНЗИИ, ПОЖАЛУЙСТА! НЕУЖЕЛИ ВСЁ ЭТО НАСТОЛЬКО НИКАК, ЧТО И СКАЗАТЬ НЕЧЕГО? ТАК СКАЖИТЕ ХОТЬ ЭТО, ЧТОБЫ ВАША ПОКОРНАЯ СЛУГА ПЕРЕСТАЛА НА МАТУШКУ-ЭНТРОПИЮ РАБОТАТЬ.