Довольно долго думал куда же запихать это. Не реализм точно. Кроме мистики так ничего и не додумал, но ужасов здесь нет.

Черный след на бумаге казался живым. Он будто шевелился, когда рядом пробегало жало карандаша, добавляя новые штрихи. А белая поверхность постепенно темнела, увязывая в себе мгновение.
Светловолосый мальчик лет пяти беспокойно шевельнулся: ему было скучно. Но стоящая рядом мать подтолкнула его, заставляя стоять смирно.
- Осталось немного, - от художника не укрылось это движение. – Еще чуть-чуть.
Женщина что-то проворчала себе под нос. Она согласилась на этот идиотский портрет лишь по прихоти мужа, которому вдруг понадобилась картина в гостиную. И нет бы обойтись профессиональными художниками! Конечно, у них в Гамельне с населением в сорок тысяч картину мастера сыскать не легче, чем золото в куче навоза. Но не так уж далеко поехать в Ганновер и посмотреть там! Нет, надо именно семейный портрет. Эскиз, набросок! Да еще и заказал какому-то нищему! Ну и какая разница, что тот должен им денег и картина выйдет бесплатной? Она взглянула на мужа: он стоял с каменным лицом, не обращая ни на что внимания. Неужели ему так важна эта идиотская картина?
Штрих. Тень. На листе уже возникли образы людей, и теперь художник рисовал мелкие детали, привязывая рисунок к людям, делая их не просто похожими, но образами настоящих. Каждый портрет – не просто изображение. Он несет в себе частицу души не только художника, как любая другая хорошая картина. Он забирает немного и у тех, кого именно вздумалось нарисовать мастеру.
Иногда это приводит к самым неожиданным последствиям.
Он обвел глаза мужчины и на мгновение встретился взглядом с самой моделью. Нет, немного не так… Глаза – едва ли не главный элемент в портрете. По ним люди узнают друг друга. По ним будут узнавать и портрет. Часто бывает, что…
- Ма-а-ама, я домой хочу! – заныл мальчик.
- Подожди, видишь, нас уже почти нарисовали, - зашипела на него мать и снова подумала, что Вильгельм ошибся, обратившись к этому… этому… Она снова посмотрела на художника. Типичный представитель богемы. Какие-то серые волосы – казалось, он нарисовал их своим карандашом. Такие же серые глаза. Бордовая жилетка и белая рубашка, серые штаны, дешевые ботинки. Худощавый. «Не может работать, вот и перебивается на марании бумаги», - думала женщина. Да когда же он закончит?
Карандаш летал по бумаге, словно живой. Глаза художника уже не смотрели на людей живых, глядя лишь на людей нарисованных. На миг почтенной фрау показалось, что они странно светятся.
- Готово, герр Бергман… - тихо сказал художник.
- Vortrefflich, Гельмут! – Вильгельм тут же шагнул к нему и посмотрел на рисунок. – Неплохо, неплохо… Я не зря предложил рисовать это вам. Надеюсь, вы понимаете, что плата за рисунок вычтется из долга?
- Да, герр Бергман. – Гельмут провел последний штрих, и ростовщик вдруг закашлялся, прикрывая рот рукой.
- Что-то мне нехорошо, - пробормотал он. – Давайте сюда рисунок…
Гельмут молча скатал лист в рулон и обвязал его.
- До встречи, герр Бергман. Напомните, сколько я вам остался должен?
- Не сейчас, не сейчас... - Ростовщик снова закашлялся.
- И где ты умудрился заболеть? – Фрау Бергман уже стояла рядом. – Сегодня же к врачу!

Гельмут любил эту улицу.
Он больше всего ценил тишину и, предпочитая рисовать на открытом воздухе, чаще всего работал именно здесь. «Bungelosenstraße, 7» - гласила табличка на ближайшем доме. Улица Молчания. Здесь было запрещено играть на музыкальных инструментах, и тишины Гельмуту хватало.
После вчерашнего портрета для герра Бергмана у него не было заказов, и художник рисовал по памяти лицо случайно увиденной вчера девушки. Довольно милой. Он запомнил длинную косу, тонкие черты лица и миндалевидные глаза. Глядишь, кому-то и понравится. Как ростовщику, например. Он подумал, что стоит все же снова взяться за краски. В конце концов, люди обычно покупают не карандашные эскизы.
Они слишком серые.
Гельмут не любил краски. Знакомые художники посмеивались над этой причудой, но если наброски карандашом и углем у него получались словно сами собой, то с красками дело обстояло куда хуже.
«Серый цвет – не единственный в палитре художника», - говорил Берхард, который был не в пример удачливее Гельмута. Пока не попал под лошадь на этой самой улице две недели назад, в десятке метров от того самого седьмого дома. Уж тогда-то в его палитре остался один цвет: красный.
- Простите… - раздалось у Гельмута над ухом.
Художник вздрогнул: погрузившись в работу, он не замечал ничего вокруг. Вот и сейчас едва не упустил заказчика.
- Да? – он поднялся со своего раскладного стульчика и увидел совсем рядом с собой девушку, которую сейчас рисовал. Надо же. Он никогда не верил в совпадения. – Чем могу помочь?
- Вы… не скажете, кого сейчас рисуете? – она закусила губу.
«Синие глаза, светлые волосы… - лихорадочно отмечал он. Как всегда, Гельмут не обратил внимания на цвета, запомнив лишь форму. Впрочем, для графита все едино. – А что если?..»
- Я.. увидел вас вчера на улице и решил нарисовать, - ответил он. – Вы ведь не против?
- Нет, конечно, нет! – она всплеснула руками. – Просто… Вы не продадите мне этот портрет?
Гельмут улыбнулся. Бывают и у него удачи.
- Конечно. Но я рисую только карандашом.
- О, это не имеет значения. Никакого.
- Тогда садитесь. – Он жестом фокусника выхватил из-за мольберта стул и ловко разложил его. – Мне осталось немного, а рисовал я по памяти. Нужно кое-что поправить.
Карандаш замер. Гельмут торопливо переводил взгляд с картины на модель, проверяя, все ли нарисовал верно. Глаза, скулы, брови… Нет, память не подвела его. Девушке на бумаге не хватало лишь души, чтобы стать образом девушки реальной.
И стать проводником в ее душу.
«Стоит ли это делать? – думал Гельмут, проводя первый штрих. – Хотя, надо же потренироваться. Что бы такого с ней сделать? Хм-м…»
Он добавил тени на шее и вдруг, повинуясь какому-то внутреннему голосу, снова вернулся к глазам. Через них влиять на человека проще всего… Штрих. Линия. Точки. Смазанный след… Портрет оживал, вот только девушка на нем улыбалась чуть по другому, нежели настоящая. Совсем чуть-чуть…
- Прошу вас. – Гельмут повернул мольберт.
- Ой! – девушка с восхищением уставилась на себя нарисованную. – Вы действительно отлично рисуете!
- Спасибо, - усмехнулся Гельмут. Он тоже был доволен.
- Вы не оставите мне свой адрес? – Она осторожно коснулась пальцем бумаги. – Может, я как-нибудь…
Гельмут молчал, глядя на нее. Раньше у художника никогда не спрашивали подобного.
- Пожалуйста…

Нет концовки, а жаль:-(

так интересно все завязывалось. Рассказ напоминает схематичный набросок чего-то бОльшего.

эй-эй, там продолжение есть же.
я просто думал, выложить начало, и если будут тонны грязи то не выкладывать остальное чтоб не позориться

Ждем!
ну зачем сразу на тонны грязи настраиваться?

Я пессимист)
Хм, ну тогда выложу)

Девушку звали Герда, и еще долго Гельмут стоял на улице, глядя ей вслед. Как оказалась, неожиданная благодетельница – а за эскиз она отдала художнику десять дойчмарок – жила совсем недалеко от него. Теперь Гельмут размышлял, было ли так всегда или стало только что – когда он нарисовал портрет. Те крошечные изменения в глазах и улыбке не могли спровоцировать такое совпадение. Гельмут вообще не верил в случайности. А сейчас он растерялся.
Впрочем, были заботы и кроме этой.
- Эй, Гельмут! А я тебя ищу! – услышал он знакомый голос. Фридрих. Как вовремя. Жуткое серое пальто с ярко-синими рукавами, синий жилет и желтая рубашка плюс светлые волосы с голубыми глазами. Совершенно дикое сочетание. Не менее дикими получались у него и картины – правда, в отличие от «серого эскизера», Фридрих рисовал красками. Как и подавляющее большинство художников Германии, впрочем.
- Ты чего тут стоишь как статуя? – хохотнул товарищ и хлопнул Гельмута по плечу. – Глядишь, от голубей погань будет!
- Не будет. – Он через силу улыбнулся и сунул деньги в карман плаща. – Зачем ты меня искал?
- Ты, как всегда, унылый, - заключил Фридрих. – Мы сегодня отмечаем заказ Вольфганга, забыл? «Какой-то дворянин» все-таки дал добро на рисование своего портрета.
Гельмут помнил эту историю. Не далее как неделю назад в Гамельн вдруг заявился некий барон из самого Берлина. Как оказалось, он в запальной карточной игре проиграл желание, а вернее, наказание – найти художника победнее где-нибудь в провинции и заказать ему портрет. Повезло, разумеется, Вольфгангу – ему вообще всегда везло. Барон посмотрел его мазню, нашел ее относительно красивой и приказал нарисовать портрет. За немалую сумму. Аванс он уже выдал, и сегодня Вольфганг-везунчик всех угощает.
- А что еще нового в нашем городишке? – спросил Гельмут, складывая мольберт.
- Не знаешь, что ли? Ростовщик Бергман в больницу угодил. Заболел чем-то неприятным. Врачи в голос говорят, что не заразно, но понять что это, тоже не могут. Коновалы. Черта с два я рискну доверить им свою жизнь, даже если меня чума приберет. Вот увидишь, герр Бергман тоже копыта отбросит.
Насколько же пророческие эти слова.
Гельмут улыбнулся. Надо будет навестить герра Бергмана и проверить, как он там. А если поправляется, то добавить. Иначе… В долговой тюрьме рисовать ему не дадут.
Конечно, останутся еще жена и ребенок. Но они уже есть на портрете работы Гельмута, и влиять на них будет проще.
Стоит только раздобыть карандаш и бумагу.
«Праздник» собирались отмечать лишь через два часа, и у него было еще много времени.
Но соваться в больницу пока не стоит.
Гельмут снова разложил мольберт, закрепил на нем новый лист и задумался. Чистое белое поле, ждущее, чтобы его коснулся графит. Что бы такого нарисовать? После неожиданного знакомства с Гердой он боялся рисовать по памяти. Ведь может же быть так, что именно его рисунок привел к художнику эту девушку. А потом он снова вмешался в судьбу.
А может, и не вмешивался. Но Гельмут не верил в случайности.
Он нарисовал вытянутый овал. Несколько уверенных штрихов – усы. Две дуги – уши. Четыре лапки. Три черных кружочка – нос и глаза. Быстрые смазанные штрихи шерсти. Еще больше размазать их пальцем, но аккуратно, чтобы не вылезти за пределы туловища.
Крошечные коготки, тонкая, почти незаметная линия рта.
Крыса.
Вот уж кого проще всего нарисовать без красок.
Гельмут принялся рисовать рядом вторую. Он не любил крыс. Да и мало кто их любит, особенно здесь, в Гамельне. По этой самой улице некогда шагал Крысолов, играя на своей дудочке. А за ним рекой шли, бежали, прыгали крысы. Серые, словно сошли с картины Гельмута.
Он дорисовал вторую крысу и вздрогнул, словно увидел привидение.
Зачем он это рисует?
Дьявол!
Гельмут сорвал лист и яростно смял его, заработав удивленный взгляд проходившей мимо женщины.
Иногда стоит думать, что рисуешь, ведь не просто же так его рисунки могут отразиться в реальности. Впрочем, он подозревал, что не только его.
Пора идти в кабак.