Пришла за конструктивной критикой



История о волшебнике Септимии Крауде и его жажде освободиться от проклятия алой розы. История о неприкаянной страннице Виктории Васнецовой, которая ослушалась совета и провалилась в иные миры.





Я сижу под мостом на обрывке картонки от телевизора. В темноте слушаю дробь дождя. У меня промокли ноги, и под мелодичное хлюпанье в ботинках я двигаюсь к огню. Надо срочно отогреваться, а то от холода и пальцы закоченели, и ногти посинели. Раньше я хотя бы красила ногти и не беспокоилась, что испугаю окружающих. Но лак, даже самый незамысловатый, не попадался мне уже несколько месяцев или лет. Не знаю. Давно потеряла счёт времени.
От холода пальцы утончились, и серебряное колечко с чернью – подарок родителей в честь поступления в институт – теперь опасно болтается на среднем пальце правой руки.
Костёр в мангале без ножек освещает осунувшиеся лица моих случайных товарищей-бомжей. Они готовы с жадностью впитать мою историю, проглотить мельчайшие подробности и захлебнуться от радости счастливого конца. Но я не спешу. Кто знает, на что способны обманутые бродяги? Мой рассказ для них, наверное, манна небесная. Как же они расстроятся, когда поймут, что плешивого воробья приняли за гордого орла! Дай бог, унести от них ноги.
Но уговор есть уговор: за кусок хлеба и тепло огня, я должна рассказать всё без утайки о смерти Септимия Крауда. Наш договор скреплён древней магией. И я не смею ей сопротивляться.


Тот мир, откуда я родом, лишь песчинка среди сотен других. В одних царят тишь, благодать, а все дороги усыпаны свежими цветами. В других идут нескончаемые войны, текут кровавые реки и мостовые построены из человеческих зубов. Встречались мне и миры, насквозь пропитанные волшебством, всюду преследовал его тонкий аромат, запах миндаля или перечной мяты, и заросли ярко-белых калл. Иногда я попадала в места, где и вовсе нет разумной жизни, только фиолетово-жёлтые всплески энергии пересекают пространство.
Меж собой миры соединены подчас толстой, непробиваемой стеной, а порой совсем тоненькой перегородкой, как дверь на чёрную лестницу, чьё рифленое стекло испещряют выпуклые гранёные квадратики, и потому за ним всегда видны лишь расплывчатые очертания неизведанного.
Честно говоря, я никогда не любила этой двери: в детстве насмотрелась передач о маньяках и теперь боялась. Откровенно говоря, очень многое вызывало у меня страх. Конечно, это глупо. Мне, будущему клиническому психиатру, стоило бы сначала подлечить собственную головушку, а уж потом лезть с аналитическим скальпелем в чужую душу. Но я всегда выкручивалась, строя заборы из титанических трудов по психологии и психиатрии. И никто и не подозревал, как сильно билось моё сердце всякий раз, когда я помогала профессору во время бесед с пациентами. Впрочем, спасало меня не актёрское мастерство, а то, что мало кого волновала стажер, по вечерам приносящая кофе.
Жили мы тихо и скромно. Отец целыми днями трудился в лаборатории, изучал бактерии и микробы. И виделись мы редко. В детстве, помню, любила заглядывать в его портфель, всё надеялась найти что-нибудь интересное, но он никогда не приносил материалов домой. Мать металась между драгоценным хозяйством и работой бухгалтера. Ещё была Светка, милая сестричка, которая постоянно норовила занять мой письменный стол своими красками, пастелью и альбомными листами, мол, места ей не хватает в своей комнате.
Я почти всё время сидела дома, если не считать походов в институт и двух-трёх в неделю вылазок на практику в клинику. Остерегалась гулять по вечерам, от клубов и дискотек бежала, как от огня. Но я гордилась своей жизнью, потому что верила в будущий успех. У меня был смысл, цель, и все остальное не имело значения.
Многим моя жгучая мечта казалась странной. Фи! Целыми днями просиживать над книгами взаперти, а затем до пенсии гладить по головке неудавшихся вскрывателей вен и анорексиков! Не чушь ли?
Всё началось в тот день, когда меня заставили просидеть три дорогостоящих часа в кресле у шарлатана-психотерапевта и выслушивать всякую муть о смысле моей жизни глазами окружающих. Меня чуть не стошнило. И я поклялась стать самым лучшим специалистом, чтобы уж больше никому не пришлось раскрывать душу идиоту и позволять калечить её, грязными руками выворачивать наизнанку и переиначивать истину.
С тех пор ношу чёрную повязку-браслет на правом запястье, скрывая от случайных знакомых метки тех мрачных и отчаянных времен. И каждый день до позднего вечера я просиживала над книгами или мечтала о белом халате и чернильных кляксах Роршаха, которые буду показывать своим вопиющим о помощи. Наверное, я всё-таки стала бы психиатром. Возможно, даже не самым плохим.
Но всё случилось иначе.
Однажды мой фальшиво-сладостный покой нарушило вторжение странного человека по имени Септимий Крауд. У него были серые глаза, похожие на пастельные мелки моей сестры, чуть вытянутое лицо с выдающимся подбородком и очень светлая кожа. На правой щеке, как пятна грязи, проступали два незаживающих рубца от ветрянки. Тёмные жидкие волосы при любом движении колыхались точно хрупкие осенние листья. На вид ему с лёгкостью можно было дать от двадцати до сорока. Он мог оказаться кем угодно: и замученным студентом-ботаником, и офисной крысой, и вечно работающим в поте лица творцом. А может, архитектором или поэтом.
Впервые я увидела Крауда, когда он стоял у подъезда нашего дома и что-то искал в мобильном телефоне. Совсем заурядный, непримечательный, скучный, сливающийся с сотней других людей. Он мог уже не первый год жить в доме, сотни раз попадаться мне на глаза, а я могла его не замечать как соринку.
Но он привлёк моё внимание совершенной глупостью.
— Девушка, не подскажете, как пройти к метро? А то машина сломалась, на работу не доехать.
Наш дом не так далеко от подземки находится, чтобы не знать ближайшей станции. И вопрос его показался мне странным.
— Вы здесь недавно?
— Да.
— Метро там, — махнула рукой в сторону. — Идёте вдоль белого дома, сворачиваете на аллею, метров через сто будет станция.
— Спасибо.
И, улыбнувшись, ушёл. Ну кто в наше время улыбается? Меня зацепила его улыбка, похожая на мимолётный солнечный луч, тёплая и ласкающая.
Но я больше никогда не видела этой волшебной улыбки на его губах.
Было начало мая, то чудесное время, когда апрельский снег почти растаял, и, наконец, приползала весна. Но для меня, вечной мерзлячки, не настолько тепло, чтобы гулять, поэтому обычно я любовалась зелёной листвой с балкона, но из-за Крауда стала чаще выходить на улицу. Сидела с Киттри на лавочке, ждала его появления, затем вместе с ним юркала в подъезд. Он не заговаривал со мной больше, а я жаждала поймать ту пленительную улыбку. И, честно, меня безумно оскорбляло его молчание. Крауд превращался в навязчивую идею.
В то время я мнила себя гениальным психологом и с каждой прочитанной страницей всё более великим. Но пора было от теории переходить к практике. Не всю же жизнь мне кофе профессору приносить? Конечно, к настоящим душевнобольным меня бы никто не допустил, поэтому я решила опробовать способности на новом жильце, быстро и метко распороть его, изучить и запихнуть в форму узколобого вывода. К этой игре я подошла с большим пафосом и без подготовки, что меня и сгубило.
— Не правда ли странно? — едва набравшись храбрости, начала я. Бросило в жар. Пот стекал по спине.
— Что? — безучастно спросил он.
— Ваша машина.
— А что с ней?
— Ни один автосервис так долго чинить не будет. Мне кажется, вы соврали о том, что машина сломана. У вас её просто нет. Вы хотели узнать, как дойти до метро, но боялись произвести впечатление нищего, вам хотелось выглядеть элегантнее и внушительнее, вот и соврали про машину. Подобная ложь свидетельствует о скрытых комплексах…
На все мои догадки Крауд лишь хмыкал, а я строила всё новые и новые небоскрёбы предположений. Я приклеилась к нему как банный лист. Давно мне так не хотелось говорить и говорить с кем-то! Я словно пробуждалась ото сна.
Позже пойму, что мне повезло. Если бы я пристала к кому-нибудь, у кого на мой счёт не было великих планов, то получила бы по больной головушке кирпичом или портфелем. Но Крауд стойко терпел все оскорбления, которые я беззаботно выливала на него. Кому понравилось бы выслушивать о комплексах? Нет, анализом надо заниматься в одиночестве при свечах, никому не показывая результатов, но исподтишка проверяя.
Мы зашли в дом.
Наконец, Крауд раздражённо заметил, что гении зря корпели над монументальными трудами, раз я, прочитав их от корки до корки, ничему не научилась. Я же нахмурилась и ответила, что у него усталый вид.
― Вы работаете по ночам?
― Нет.
― Поняла. Вы – интроверт. И вам неохота болтать с незнакомым человеком? Ещё Кречмер писал, что люди с вашим, астеническим телосложением, склонны к уединению и…
Крауд посоветовал мне вынуть из книг вшивенькие розовые закладочки, сдать талмуды и брошюры в библиотеку и отправиться уборщицей на какой-нибудь завод. Послушать пьяные крики и грохот запущенных на полную катушку механизмов, вдохнуть запахи машинного масла и бензина.
И вышел на девятом этаже, а я, поражённая, осталась за сомкнувшимися дверьми лифта.
Про розовые закладки-стикеры Крауд никак не мог знать: я никогда не выносила учебников из комнаты. Но как? Кто ему сказал? Я струсила и отступила. Как обычно. Храбрость не была моим другом.
С тех пор я поднималась по лестнице, если Крауд ждал лифта; обходила дом с другой стороны, если Крауд сидел на лавочке у подъезда и читал. Я избегала его. Мне не хотелось вспоминать о своём провале, позоре! После встречи с Краудом я впервые на сотую долю секунды задумалась о том, что возможно занимаюсь не тем делом, что мне стоит отыскать на дне своей душонки другой талант, например, продавать туфли. Вдруг стану первоклассным продавцом?
В тот день мы столкнулись на площадке моего, одиннадцатого, этажа. Я спускала рыбью чешую в мусоропровод. Отходить было уже поздно и неприлично, хотя всё моё существо и кричало: «развернись и беги!»
Поздоровались. Крауд кивнул, взял меня под руку, потащил к стеклянной двери на чёрную лестницу. Я молча подчинилась, боясь криком привлечь внимание соседки-сплетницы, любительницы обсасывать как леденцы пикантные моменты.
— Видишь это стекло? — говорил Крауд. — Думаешь, это простое стекло?
— Послушайте, мне некогда! У меня сейчас суп убежит! А ещё столько страниц Киттри читать!
Я безуспешно рванулась из его рук. Но Крауд только сжал сильнее, бросил мимолётный взгляд, полный безумства, и затараторил злее и возбужденнее.
― Киттри? Я же сказал тебе избавиться от всяких Фрейдов и ему подобных болтунов! Учись слушать, что тебе говорят!
Он схватил меня за загривок, и мне пришлось неестественно выгнуться. Если нас застанут в этой нелепой позе, месяц стыдно будет выходить из дома. А если мегера-соседка донесёт моему начальнику, могут и из клиники турнуть за неподобающее поведение.
Я тихо зарычала и попыталась вывернуться. Но Крауд обладал силой удава! Наши тела оказались так близко, что злодей, наверняка, слышал, как колотится моё сердце. Щёки пылали. Я взмокла, и футболка гадко прилипла к подмышкам и спине.
— Это дверь потусторонних миров. За ней находится волшебный мир…
Он наклонился ко мне ближе, словно хотел поцеловать. Я отвернулась, избегая сумасшедшего взгляда, но я не могла ускользнуть от его вкрадчивого голоса:
— Это злой мир, очень опасный. Ты должна его остерегаться. Слышишь? Остерегаться. Он засосёт тебя, поглотит, переварит – и всё. Понимаешь?
Он грубо развернул моё лицо к себе. Я похолодела, меня пробила нервная дрожь. Ноги подкосились. Жутко заболела голова, словно я вдохнула дурман из магазина с бомбочками для ванн.
А Крауд лишь впился в меня серыми глазами. Мне хотелось провалиться под землю, сгореть на костре, лишь бы не переживать каждое мгновение этого мерзкого разговора, когда любое его движение – несущий гибель рывок, а слово – порывистое сопение ночного маньяка-насильника.
— Бойся, дитя мое, бойся! Если однажды нечто появится из стекла, беги и не оглядывайся! Если же ты прикоснёшься к нему, то чёрная магия завладеет тобой, — он наклонился ближе, задел меня носом, я почувствовала его дыхание. — Так что беги, беги!
— Довольно!
Я резко дернулась, ударила Крауда по ноге, вывалилась из его объятий, забежала в крепость-квартиру, поскорее заперла дверь на три засова и, тяжело дыша, посмотрела в глазок. Сердце моё отбивало бешеный ритм.
Крауд вздохнул и покачал головой.
— Псих, — пробормотала я и поспешила на кухню спасать выкипающий суп. Выключила плиту, осмотрела всю квартиру, проверила нет ли кого дома. Но, слава богу, никто не видел, с каким позором я вернулась. Зайдя в ванную комнату, я стянула с себя одежду, пропитанную потом и страхом, бросила её в раковину, посыпала порошком и открыла воду. Пока раковина, сливное отверстие которой заткнула футболка с Микки Маусом, наполнялась водой, я залезла в ванну, задёрнула шторку с розовыми цветами и включила душ. На мгновение показалось, что напор воды вот-вот сорвёт распылитель. Я извела добрую половину флакона шампуня, вымывая запах одеколона Крауда.
Но с тех пор мрачные мысли о притаившемся на лестнице зле пугали меня, и я пользовалась только лифтом.
Если бы я только была проницательнее! В каждом движении Крауда угадывался особый план на меня, но я упорно ничего не замечала. Но, знаете, от судьбы не убежишь. Думаю, он в любом случае добился бы своего.
Некоторое время спустя я узнала ещё об одной странности Крауда. Он появлялся из ниоткуда и уходил в никуда. Я всегда думала, что он живёт парой этажей выше или ниже и от скуки прогуливается по чёрной лестнице, временами заглядывает на другие этажи ради болтовни с жильцами, не такими настырными психоаналитиками, как я. Но мне никогда не удавалось отследить, где именно он обитает. Другие жильцы тоже толком ничего не знали. Впрочем, в этом нет ничего странного. Я живу – я прожила - в этом доме десять лет и до сих пор не запомнила соседей, потому что сталкиваюсь с ними раз в полгода в лифте, случайно, конечно. Так и остальные – редко видят друг друга, редко дружат, сплетен не собирают (кроме, мегеры из пятьдесят девятой), все ужасно занятые и замкнутые, напыщенные погруженцы в свой мирок.
Одним весенним вечером мне захотелось подышать воздухом. Я вышла в общий коридор. Заколдованная дверь по счастью уже была отворена, и я выбралась на не застеклённую балконную площадку. Оттуда ещё одна дверь со стеклом вела на лестницу. С опаской взглянула на неё, словно саблезубый монстр мог вот-вот повернуть ручку, протиснуться в щёлку и сцапать меня.
Предчувствие, ощущение того, что я не одна, заставило меня оглядеться.
Крауд парил этажом ниже в десяти метрах от стены дома. Он блаженно закрыл глаза, скрестил руки на груди и наслаждался прохладным ветерком. Крауд никого не замечал, и никто – готова поклясться – никто из прохожих на земле не видел его, может, из-за невнимательности, может, из-за пелены магии вокруг. Я, как зачарованная, смотрела на кудесника.
Я и боялась, и ликовала. Ибо теперь знала, что волшебство не сказка. Неведомое, запретное, к которому я боялась прикоснуться даже в самых смелых мечтах. У меня будто крылья выросли.
Но прежде, чем я успела всё переварить, Крауд почувствовал моё присутствие и открыл глаза. Они горели странным, неописуемым, но поразительно искренним огнём, который я приняла за ненависть, тщательно скрываемую прежде, какую испытываешь к тем, над кем с наслаждением издеваешься.
Я испугалась и бросилась прочь. Хлопнула дверью. Та огрызнулась в ответ, словно лев. Несмотря на свой лошадиный топот, я услышала, как что-то упругое шлёпнулось на пол.
Маленький голубой мячик, сделанный из тягучего материала, как желе или плавленый сыр. Упав, он слегка расплющился, но тут же собрался с силами и… Господи, он двигался! Двигался ко мне! Летел торпедой!
«Беги», — голос в голове, но я не могла пошевелиться. Ноги точно приклеились к полу. Меня парализовало и накрыло волной болезненного ожидания катастрофы.
Шар застыл перед глазами, чуть сморщился, словно улыбнулся и подмигнул. Меня пронзило током, и я опомнилась. Надо скорее вытолкать эту мерзость назад, за дверь! Я схватила мячик. Он прилипал к пальцам, как неудавшееся тесто. Ногой я пихнула дверь.
На балконных перилах в позе лотоса восседал Крауд. Его серые глаза блестели, губы нервно подёргивались в усмешке. Кое-как отодрав шар от пальцев, я бросила его в Крауда и без оглядки побежала домой.
— Поздно! — громко и зло раздалось мне вслед. — Я предупреждал: беги или они заберут тебя к себе!
Я захлопнула дверь в квартиру и облегчённо вздохнула.
Но тут же насторожилась. Всё казалось таким же, как раньше, но всё же другим.
Это был не мой мир: в углах забилась пыль, картины на стенах казались бледными, точно выгорели на солнце, кота нигде не видно. Воздух пропитался тревогой.
Я осторожно прошлась по квартире, задёрнула все шторы и опустила жалюзи. Не дай бог – увидеть за окном потустороннего монстра! Но как только я это сделала, то сразу же услышала тихие шорохи, поскрёбывания и звук, будто кто-то влажным языком облизнул стекло. Я прикоснулась к жалюзи и резко отдёрнула руку: горячо, как в аду!
«Пожалуй, лучше уехать. Не знаю, что Крауд сотворил с квартирой, и проверять на своей шкуре не хочу!»
На кухне я собрала всю семью – маму, папу и младшую сестру Светку – и объясняла, что надо бежать, что мы в страшной опасности и Крауд нас непременно убьёт. Но они не понимали. Совершенно ничего, как будто я рассказывала плоский анекдот и попусту тратила их время. Даже не спросили, кто такой Крауд.
— Пап, ты меня слышишь? — вкрадчиво произнесла я. Отец всегда был самым толковым, и именно с ним мы меньше всего цапались из-за принципов.
Он едва заметно кивнул.
Я выдохнула. Хоть не глухие.
— Я говорю, что надо уходить. Понимаешь?
Кивок.
— Тогда, может, ты соберёшь деньги и документы?
Кивок, но ни намёка на действие. Он просто сидел со сложенными перед собой руками.
Безвольные и вялые амёбы, полные апатии и грустного бездействия.
И это пугало. Кто эти люди?
Это не моя семья. Мои бы уже давно начали спорить: бежать или запереться получше дома? И если уходить, то что брать с собой?
Нет, это не моя семья.
Светка, прежде живая, с перепачканными фломастерами и масляными красками ладошками и подбородком, теперь сияла как кукла-барби. Где же кривенькие косички и дырка на джинсах? Испарилась и хозяйственность матери. Её совсем не волновали крошки от печенья, которые она раньше живо бы смела. Кухня не блестела, а в уголке за микроволновкой скопилась пыль. Эта женщина уже не казалась такой целеустремлённой и педантичной, какую я знала. Потухли и глаза отца за стеклами очков в металлической оправе, которую сделали только вчера. Да и книги по биохимии, которую он всегда носил с собой, я нигде не заметила.
Мать лениво потянулась к жалюзи, но я закричала:
— Нет!
Она посмотрела на меня безразлично, без удивления или недоумения, и сложила руки на коленях, точно преступница. Света склонила голову набок и уставилась на кухонный стол, утопая в разводах серо-синей столешницы. Отец походил на каменное изваяние.
Я устало опустилась на стул и закрыла лицо руками. В любой другой день я бы обрадовалась их безразличию, но сегодня оно меня огорчило.
Раньше, в те времена, когда мы ссорились почти каждый день, я часто запиралась на балконе и мечтала, чтобы они все исчезли, даже Светка, которая ни разу за меня не заступилась. Маленькая засранка. Ей позволялось почти всё, а мне даже не разрешали жить своей жизнью. И я мечтала, что однажды их не будет. Не то чтобы я хотела их смерти или чего-то подобного. Нет, пусть живут и будут счастливы, но без меня, далеко, так далеко как только возможно! Я даже представляла их скучными и безучастными изваяниями. И вот они стали такими, но радости я не почувствовала. Может, мне даже стало стыдно. Ведь это была моя вина, если рассуждать откровенно.
Сегодня мой первый разговор с родителями, который не ограничивается шаблонными фразами «доброе утро» и «у меня сегодня три пары, до свидания». Сегодня я говорила много, но они молчали.
Да, наши отношения давно и безвозвратно утеряны, да, я живу с глубокой, непрощаемой обидой, но всему же есть предел! Чёрт возьми, да услышьте же меня, наконец, мы в опасности, и я не шучу!
Конечно, можно б поддаться соблазну, бросить их и спасать свою шкуру, но я ведь однажды меня замучает проклятая совесть или осудят окружающие. И того, и другого я боялась как огня.
Поэтому придётся позаботиться о беспомощной семье. В конце концов, это единственное, что у меня есть. Я не чувствовала смелости бросить их.
Вновь что-то ударилось в окно. Кажется, как треснуло стекло. Из-под жалюзи потихоньку просачивался жёлтый туман.
Надо бежать. Бежать как можно дальше от этого проклятого места. К черту всё, только бы выбраться живьём из этой передряги.
В беспорядке я побросала в сумку деньги, документы и повела за собой семью, вытолкнула их из кухни, завязала шнурки на ботинках. Их медлительность меня раздражала, но я всё же держалась.
Они покорным ягнятами шли за мной. Спокойно ехали на лифте. Счастливые, они ничего не понимали, как будто на курорт собрались, а я нервничала.
Лифт заскрежетал о стенку шахты на седьмом этаже. Как обычно. Но у меня чуть сердце не лопнуло. Я думала, это Фредди Крюгер нас подкараулил и рвёт обшивку, чтобы добраться до сытного ужина.
Я осторожно приоткрыла дверь подъезда и выглянула наружу. На высоте пятого этажа сгустились грязно-жёлтые облака. Глупый голубь влетел в туман и через полминуты мёртвый шмякнулся о землю.
Наша квартира уже, наверное, заполнилась этим ядовитым дымом. Мы остались без дома. И без пути назад.
Невозможно, чтобы туман заполнил всё. Где-то должно быть безопасно. Я проверила, держат ли родители Светку за руки, взяла мать за свободную руку и быстро потащила всю компанию прочь от дома.
Ни минуты не сомневалась в решении сбежать. Какое мне дело до кучки незнакомцев, живущих в том же доме? Они всегда были лишь бледными тенями. А я никогда не любила играть в героя, который вместо себя спасает случайных прохожих, а потом эпично, с кровью и хрипом, погибает. Нет, пусть выпутываются сами. Если, конечно, в этих чужих квартирах живёт кто-то, кому есть дело до тумана.
По дороге я встречала людей с бессмысленной апатией и равнодушием ко всему: к туману, к опасности, к моему побегу. Будто кто-то исказил мои мечты и только для меня создал этот безумный клочок мира, поленившись до конца раскрасить незначительные детали.
Мы добрались до вокзала без проблем, если не считать того, что я дважды чуть не упала в обморок и один раз вскрикнула от страха, когда меня случайно толкнули в метро.
На вокзале я купила билеты на ближайший поезд. Неважно, куда мы поедем. Главное, как можно дальше - туда, где магия нас не достанет.
Когда наша гусеница-спасительница тронулась, я успокоилась. Наконец-то, мы в безопасности! Теперь колдовство нас не догонит и монстры из стеклянной двери не утащат.
Ночью все спали, отвернувшись к стенке, а я смотрела в окно. На секунду мне почудился Крауд: он скользил по воздуху, в одной руке - саквояж, в другой, кажется, трость. Когда он исчез, я ещё долго вглядывалась во тьму, но заметила лишь мелькание силуэтов: деревьев, столбов и призрачных проводов.
Пока поезд размеренно покачивался на рельсах, и время точно замерло, я всё взвесила и обдумала.
Не знаю, заколдовал ли Крауд мир вокруг меня или же просто утянул в какой-то параллельный мир… Тогда я ещё надеялась, что всё обойдётся и как-то само образуется, и я вернусь к своей чётко, идеально спланированной жизни.
Смешно!
Теперь-то я знаю, прикоснувшись к голубому шару, я запустила некий адский механизм, который навсегда перекроил мою судьбу. Но тогда, в поезде, я впервые облегчённо вздохнула. Всё вокруг казалось вполне настоящим и нормальным. И я даже позволила себе надеяться, что утром проснусь в своей постели, и жизнь вернётся в своё русло.
А всё творящееся вокруг волшебство… Пусть существует. Скоро оно исчезнет и больше не будет меня беспокоить.
Утром поезд остановился на два часа, потом он ринется дальше. Мои родители познакомились с серой четой в дорожных плащах и отправились с ними на небольшую прогулку в парк, о котором рассказали их новые знакомые. «Восхитительное место! Это совсем недалеко, рядом с холмом!»
Светка увлекла меня в битком набитый магазин одежды, неуклюже приткнувшийся к билетной будке. Шмотки – Светкина страсть, особенно купленные на дешёвых барахолках, нелепые и кривые, но в которых чувствуешь себя свободным художником. Да, моя маленькая сестричка – истинный романтик.
Чем дольше я смотрела, как безразлично, с потухшим взором Света сгребает в охапку вешалки с одеждой, тем меньше я узнавала в ней сестру. Я видела её бледную тень, лишённую эмоций, бесчувственную четырнадцатилетнюю куклу в узких джинсах и рубашке в голубую клеточку. Копию.
Потом я поймала на себе взгляд. Пронизывающий до костей. На меня смотрела девочка лет пяти. Худенький такой заморыш: растрёпанные светлые волосы, вздёрнутый нос, обрамлённый кружевом веснушек, грязное цветастое платье. Её так и хотелось обнять и приласкать.
— Господин Крауд просил передать, чтобы вы подошли к кабине машиниста.
Сказав это, девочка развернулась и побежала. Я смотрела ей вслед, пока она не испарилась в толпе: зашла за тучную женщину и растворилась миражом. Я долго вглядывалась в толпу, но девочка больше не показалась.
Отчаявшись её найти, я вдруг поняла смысл сказанного.
— Крауд! Здесь! Надо найти родителей!

из-подне понравилось сравнение. Волосы никак не похожи на листья. опять не понравилось. Сравнение идет вразрез с поговоркой. Ну и запятая должна быть, раз сравнение.
Москва? Питер? Снег в начале мая? В арпеле? Не встречал... Особенно при наличии
О_О только чешую?
каким образом? Начальник тоже сосед?
ни к чему этот крик совсем.
вот аж три засова? Здесь не надо красивостей.
полминуты она стояла и ждала голубя? Не верю. несогласовано предложение.
откуда она узнала, что это магия? И вообще как она определила пелену?
что это за зверь?

Огромное, чересчур большое внимание вы уделяете рюшечкам. Это вредит.
Маловато внимания уделяете смыловым деталям. Это плохо.

Читалось нормально, без напряга.

И где ж тут стимпанк?

Эээх, благодарю за критику!

Потому что прошедшее и будущее время?

Рюшечки, мелкие детали... Мне всегда казалось, что с ними картинка интереснее. Нет?

Пожалуйста, приведите пример из текста. Что стоит дописать?

Лилэнд Гонт, насколько я поняла, в этом разделе форума можно и стимпанк публиковать, и фэнтези. Я на фэнтези претендую, не на стимпанк. Чем вам фломастеры не понравились?

А не, все нормально с фломастерами.
Я просто подумал, что вы заявили это как стимпанк, а это фэнтези.
Всё в порядке

Не знаю... а пишут здесь у нас кто-нибудь стимпанк?
Что-то я не нашел.

угу. Нет, так можно написать, но шлаз колет и с ритма сбивает. Даже точку вместо заяптой поставить - и то лучше будет.
имеется ввиду, что вы их не прорабатываете, не стыкуете друг с другом, вот и получаются непонятки. Как с пеленой магии, листвой со снегом, чешуёй и прочим.

мелкие детали - да, но тоже в меру. У вас перебор. Рюшечки - нет. Какая разница то, что у нее на занавеске розовые цветы? Как это влияет на сюжет? Как это характеризует ГГ? Тем более вы описываете занавесочку когда у ГГ стрессовая ситуация. А вы тут с розовыми цветочками...

Антураж создают ))

в данной ситуации они могли бы выступать контрастом для пущего показа стресса, но ведь нет же ж...

Ну, просто автору нравятся розовенькие цвета...

Эээх,

Поняла. А более крупные логические нестыковки у меня есть?


И как сделать, чтобы могли?

Лилэнд Гонт, надо было мне в теме прописать жанр.
Нет, автор равнодушен к розовым цветочкам. Но мне показалось, что занавески для ванной должны быть миленькими... Но это, наверное, и в самом деле лишняя деталь.

пока не увидел.

я залезла в ванну, задернула шторку и включила душ. Розовые цветы на шторке не успокаивали, как обыно, а раздражали.

Как-то так. Ну, смысл понятен, я думаю.

на мой вкус - не критично в данном месте. То есть деталь может быть а можно её безболезненно убрать. Всёзависит от динамики сцены. Сделать её чуть быстрее - тогда слов меньше, замедлить - больше.

Очень хороший пример сейчас читаю"Преодоление" Садова. Там в сцене, где героиня в состоянии эмоционально-морального отупения описания вычурные, тягучие, многословные. Зато когда у неё прорываются эмоции - абзацы меняют стиль, становятся резче, короче, быстрее

Отрывок 2

Разыскать их поскорее и убраться подальше отсюда. Вот только на чём? Если Крауд засел в кабине машиниста, то далеко мы не уедем. Впрочем, об этом я подумаю после. Нужно сперва найти этих безучастных амёб. Не бросать же их тут…
Я оставила «неживую» Светку под её честное слово никуда без меня не уходить и бросилась на поиски родителей, ушедших с морозно-каменной четой бродить в парке неподалёку.
По бетонной, чуть разбитой лестнице я спустилась с платформы в мёртвую пустыню и замерла.
Жизнь кипела только на станции, где, как муравьи, копошились пассажиры и торговцы. Но внизу – ничего и никого. Ступени с трещинами-паутинками; заросли трав и колючек, в которых притаился выброшенный туристами мусор; и широкое поле синих васильков, как бескрайняя бездна, манил в своё смертоносное чрево.
Нигде не было ни намёка на город, где могли бы жить торговцы со станции, или откуда приходили б пассажиры. Поистине этот мир был устроен причудливо. Или же это Крауд заманивал меня в более изощрённую ловушку, пытаясь сбить с толку чудесами.
Я долго вглядывалась в цветочные воды. Над ними не пролетело ни одной бабочки. На меня накатывало чувство, что я на тонущей лодке и водоворот затягивает меня. И когда всё перед глазами слилось в бесформенное полотно, я, как вспышку, разглядела маленький зелёный холм. Свежей травой, купающейся в солнечных лучах, он горел подобно факелу в тёмном подземелье. Когда я приблизилась, трава зашевелилась, из-под земли вырвались гибкие ветви. Вскоре они сплели арку, а за ней из земли проросли камни дорожки, обрамлённой нарциссами и боярышником, чьи игольчатые длани то и дело норовили откусить нежные лепестки надменных цветов. Те же в свою очередь яростно скалились и огрызались, готовые в любую секунду сцепиться с обидчиком.
Таинственный парк, где гуляли мои родители.
Я бросила взгляд на станцию. Огромные часы с тонкими стрелками и римскими цифрами показывали, что оставалось ещё полтора часа до отхода поезда. Можно, конечно, остаться и подождать, пока родители вернутся сами, но что если ждать нельзя?
Шаг вперёд.
В парке шум со станции исчез. Наступила удивительная тишина. Солнце ласкало, расслабляло. Хотелось присесть на скамейку, закрыть глаза и балдеть. Я тряхнула головой, отогнала дурные мысли, и двинулась вперёд, не обращая внимания на яростно-визгливую схватку нарциссов и боярышника.
Парк оказался лабиринтом из тенистых аллей, сырых гротов и солнечных беседок, оплетённых виноградными лозами. В одной из них я увидела чету, с которой ушли мои родители. Они весело и беззаботно хохотали, словно кто-то постоянно ключиком заводил их механизм. Мне пришлось трижды повторить вопрос прежде, чем они махнули рукой в сторону обветшалой кирпичной усадьбы с покатой крышей и без единого балкона, с которого бывшие владельцы могли бы взирать на заколдованный сад.
— Спасибо, — буркнула я.
«Что им могло потребоваться в этой развалюхе? Нет, неужели они настолько глупы, что полезли сюда? Но придётся проверить».
По углам здание облицовывали железные пластины, на которых заботливые руки уже написали все известные неприличные слова. Рядом двое мужчин в синих комбинезонах разгребали кучу битых кирпичей с таким усталым видом, будто вкалывали уже целую вечность без перерыва.
— Добрый день, — я приблизилась.
Они мрачно взглянули на меня.
— Добрый.
— Вы не видели здесь высокого тёмноволосого мужчину и женщину в бежевом платье?
— Да, они зашли в усадьбу.
Рабочие говорили хором и так же синхронно указали на заброшенную усадьбу.
— Спасибо.
Обречённо я оглядела здание в поисках дверей, но заметила лишь ряд наглухо заколоченных окон. Только самое дальнее, с выбитыми стеклами и двумя зубцами-осколками на боковых рамах, было свободно.
Я ухватилась за остатки гнилого подоконника, подтянулась и встала на него, но тут же дерево под ногами раскрошилось. Из комнаты веяло сыростью и болотом, словно спящий дракон приоткрыл пасть и дохнул зловонием. Я вглядывалась в пустоту до тех пор, пока не заболели глаза и не померещились неясные белые тени.
— Не советуем вам туда ходить, — хором окликнули меня рабочие, когда я уже присела и спустила ногу вниз, чтобы нащупать усеянный кирпичной крошкой пол.
— Почему? — обернулась я.
— Там крыс много. И вы им вряд ли понравитесь.
— Вот как! — пожала плечами. Знакомая однажды показывала препарированный трупик крысы: ничего пугающего в этих существах нет, кроме миллиона зараз, которые они несут с собой. Пылу у меня, конечно, поубавилось, но отступать я не могла.
— Не ходите туда.
— Но мне надо туда попасть. Там очень много крыс?
Рабочие озабоченно переглянулись и немного пошушукались.
— Возьмите крысиной отравы. Пригодится!
Они протянули солидный пузырек с белой жидкостью. Её требовалось подливать в бокалы с содой и брызгать на хлеб. Но вот где берутся бокалы с содой и хлеб, мне никто не сказал. Можно подумать, они тут на каждом шагу валяются! На мой вопрос работники лишь виновато развели руками.
«Тоже мне советчики!» — но отраву взяла, чтобы не обижать безумных бедолаг.
— Кстати, вход вон там!
Я кивнула и завернула за угол.
Вход в здание оказался гигантским квадратным проломом в стене, который мог бы служить французским окном бального зала. Внутри могли бы кружиться в вальсе мужчины и женщины в старинных одеяниях, но снова – ничего, кроме кромешной темноты, в которой залипаешь взглядом точно в вязком желе. Наконец, что-то живое пошевелилось. Мне сразу же представились огромные крысы с лысыми хвостиками и длинными жёлтыми зубами. Клацают и клацают, пытаясь схватить меня за лодыжку. Но потом я вспомнила препарированную тушку и выбросила глупые мысли из головы. Может, их там всего одна или две, и они боятся меня куда пуще?
Чтобы избавиться от лишней ноши, рассыпала на пороге крысиный яд. Конечно, вряд ли зверьки прибегут на запах, оближут камни и упадут, судорожно дёргаясь, а я смогу беспрепятственно войти и не опасаться их тонких усиков, которыми они пощекочут меня прежде, чем вопьются острыми зубками.
Я не стала ждать и, сделав буквально несколько шагов, и тут же наткнулась на рабочих. Я с трудом различала их в редких вспышках зажигалок и только по разговорам о бетономешалке догадалась, что это рабочие.
— Разве вы не боитесь крыс? — осторожно спросила.
— Вовсе нет, — они чуть посторонились. — Они нас не трогают, если мы хорошо работаем.
— Я ищу своих родителей, высокого тёмноволосого мужчину и женщину в бежевом платье.
— Увы, не видели.
— Но раз вы тут работаете, то разве не привыкли к темноте?
— Мы-то привыкли, и темнота нам нравится, но ваши родители этой дорогой не ходили, иначе мы бы их заметили.
Я хотела уйти, но они предложили отобедать с ними. Я отнекивалась, но они были пугающе настойчивы. И я согласилась. Впрочем, в животе уже чувствовалась неприятная лёгкость и пустота.
Это странно – есть в кругу людей и не видеть их лиц. Есть и не видеть даже тарелки супа, что подносишь ближе ко рту. Я ела и чувствовала, как холодная алюминиевая ложка в моих руках постепенно нагревается от тепла человеческого тела, чувствовала, как похлёбка касается моего языка. Слышала, как звенят плошками рабочие, как они обсуждают битые кирпичи и новую стройку у Северного Мыса.
О стройке они отзывались с благоговейным ужасом. Это было нечто и ужасное, и великое, настолько, что они толком ничего и не говорили, кроме восторгов и страхов. Им удалось разжечь моё любопытство. И я уже хотела спросить, как неожиданно пушистая лапа крысы прикоснулась к моей ноге.
Рабочие, как неверные звёзды-огоньки, вспыхнули в темноте и исчезли.
А я уже сидела в помещении, озарённом недобрым красным светом. Сидела на ступеньках, упирающихся в мраморную стену, а меня окружали гигантские крысы, чуть выше меня ростом. Они легко стояли на задних лапках, держа передние чуть согнутыми перед собой. Но больше всего меня поразили их костюмы: камзолы из тёмно-красной парчи, расшитые золотыми нитками и украшенные драгоценными камнями. Некоторые из них носили смешные напудренные парики, а иные – шляпы с перьями.
Я отставила миску с похлёбкой и замерла в ожидании: то ли бежать, то ли реверансы делать.
— Добро пожаловать в Царство Крыс! — сказал толстяк, облачённый в горностаевую мантию, и с острыми ушками, торчащими из взбитого парика с длинными кудрявыми прядями, как у судьи. Морда у него была более вытянутая и острая, чем у его собратьев, словно создававший его скульптор отбил слишком много материала по бокам. Крыс нервно перекладывал золочёный скипетр из одной лапы в другую. Важное создание показалось мне забавным, но видневшиеся позади стражи напрочь отбили у меня желание веселиться.
Что ж, если Крауд умеет летать, то почему бы гигантским крысам не уметь говорить? Удивляться было бессмысленно. Этот проклятый волшебник, наверняка, и не такое приготовил!
— Пожалуйста, не бойтесь нас. Мы не причиним вам вреда, — протянул крысиный царь.
Конечно, я ему не поверила, но кивнула.
— Как ваше имя, дорогая гостья?
— Виктория. Вики, ваша милость.
Через стеклянную стену за их спинами проглядывалась небольшая зала, где с мирным шорохом крутились шестерёнки устрашающего вида конструкции. Я различала три мясорубки и серую конвейерную ленту, которая извивалась, как червяк, а ножи для мяса опускались на её полотно, но не находили жертвы, чтобы разрубить её.
— Вы абсолютно зря нас боитесь. Извините, что так резко перенесли вас в наше царство, но мы всего лишь хотели поскорее привлечь ваше внимание. Скажите, не видели ли вы нашу принцессу?
Я покачала головой.
— Сожалею, но мне не доводилось встречать принцессу.
— Очень жаль. Вы ведь долго бродили по парку, могли бы и заметить. Что же вы не заметили?
Я внутренне поёжилась. Какая дерзкая крыса!
— Если бы принцесса покинула наш дом через эту дверь, то попала бы в парк – вы бы обязательно её увидели, — царь впился в меня взглядом неприветливых маслянистых глазок. — Вы её точно не видели? Скажите правду, дорогая Вики.
— Может быть, она вышла через другую дверь? — предательски неуверенно произнесла я.
— Возможно. Мы тоже об этом думали, но …
В этот момент в дальнем конце гильотинного зала раздался дикий крик, от которого дрогнула даже стеклянная стена, а несколько крыс брезгливо поморщились, от чего их морды до ужаса исказились. Из-за конвейера выбежала растрёпанная девчушка моих лет в разодранном и окровавленном белом платье. Она нервно озиралась по сторонам, тихо всхлипывая и вытирая сопли рукавом, металась по залу меж механизмов, затем куда-то юркнула и пропала. Следом за ней в залу вбежали крысы-гвардейцы с острыми пиками. Они принюхались, раздувающимися, как паруса, ноздрями втягивая воздух, и тоже исчезли за механизмами.
Я сглотнула и нервно дёрнулась. Кончики пальцев похолодели, и я сцепила руки перед собой в тщетной попытке согреться. От волнения я попыталась взобраться на ступеньку выше, чуть не упала и в итоге села как кривобокая неваляшка.
Шутка заходила слишком далеко.
— О, не обращайте внимания, — принуждённо хохотнул царь. — Вам мы не причиним вреда. Мы даже отпускаем вас домой прямо сейчас. Да-да, вы совершенно свободны и можете идти, куда вам заблагорассудится. Оглянитесь. Дверь у вас за спиной. Всё, что вам надо, так это пройти сквозь нее. И больше ничего.
Стена у меня за спиной приобрела вид рифлёного стекла, что и дверь на балкон в родном доме. Я пригляделась и будто различила очертания реального мира за стеклом - моего мира. Пахло маем.
Сердце радостно подпрыгнуло в груди. Я так и знала, что кошмар скоро закончится!
— Благодарю, — я поспешно встала.
— Подождите! — взвизгнул царь крыс. — Некрасиво уходить просто так. Мы должны как следует попрощаться. Вас что, ничему не учат в ваших закрытых интернатах?
Ни в каком интернате я, конечно, не училась, но возразить не осмелилась.
— И примите от нас подарок, чтобы забыть обо всех неудобствах.
Крысиный царь хлопнул в ладоши: крысы в белых накрахмаленных передниках принесли два простеньких ситцевых платья: лимонного цвета и голубое.
— Пожалуйста, выберете, какое вам больше нравится. Но помните, каждое платье обладает волшебным свойством. Мы, к сожалению, не можем рассказать каким, иначе колдовство не сработает. Поэтому выбирайте наугад! — крысы за спиной царя оживлённо закивали, хищно заблестели их глазки. Мне показалось, они уже представляют, как насаживают меня на вертел вместо свиньи и поджаривают, а моя кровь соусом капает в огонь. От этой картины меня передёрнуло, и тошнота подступила к горлу.
— Боюсь, я недостойна такого подарка. Вы ведь не возражаете, если я покину вас без оного?
Но крысы состроили оскорблённые и обиженные рожицы и принялись уговаривать меня с такой страстью, словно я была мессией-целителем, а они толпой прокажённых. В конце концов, их пустословие изрядно мне надоело, и я позволила оплести себя лозами пьянящего безумства и выбрала платье лимонного цвета с рукавами-фонариками, кружевным воротником и поясом из коричневой дублёной кожи с металлическими заклёпками и брелоком в виде шестерни. Переоделась, расправила плечи, взглянула в большое, с коваными узорами из чёрного металла зеркало, которое тоненькими лапками держали две крысы.
Платье мало сочеталось с любимым кроссовками. Пышные рукава и ворот скрывали мою худобу, что делало, впрочем, не делало меня взрослее. Я всё равно оставалось невысокой девчонкой, но теперь в смешном наряде.
Мадам крыса быстро прикрепила к моим волосам небольшую шляпку с пышными цветами, посетовав: «Что же у вас такие короткие волосы, до плеч? Негоже, негоже!». Отражение в зеркале недовольно фыркнуло и скривило маленький носик. В зелёных глазах мелькнуло недовольство, но тут же исправилось.
Мне кажется, я вполне могла бы стать моделью для художника-певца весны. Я ощутила необычайную лёгкость. Мне вдруг захотелось кружиться, танцевать и петь. Пусть даже и с крысами! Но хитрый огонёк в глазах царя меня образумил, и я мысленно укорила себя за беспечность.
— Вы восхитительны, сударыня-чужестранка.
— Я могу отправиться в путь? — я постаралась скрыть нетерпение, но мой голос всё равно прозвучал резко и немного неприветливо. От досады я растерялась и застыла с каменным лицом.
— Погодите, — глухо отозвался крысиный царь.
Пока я переодевалась, остроносый мышонок-гонец принёс ему запечатанное сургучом письмо. Царь разорвал печать и, прочитав, помрачнел.
— Боюсь, с нашей принцессой случилась ужасная беда, — торжественно-грустно возвестил он, но с ноткой превосходства, словно выиграл пари.
— Какая, государь?
Крысы заволновались и окружили царя, жадными глазёнками пожирали письмо, шептались, переглядывались и, казалось, вот-вот заскулят от ожидания. Впрочем, некоторые из них и в самом деле будто испугались. Царь выпрямился, как на параде, и громко произнёс:
— Принцесса серьёзно ранена. И в этом виноваты люди, проклятые странники, которым мы открыли святая святых и позволили посещать наши миры. Вот она – людская чёрная неблагодарность! Да разверзнется земля под этими подлецами и вероломными предателями!
Мой инстинкт самосохранения встрепенулся и шепнул, что пора бежать. Пока придворные охали и ахали, я растолкала стоявших рядом крыс, опрометью бросилась к волшебному стеклу и пролетела сквозь него. Меня словно обдало ледяной водой.
Я замерла в недоумении, ибо оказалась не на привычной лестничной площадке одиннадцатого этажа, а в сыром чулане. Под потолком висел светильник: тихо жужжащее насекомое с головой-фонарём. Оно бестолково дёргало лапками.
Но я растерялась лишь на секунду. Мимолётная вспышка-воспоминание о конвейерных ножах толкнула меня вперёд! Как можно дальше, пока острые коготки не вонзились мне в спину!
Выбежала в земляной коридор с дощатым полом. Я не видела разницы между бесконечными тёмными лучами туннеля, свернула направо. Пробежав совсем немного, я ощутила привычную боль в груди и горле. Моё нетренированное тело всячески сопротивлялось. Мне пришлось идти медленно, красться и опасливо вздрагивать из-за каждого шороха: то за стеной плакал младенец, то стонал узник. Иногда раздавался лязг ножей, скрежет несмазанных механизмов. С каждым новым шумом меня всё сильнее пробирала дрожь. Лихорадило.
Я присела, прислонилась к стене и глубоко вдохнула.Всё не так страшно, у меня просто разыгралась фантазия. Минут через пять я успокоилась и опасливо засеменила дальше.
Наконец, показался свет.
Я осторожно вышла и зажмурилась от яркого солнца, неожиданно брызнувшего мне в глаза, как святая вода. Вскоре я привыкла и быстро пробежала по знакомой аллее, проскользнула через ворота, обвитые плющом, и увидела отходящий от станции поезд. Сердце защемило. Вся моя душа превратилась в сплошную ноющую болячку. Вселенское одиночество навалилось на меня лавиной и поглотило в сугробах.
Надеюсь, моим ненастоящим родителям удалось вырваться из парка и вместе со Светкой уехать. Теперь они будут в безопасности, потому что кошмар остался со мной.
Не моя семья. Посредственная, бездушная копия. Но они скрадывали моё одиночество. Моя же настоящая семья осталась в том мире, в мире до прикосновения к голубому шару. В мире, куда мне не вернуться. Я – одна. Совершенно одна. Стою в безымянном поле, где под свинцовыми облаками холодный ветер кидает кузнечиков по василькам, а старая железная дорога с гниющими шпалами тянется неверным зигзагом и бесследно исчезает вдали.
Слеза скатилась по моей щеке. Я всхлипнула и огляделась, но даже своды арки из вьюнка уже растворились.
— Крауд должен быть где-то здесь.
Мне показалось, что прошло несколько сотен лет. Лестница на платформу развалилась, бетон осыпался, обнажая ржавый металлический скелет. Колючий кустарник, росший под нею, пробился через трещины и чувствовал себя полноправным хозяином.
На станции было удивительно холодно. Дул ветер, поднимая тонкие ураганы пыли и перегоняя мусор с края на край.
Я поёжилась, обхватила себя руками и неторопливо зашагала к билетному павильону - с разбитыми окнами, ощетинившимися пиками-осколками.
Крауд в нелепом красном сюртуке с замусоленными лацканами и манжетами белой рубашки покачивался на стуле и тасовал пачку билетов, как колоду карт.
— Ну-с, как крысы? — хрипло поинтересовался он.
— Подлец! Что ты сделал с их принцессой? — прошипела я, сжимая кулаки. Вы даже не представляете, как мне хотелось наброситься за него, схватить за чертовы лацканы и отодрать их к дьяволу, бросить Крауда в обломки пластиковых стульев, пусть будет погребён под ними!
— Ах, они, кажется, хотят свалить на тебя вину за ту неприятную историю с принцессой? Ну, сейчас это не должно тебя волновать, дорогая. Крыс пока тут нет.
— Значат, скоро будут!
— Неужели? — тон его был уверенно-насмешлив.
Да кем он себя воображает?!
— Зачем всё это? — я осторожно присела на краешек стола и внимательно взглянула на Крауда. Но то ли мой взгляд получился недостаточно проницательно-сжигающим, то ли Крауда защищало безразличие.
Он пожал плечами.
— Вы, люди, - забавные существа. Никогда не делаете так, как вам говорят. Я ведь предупреждал тебя: «Беги»! Но нет, ты зачем-то вцепилась в этот проклятый голубой шар и потащилась в параллельный мир! Какого чёрта? Неужели было так сложно убежать прочь? — холодно процедил Крауд.
Я густо покраснела от злобы:
— Ты смеешь упрекать меня в том, что я очутилась здесь? Ты сам втянул меня в это! Зачем появился в нашем мире? Ты и твои голубые шары. Это ты всё затеял!
Крауд лишь улыбался, широко улыбался, но не так как раньше, не красиво.
Я отдышалась.
— Зачем?
— От скуки.
Конечно, я тогда не понимала, что он лукавит. Но скажи мне кто, что у этого маньяка был план, я бы всё равно не поверила.
— Как мне вернуться домой?
— Никак, — бесчувственно.
— Так не бывает.
— Ты права, не бывает, — кивнул Крауд. — Не бывает не решаемых проблем и недостижимых целей. Бывает, что просто не знаешь, по какому пути идти, что делать и как делать. Но незнание – не повод не пытаться.
— Значит, ты мне не подскажешь? — вздохнула я.
— Тебе придётся самой прорубить дорогу к свободе, — его голос дрогнул. Если бы я умела читать лица, то поняла бы всё тогда. Но я была слишком поглощена своими мелкими проблемами.
Крауд щёлкнул пальцами и исчез, оставив после себя запах дешевого растворимого кофе.
Устало присела на его стул. У меня порядком болели ноги от столь долгой беготни по чреву крысиного мира. Теперь в одиночестве я могла купаться в тоске и печали сколько захочу.
Думала о свободе. О свободе от прошлого, от чёрных мыслей и обид. Скинуть такую ношу и легко, и сложно. Потому что простить – самое трудное решение. Это адский выбор, к которому я никогда не буду готова. Знал ли об этом Крауд? Наверняка. И насмехался. Конечно, свобода – для него ничто: не запретный плод, не Клондайк. Просто слово. Просто приевшийся образ жизни.
Безумие.
Сейчас-то я знаю, что о свободе он понимал больше моего.
Машинально взяла стопку билетов и вытащила один из середины. Витиеватая надпись гласила:
«Бескрайние пески».
— Интересно.
Я пролистала остальные билеты, но они оказались девственно чистыми. Я ещё немного повертела билеты, сунула их в кармашек платья и вышла на платформу. Мимо пронеслось несколько поездов; призрачные сороконожки, они обдали меня холодным, пропитанным пылью воздухом и, грохоча, исчезли. Я же вдыхала вечер и считала оседающие пылинки.