― Сымай бранзулетку! ― ощерился пьяный матрос, брызгая слюной. ― Видишь? ― он показал револьвером в нарукавную повязку. ― Р-революццый-оный патруль!
― Он, курва, к цветным металлам неравнодушен! ― раздался звучный голос.
Матрос испуганно завертелся. Ни души. Только ноябрьский ветер шебуршит поперек Литейного, и этот штафирка в путейской фуражке рядом.
― Ты? ― с угрозой навис он над штатским. ― Шутки вздумал!
― Господи, какой же дурак! ― вздохнул другой голос, и все эти невидимые захохотали на разный лад, раскатисто и громко.
― Не подходи! ― матрос прижался к стене, остервенело размахивая наганом. ― Порешу гадов!
― Да ты сначала себя порешай! Загадка природы! ― снова забулькали невидимки разноголосым смехом. Штатский подобрал полы пальтишка и припустил прочь, мимо запертого парадного офицерского собрания, вдоль молчаливой шеренги домов.
― Врешь, не уйдешь! ― взревел матрос, вскидывая револьвер.
― Не стреляй! ― шепнул голос. ― Все равно не попадешь!
― Он же моряк! ― весело изумился кто-то.
― Да какой он моряк! ― расхохотался другой. ― Разве что выгребную яму проплыл, когда скуденое у товарищей попятил!
И снова они загоготали, визгливо захлебываясь.
― Пусть попробует! ― пророкотал низкий бас и все вокруг умолкло в почтении.
Евграфий взвыл и помчался вслед штатскому, тяжело бухая флотскими ботинками.
«Где ты ходишь, ногами усталыми? ― распевно гнусил со сцены чтец. ― Носишь вечности тяжкий оков!». Владлен Сергеевич поморщился и сложил салфетку.
― Каково, а? ― искательно заглянул в лицо Скарабеев. Туго облитый серым с зеленой искрой костюмом, он ерзал на соседнем стуле словно жук.
«Какаво! ― оглушающе расхохотался Владлен, бессмертный и бесплотный. Как-ка-во! ― закряхтел полосатый барсук критического эмпиризма.»
― Неплохо! ― Бабакин приложил салфетку к губам. ― Но право, пора! Вы же, понимаете!
― Да, да! Конечно, Владлен Сергеевич! ― засуетился Скарабеев. ― В кабинете все готово, прошу!
«Ланиты нежных дев и суетные травмы... ― Бабакин подхватил на лету фразу чтеца и мысленно поднял бровь. ― А этот жук знает толк в удовольствиях! Если бы не это вздорное пристрастие к поэтической стезе...»
Храня надменное выражение, он прошел напрямик ― мимо сцены, слыша почтительный шепоток, прокатившийся между столиков.
― Мордехай Бабакин! ― громыхнуло из темноты. Владлен Сергеевич от неожиданности едва не сконфузился. ― Великий мастер ложи возлагает на вас поножение особой важности!
«Нет, надо заканчивать с этой театральностью!» ― подумал Бабакин устало. Навстречу из темноты вывернулся Кругликов ― магистр ложи, всей своей внешностью оправдывая возложенную на него фамилию.
― Мы все так волнуемся! ― жарко зашептал он, увлекая Бабакина за талию. ― Совершенно непередаваемое волнение...
Владлен Сергеевич величественно кивнул:
― Понимаю, такой день!
― Нет, дорогой вы наш! Драгоценнейший! Это целая эпоха! Не подведите, а? Там ведь одних алмазов тыщь на триста! ― простонал он втискивая в руку, перетянутый бечевкой пакет. Он так по-купечески ввернул в разговор эти тысячи, что Бабакин непроизвольно сморщился, чихнул и оказался на чердаке.
«Никчемная, вздорная идея! ― не мог унять сердцебиения он. ― Глупость несусветная! Курьер-порученец!». Владлен Сергеевич едва не застонал от видения развернувшейся бездны, но спохватился, запечатав непослушные губы ладонью. Часто всхлипывая ноздрями, огляделся в полутьме чердака. «Куда! Куда бежать? Где укрыться от этого исчадия?». Обдирая бока, он протиснулся в слуховое окно, уже слыша яростный топот на лестнице, толкнулся что было сил ногами, и застрял в треугольной раме.
На чердаке было темно и тихо. Матрос для храбрости шумно высморкался на пороге и неуверенно гаркнул в пустоту:
― Выходь! Стрелять буду!
В ответ, откуда-то справа, прилетел сдавленный писк и отчаянная возня. Револьвер оглушительно плюнул огнем. Вязкую темноту взорвали бесчисленные крылья и ополоумевшие голуби заметались меж стропил.
― Экий балбес! ― прогудел давешний голос. ― Быть ему отныне гидрой безмозглой!