Здравствуйте! Предлагаю уважаемому сообществу начало моего романа "Гнездо дракона". Любое мнение интересно!

Кап… Кап… Кап… С потолка медленно сочится ржавая вода, и, собираясь в тяжелые капли, падает на каменный пол. В тюремной камере царит полумрак, лишь тонкий лучик света просачивается сквозь маленькое зарешеченное оконце под потолком. Мощные кирпичные своды такие низкие, что рослому человеку невозможно пройти здесь иначе, как согнувшись… Но узнику, распростертому на полу, чуть прикрытому гнилой соломой, не дано и этого. Руки и ноги его скованы цепями, прикрепленными к намертво вбитыми в пол металлическим скобам так, что передвигаться по камере он может лишь на шаг-другой, и то ползком.
Башня тюрьмы, прозванной в народе Печальным Кипарисом, высится над городом, словно сторож-великан. Из окна любого дома виден ее остроконечный шпиль… Ночью, когда в верхнем оконце зажигают зеленую лампу, маленький мерцающий огонек кажется недремлющим оком, неусыпно надзирающим за каждым жителем.
Обычно тюрьмы не строят в центре, а стыдливо прячут где-нибудь на задворках, как хорошая хозяйка прячет метлу и помойную лохань. Однако в славном городе Терегисте, называемом также морской столицей Орнвайского царства, все было иначе. Так уж повелось…
Давным-давно город вырос из небольшой рыбацкой деревушки. Благодаря удачному расположению в бухте, защищенной от сурового западного ветра и зимних штормов, сюда стали заходить и торговые суда, и военные галеры императорского флота, а бывало – что уж греха таить! - под покровом ночной темноты к берегу приставали пираты, промышляющие в Ничейных Водах. Морякам, утомленным долгим путешествием, всегда нужно пополнить запасы воды и продовольствия, отдохнуть немного и привести в порядок свои корабли, чтобы снова отправиться в путь.
Добрые жители Терегиста быстро смекнули, что из удачного расположения можно извлечь немалую выгоду. Сначала люди давали морякам пищу и кров за малую мзду, потом постепенно появились на берегу многочисленные, бойко торгующие лавки, амбары и склады, странноприимные дома с комнатами внаем и сговорчивыми служанками, трактиры и питейные заведения… Здесь можно было купить по дешевке заморские диковинные товары – и проезжим трактом в город зачастили купцы из Сабвены, Ар-Круса, и даже самой Орны, столицы метрополии. Город рос, будто живое существо, и лет через двадцать от рыбацкой деревушки осталось одно воспоминание.
Все было бы ничего, но скоро стало понятно, что удержать хоть какое-то подобие порядка в этой разношерстной вольнице будет ох как непросто… Город наводнили проходимцы всех мастей - воры и контрабандисты, картежники и проститутки, беглые каторжники и просто оборванцы темной судьбы и непонятных занятий. Все они считали Терегист своей вотчиной и готовы были дать решительный отпор всякому, кто посмел бы усомниться в этом. Редко проходила ночь, когда не случалось очередного безобразия – подерутся ли матросы в кабаке или публичном доме, ограбят ли купца, а то и зарежут кого-нибудь… Последней каплей стало осквернение святилища Дат-Джера – покровителя рыбаков и мореплавателей, который, по преданию, бросился в бушующее море, чтобы ценой своей жизни спасти товарищей.
Храм помещался в небольшой пещере, которую святой подвижник вырубил в скалах. Здесь он молился Аритуану, морскому царю, упрашивая его не губить мореходов. До сих пор на стене сохранился образ бородатого грозного бога, который явился отшельнику, тронутый его молитвами. Перед долгим и опасным путешествием бывалые моряки всегда находили время заглянуть сюда… Когда же святилище оказалось разгромлено ватагой оборванцев, не нашедших лучшего места, чтобы распить мех молодого вина, терпению горожан пришел конец. Стало понятно, что если так будет продолжаться и дальше, город окончательно превратится в вертеп.
По старому обычаю, ударили в колокол, и все мужчины собрались на площади, чтобы решить, как быть дальше. Первым градоправителем избрали Гверда Ар-Хайда, рыжего морехода с суровых северных островов. Ходили слухи, что в молодые годы он промышлял морским разбоем, но достигнув возраста, когда его медной шевелюре обильно заблестела седина, Гверд считался одним из самых уважаемых людей среди тех, кто когда-либо вверял свою жизнь и достояние морским волнам. Слово его стоило гораздо дороже золота. Первым делом он приказал повесить на площади десять человек – всех, кто участвовал в том погроме. Следующим шагом стала закладка первого камня тюрьмы прямо напротив базарной площади.
Прошло немало времени, но Терегист до сих пор носит гордое звание «вольного города». Каждые пять лет, как встарь, все мужчины собираются на площади, чтобы бросить в древнюю амфору перламутровые раковины. Когда-то таким образом избирали правителя... Конечно, ныне это действо – не более, чем дань традиции, и градоначальника давным-давно назначают из столицы, но разве не сладостно сердцу человека верить, что и он решает судьбу отечества? И, выкрикивая «честь и славу достойному!» действительно делает правителя своим, избранным, близким себе…
Несмотря на вассальную зависимость от метрополии, обычаи в Терегисте принято блюсти свято. Каждый новый властелин, вступая в должность, обещает подданным вольности, завещанные предками, дешевый хлеб для бедных и, главное, незыблемость законов. Некоторые, особо ретивые, даже пытались иногда претворить свои обещания в жизнь… Правда, почему-то всегда получалось так, что благие начинания – например, снос зловонных городских трущоб или обучение грамоте детей из бедных кварталов, - быстро сходили на нет, но здание тюрьмы, выходящее на базарную площадь, остается постоянным напоминанием о том, что нарушать закон в Терегисте опасно. И пойманных с поличным воришек не приходится вести слишком далеко…
После землетрясения, что случилось в год Красной Птицы, большая часть города оказалась разрушена. Лежала в руинах и старая тюрьма, не избегнув общей участи… Говорят, в городе три дня стоял плач и стон, так что казалось, будто даже камни кричат от боли и ужаса. Уцелевшие жители оплакивали погибших родственников, дома и имущество, и лишь для немногих узников этот день стал праздником, чудесным освобождением. Тем, кто выжил, удалось сбежать, и никто их не разыскивал. Не до того было в те дни.
Город отстроили заново, и едва ли не первым зданием, поднявшимся из руин, стала новая тюрьма. Сам Глен Аттор, только что вступивший тогда в должность главного судьи, наблюдал за ее постройкой. Именно он и настоял на том, чтобы потолки в камерах были невысоки, ибо, только склонив голову и сгорбив плечи, может человек научиться смирению и принять всем сердцем мысль о том, что он – не более чем частица праха земного, пылинка под ногами Всевышнего.
Глен Аттор был человек суровый, жестокий и часто повторял «потворствовать пороку есть наихудшее преступление». При нем тюрьма никогда не пустовала, и бывало, что узников казнили только для того, чтобы освободить место для новых. Улицу, ведущую к тюрьме, недаром прозвали в народе Дорогой слез… Случалось, что зрелые мужчины, отважные воины плакали, не в силах сдержаться. Для многих эта дорога стала последней.
Однако судья был знатоком не только по части законов. В свободное время он любил мастерить что-нибудь, увлекался механикой, и даже держал особого доверенного слугу, который помогал ему и поддерживал порядок в мастерской. Многие свои придумки он использовал на службе, дабы не пропадать им втуне. При нем камеры оснастили цепями, колодками, и многими хитрыми приспособлениями вроде «уздечки молчания» или «креста покорности», так что само пребывание узника превращалось в непрерывную пытку.
По злой иронии судьбы, в старости судью мучил жестокий ревматизм. Каждое движение причиняло нестерпимую боль, и он ходил с трудом, скрючившись и опираясь на палку. Неизвестно, выучился ли он смирению, но перед смертью Глен Аттор позвал к себе служителя храма Мидвар-Тена, именуемого также Справедливым богом, и долго о чем-то с ним беседовал, запершись в комнате. Видно, много всякого накопилось у него на душе… Жрец был еще молод и неопытен, а потому вместо того, чтобы молиться, отправился к новому судье, Деомахту, желая поговорить с ним наедине, без свидетелей. Судья выслушал его, почтительно проводил до дверей, обещал во всем разобраться…
В ту же ночь молодого жреца зарезали в собственном доме, спящего. Служанка, пришедшая утром, увидела в комнатах полный разгром, выдернутые ящики, разбросанные вещи… Хозяин лежал в луже крови, с перерезанным от уха до уха горлом, и смотрел в потолок невидящими глазами.
Не спас Всевышний, и Справедливый бог не заступился за своего слугу. Видно, плохо молился.
Уже на следующий день стражники поймали на базаре бродягу, который пытался за пару монет продать тяжелый серебряный подсвечник. Точно такой же пропал из дома погибшего… Суд был скорый, вина оборванца выглядела вполне очевидной, и в тот же вечер его казнили на площади, хотя он так и не признался в содеянном даже в руках опытных палачей.
Вскоре о несчастной судьбе жреца все забыли. Не так давно миновала война, которую одни называли не иначе как Братоубийственной, а другие – Наведением справедливого порядка. После нее было еще Умиротворение, унесшее жизней не меньше, а, может быть и больше… Только-только жизнь стала налаживаться, люди снова вернулись к обыденным делам, сохраняя в сердце веру в Бога на небе и закон на земле, так стоит ли бередить едва зажившие раны?
Какие бы тайны не поведал перед смертью бывший главный судья Глен Аттор, молодой жрец унес их с собой в могилу. И сколько несчастных, утративших и разум, и человеческий облик, остались медленно умирать в каменных мешках – знает только Верховный Бог, имя которого люди боялись произносить вслух, называя его просто Всевышний или Тот, кто в небе.

вы меня обманули - казалось, что речь идет о полуподвальном помещении
посмотрите в словаре значение словосочетания тут предложение не согласованное. Тогда уж как-то так: "Удачное расположение бухты, защищавшей от сурового западного ветра и зимних штормов привлекало торговые суда..."

ну, можно было и сказать, что решили внедрить власть... Как-то резко получилось, кмк...
предлог пропущен
опять несогласовано... Можно поменять: "..но, к тому времени как в его... ...Гверд уже был одним из...
ВОт это хорошо. Добавляет живости серому, в целом, тексту.

В целом - неплохо для начала романа. Конечно, многие скажут, что читателя надо цеплять с первых строчек, но тут я увидел начало некой эпопеи, введение в некий новый мир (пусть и с привычными пока что чертами), а в таком случае такое вступление вполне справедливо и может иметь место.

Стиль написания неплохой, но мне кажется предисловие черезчур длинное. Надо описание перемежать с событиями, диалогами и т.д. К тому же много неувязок - я тоже подумал, что речь идет о подвальном помещении.

Про подземелье в тексте нигде не говорится. Почему возникла такая ассоциация?
Про "странноприимные дома". Согласно словарю Ушакова одно из значений слова "странноприимный" - гостеприимно принимающий странников". Хотя, возможно вы и правы - стоило бы заменить.

А вообще - спасибо что зашли и прочитали!

Потому что присутствуют все атрибуты подземелья. И вода с потолка, и свет из окошка под потолком, и гнилая солома. Гнилая солома подразумевает сырость. Сырость в башне, даже если течет крыша - маловероятное событие, Башния - высокое строение, так что, чтобы плучик света пробивался - солнце должно быть достаточно высоко...
Ну и капающая вода в башне, и при этом наличиствует луч света, что свидетельствует об отсутсвии дождя... Ну, думаю, вы меня поняли..

В приморском городе сырость почти всегда и везде, особенно в холодное время года. А у меня речь идет о поздней осени

да ради бога! да сколько угодно! Вы же автор, ага? Только вы написали так, что у человека, не жившего в приморском городе (а таких, смею заметить, большинство) создалось иное, отличное от вашего впечатление. Уточните это сразу в начале как-то, вот и делов-то...
Хотя я жил в приморском, пусть не городе, но поселке, только море у нас было Восточно-Сибирское, а там иной климат

В общем, мир - дружба - жвачка!
Выкладываю продолжение

Тонкий солнечный луч упал на лицо спящего узника, высветив встрепанную копну черных, изрядно тронутых сединой волос, острые скулы, густые брови, сросшиеся над переносьем… Стало заметно, что человек этот еще не стар, но так измучен, что почти потерял способность страдать, подойдя к последней смертной черте.
Узник застонал и чуть пошевелился. Зазвенели цепи, сковывающие его руки и ноги. Он открыл глаза, сел, привалившись спиной к сырой осклизлой стене, и повернул голову, подставляя лицо солнечному свету. Здесь, в тюрьме, даже тонкий лучик казался чудом, подарком из иного мира, словно золотая нить, что неустанно прядет милосердная богиня Анрабена, дабы протянуть ее любому страждущему…
Вдоль стены шмыгнула маленькая серая мышка. Добежав до угла, зверек уселся на задние лапки, потешно поводя носом, будто ждал чего-то. Бескровные губы узника чуть тронула слабая улыбка. В другое время он запустил бы в незваную гостью чем-нибудь, что попалось бы под руку, но теперь был рад и такой компании. Хотелось почувствовать рядом тепло живого существа, даже если это всего лишь мышь. Про себя он звал ее Малышка, и порой даже делился с ней скудными крохами еды… Если было чем делиться, конечно.
Бывали дни, когда пищи узнику не приносили вовсе. Поначалу он пытался бунтовать – кричал, бил кулаками о стену, но лишь сорвал голос и разбил руки в кровь. Обессиленный, он плакал от унижения, грыз солому, и, в конце концов, смирился с мыслью о собственной беспомощности, о том, что когда-нибудь ему действительно суждено умереть от голода в своем каменном мешке…
Когда-нибудь, но не теперь. Малышка никогда не ошибается. Благодаря удивительно тонкому чутью она всегда прибегает перед тем, как узнику приносят скудный обед. Разумеется, хитрый зверек рассчитывает чем-нибудь поживиться, но узнику нравилось думать, что мышь навещает его, как навестил бы единственный друг.
И в самом деле - снаружи послышались тяжелые шаги, загремели ключи, и дверь со скрипом отворилась. В камеру вошел тюремщик с миской похлебки в руках. В нос ударил тяжелый запах. Еду для заключенных готовят из протухшей солонины и подгнивших овощей. На воле этим угощением побрезговали бы даже бродячие собаки, но узник давно привык. В один миг он проглотил отвратительное варево, и, как зверь, вылизал миску. Так же быстро съел хлеб. Малышка сегодня останется без угощения… Узник почувствовал мимолетное сожаление, но был так голоден, что не смог оставить дли нее хоть маленький кусочек. Издав короткий возмущенный писк, зверек юркнул в щель и исчез.
Тюремщик хмыкнул себе под нос, забрал миску и вышел. Разговаривать с ним бесполезно, даже если захочет – ответить не сможет. Еще одно нововведение судьи Глена Атора, великого реформатора тюремных и пыточных дел – ссылать провинившихся солдат на службу тюремщиками, предварительно вырезав им язык. Узник с содроганием вспомнил, как однажды его страж открыл рот, показав скверные, сгнившие почти до корней зубы – и черный, страшный обрубок между ними. Тюремщик был жестоким человеком, и тяжесть его сапога узник не раз успел почувствовать на своих ребрах, но в тот день он впервые пожалел своего мучителя. Может быть, такая судьба не легче его собственной?
Узник потряс головой, отгоняя неприятное воспоминание. К чему отравлять свой ум и душу, если даже здесь, в тюрьме, откуда ему уже не выйти, есть маленькие радости? Вытянув шею, он принялся наблюдать за тем, как где-то далеко закатное солнце окрашивает облака во все оттенки оранжевого, алого и фиолетового. Сидеть вот так и смотреть на закат, на кусочек неба в зарешеченном окне было почти как снова оказаться на свободе… Солнце светит всем - от короля до нищего, и даже ему, лишенному всех радостей, что дарует человеку жизнь, оно являет иногда свой светлый лик!
Постепенно закат догорел. В небе погас последний отблеск. Узник вздохнул с некоторым сожалением. Кто знает, удастся ли ему снова увидеть солнце?
Он давно потерял счет времени. Сколько дней, месяцев, лет он находится здесь? Все равно. Когда-то, еще в начале своего заключения он надеялся бежать, потом – молил о смерти, даже пытался разбить голову о стену. Чуть кровью не истек, но почему-то выжил. Именно тогда, лежа в бреду на холодных сырых камнях, жадно ловя горячими губами капли ржавой воды, сочащиеся с потолка, он понял главное: тюрьма - это навсегда. Он умрет здесь, чуть раньше или чуть позже. Остается надеяться только на то, чтобы не потерять окончательно присутствия духа, и, если повезет, меньше страдать перед смертью.
В темном небе взошла полная луна. Узник долго смотрел на ее серебристый лик, и ему казалось, что он различает на нем смутные силуэты. Давным-давно, когда он был совсем маленьким, мать рассказывала ему старые сказки о лунных жителях, и теперь он вспоминал их все. Вот девушка, идущая за водой… Всадник с письмом в руке… Олень с золотыми рогами… Последним появился изумрудный дракон. Он распростер свои крылья, закрыв ими луну, и стало совсем темно.
Узник закрыл глаза, и голова его бессильно склонилась к плечу. Он почти провалился в тяжелую, мутную дремоту, больше похожую на болезненное, может быть, даже предсмертное оцепенение, когда вдруг увидел маленький огонек. Он горел тихо и ровно, рождая в душе давно позабытое чувство покоя и чистой, ничем не замутненной радости – ни от чего, просто потому что живешь. Такие чувства дано испытать человеку разве что в детстве! Хотелось встать и идти туда, на свет, указывающий путь подобно маяку среди бурного моря… И дойти, чего бы это ни стоило.

Вполне, вполне... ПОка нравится.

Что-то скучно стало... В теме - тишина. Продолжение, что ли, выложить?


Маленький, слабый язычок пламени, похожий на лепесток цветка нирвии, что цветет только один день в году, лизнул тонкий фитилек восковой свечи, затрепетал на мгновение, словно грозя погаснуть, но скоро выровнялся.
Огонек осветил тесную каморку. Странная это была комната – с окнами на все четыре стороны света, и винтовой лестницей, уходящей вверх, к небольшому люку в потолке. Если подняться по узким железным ступенькам и отодвинуть люк – окажешься на смотровой площадке сторожевой башни замка Аллегваннон, называемого также Гнездо Дракона, откуда окрестные поля, леса и деревни видны как на ладони. Здесь когда-то дозорные, сменяя друг друга, день и ночь наблюдали, не покажутся ли разбойники или неприятельские отряды, чтобы подать сигнал боевой дружине князя. Ратники, именуемые также грайдами, должны были успеть развести мосты над глубокими рвами, затворить ворота, и с оружием в руках выйти на стену, чтобы оборонить замок от врага.
Старая легенда гласит, что замок этот не был выстроен руками людей, а вырос, как живое существо. На гербе князей из рода Аллегван, издревле владевших замком, красуется изображение изумрудного дракона, который держит на ладони (если, конечно, можно так именовать чешуйчатую когтистую лапу!) миниатюрный замок, вырастающий из золотого яйца. Считается, что до тех пор, пока воинская доблесть, великодушие и мудрость, присущие этому волшебному существу, не покинут сердца потомков, дракон хранит их от всякого зла.
Может быть, это всего лишь сказки, а может – и нет… Доподлинно известно лишь то, что история рода Аллегван уходит корнями в глубокую древность и насчитывает почти две тысячи лет. Во всей Империи он считался одним из самых богатых и знатных семейств. Среди его отпрысков были герои, прославившие себя на поле брани, мудрые правители и устроители земель, министры и советники при дворе самого императора, даже мудрецы и поэты…
Но любой из князей рода Аллегван, что бы ни избрал он своим поприщем, считал своим долго никогда не забывать изумрудного дракона, и начертанный на гербе девиз «кто велик, тот великодушен» никогда не был для них простыми словами. Бывало, что во время войны за крепкими стенами укрывались крестьяне окрестных деревень, так что ступить было негде на мощеном дворе. Бывало, что в голодный год из княжеских амбаров до весны кормились те, кто потерял свои дома и урожай. Бывало, что измученные нуждой матери сами приводили детей под стены – и оставляли там, зная, что слуг и челядь здесь никогда не обидят попусту, и даже мальчишка, что подметает двор, не ложится спать голодным.
Но славные дни давно остались в прошлом. Замок изрядно обветшал и почти обезлюдел, ров зарос тиной, по стенам вьется дикий виноград, и давно уже не опускается тяжелая кованая решетка. Эти стены много лет не видели ни веселых пиров, ни турниров… Гости не съезжаются во двор, не спешат гонцы с посланиями, и кажется, будто жизнь здесь почти замерла и теплится еле-еле, как последнее дыхание на устах умирающего.
Теперь здесь доживает свой век старый князь Рондлейф, последний из рода Аллегван, в обществе такого же старого слуги да немой девушки – не то служанки, не то воспитанницы. В деревне, правда, поговаривают, что по ночам прелестная белокурая крошка согревает ложе старика, и кое-кто из любопытных даже видел у нее на шее изумрудное ожерелье покойной княгини, но мало ли что болтают злые языки? Не таков был старый Рондлейф! Всю жизнь он высоко держал голову – до тех пор, пока его не сломило горе, которое не всякий сможет пережить.
О его единственном сыне, Рондлейфе-младшем, теперь нельзя было говорить даже шепотом… Прошло уже семь лет с тех пор, как Высшим Судом в Терегисте он был приговорен к «небытию и забвению», исключен из числа живших и живущих, а имя его запрещено упоминать даже родственникам. Никто не знал, что на самом деле случилось с молодым князем, и почему его постигла такая кара, а кто знает – никогда не скажет об этом.
Старик держится с достоинством, но каждый день он делает еще один шаг к двери склепа, где упокоились его предки. Видно, что совсем скоро горе сведет его в могилу… Умрет старик – и навсегда пресечется род. Замок постепенно превратится в развалины, память о князьях Аллегван частью сотрется, а частью – перейдет в легенды и предания, сдобренные изрядной долей вымысла. Далеким потомкам придется долго ломать голову – существовали эти люди в действительности или они – всего лишь плод фантазий досужего сочинителя?
Но пока Гнездо Драконов остается местом, где от века жили и умирали правители. Помня славные времена, окрестные жители по-прежнему относятся к нему с уважением и некоторым душевным трепетом. Земли, принадлежащие роду Аллегван, давно отошли в казну, но крестьяне из ближней деревни по привычке приносят в замок провизию. Слуга принимает мешки и корзины, произнося по обычаю: «князь благодарит своих поселян и не оставит их своей милостью!», и на балконе показывается высокий, величественный старик. Его лицо все еще хранит отпечаток былой красоты и благородства, но плечи согнуты, волосы седы и спутаны, а в глазах застыла печаль. Он машет рукой, улыбается и снова исчезает за выцветшей портьерой.
В последние годы князь почти не выходит из своих покоев. Бывает, по ночам, страдая от бессонницы, он спускается в каминный зал и часами сидит в кресле с резными подлокотниками, сработанном, ко преданию, еще легендарным мастером Травдом триста лет назад. Глядя на гаснущие угли, он думает о чем-то своем… У ног дремлет старый пес, и старик иногда разговаривает с ним.
Видно, совсем выжил из ума.
А по ночам в замке происходят странные вещи – словно сами собой открываются и закрываются двери, слышатся тихие шаги, вздохи, шепот… То ли обитатели ведут какую-то особую, тайную жизнь, то ли шныряют по коридорам обнаглевшие крысы, то ли призраки давно умерших приходят, чтобы еще раз посетить родовое гнездо.
Вот и сейчас в маленькой комнатке наверху дозорной башни творится что-то странное.

А мне понравилось! Как раз отсутствие в начале диалогов настраивает на определенный лад и погружает в атмосферу повествования. Автор - творите дальше!

Спасибо! Рада, что вам понравилось.

Написано хорошо, но я повторюсь - долгое описание без событий. Прямо таки в стиле Джеймса Фенимора Купера. Ждем продолжения.