Дописавши, правлю потихоньку. Так что буду рада за помощь.

Глянцевая кожа касатки быстро высыхала, и морской конь то и дело уходил под воду, но ненадолго, словно понимая, что седок его не способен жить без воздуха. Касатка выныривала с прыжком, держалась секунду на хвосте и падала, поднимая тучи брызг.
Алекса подбрасывало, и он лишь крепче хватался за осколок гарпуна, некогда укоренившегося у основания плавника. За многие годы он зарос, что жиром, что коркой из мелких раковин да водорослей, которые пропитались известью и стали крепче брони.
От рукояти сохранилось ладони две, и была она разбухшей, скользкой, но все лучше, чем ничего.
Сидеть приходилось на корточках. Алекс не жаловался: он был жив, при оружии и коне, пусть и несколько странном.
Тогда, оставшись посреди моря, он решил было, что все-таки утонет, но поплыл. Он старался грести, как его учили – широко, легко, не тратя лишних сил, но отчего-то выходило совсем не так, как в бассейне. И Алекс быстро уставал. И тогда он переворачивался на спину, отдыхал, разглядывая небо. Считал про себя до ста, а потом опять плыл.
Касатка держалась рядом. Он видел ее плавник, который то уходил под воду, то вновь появлялся, но уже с другой стороны. Видел и длинное – метров девять, если не десять – тело с характерными белыми полосами на боках. Он изо всех сил старался не думать о том, что касатки – хищники, и что пожелай она сожрать Алекса, то сделает это с легкостью.
Но касатка лишь кружила.
А когда он все-таки стал тонуть, подставила спину. И Алекс не нашелся, что сказать, кроме обычного:
- Спасибо.
И теперь касатка несла его к берегу, который еще прятался за линией горизонта, но был рядом, как и чудовищный мост, выраставший из самого моря. Там, где мост касался воды, она окрашивалась всеми цветами радуги. А полотно поднималось, оплывая складками-ступенями, которые уводили к облакам.
У первой в череде опоры касатка легла на воду. Низкая, опора была свита из железных прутьев, и лишь приглядевшись, Алекс понял, что прутья – вовсе не прутья, а связки копий и стрел, воздвигнутые одна на другую, словно снопы.
- Вот тебе и дорога на небо, - сказал Алекс касатке, хотя та вряд ли понимала.
Поднявшись, он переступил с китовой спины на проржавевший настил. Алекс не удивился бы, если бы тот развалился, или вовсе рассыпался жирным рыжим прахом, который остается от гнилого железа, но мост выдержал.
Касатка засвистела, закружилась и нырнула, растворяясь в серых шелках моря.
- Эй! Спасибо! – крикнул Алекс.
Ему не ответили.

Самой большой недоработкой в конструкции Радужного моста, Алекс, пожалуй, признал бы отсутствие перил. На высоте пары метров это отсутствие не слишком мешало жить, поскольку сам мост был широк и в принципе удобен. Но чем выше поднимался Алекс, тем страшнее становилось идти.
Алекс шел.
Считал шаги, громко, и с каждой ступенькой громче, пока не сорвался на крик. Но продолжил идти, и продолжил считать, даже когда горло заболело.
Здесь, наверху, на границе облаков, все иначе.
Биврёст становится немного шире, но лишь на полстопы. И Алекса все сильнее тянет упасть на четвереньки. На четвереньках – надежнее. И смысла-то держаться нету, никто не увидит…
- Никто не узнает, - соглашается Мьёлльнир. – Кроме тебя.
- И что?
Алекс все-таки опускается на колени, прижимает руки к плитам Биврёста, словно желает убедиться, что эти плиты есть. Вот они – квадраты из камня в железных рамках. Камни разноцветные, а рамки ржавые. И стоит треснуть одной, как все иные тоже посыплются.
Алекс упадет.
- Боишься? – интересуется Мьёлльнир. Его голос слышим ясно, он раздается в Алексовой голове и отчего-то данное обстоятельство ничуть не удивляет. Пожалуй, Алекс даже рад.
- Боюсь, - отвечает он, потому что врать тому, кто видит твою голову изнутри, не имеет смысла.
- Все боятся. Вопрос лишь в том, что ты собираешься с этим страхом делать.
Ничего. На четвереньках и вправду удобнее. Главное, не торопиться.
Облака наползают. Туман из них льется просроченный, с белыми творожистыми комками и нитями, которые шевелятся и вообще больше походят на червей.
Черви ползут по мосту и покрывают его слоем слизи. Биврёст становится скользким.
Мьёлльнир замолкает.
- А что мне делать? Что?!
Падать? Лететь вниз, долго, готовясь ко встрече с морем, со скалами, которые торчат из него, как колья из ловчей ямы. И даже без скал – Алекс разобьется.
- Я должен дойти!
- Дойти, - соглашается Мьёлльнир. – А не доползти.
- Какая разница!
Никакой. Главное ведь результат. И Алекс доберется. Пусть даже не так быстро, но…
Небо затрещало и мост вздрогнул. Его подняло, все сотни тысяч плит и столько же прогнивших рамок, и опустило, вернув все на хлипкие опоры из древних копий. А слева небо треснуло, впуская солнце.
Издали оно казалось нарисованным, с ярко-желтой сердцевиной и алыми лучами, которые загибались и таяли в воздухе. И лишь шипение туч да волна жара, накрывшая Алекса, свидетельствовали, что солнце – настоящее. Оно поднималось выше и выше, пока вовсе не исчезло в черных грозовых облаках. Молнии скрестились клинками, и распороли небо, выпуская дождь.
- Теперь на брюхе поползешь? – ехидно поинтересовался Мьёлльнир.
- Иди ты нахер… я домой хочу! Я не просился сюда! И не герой я! Понимаешь? Не герой!
Струи хлестали по рукам и лицу. Таял туман, и Биврёст отмывался.
Красный. Оранжевый. Желтый. Зеленый. Голубой. Синий. Фиолетовый. Семь цветов поблекшей акварели смывало дождем. Лужи расползались, достигали краев моста и мощными потоками устремлялись вниз. Если Алекс встанет, его просто-напросто снесет.
- Не герой я… не герой… и домой хочу! Хотел… и хочу, да!
Он поднялся еще на несколько ступеней, которые, как назло, становились все круче. Алекс цеплялся за плиты, сплевывал воду, радуясь хотя бы тому, что вода пресная.
- Однажды… давно, так давно, что нельзя сказать, когда именно – миры старятся по-разному.
Голос Мьёлльнира рокотал в голове, как будто бы это там небесные водопады устремлялись вниз, чтобы сродниться с морем.
- Но не важно, когда. Жил-был хёвдинг из славного рода, сын Трюгга могучий, секиродержатель. Не раз доводилось чертить ему путь по долине касаток. И многажды славные бури мечей он дарил крылатым валькириям…
Дождь прекратился сразу и вдруг, но вода еще долго скользила по промытым дорожкам на камне.
Алекс шел. На четвереньках, придерживаясь моста лишь самыми кончиками пальцев, дрожа коленями и не находя в себе сил подняться с колен.
Он слушал размеренную речь Мьёлльнира и желал, чтобы тот заткнулся.
- Но встретился раз на пути его Хельги, в жилах которого йотуна кровь ледяная текла, руки подобны дубам были старым, сердце же каменной тверже сосны. И в час дорассветный сошлись два героя на мира краю, на острове Волчьего зуба. Долго боролись они. Все щиты раскрошились, иззубрились мечи. Стрелы иссякли, копья небо пронзили…
Пальцы оторвались от ступеней, но тут же Алекс едва не поскользнулся, рухнул на колени, а потом и вовсе распластался на разноцветной спине Биврёста. Впрочем, молот это не заткнуло.
- На спину Хельги опрокинул героя. Горло коленом прижал, и дыханья лишив, убить вознамерился. Страшен был йотуна взгляд леденящий…
Алексу удалось встать на колени. Он полз, перебирая ступень за ступенью, понимая, что движется слишком медленно, что не успеет дойти.
- В самое сердце проник он, оттуда и в печень. Плакать принялся Трюгга сын славный. Всяк умолял не лишать его жизни. И согласился враг благородный, в знак же победы своей попросил в жены отдать старшую дочь Трюггова сына. На крови клятву скрепили и слышали слово камни утесов да черная кошка.
Ведь главное, что Алекс дойдет. Разве легче будет кому-то оттого, что он свалится? Разобьется? В этом вообще смысла никакого. А так, если потихоньку, если на коленях, то рано или поздно…
- Но лишь повернулся Хельги спиною, как Трюгга сын подло нож свой вонзил в самую печень. Хлынула ру́да на камни, густо текла, берега украшая. Трюггассон спешно добил ледяного убийцу. Сам же сказал себе так: «Я схитрил. Видели боги, и Бельвёрк могучий – с честью победу я одержал!». Небо смолчало. И море смолчало. Лишь черная кошка, сидя на камне, пила горячую сладкую кровь. В спину глядела она Трюггассону и улыбалась в усы.
Лужи просыхали. От них оставался белесый налет, который тут же трескался и трескал сам камень, сдирая яркие его краски. Они облазили чешуей бабочкиных крыл, липли к штанам и ладоням, оставались на них следами позора.
Нет никакого позора в том, чтобы выжить!
Нету позора!
- На берег ступил кольцедробитель славой овеян. Себя он назвал победителем Хельги. Рассказывал громко всем, что боролся и как поборол, наземь обрушил йотуна сына, и жизнь его отнял верным ножом. Славу кричали ему храбрецы и громкую вису сложили. Лишь черная кошка, вплавь перебравшись на берег, щурилась хитро и в спину глядела.
Бездна, проглотившая дождь, наполнялась туманом, который укрывал ее гнилым творожистым одеялом, пряча от глаз скалы и уступы.
Но Алекс знал – они есть.
- Домой отправился Космобородый, щит алый подняв над драккаром своим. И многих встречал он огнем и железом. И крови бессчетно волнам отдал. Смеялись крылатые дочери грома, свистели ветра и череп Имира багрянца был полон. И все говорили: вот хёвдинг, подобный делами героям, что мир сотрясали во славу богов. Лишь черная кошка хитро́ улыбалась да в спину смотрела.
Здесь нет кошек, да и вообще ничего, кроме тумана, который крадется по следу Алекса. И Алекс слышит шаги.
Идут. Догоняют.
Торопят.
Алекс не станет бежать: опасно бегать над бездной.
- И вот Трюггассон сказал кошке так: чего ты желаешь? Готов был отдать и злато, каменья, людей, корабли, но кошке-то что до людского богатства? Мяукнула лишь и исчезла в ночи.
Мьёлльнир замолчал. И Алексу стало совсем жутко, прямо до слез. Он карабкался, переползая со ступеньки на ступеньку, спеша преодолеть их как можно больше, уже не глядя по сторонам. Туман догонял. Он лепил рожи, выталкивал их на Биврёст и позволял держаться, но лишь до первого прикосновения. Оно разрушало чудовищ, освобождая еще одну треклятую ступень.
- Дальше! – потребовал Алекс, останавливаясь. Всего на секунду, чтобы перевести дух. – Дальше что было?
- Он начал убивать кошек. И черных, и рыжих, и белых, всяких, которых встречал. Он ненавидел их столь же люто, сколь ненавидел данов и свеев. А потому резал, колол, топил и жег. Только одну, ту самую, которая пила из лужи кровь Хельги, так и не сумел поймать.
Туман тотчас вылепил десяток кошек. У них были нелепые раздутые головы и тоненькие лапки, которые разъезжались и разрывали тело надвое. Алексу становилось тошно от такого представления.
- Кошки ведь не было, так? – Алекс поднялся. – Не было никакой кошки?
- Не было, - согласился Мьёлльнир. – Кошки не было. А страх был. Страх…
- Я знаю: страх – убивает.
И то, что идет по следам Алекса, не слишком-то торопясь, потому что не сомневается: бежать некуда, оно тоже собирается убить.
Когда-нибудь потом.
А ступень закончились. Биврёст превратился в ленту, разноцветную, как рукоять старого ножа, который отец хранил в память о чем-то, а о чем – не говорил. И как на ноже, на мосту виднелись глубокие царапины. Некоторые плитки вывалились, и бездна лукаво поглядывала на Алекса снизу.
Первый шаг дался с трудом, а второй был ничуть не легче первого, но в конечном итоге это уже не имело значения. Впереди, вспарывая рыхлые туши туч, поднимались горы.
- Знаешь, - сказал Алекс, придерживая рукоять Мьёлльнира. – Мне здесь как-то… не нравится.
Не было позвонков и костей, не было штыря, который держал кости. И рог, преградивший путь, вовсе не золотом пылал. Медь позеленела от времени и в прикосновении была скользкой, противной. Но Алекс все равно взял рог в руки, содрогаясь от отвращения.
Но дуть передумал.
Алекс шел над бездной, разглядывая ее в прорехи плит. И удивляясь тому, что еще совсем недавно боялся. Бездна злилась на Алекса, протягивала бесплотные лапы, но не имела сил схватить и стащить с моста. Мьёлльнир молчал, и каким-то совсем уж нехорошим было это молчание.
Приближались горы. Базальтовые звери с седыми гривами ледников, с редкой шерстью снега и разверстыми пастями ущелий. Звери кричали голосами ветров, и Алекса оглушал этот крик.
- Если ты хочешь, - очень тихо произнес Мьёлльнир, - то еще не поздно уйти.
- И до конца жизни гоняться за кошками?
Обындевевшие ресницы норовили слипнуться, глаза резало осколками льда, но Алекс шел, уже не думая про мост и про бездну. И семицветная дорога Биврёста закончилась у гранитного языка.
- Мы дошли? А дальше что?
Мьёлльнир молчал. Мьёлльнир не нужен, ведь Алекс все видел сам. Повернувшись к пропасти лицом, он поднес рог к губам и дунул, сколько было сил.
И не воздух – сам Ниффльхейм завизжал. Сотни и тысячи голосов ударились о низкое небо, и разбились, упалв в пропасть. Но продолжая жить, они карабкались, цеплялись искореженными руками за копья и стрелы, чтобы снова упасть. Тени заполняли бездну. И бездна задыхалась под их тяжестью.
Биврёст же вздрогнул под весом восьминогого жеребца. Птицей летел он, но пусто было седло.
Алекс поднял молот.
Ближе!
Пена срывалась с конской морды. В шалых глазах плясали грозовые отблески. Хрипел восьминогий.
Описав дугу, молот ударил о камни. Брызнули искры. Застонал Биврёст, но удержал первый из ударов. Алекс же, сдерживая стон в вывернутых руках, ударил снова, и снова… и уже потеряв счет ударам, крушил радугу.
Пела бездна. Выли звери гор. И с хрустом разламывался хребет мира. Он порвался, как рвется натянутая струна и, взлетев под самый купол неба, рассек его и новорожденное солнце.
- Время, - сказала бездна.
И восьминогий жеребец встал на дыбы. Его копыто с полумесяцем подковы коснулось лба, но не ударило, лишь оставило глубокий след.
- И дальше что? - Алекс вытер кровь со лба.
Ему случалось ездить верхом. Однажды. Но там – на манеже с желтым песком, под пристальным взглядом инструктора – другое.
Алекс вцепился в стремя и в серую волчью шкуру, заменявшую седло. Он кое-как вскарабкался на конскую спину, и оказалось, что стремена для него великоваты, а поднять их Алекс не умел. И тогда он просто впился в гриву и сказал:
- Ну… в смысле, но. Короче, поехали.

Эээх помнит, что у Нявки очень часто обороты и предложения заковыристые бывают. Поэтому немножечко и не слишком Эээх будет закапываться в текст.

Тут Эээх бы не стал вводить определение "морской конь" прямо сразу. И "седок" не нравится. Наездник, всадник. Эээх бы предложение это с конца начал и началом бы закончил. Странно, что касатка в движении на секунду оставалась на хвосте. ПРедставляются дельфины-акробаты. А касаточка движется... Секунду чиркала водную гладь хвостом... Както динамика теряется в этом утверждении...
обломок? С древком же... Осолок - это камень, стекло... Плавник или кусок гарпуна? Немного сбоит.
девять и десять метров на глаз, в воде, в движении отличить практически невозможно.
не слишком много определений для одной "рыбины" на один небольшой эпизод?
вот не могут дрожать колени в данном случае... "Колени" два раза подряд.
Ступени


Вообще - мост, это сильно. Преодоление. Аж мурашки побежали у Эээха.

А когда он все-таки стал тонуть

Честно говоря, человек не может просто так тонуть. Г... не тонет, к людям это вполне подходит.
Он должен нахлебаться морской воды, захлебнуться под волной. Тогда он утонет, а так никогда. Тем более он знает, как отдыхать, лежа на спине. Нет тогда у него причин утонуть.

Тонут. Холод. Слабость. Вечно не наотдыхаешься. Наступает момент апатии, когда уже - все. Даже шевелиться нет воли и желания.
Знаю.

Ээх, спасибо за стрельбу по насекомым. Я вот вообще подумываю касатку вычеркнуть. Она тут такой большой черно-белый рояль с плавниками. Не люблю авторских помогашек герою.
Valery1970, согласна с Эхом. Весьма часто люди тонут очень тихо. Да и Алекс уже изрядно вымотан. Силенок на бурное сопротивление не хватит.
Ну и есть еще нюанс. Такая борьба не нужна здесь. Она отвлечет внимание от действительно важных вещей.

Вот это все объясняет. Тогда обтяпайте сей момент очень логично-логично.
Даже "Титаник" не просто так затонул...

Давайте еще. Это моя любимая забава

На четвереньках, придерживаясь моста лишь самыми кончиками пальцев, дрожа коленями и не находя в себе сил подняться с колен.
Колени дрожать могут. Было как-то у меня.
Но вот повтор можно убрать. Вроде - подняться с пола, земли, моста.
То есть это не проблема для автора.
Что хорошо, подсказали автору. Сам иногда и не найдешь сей косяк.

С опорой на мосту? Сказано же ж - на четвереньках... Внутрення дрожь - да. Но там - поджилки трясутся, а не колени...

У меня тряслись колени. Ходили ходуном. Что там было с поджилками - не знаю, не скажу.
Но дело не в этом, на лицо есть некая корявость. Автор должен это обдумать. Если критика верна, то надо убрать корявость.
Если это концепция, то тут мы умываем руки...
Только читать, наверное, больше не будем.

О! Читать Эээх будет.... Нявка имеет свойство держать за самое нежное... Надо только позволить ей уцепиться за это самое нежное... Сугубое ИМХО Эээха.... Всегда с удовольствием Эээх ковыряется и читает Нявкины тексты.
Хоть трезвый, хоть нетрезвый, как сейчас

С коленями Ээх прав, там физически сложно дрожать, когда колени служат точкой опоры. Стоя - и дрожат, и подкашиваются, и чего только не вытворяют.

Валери, Нявке случалось как-то поспорить с друзьями, что она переплывет реку Неман. Реку коварную весьма. Она переплыла. А вот когда назад поплыла, то вдруг испугалась. Повод был ничтожный, а страх - сильный. И Нявка пошла ко дну камнем. Без захлебывания, барахтанья и криков о помощи.
Но этот момент уберется, если уйдет касатка. А я склоняюсь к избавлению от рояля с плавниками.

Эээх, на нежное покушаться опасаюся... но слышать приятно. И потому выкладываю следующую главу (нынешняя была 77-я, а раньше- 58-я вроде).
Маленько справки - наш мир. Валентина - гадалка и предсказательница, которая пошла на сделку с Варгом: он платит золотом, она рожает ему сына (зачем - вопрос глобальный). Ну а золото у Варга специфическое.
Семен Семенович Баринов - отец Алекса. Хаугкаль - курганный человек, он же - страж Мидгарда, он же - Мидгардорм или Посох мира. Ну это детали в общем-то.
И вот что получилось в итоге:

Все золото мира.
Валентина забывала свое имя. Более того, оно становилось неважным, как и многие другие вещи. Важным было лишь то, что Варг держал слово. Он появлялся еще дважды.
Или трижды?
Больше?
Меньше?
Главное, что всякий раз от него оставалась коробка, доверху наполненная украшениями, и два пакета сырого мяса. Валентина прятала его под умывальник, где прежде стояло мусорное ведро, и ждала. В ее времени все было слегка иначе.
Время вообще замечательная вещь.
В него не проникнут воры, да и вообще никто, кого Валентина не желает видеть. А она желает видеть лишь девять тысяч семьсот тридцать два кольца, три тысячи двести двадцать два перстня, девять тысяч семьдесят цепочек… еще фибулы, серьги, браслеты, пояса, кубки, ложки и ложечки, детские погремушки и посторонние черепа в драгоценных окладах. Каждая вещь – индивидуальна. Она отпечатывается в памяти, изменяет память, обживаясь прочно, как если бы существовала всегда.
И Валентина радовалась, что у нее есть столько чудесных вещей.
Она раскладывала старинные зеркала из полированного серебра. Вплетала в грязные волосы цепочки, надевала венцы, устанавливая один над другим, пока те не поднимались причудливой башней. В растянувшиеся мочки вдевались серьги, а шею увивали ожерелья. Желая вместить их все, шея становилась длинней.
И это тоже было прекрасно.
Иногда все же Валентина находила в себе силы оставить золото. Ненадолго. Лишь для того, чтобы перекусить.
В ее времени мясо оставалось свежим. Оно сочилось кровью, розовой и сладкой, и Валентина с наслаждением вгрызалась в плотные ломти, выдирая волокна и слизывая кусочки желтого живого жира. Кости она глодала аккуратно, а особо крупные разбивала топориком – чудесным топориком с сапфиром на обухе – и выедала костный мозг. Больше всего нравились Валентине сердца.
В своем времени она могла заставить их биться.
Тик-так-том. Том-тик-так.
Скоро-скоро.
Однажды, проснувшись на золотом ложе, Валентина увидела, что живот ее огромен, но удивило другое – вокруг пупка расцветали нежные лепестки чешуи. Валентина тронула их когтем, и лепестки зазвенели.
Потом их стало больше. Они расползались спиралями, причудливыми узорами дамасских клинков – двадцать пять, считая с кинжалами – и наконец, обхватили поясницу серебряным поясом. Потом пояс стал подниматься выше и выше. И Валентина полюбила пересчитывать чешуйки.
Ей вообще нравилось считать.
Раз-два-три-четыре-пять.
Выше. Крепче.
Старая кожа слишком нежна, и новые ребра разрезали ее, легли поверх серебра и сами стали металлом. Красиво. Особенно панцирь грудины с бирюзовой инкрустацией.
Постепенно золото заполняло квартиру. Оно затянуло окна и потолок, скрыло под собой кровать, стулья, шкаф и даже дверь в кладовку, которая перестала быть нужной. Золото пустило побеги по стенам и потолку. Витые лианы цепочек свисали теперь до самого пола, усыпанного, словно песком, мелкими монетами. И Валентина танцевала на них, слыша, как звенят под ногами, удивляются лица мертвых правителей. Монет было ровным счетом семьдесят девять миллионов девятьсот тридцать две тысячи сто шестьдесят одна. И половинка вытертая пальцами до зеркальной гладкости.
Валентина держала ее отдельно, оберегая от прочих.
И каменные цветы ее леса соглашались, что так будет правильно.
Когда время стало совсем плотным, у Валентины начались роды. Она не стала кричать, но просто легла и, примерившись, всадила руки в живот. Отросшие когти вошли между чешуями. С хрустом лопнула и слезла кожа, а за ней и мышцы, удерживавшие пузырь яйца. Он выползал медленно, вытягивая за собой кишки и темную, набухшую кровью печень. Пришлось заталкивать ее обратно, а в пустоту, которая появилась в животе, Валентина сыпанула горсть монет.
Пустота приняла их с радостью. Золото вскипело и расплавилось, кровь сделалась светлой, почти белой, и быстрее побежала по жилам. Рана затянулась.
Яйцо лежало рядом, крупное, в тонкой синеватой оболочке, которая плохо держала форму. Сквозь нее был виден силуэт младенца и крохотное его сердце, стучавшее слишком быстро.
Сердца – вкусные.
Младенец – чужой.
Варг должен еще золота. Варг заберет золото, если Валентина съест его младенца. И она с некоторым сожалением уползла в другую комнату. Там Валентина, свернувшись клубком, задремала и спала некоторое время, а по пробуждению обнаружила, что младенец исчез.
Зато появились две большие коробки.
И мясо.
Но коробки лучше.
Жаль, что Варгу нужен лишь один младенец. Валентина родила бы еще. В обмен на золото.
Следующая мысль ее поразила и ввергла в ступор. В мире много золота! Много больше, чем есть у Валентины. А разве это правильно?
Нет.
Но Валентина найдет способ все изменить. Для начала она выйдет из квартиры.

Джип влетел во двор и, раздавив грязный бордюр, снес лавочку. Впрочем, держалась она и без того на честном слове, была грязна и бесполезна. Человек выскочил из машины и тут же исчез за обшарпанной дверью подъезда.
Он не стал дожидаться лифта и поднимался по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, а когда и через две. Скачки эти рождали немало шума, и скоро стало казаться, что этот незваный гость расшатывает дом. Гудели стены, дребезжала жестянка на тросах, постреливали молниями лампочки.
А человек бежал.
Он преодолел десять этажей, не запыхавшись. На одиннадцатом его ждали.
Существо, больше всего напоминавшее крысу-переростка, сидело на верхней ступеньке, подложив под розовый зад газету «Рекламная ярмарка». За спиною его лежал железный лом. Рукоять лома была обмотана толстым слоем изоленты, в которой сверкали желтые осколки бутылочного стекла.
- Не спеши, Семенушка, - сказало существо и дернуло себя за ус.
Ус разорвался с тонким-тонким звуком, от которого вибрация в доме стихла, да и вообще почти все стихло. Только откуда-то издалека доносилось тяжелое дыхание чудовища.
- Ты… и ты тут?
- И я тут.
- Зачем?
- Тебя жду. Слышишь?
Оно ворочалось, грозя разорвать плетение арматуры, раскрошить бетон и подмять под себя лестницы, пролеты, да и сами квартиры. Дыхание зверя, проникая в вентиляционную систему, раскаляло воздух, плавило пластиковую обмотку проводов и высушивало бумажные обои.
Хватит искры, чтобы вспыхнуло.
- Мне наверх, - сказал Баринов.
- Так я ж не против, - Хаугкаль поднял лом и, помахав им перед носом, протянул. – На вот.
- Зачем?
- Ну… пригодится. Или ты думаешь голыми руками дракона одолеть?
- Вообще-то я гадалку ищу. Из сотой квартиры. Была она в сотой. Пару дней назад.
Хаугкаль пожал плечами:
- Из гадалок получаются неплохие драконы. Что до времени, то драконы свое время делают. Удобно, знаешь ли… главное – успеть убраться. А это Варг умеет. Ну и ты постарайся уж. Когда убьешь… если убьешь – сердечко выломай. Полезное зело, если пожарить и съесть. Только жарить долго придется, да… и главное тут – не заснуть.
- Почему?
Идиотский разговор, потому как не собирался Баринов никого убивать. Поучить – да, хотел бы. Пару пощечин, пару угроз да пару вопросов. Но чтобы убивать, так это без него.
- Ну на драконье сердце охотников много. И случалось, что один спит, другой – есть. А потом, глядишь, и воюют, окаянные…
Раздался громкий хруст.
- Рвется, - довольным тоном произнес Хаугкаль. – Сейчас прорвет. Матерая… те помоложе были. А это – матерая, да…
Звук нарастал рокотом, клекотом, хрипом в чудовищном горле. По ступеням прокатился вал жара. В нос шибануло горелым пластиком, жженым волосом и самую малость – сладким жареным мясом.
- Что ей надо?
Баринов вырвал лом из лап Курганника.
Лом против дракона?
- То же что и всем. Золото.
Лом против дракона!
- И много?
Чешуйчатое брюхо скреблось о ступени, растирая их в пыль. Показалась голова. Золотое лицо на длинной широкой шее. Ярко сияют сапфиры очей. Раззявлен рубиновый рот, и в бриллиантовой глотке клокочет пламя. Широко расставлены лапы-руки, с трудом держат раздутое тело. Тройной гребень сползает по хребту, и острые грани его оставляют на стенах шрамы.
Заурчала драконица, вскинулась на задние массивные лапы, и дыхнула огнем.
- Сколько есть, - Хаукгаль отбил пламя газеткой и, прежде, чем исчезнуть, добавил: – Все золото мира…

Не, рояль нормальный. Особенно - свист в конце. Этот рояль мжоно развить. ПОлучится такая качественная зубастая, но добрая "за-душу-бралка". Только, как Эээх уже мявкнул выше - чуток его упрОстить, рояль этот. Например, кто-то из героев невзначай поинтересуется у ГГ: "как тебе моя красавица черно-белая"? Или как-то по-другому, в зависимости от сюжета. Нявка, вообще, на сюжеты очень скрытная ПОмню ,как пытался домыслить ее модифицированную парочку, сливающуюся в псевдоэкстазе... Аж вспотел от раздумий...

*Взял базуку и пошел охотиться на насекомых*

Гм... так я если что - делюсь книгами спокойно.
Просто мне неудобно напрягать народ 12-13 - 19 алками текста... а вот отдельным желающим вполне могу дать на съедение.

вот здесь местоимение лишнее. Слово "мясо" не повредит.

О! Есть такой момент. Отстреливаю.

Прочитал. Впечатление двоякое: с одной стороны просто шикарная красочность описания Всего, великолепный грамотный язык, порясающая образность текстов. С другой стороны - достаточная сложность восприятия идей рассказов( именно идей, а не идеи). Честно говоря, к своему стыду, я мало что понял из прочитанного, хотя получил истинное удовольствие от самого процесса чтения. Вот посмотрите: ...."Касатка засвистела, закружилась и нырнула, растворяясь в серых шелках моря.....". Как крисиво - можно увидеть прочитанное, услышать его, и прочувствовать эмоции - и касатки, и свои, читательские! Талантливо, однозначно. Респект!
А насчет восприятия идей рассказов - возраст мне не дает воспринимать современную креативность, сорри.

Штольц, спасибо большое, весьма лестный отзыв.
Что до смысла, то грош мне цена, если смысл истории можно выловить из 1 главы. Тогда остальные 80 не нужны априори.
Здесь лишь кусочек мозаики представлен )

Ну, теперь понятно.... А то я уж, грешным делом. совсем загрустил по поводу своей некреативности.
Удачи Вам! Тексты, без преувеличения - просто шикарные.

Увы, при всем этом никому не нужные ))

Кстати говоря, потихонечку читаю присланное... Впечатляет необходимостью напрягать мозг, для того, чтобы осмысливать и оставаться в теме. Нявка - вообще молодец.

Спасибо!
Захвалили... пойду работать, чтоб зазря не пропадало ))

Беру слова обратно!
На стимпанк с вампирами нашлось Шико. Ура ему.
Может, потом и остальное потихоньку... небольшим тиражом, но таки для любителей )