ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО
Ёлки, гирлянды, огни, новогодние песенки, шарахающиеся по улице деды морозы. Все это жутко бесило. Я шел по улице, комкая в руке бумажку с адресом, который буквально всучила мне сердобольная старушка в больничном коридоре. Хотелось зажмуриться, заткнуть уши, забиться в какой-нибудь угол и тихо завыть. Монотонно, протяжно, чтобы избыть тоску внутри себя. Только бы не слышать и не видеть оживленной суеты вокруг, радостных в ожидании праздника, лиц.
Желание заткнуть уши не оставляло. Я достал старенький плеер, с трудом распутал провода, вставил наушники-пуговки и нажал на кнопку включения. Как оказалось, плеер был настроен на радио, да еще и звук выкручен на полную мощность. Я судорожно стал уменьшать громкость, и, честное слово, получил незабываемое наслаждение от постепенно затихающей, вездесущей в предновогоднее время и потому ненавистной, «Jingle bells». Перешел на плейлист, включил шафл, добавил громкости, не глядя крутанул список, нажал на плей и пошел вперед.
«…Легче, чем пух камень плиты,
Брось на него цветы.
Твой плеер гоняет отличный рок,
Но зря ты вошел за эту ограду…» *
Я осмотрелся. Высокий колодец домов, неровный круг зимнего слякотного неба вверху, арка за спиной с неумолкающим и незатухающим безумством предновогоднего настроения. Прямо передо мной проходной подъезд, зияющий открытыми дверьми. Судя по табличке – мне туда. В следующий колодец.
«…Есть целое небо, но нечем дышать,
Здесь тесно, но я не пытаюсь бежать,
Я прочно запутался в сетке ошибочных строк…»
Вот он – нужный дом. Обшарпанные стены, старинные перила с колотыми и кое-где отсутствующими балясинами, мутными стеклами, паутиной по углам высоченных стен. Передо мной дверь. Из-под дерматина неопределенного цвета сквозь прорехи и порезы тут и там проглядывают куски утеплителя. Кнопка звонка. Не удивлюсь, если не работает. Жму. Из-за двери, диссонансом к окружающему меня унынию, раздалась чистая и мелодичная соловьиная трель.
Секунд через пять дверь погремела цепочкой, щелкнула замком и открылась. Молодая девушка в черном платке молча отступила в сторону, пропуская меня, повела рукой в направлении небольшого диванчика, стоящего тут же, в прихожей, и, так и не сказав ни слова, удалилась.
Я сел на диванчик, борясь с внезапной слабостью в икрах и сильным желанием сбежать. Рвануть на себя дверь, кубарем скатиться по лестнице и мчаться прочь. Из этой квартиры, из этого подъезда, из этих давящих колодцев. Со всех ног. Но вместо этого я остался сидеть, а в наушниках надрывно и зловеще звучало:
«…Жарко, в комнатах натоплено,
Да мелко сыплется за ворот нехороший холодок…»
И чуть позже:
«Черный дым ползет из трубочек,
Да мелко прячется в густые бороды.
Ближе лампы, ближе лица белые.
Да по всему видать – пропала моя голова…»
Я бы точно ушел, даже успел встать, но из кухни появилась та молчаливая девушка и наклоном головы пригласила пройти. Я вынул один наушник, и он повис, покачиваясь и цепляясь за молнию на куртке.
Я зашел в кухню. За низким столом, накрытым старой пожелтевшей, истертой до белёсости клеенкой, сидела девушка. Совсем молоденькая, лет двадцати, наверное. Она улыбнулась, перевела взгляд на качающийся наушник:
- А! СашБаш, да? Помню, помню, приходил ко мне. Хорош был невероятно. Жаль, хотел невозможного… Ну, да ладно, чего уж теперь.
Я удивился про себя: ее, наверное, еще на свете не было, когда СашБаш из окна прыгнул, а она его помнит, видишь ли. Она, словно мысли мои прочитала:
- А ты не удивляйся, не удивляйся. Ничему не удивляйся. Любишь её? Э… Ольгу, правильно? О! Вижу, сильно любишь. Да по-настоящему любишь – не от привычки к бабе, да к уюту ко мне пришел, а от любви. Молодец. Ну? Что стоишь? Руку дай. Да не так, вверх ладонью, вверх. На стол клади. Не боись, не отрублю.
- Да я и не боюсь. – Соврал я. Положил руку на стол, как она сказала. Тыльной стороне ладони стало липко и неприятно.
- Так, посмотрим. – Она склонилась над столом и вгляделась в мою ладонь, впрочем, не касаясь руками. Ладонь немного покалывало и холодило. Осмотр длился минуты две, не больше, но рука почему-то успела слегка онеметь и ее начало покалывать где-то в районе локтя.
- Что-то не вижу я Ольгу твою, не чувствую. Так ты не возвращать ее пришел? Стой, молчи.
Она протянула руку и все-таки дотронулась до моей ладони указательным пальцем.
- А! А я подумала, что девка от тебя ушла, да ты ее возвернуть собрался. В коме она? Не выберется. Сама не выберется. Помощь нужна ей. Плохо ей будет без помощи-то.
В горле пересохло.
- Поможете? – Я уже ничему не удивлялся. Ни ее возрасту, ни всезнанию, ни даже необычным ощущениям. А где-то внутри стало тепло, даже жарко от внезапно зародившейся надежды.
- Помочь? А помогу. Отчего ж не помочь хорошему человеку. Да еще из-за любви из-за настоящей. – Она вдруг замолчала, в одно незаметное движение очутилась рядом, глаза в глаза, как будто и не сидела только что за столом. Мне показалось, что время остановилось и вокруг не осталось ничего, кроме ее глаз. – Да только цена будет не такой как обычно… Готов ли ты услышать цену мою?..
- Д-да. Готов. Да.
«…С вас аккуратом... - Ух, темнотища!
С вас аккуратом выходит тыща!
А он рукою за телогрейку...
А за душою - да ни копейки!..»
Она, вдруг, хихикнула. И наваждение сразу пропало. Потекло, побежало время. Вокруг снова оказалась обычная кухня старого дома, и миловидная девушка с задорным блеском в глазах и очаровательной улыбкой вновь сидела за столом.
- Да не бойся ты. Цена моя обычная для таких случаев. И тебе не слишком накладно, и Ольгу свою к жизни вернешь… Да и я довольна буду. Ну? Интересно?
- Сколько?
- Сколько? Восемнадцать. Тебе восемнадцать, Ольге твоей – восемнадцать, и мне – восемнадцать. Все по честному.
- Восемнадцать тысяч? Долларов? Евро?
- Что? – Она недоуменно на меня посмотрела. – А! Нет, не деньги, нет. Деньги мне не нужны, я деньги на обычных гаданиях-приворотах-отворотах делаю. А тут другой случай. Не понимаешь? – Она протарабанила пальцами по столу. – Жить тебе, мил человек, осталось пятьдесят четыре года. На роду тебе так написано. Ну, плюс-минус несколько месяцев – точнее уже тяжело сказать. Ну вот. Ты Ольге восемнадцать лет своей жизни отдашь. Себе оставишь столько же. И меня не обидишь. И пожить успеете, да и детей нарожаете. И вырастить их успеете. И счастливы будете все вместе. И, кстати, как в сказах – помрете с Ольгой в один и тот же день. Чтоб никому не мучаться в разлуке. Ну? По рукам?
«…Как из золота зерна
каждый брал на каравай.
Все будет хорошо:
Велика казна.
Только, только
Ты только не зевай, бери да раздавай.
Но что-то белый свет в крови,
Да что-то ветер за спиной,
Всем сестрам - по любви.
Ты только будь со мной.
Да только ты живи…»
- П-по рукам. А… как?
- Да просто. Давай, давай, езжай к своей Ольге. Езжай. Как приедешь, так и очнется она. А за оплату не переживай – тебе делать ничего не надо, я сама все сделаю. У меня все честно. А как убедишься, что не наврала я, так сведут нас с тобой дорожки. Сведут ненадолго, да разведут навсегда. Понял? А раз понял, так иди – нечего тут…
Бормоча какие-то глупые слова благодарности, я неуклюже выбрался из квартиры, по пути запнувшись за диванчик и чуть не снеся вешалку в прихожей.
Я вышел на улицу, закурил. Руки ходили ходуном, меня колотило. В пять затяжек выкурил сигарету, тут же закурил вторую, вставил болтающийся наушник в ухо и медленно пошел выбираться из этих колодцев.
«Хочется пить,
Но в колодцах замерзла вода.
Черные-черные дыры... Из них не напиться.
Мы вязли в песке, потом скользнули по лезвию льда.
Потом потеряли сознание и рукавицы…»
На улицах ничего не изменилось. Только народу стало больше. Казалось, что стало больше и предпраздничных огней, но это, наверное, из-за того, что уже стемнело.
«…На улице люди смешались в колоду
Помятых таинственных карт.
Но падает снег, и в такую погоду
В игре пропадает азарт…»
В маршрутке неприятно пахло блевотиной, еловой хвоей и мандаринами. Отсечённый звук, казалось, бился в маршрутку, пытался пробиться в салон вместе с огнями гирлянд и бесконечных витрин. Полчаса дороги до больницы – не время, но мне казалось, что оно стало бесконечным, вязким и мне уже никогда не испытать нормальный его бег.
К Оле меня не пустили, но сказали, что да – приходила в себя ненадолго, и сейчас ей намного лучше. Велели отправляться домой, отдохнуть, и раньше, чем завтра не приезжать. Да куда мне? Возвращаться в свою конуру, метаться из угла в угол? Так и сидел на больничной банкетке, только выпил кофе стаканчик, да пирожок, купленный тут же, съел, не почувствовав вкуса – вот и все угощение в новогодний вечер.
«…Нить, как волос.
Жить, как колос.
Размолотит колос в дух и прах один цепной удар.
Да я все знаю, дай мне голос.
И я любой удар приму, как твой великий дар…»
В самом конце длинного коридора из-за полуоткрытой двери слышались возбужденные, радостные голоса дежурного медперсонала. Расставляли посуду, двигали мебель, готовились к празднику. Мимо меня пару раз прошелестела немолодая уже медсестра. Первый – со скромно позвякивающим пакетом, второй – с посудой. Бежала споласкивать в санузел, находящийся в середине коридора. Пришла она и в третий раз. Принесла мне пару бутербродов, полную тарелку вечного оливье и стакан сока. Молча дождалась, пока я поем, а потом проводила в палату к Оле со словами: «Вы только тихо сидите, не трогайте ничего, а она продышится, все хорошо у нее будет», и ушла. Я сидел рядом с койкой, смотрел на Олю и держал ее за руку.
«…Наш лечащий врач согреет солнечный шприц.
И иглы лучей опять найдут нашу кровь.
Не надо, не плачь. Сиди и смотри,
Как горлом идет любовь.
Лови ее ртом. Стаканы тесны…»
Спустя какое-то время Оля пошевелилась. Открыла глаза, посмотрела на меня. Я уверен, что она меня узнала и даже сделала попытку улыбнуться. Я даже ощутил легкое, на пределе чувствительности, пожатие ее руки. После этого она опять забылась. Мне казалось, что она просто уснула и скоро проснется. Мне хотелось, чтобы было так. Где-то в коридоре, а мне казалось – в другом мире, раздался удар курантов. «Раз!» - донеслось из коридора. Похоже, у плеера садятся аккумуляторы, или уже пора ему пришла – отдельные строчки песен начали путаться, меняться порядком, а некоторые вообще выпадали. Получалась непривычно, но, на удивление, осмысленно:
«Мы у ворот. Эй, отворяй, охрана!
Ровно в двенадцать нам разрешают вход…»
«…Кто-то открытку бросил в почтовый ящик.
Может быть, ангел, может быть - пьяный черт?..
В этом году я выбираю черта.
Я с ним охотно чокнусь левой рукой…»
«Кто-то из женщин в маске лисицы
Приветливо машет пушистым хвостом…»
За спиной скрипнула дверь. Я обернулся. Не знаю как она сюда попала, но попала же. Прошла, села на край койки, глянула на меня, склонилась к Оле. Я вытянул наушник.
- Красивая. Молодец, хорошую девку нашел.
- Она не девка.
- Да что ты говоришь? А кто ж она? Прынцесса? Не смеши меня. Все они – девки.
Я промолчал, не видя смысла возражать и, тем более, пытаться переубедить.
- Ладно. Понимаешь, за чем я пришла? Видел работу мою? Очнулась ненаглядная твоя, а потому пора расчет делать. Руку свою давай. Так. Ее за руку держи, да не отпускай ни на секунду, пока не скажу, понял? Вторую руку её сюда переложи, на живот, чтоб я дотянулась. Так. Начали.
«… - Ты, Егорушка, дурень ласковый,
собери-ка ты мне ледяным ковшом
капли звонкие да холодные...
…
да накорми меня - Снежну Бабушку...»
Она подняла свою правую руку ладонью вверх, опустила голову, и начала что-то глухо бормотать. Речь ее все ускорялась, я не слышал слов, только постоянный звук, глухой и гулкий. В палате потемнело, дежурный свет у койки потускнел, исчезал, едва вырвавшись из-под абажура, не освещая ничего вокруг, начал мерцать. Звуки, еще недавно доносившиеся из коридора, пропали, растворились. На поднятой вверх руке, казалось, что-то зашевелилось. Какой-то сгусток мрака, страха и безнадеги. Голос повышался, она начала медленно поднимать голову, и чем выше она ее поднимала, тем выше и громче становился ее голос. Лицо ее повернулось к потолку, звук стал практически неслышным, хотя губы ее постоянно шевелились. И вдруг она замолчала. Ладонь ее быстро пошла вниз.
Я видел, как сгусток мрака тянулся к руке Оли множеством мелких щупалец, как обволакивал ее кисть, как сжимался между безвольно лежащей рукой Оли и рукой, давящей сверху. Мне казалось, что клубок пытался проникнуть вниз, присосаться к Ольгиной руке. Искал, но не находил бреши в бледной коже. Мне хотелось прекратить все, отдернуть руку, крикнуть, чтобы колдунья убиралась, но я не мог пошевелиться.
Вдруг яркая вспышка озарила палату. Колдунью сбросило с койки, отшвырнуло к стене. Я почувствовал, что снова могу двигаться и повернулся к Оле. Она смотрела на меня и улыбалась.
- Все будет хорошо, - прошептала Оля, и еще раз улыбнулась. Потом посмотрела мне за спину и сказала:
- Уходи, старуха. Уходи и больше не появляйся в нашей жизни. Ничего ты от нас не дождешься, ничего от нас не получишь. Ни моей жизни, ни его, ни жизни детей наших будущих. Уходи и умри в свой срок. Ни обманом, ни желанием не продлить тебе своего существования. Прочь!
Ударили куранты. «Два!» - раздались голоса, сопровождаемые легким звяканьем бокалов.
Девушка, имени которой я так и не узнал, поднялась, тяжело опираясь на стенку, бросила полный ненависти взгляд на меня и на Олю, что-то злобно, но неразборчиво прошипела и ушла.
«Три!»
- Оля, что это было?
Она смутилась:
- Может, мы поговорим об этом не сейчас? Новый Год, наступает, вроде.
«Четыре!»
- А что мешает?
- Ну, хорошо. Скажи, ты меня любишь?
- Что за вопрос? Конечно!
- И я тебя люблю. По-настоящему.
«Пять!»
- Понимаешь, это колдунья была. Старая, ей уж за сто лет давно. Ты же понял, что она хотела себе жизнь продлить?
«Шесть!»
- Понял, конечно. За мой счет.
- Нет, не за твой. За мой.
«Семь!»
- Как так? А мне она говорила…
- Твою жизнь она не сможет выпить. Только женскую. И только той, кто обладает силой. Как я, например.
«Восемь!»
Ольга продолжала:
- Она подловила меня, наслала хворь. Я справилась бы и сама, да только для этого время необходимо. А ты ей нужен был для ритуала. Третий нужен всегда. Да еще и доброволец.
«Девять!»
- Так как ты смогла противостоять ей?
- Только благодаря тебе. Благодаря тому, что ты был рядом.
«Десять!»
- И что теперь?
- Да ничего. Завтра домой поедем, сразу как выпишут.
Я улыбнулся:
- Завтра вряд ли. Не выпустят. Ты же знаешь этих врачей.
- Ну и ладно. Какая нам разница, правильно?
«Одиннадцать!»
- Я люблю тебя.
- Я люблю тебя.
«Двенадцать!»
- С Новым Годом!
- С Новым Годом!
«…Ту, что рядом, ту, что выше,
Чем на колокольне звонкий звон...
Да где он? Все темно.
Ясным взглядом,
Ближе, ближе...
Глянь в окно - да вот оно рассыпано, твое зерно.
Выше окон, выше крыши.
Ну, чего ты ждешь? Иди смелей, бери еще, еще
Что, высОко? Ближе, ближе.
Ну, вот уже тепло. Ты чувствуешь, как горячо?
Вот оно - ты чувствуешь, как горячо…»
______________
* - Здесь и далее - стихи и песни А.Башлачева
и не сорок, а всего одиннадцать 
ДУмаю, что от парочки откажусь, но не от всех. Тут вот какое дело... Мало кто помнит все эти песни наизусть. Мало кто их вообще слышал. Понятно, что я не должен быть ориентирован только на тех, кто слышал и хорошо знает эти песни. Но в моей голове они звучат и создают образ, впечатление, настроение. Т.е. это не только цитаты. Не просто цитаты.
