Альтернативное средневековье, без попаданцев. Писал очень долго, из кожи вон лез, что, впрочем, не является гарантией успеха или отсутствия ляпов. По моему скромному мнению получился крепкий середнячок, достойный бумажного «платья». Издатели, похоже, считают иначе. Несколько раз отсылал в редакции, с их стороны - тишина. Поневоле закрадываются сомнения, так ли все хорошо, как видится. Пытаюсь разобраться. Очень бы хотелось услышать мнение со стороны; понять, способен ли текст составить конкуренцию издаваемым произведениям. Будет скучно, говорите прямо. Не понравится слог - тоже сообщите. Ну а если повествование увлечет – продолжу выкладывать.



Глава I. Традиции отцов

Изборожденные трещинами, стены крипты напоминали вспаханное поле. Только не росли на этом поле ни рожь, ни пшеница. Разве что темно-пурпурный кольник прижился да повылезали ядовитые грибы. Юноша приоткрыл дверь. Убедившись, что все спокойно, перешагнул через порог. Впереди на гранитных постаментах возвышались два саркофага из зеленого шлифованного камня. Он подошел к одному из них и попытался сдвинуть крышку, однако плита не сместилась даже на дюйм. Прекратив бесполезные попытки, юноша двинулся по залитому молочно-белым светом тоннелю. Он ежился и дрожал от холода, но любопытство гнало его вперед. Узкий проход, словно река в озеро, влился в просторную пещеру. Потолок здесь тонул в темноте, а из отверстия в полу бил свет. Юноша опустился на колени, заглянул в пролом и обомлел — внизу порхало безобразное существо — помесь летучей мыши и рогатого волка. Взмахи кожистых крыльев участились, тварь заметила человека. Оцепенев от ужаса, юноша наблюдал, как из дыры появляется безобразная рогатая голова. Он хотел бежать, но ноги стали тяжелыми, будто к ним привязали жернова. Ему удалось сделать всего три шага, а потом он упал.
Утренний кошмар развеял ласковый женский голос:
— Генри, пора вставать.
Генри Мортинсон открыл глаза. За окном брезжил рассвет; сиреневые сумерки были прозрачны и чисты. Жуткий сон снился вторую ночь подряд, но откуда берутся такие видения, Генри объяснить не мог. Никогда не спускался он в ту крипту да и демонов не встречал. Само их существование вызывало у него сильное сомнение.
— С днем рождения, сынок, — с порога поздравила его светловолосая Сигурни Мортинсон. — Вставай скорее, завтрак почти готов.
К своим тридцати восьми годам женщина сохранила стройность и изящество. И только взгляд, в котором затаилась горечь потерь, да лучики морщин, расходящиеся от краешков глаз к вискам, выдавали ее возраст.
Генри зевнул во весь рот, натянул штаны, подвязывающиеся под лодыжками, короткую шерстяную тунику, повертел в руках пояс и решил до завтрака его не надевать. Прикрыл постель шкурой самого грозного лесного хищника — четырехпалого ревуна и вышел во двор умыться.
Он был третьим ребенком в семье лесоруба и пряхи. Третьим — и единственным выжившим. Вопреки опасениям родителей мальчик рос сильным и здоровым, обгоняя сверстников в быстроте и ловкости. Знания он впитывал лучше, чем всасывает воду мох. Брат Клавдий, служитель Храма Древней Веры, обучил Генри грамоте, кузнец Урс дал азы владения мечом, охотник и птицелов Торгейр показал, как следует обращаться с луком и сетью. За что бы ни брался Генри, любое дело в его руках спорилось. Каждый из учителей втайне надеялся, что способный ученик попросится именно к нему. Но Генри разочаровал их всех. Пятнадцати лет отроду он снял со стены тяжелый отцовский топор и записался в артель лесорубов.
Сегодняшний день был для Генри днем особенным. По старинной традиции скандов, местные юноши, достигшие семнадцати лет, проходили Испытание Зрелости. Выдержавшим его разрешалось создать семью. Ритуал давно утратил изначальный смысл, когда молодые мужчины демонстрировали соплеменникам мастерство охотника и отвагу, подтверждая тем самым собственную значимость в общем деле выживания. Темные века канули в лету, а вот традиция сохранилась, хоть и правила стали мягче. Участники, потерпевшие неудачу, право жениться получали годом позже. Закон нарушали единицы, и случалось такое крайне редко. Почти все юноши с нетерпением ждали дня инициации, считая его условной границей, отделяющей их от взрослой жизни.
Торопливо запивая лимонно-желтый омлет молоком, Генри поперхнулся и пролил остатки на грудь. Наткнувшись на укоризненный родительский взгляд, поспешно спросил:
— Мам, скажи честно, как тебе Окой?
Эта маленькая хитрость избавила его от неминуемых упреков. Будущая невестка интересовала Сигурни Мортинсон куда сильнее пятен жира на одежде.
— Славная девушка, хоть и не из наших, — ответила мать.
— И что с того?! Мы любим друг друга и никогда не расстанемся!
— Не зарекайся, вы едва знакомы.
— Считаешь, три месяца недостаточно? Ты с отцом и того меньше встречалась.
— Тогда совсем другие времена были, — внезапно погрустнела мать.
Генри потер пятна от молока рукавом. Продолжать разговор, в котором он с высокой вероятностью предугадывал ответ на любой свой вопрос, было неинтересно.
— Мам, я пойду?
Сигурни Мортинсон взъерошила сыну волосы.
— Иди. Только будь осторожен.
— Прекрати! — отстранился сын, будто кто-то мог их увидеть. — Я не маленький. — Ему не нравилось, что с ним разговаривают, как с ребенком. Тем более в такой день!
— Для меня ты всегда останешься маленьким.
Во взгляде женщины сквозил легкий упрек, и Генри почувствовал себя виноватым. Он взял материнскую ладонь в свои руки и решительно заявил:
— Все будет хорошо. Делов-то — подстрелить рогатую жабу!
Генри намеренно принизил риски. Последний несчастный случай произошел всего три месяца назад. Сыну жестянщика — кривому Питу прыгун сильно покалечил ногу. Юношу едва успели спасти. Внешне прыгуны напоминали гигантских жаб, но это были хитрые теплокровные хищники, охотящиеся на нутрий, ондатр, енотов и прочую мелкую живность, живущую вблизи болот и водоемов. Нападали из засады, терпеливо карауля добычу в густом камыше, плотном кустарнике или погрузившись по самые ноздри в болотную жижу.
Женщина отвела взгляд и тяжело вздохнула.
— Ну вот, теперь что стряслось? — спросил Генри с досадой.
— Не рискуй понапрасну, — напутствовала его мать.
— Да-да, конечно, — отмахнулся Генри.
Стойко выдержав родительский поцелуй, затянул пояс, прицепил к нему колчан со стрелами, снял с крюка лук и вышел во двор. Утро встречало его запахом влажной земли. В хлеву замычала корова, требуя ее подоить. Словно дожидаясь сигнала, с плетня сорвался пестрый кочет, загнал испуганную цыпку в угол и, навалившись, стал топтать. Генри прикрыл за собой калитку и, сделав несколько шагов, резко остановился. Кусты бузины зашевелились, на дорогу вышла стройная темноволосая девушка в нарядной узорчатой тунике, зашнурованной по бокам. Под свободными одеяниями угадывались осиная талия и высокая грудь. В темных глазах, обрамленных густыми, загнутыми вверх ресницами, читался вызов, так не вязавшийся с пухлыми, как у ребенка, губами.
— Что ты здесь делаешь? — удивился Генри.
— Тебя провожаю, — улыбнулась Окой. — Я очень соскучилась, обними меня, — попросила она едва слышно.
Генри взял девушку за плечи и бережно притянул к себе. Зарылся носом в волосы, наслаждаясь их запахом. Ничто не могло пахнуть вкуснее.
Первый раз он увидел ее, когда село скандов посетила труппа бродячих артистов. Окой выступала с номером на канате. Внезапно, натянутая меж столбов веревка лопнула, и воздушная танцовщица полетела вниз. Влажная земля смягчила падение. Девушку немедленно отнесли к бабке Сильви, лучшей на всю округу целительнице.
— Пострадавшей нужен покой. В ближайший месяц, никаких путешествий, — строго произнесла старая женщина, накладывая на сломанную ногу лубок.
Обещая вернуться, артисты уехали на рассвете, а Окой осталась жить у бабки Сильви. Перелом сросся, цирковая труппа где-то задерживалась, и циркачке пришлось приспосабливаться к обстоятельствам. На исходе второго месяца Окой поймала себя на мысли, что ей нравится новая жизнь, в которой не нужно ночевать под открытым небом,
путешествовать в продуваемой всеми ветрами кибитке и развлекать публику, порой напоминающую сборище бандитов.
— А ты соскучился? — Окой посмотрела Генри в глаза.
С момента их последней встречи прошла лишь ночь. По правде говоря, заскучать он не успел. Но, чтобы не разочаровывать невесту, Генри наклонился к самому ее уху и прошептал:
— Конечно.
Окой прижалась к нему сильнее.
— Там, откуда я, все девушки в моем возрасте уже замужем. Даже некрасивые, — добавила она. — А мне никак не свыкнуться с мыслью, что скоро мы станем мужем и женой.
Генри не знал, что ответить. Он и сам испытывал что-то подобное. Иногда ему безумно хотелось стать мужем. Но сиюминутный восторг проходил, и внутри начинал бунтовать отчаянный мальчишка, не желающий терять свободу. Ничего не ответив, Мортинсон погладил Окой по волосам и спросил:
— Когда ты мне расскажешь, где находится это туманное «там»? Я хочу знать про тебя все.
— О, — мечтательно произнесла Окой, — это очень далеко. За Песчаным морем, в краю, где рождается день; там, где растет дикоцвет. Мы потом обязательно туда съездим.
— Что такое дикоцвет?
— Плодоносящее дерево. Очень похоже на вашу вишню, только ягоды несъедобные. Но наши виноделы научились изготавливать из них вино, — вспомнила Окой.
— Хоть какая-то польза, — снисходительно заметил Генри.
Девушка возмущенно фыркнула и игриво отстранилась.
— Фу, толстокожий! Дикоцвет цветет всего неделю. Его нежные цветки напоминают нам о быстротечности человеческой жизни, а их красота о том, что в ней много прекрасного.
— Вот как! — удивился Генри. — Никогда бы не подумал, что цветочки могут о таком напоминать.
— А еще они появляются раньше листьев, символизируя стойкость.
— Неужели?
Окой утвердительно кивнула.
— Пятилистный цветок дикоцвета обозначает удачу, долголетие, благоденствие, мир и радость. Для моего народа это дерево — символ женской красоты.
— Что-то у вас все в кучу свалили, — осуждающе произнес Генри. — Символ того, символ сего. Дерево как дерево. Ни хуже ни лучше осины. Даже хуже, — внезапно передумал Генри, — под осиной хоть подосиновики растут, а под вашим дикоцветом что, поганки?
— Не говори так, — обиделась Окой.
— Глупо искать смысл там, где его нет. Так можно что угодно и с чем угодно связать. У бабочки четыре крыла, они обозначают четыре стороны света; у паука восемь лап, это значит… — Генри задумался, стараясь подобрать необычное сравнение, но Окой ему не позволила. Она прижала к его губам палец и требовательно произнесла:
— Помолчи.
Ее руки пахли, как пахнет свежескошенная трава — десятками разнообразных запахов. От горького аромата полыни до приторно-сладкого, как мед, благоухания клевера. Генри чмокнул Окой в палец и тут же сделал вид, будто собирается укусить. Девушка взвизгнула и игриво спрятала руки за спину.
— Дурак, — притворно надулась она.
Они непринужденно рассмеялись.
— Мне пора, — виновато произнес Генри. — Встретимся после Испытания, я зайду к тебе.
— Ступай, — сказала девушка едва слышно, словно боялась нарушить спокойствие просыпающейся природы. Замерев на несколько мгновений, она отступила на шаг.
— Я, правда, опаздываю, — Мортинсон сложил брови домиком.
— Удачи, — пожелала ему Окой. — У тебя все получится.
Генри махнул на прощание рукой и зашагал к месту, где должна была состояться церемония. Выйдя на дорогу, последний раз оглянулся. Просторная юбка Окой, колеблемая ветром, на фоне потемневших бревен выделялась ярким пятном. Внезапно внутри стало холодно и пусто. Не в состоянии объяснить причину накатившей тоски, Мортинсон отвернулся и ускорил шаг. Не правильнее ли будет сейчас вернуться? Интуиция редко его подводила, но для кого, как не для них с Окой, он идет охотиться на прыгунов! Эта простая, как выпитое яйцо мысль, принесла некоторое облегчение. Генри поправил лук и, стараясь прогнать наваждение, перешел на бег.

Это видно. Это всегда видно, когда автор выдавливает из себя нехарактерную ему манеру речи. Кроме того, далеко не все запятые расставлены по местам. Да и само движение текста несколько хаотично... У вас несколько сцен на такой короткий кусок текста, а для романа это недопустимо, получается очень куцо.

Мне показалось, слишком мало захватывающих деталий, и герой не вызывает ни сочувствия, ни любопытства. Ну какое мне дело, как он там молоко проливает? Ну Генри, ну четвёртый сын, ну "испытание", но невесту целует... И что? Предвижу в следующей главе длинный бой с лягушкой... Действительно ли кому-то интересно, не сломает ли он при этом ногу? Где необычные, захватывающие детали? Где таинственные события, неведомые опасности, где герой, за которым хочется следить?

Какого "жира"? Он не молоко разве пролил?

А то читатель мог бы подумать, что герой говорит: "Прекрати! Я не маленький" потому что ему нравится, когда с ним обращаются как с ребёнком - спасибо за пояснение!

Ну в общем, по мелочам можно ещё много чего найти, но главное в том, что нет цеплящего "крючка".

Читатель в такие моменты маленько офигевает, ибо ничего не предвещало холода 8) Иными словами, реакция ГГ получается оторванной от окружения.
"стали тяжелыми" = "отяжелели"
Вы меня извините, я безнадёжно испорченный человек, но у меня подобные вещи вызывают стойкую ассоциацию вот с этой сценой:

(медведь говорит ласковым женским голосом: "милый вставай")


И я дальше не могу воспринимать произведение серьёзно. (хотя намёки уже были на рогатых летучих мышах)

Тут в свое оправдание могу сказать только одно: пианист играет, как умеет.


Я даже не представляю, как это все уместить на первых страницах. Если вы знакомитесь с новым человеком, он тоже не всегда у вас с первого раза вызывает интерес. По-всякому случается. Могу пообещать, что будут и детали и события. И кончено же состоится бой с «лягушкой»! Но не длинный и вовсе не утомительный.


Сам развеселился. А реакция «оторванная», потому что Генри спит. Во сне мы зачастую поступаем не так, как в жизни. Особенно, когда начинаем догадываться, что это всего лишь сон.

Более того, чаще всего он не вызывает интереса и со второго раза, и с тридцатого тоже. То же и с книгами. Если герой и то, что с ним происходит, не вызывает интереса - станет ли читатель переворачивать страницу?

По разному бывает. Ведь никто не отменял такое прекрасное чувство, как надежда.


***

Искрясь и потрескивая, к небу тянулись жадные языки огня. Малиновый костер в центре поляны освещал собравшихся на ней людей. Пятеро пожилых скандов в серых однотонных плащах, наброшенных поверх туник, тихо переговаривались. Перед ними застыли двое юношей. Даже когда за их спинами раздался топот третьего участника Испытания, они продолжили поедать старейшин глазами, будто ничего увлекательнее перешептывающихся стариков еще не видели.
Генри стрелой вылетел на поляну и, как охотничий пес, учуявший дичь, замер перед старейшинами.
— Простите, мудрейшие, — произнес он виновато.
Человек с длинной седой бородой строго его спросил:
— Твой дом теперь в Аргарде?
— Нет.
— Ты болен?
— Нет.
— Ты кого-то спасал?
— Нет.
— Тогда почему заставляешь себя ждать?
— Меня задержала Окой, — выпалил Генри, и тут же жгучий стыд залил обе щеки огнем. Как-то не по-мужски это — перекладывать вину. Надо было головой думать, а не языком болтать с Окой!
Седобородого человека, устроившего Генри разнос, звали Этельред Мудрый. Свое прозвище он получил за удивительный талант улаживать любые споры так, что даже у проигравшей стороны не возникало сомнений в справедливости принятого решения.
— Встань к остальным, — не скрывая недовольства, произнес Этельред.
Генри занял место слева от Орика — полного светловолосого юноши, подстриженного под горшок. Оба друг друга хорошо знали, немало времени провели вместе и даже оделись сегодня одинаково. Третьего участника Испытания звали Гунаром. Жил он в соседнем селе, где и обучался столярному ремеслу. В этот важный день подмастерье облачился в красную шелковую рубаху с вышитой на груди волчьей мордой и черные кожаные штаны.
Над верхушками деревьев показалось солнце, сырая от росы трава заиграла множеством красок: от бордовых оттенков граната, до лазурных отблесков морских волн. Воздух стал терпким и плотным, словно эль, сваренный Огюстом, лучшим в их селе пивоваром. Этельред Мудрый зажег факел и, когда пламя налилось силой, громогласно объявил:
— Сегодня вы должны доказать свое право создать семью. Для этого вам придется пройти по Болоту Гоблина, убить хотя бы одного прыгуна и снять с него шкуру. Время тянуть жребий.
Старейшина принял из рук помощников мешочек с деревянными, помеченными чурбачками и протянул его юношам. Идти первым выпало Орику, Гунару достался второй номер, Генри — третий. Но очередность тут ни на что не влияла. Результат зависел от ловкости и удачи.
— Каждому из вас разрешается взять с собой нож, десять стрел и лук, — продолжил Этельред. — И да поможет вам Флэа!
Старейшина сложил перед лицом ладони и опустил голову. Закончив напутственную речь, он поманил Орика. Тот послушно подбежал к старику и точно так же, как чуть ранее это сделал Генри, опустился перед ним на колено. Этельред положил ему руку на голову и произнес:
— Только человек с добрым сердцем и чистой душой имеет право пройти Испытание Зрелости. Считаешь ли ты себя достойным оного?
— Да, мудрейший. Я искренен в своем намерении, — подтвердил Орик.
Задаваемые на церемонии вопросы и ответы на них давно стали традицией. Юноши прекрасно знали, какие слова произнесет убеленный сединами старец и что они должны ему ответить. Однако на этом условности заканчивались. За спиной у каждого участника висел самый настоящий лук, а зубастые жабы размером с собаку могли причинить немало хлопот даже опытному охотнику.
— Тогда ступай и да пребудет с тобой Флэа, — благословил юношу старейшина.
Орик кивнул и побежал в сторону покачивающихся от ветра камышей. Гунар поглядел на огонь, облизал губы и сглотнул, будто при виде прогоревших углей испытал приступ голода. Генри почему-то вспомнилась Окой. В груди образовалось приятное теплое чувство, словно в холодный зимний день кто-то набросил ему на плечи меховую накидку. Окой сильно отличалась от местных девиц с волосами цвета спелой пшеницы. Ее пряди были темны, как шкура черного гоблина. Редкий овал лица, широкие скулы, изящный точеный носик и бездонные темно-карие глаза. Генри тонул в них, словно неосторожный охотник в коварном омуте. Окой сама пригласила Генри на свидание. Как-то раз, совершенно не стесняясь своей наготы, искупалась вместе с ним в лесном озере. На этом сюрпризы не закончились. Циркачка умела лазать по деревьям лучше любого мальчишки. Как дикая кошка, взбиралась она по стволу, даже если нижние ветви росли высоко над землей. Однажды Генри спросил ее, почему из всех юношей она выбрала его. Окой немедленно посерьезнела и сказала, что видит в нем скрытую силу.
— Придет время, и ты станешь великим вождем. Или совершишь поступок, память о котором наши потомки будут передавать из поколения в поколение. Если, конечно, прекратишь целый день торчать с Ориком на речке, — звонко рассмеявшись, добавила она.
Генри так и не понял, шутила тогда Окой или говорила всерьез.
Когда наступила его очередь, он третий раз выслушал речь Этельреда Мудрого, ответил на скучные вопросы, снял со спины лук и зашагал в сторону болота.

Это уже совсем плохо.

Да, следовало использовать мн. ч.

"Учитель! перед именем твоим
Позволь смиренно преклонить колени"!
"Некрасов"

Я лучше перефразирую

Это стилистически не вписывается в ваш текст. Вообще у вас есть некоторая претензия на поэтичность... вернее не так: мною была замечена попытка придать тексту некоторую поэтичность и театральность. Но для "преклонить колени" у вас всё недостаточно пафосно. У вас вообще всё какое-то недооформленное: и не серьёзное, и не ироничное, и не вычурное. Впечатление такое, будто вы из себя этот текст выжимали до последней капли, но ничего толком и не выжали. Не поймёшь сразу, какое должно быть настроение при чтении.

Что за "сканды" такие, это из, типа, национальность? А зачем её всё время упоминать? Замените скандов, скажем, на "русских", поглядеть, как это выгядит... Я даже подумала, может "сканды" не люди, но сказано: "люди"...


А бывает частый овал лица?


Может быть, потому что он не не мог знать, который час?

Очень много лишних слов:
Понятно, что "на ней" и что не гоблинов.
Понятно, что не разноцветных.
Tочно не одну?

То что вы разорвали первое длинное предложение точками на три разных, не спасает положение, а скорее раздражает.
То что вы это сделали и со следующим, наводит на мысль, что вы не очень умеете строить предложения и даже не понимаете, где они заканчиваются.
Стоит ли говорить, что это сходу снижает шансы на дальнейшее чтение?

и в названии темы у вас надо бы писать "Так ли все плохо?"
это было бы уместно и давало бы шанс на исправление
а сейчас вы явно уверены, что текст отличный, но почему то не берут

Предположим, национальное меньшинство. Не вижу ничего дурного во фразе пожилой сканд или село скандов. Если бы я написал «северяне», глаз бы не резало?

Фокал от лица Генри. В его местности девушки выглядят иначе. Поэтому овал «редкий». Для него редкий.
Серий цвет может быть однотонным, а может и не быть. Разве не так? Хотя это мелочи. И на счет щек. Существует устойчивое выражение «горят обе щеки». Так что вполне допустимо использовать. Так же, как и «кивать головой», хотя многие поправят. Мол, неправильно пишешь.


Согласен, в этом месте можно было лучше написать. А спрашивать «так ли все плохо» или просить поругать, я бы никому не советовал. Себя нужно уважать.

По факту вы сейчас в роли просящего милостыню, халявного бетаридинга и ответов. Можно бы и поумерить гордыню.
Самоуважение у вас никто не отнимет, но не надо его путать с необоснованной гордыней, спесью и прочим.

Этот раздел форума для того и создан, чтобы разбирать полеты. Насильно "милостыню" не вытянешь. Это уже будет грабительством, а мы граждане законопослушные. Я честно сообщил, что нуждаюсь во взгляде со стороны. Поэтому прислушиваюсь к советам, делаю правки. Для меня очень важно довести работу до конца.



***
Зона пойменных болот растянулась на многие мили вдоль полноводной реки Олин. Зима в этот год выдалась снежной; весна порадовала добрыми дождями и пробудила от спячки иссохшие ключи и головы родников, дав обмелевшему Болоту Гоблина новую жизнь. Мягкая земля проминалась под сапогами, но идти было легко — на небольшой глубине угадывался твердый грунт. Вскоре заросли камыша стали гуще, со стороны реки разлились зеркала луж, луговые травы поникли и почти пропали. Мортинсон забрал левее и вышел на небольшую поляну, поросшую камышом и рогозом.
— Эй, — позвал его знакомый голос.
Генри обернулся.
— Ты чего здесь делаешь? — увидев Орика, искренне удивился Генри.
— Тебя жду.
— Зачем?
Приятель понурил голову.
— Я прыгуна ни за что не подстрелю. Боюсь я их, как огня. Уж лучше глотыря повстречать, — добавил Орик и втянул голову в плечи, будто ожидая оплеухи. — Те хоть тайком не нападают.
— Ты это брось. Еще как подстрелишь! — подбодрил друга Генри.
Сам он прыгунов не боялся, в отличие от глотырей — двуногих ящеров с маленькими, словно недоразвитыми передними лапами. Вечно голодных, сбивающихся в стаи и представляющих смертельную опасность для других обитателей леса. Даже такие могучие хищники, как лоборог и ревун, обходили стаю глотырей стороной.
— Слышь, Генри, помоги, — взмолился Орик. — Давай вместе охотиться. Мне сегодня обязательно нужно пройти Испытание. А то за год Миру точно кто-нибудь сосватает.
— Дочку молочницы?! — озарило Мортинсона. — Вот оно что! А я гадаю, чего тебя последнее время на молочко потянуло, — засмеялся Генри, сверкнув белыми, как жемчуг, зубами. — Дома у тебя, куда не сунешься, одно молоко — в крынках, бутылях, чашках. Не удивлюсь, если ты им и колодец заполнил.
Орик насупился.
— Неудобно без повода приходить. Мать Миры догадается — в шею вытолкает. Вот и покупаю. Чем насмехаться, лучше бы помог, — обиженно произнес Орик.
И Генри сразу сдался.
— Ладно, пошли.
Орик радостно закивал, и на его добродушной физиономии появилось выражение исключительной сосредоточенности.
Растительность постепенно менялась. Камыш поредел, стал приземист, предпочитая места потверже. В рост пошла осока. Рядом со жмущимися к земле стебельками хвоща болотная трава выглядела как кустарник. То и дело встречались косы грязи и паточины. На ногах-дугах по красноватым лужам сновали водомерки, тщательно избегая другого хищника, облюбовавшего поверхность водоема, — водяного паука. Стараясь не отстать, Орик громко сопел. Когда надоело молчать, он как бы невзначай спросил:
— Этого, с волчьей мордой, Гунаром зовут?
— Гунаром, — подтвердил Генри.
— А ты заметил, как он на нас смотрел?! Такой руки не подаст. Все-таки хорошо, что мы вместе.
— Дался он тебе! — равнодушно произнес Генри. — Прыгунов на всех хватит. Может быть, ты его сегодня последний раз видишь. Пройдешь Испытание, женишься и уедешь в город. Зря ты на него наговариваешь. Гунар, конечно, нам соперник, но не враг.
— Тебе хорошо, — завистливо пробормотал Орик. — У вас с Окой мир да любовь, а на меня Мира даже не смотрит.
— Ой ли? — подковырнул товарища Генри. — А с кем она в воскресенье подряд три раза танцевала?
Орик расплылся в улыбке, продемонстрировав, что его широкое скуластое лицо способно стать еще шире.
Солнце еще не успело разогреть воздух, от воды тянуло сыростью. Блестело натянутое меж ивовых ветвей решето паутинки крестовика. Почва стала вязкой, под ногами чавкало. С громким чмоканьем вверх взмывали бекасы, высматривая себе новое местечко.
— Пришли, — остановился Генри. — Теперь никаких разговоров, — предостерег он товарища и указал на поросший камышом островок. — Вон там может запросто прятаться прыгун.
Орик послушно застыл на месте. Впереди лежало болото, в котором, согласно легенде, утонул король черных гоблинов. Правда, никто не мог сказать точно, когда это случилось, и существовал ли король вообще, но название прижилось. К островку вела цепочка пушистых кочек. Ловко перепрыгивая с одной на другую, Генри вошел в болото. За ним, балансируя руками, двинулся Орик. Когда до островка оставалось шагов тридцать, Генри остановился, вытащил из подернутой ржавчиной лужицы черную корягу и, кивнув в сторону камышей, прошептал:
— Не быть мне Мортинсоном, если там нет ни одного прыгуна. Целься!
Орик поднял лук и натянул тетиву так, чтобы она коснулась середины подбородка. Размахнувшись, Генри запустил корягой прямо в центр камышей. Раздался недовольный рев, и из тростника высунулась плоская рогатая голова.
— Стреляй! — крикнул Мортинсон.
Красный от волнения Орик разжал пальцы. Стрела пронеслась у прыгуна над головой, не причинив вреда. Животное мигом сигануло в воду и скрылось на глубине.
— Мазила! — разочарованно произнес Генри.
Орик виновато пробормотал:
— Я предупреждал, что мне этих тварей не подстрелить.
— Ладно, — махнул Генри рукой. — Не в этот, так в следующий раз попадешь.
Высокие сапоги не пропускали воду, до сих пор юноши даже не замочили ног. На смену разбросанным повсюду кочкам и редким островкам камыша, пришли невысокие кривые деревца и обширные участки, покрытые осокой. Почва здесь была настолько заболочена, что проседала под ногами, стоило на мгновение замешкаться. Кое-где трава доходила до пояса, и в ней легко могли прятаться прыгуны. Но Генри, ведомый интуицией, уверенно шел вперед. Наконец изумрудные поляны молодой осоки закончились, и друзья ступили на твердую почву, идти по которой оказалось необычайно приятно.
— Мы в сердце болота, — сообщил Генри. — Это островок Путника, тут можно отдохнуть.
На лице друга появилось выражение удивления, которое быстро сменилось гримасой недоумения.
— А где же прыгуны?
— Не переживай, с пустыми руками не уйдем, — подбодрил Генри друга. И в этот момент раздался сухой отрывистый стук. Юноши мгновенно замерли.
— Что это? — насторожился Орик. — Болотный дятел?
— Дятел, — согласился Генри, — только не болотный и зовут его...
— Гунаром! — одновременно воскликнули приятели.
— Вот, гад, — зло добавил Орик. — Это он специально шумит.
— Прыгун — не какая-нибудь там выдра, — веско произнес Генри. — Их так просто не напугаешь. Посмотри туда, — и он указал рукой на растущий в миле от островка ивняк. — Видишь? Если там нет хотя бы одного прыгуна, я подарю тебе свой нож.
У Орика загорелись глаза.
— С рукояткой из лоборожьей кости?
— С ней, — подтвердил Генри.
— Заметано, — поспешно согласился Орик, словно опасался, что приятель передумает. — Только давай сперва перекусим, — неожиданно предложил он. — Опасности, вроде, нет. — Осматриваясь, сын мельника энергично закрутил головой, став похожим на филина, ищущего в траве мышь.
Местечко вполне подходило для трапезы, и Мортинсон согласился. Он положил лук на землю, сам сел рядом. Орик пристроился напротив, выудил из кармана небольшой сверток и стал его разворачивать. Внутри лежала медовая лепешка. Разломив ее на две части, протянул половинку товарищу. В знак признательности Генри мелко кивнул.
— Жаль, что запить нечем, — посетовал Орик.
— Ты даешь, вода кругом!
— Да ну, еще заразу какую-нибудь подцепим, — решительно отказался Орик. — Вон, Ольгерд хлебнул из лужи — потом неделю страдал животом.
Друзья рассмеялись, вспоминая досадный недуг общего знакомого.
— То лужа, а то болото! Ольгерд наверняка муху сглотнул, — предположил Мортинсон и склонился над медленно сочащейся ямкой. — А болотная вода — она чистая. — Смахнув с поверхности сор, Генри сложил ладони лодочкой и зачерпнул ими воды.
— Генри, ты Окой возьмешь в жены? — спросил Орик. Он наконец—то прожевал свой кусок и, видимо, был не прочь поболтать.
— Не представляю, как я раньше без нее жил, — чистосердечно признался Генри.
— Я тоже не против, чтобы Мира родила мне маленьких Ориков, — мечтательно произнес сын мельника и от удовольствия зажмурился. — Двух, а еще лучше трех. Я рос единственным ребенком в семье и завидовал тем, кто имел брата или сестру.
Генри тоже рос один, но ничего похожего не чувствовал. В раннем детстве ему нравилось оставаться одному. В такие моменты он ощущал себя почти взрослым. В период отрочества душными летними ночами любил спать на чердаке, где в открытое окно лился звездный свет, делая все предметы загадочными, будто попавшими сюда из другого мира.
Мортинсон запил лепешку водой, стряхнул с одежды крошки и поднялся на ноги.
— Пойдем, — позвал он Орика.
— Пошли, — согласился тот, оперся рукой о землю и вдруг пронзительно заголосил: — Гадина, гадина, гадина!
— Что случилось? — обеспокоенно спросил Генри.
Орик прекратил шуметь, растерянно оглядел свою правую кисть и протянул ее товарищу.
— Вот, смотри. — Над запястьем темнели две точки — след укуса. — Меня змея ужалила, — пробормотал Орик со слезами на глазах. — Теперь я умру.
Мортинсон лишь мгновение испытывал страх. Испуг и растерянность быстро сменились жгучей досадой. Когда кусала небольшая зеленая змейка оле-оле, водившаяся на болотах, человек или зверь умирали за считанные мгновения. Но Орик совсем не выглядел умирающим. Сына мельника ужалила совсем другая змея. Может быть, и ядовитая, но не смертельно. Однако про ритуал теперь можно было забыть. Как и про дополнительный год семейной жизни с Окой. «И вечером повоображать не получится», — сокрушенно подумал Генри и стал высматривать в траве гадину, столь бесцеремонно вторгшуюся в его планы. Но та словно знала, что ее ждет, и успела сбежать. Это было плохо, первым делом бабка Сильви спросит, кто парня укусил. Если Орик придавил гадюку или гюрзу, быстро возникнет отек, появятся головная боль и слабость. Слава богам, что укус пришелся в руку. Один раз Генри наблюдал, как мучился человек, укушенный гадюкой в шею. На горле моментом вздулась опухоль. И она все росла, росла, увеличивалась… Пострадавший хрипло дышал, в горле у него свистело, он потерял сознание. Хорошо, что помощь подоспела вовремя. Бабка Сильви дала больному какое—то зелье, немного над ним «поколдовала», и тот провалился в глубокий сон.
Сейчас они с Ориком находились далеко от дома, и выручать приятеля придется собственными силами. Самым первым делом требовалось остановить распространение яда. В детстве Мортинсон видел, как отец, укушенной гадюкой, сам высосал из ранки яд. Генри решил поступить так же. Он достал нож, надрезал тунику и оторвал от нее полоску ткани, которой перетянул Орику руку над локтем. Чуть выше двух слабо кровоточивших ранок сделал надрез. Друг дернулся.
— Ты чего?! — воскликнул он.
— Сиди не двигайся, — велел ему Генри.
Мортинсон стал отсасывать и сплевывать струящуюся из пореза кровь. Орик тихонько поскуливал, но цвет его лица не изменился, и дышал он ровно.
— Дальше давай сам, — вытирая рот рукавом, произнес Генри.
Ранка находилась в легкодоступном месте, и пострадавший вполне мог оказать себе первую помощь самостоятельно. Орик сопел и плевался, а красных пятен на траве становилось все больше.
— Как себя чувствуешь? — поинтересовался Генри.
Орик пожал плечами и неуверенно произнес:
— Вроде, нормально. Только рука болит. Там, где ты ножом полоснул, и над локтем, под повязкой.
— Дай погляжу, — потребовал Мортинсон.
Орик послушно протянул ему замазанную кровью руку. Генри зачерпнул из лужицы воды и сполоснул ранку. Из-за ограниченного кровотока рука немного посинела. Если бы приятеля укусила ядовитая змея, предплечье бы побагровело и распухло, но опухоли не наблюдалось. Да и чувствовал себя Орик вполне терпимо. Вывод напрашивался сам собой — друга ужалил водяной уж, медянка или болотный полоз. Все эти змеи были не ядовиты.
— Не знаю, какой гад тебя укусил, но яда в его слюне не больше, чем в стариковском ворчании, — категорично заявил Мортинсон, снимая жгут. — Сейчас перевяжу рану, и двинемся дальше.

Этот кусок значительно лучше, поскольку тут есть движуха, герой занят делом, а не поглощением яичницы, и вдобавок выгодно смотрится на фоне незадачливого друга.

Спасибо.

Орик нерешительно поднялся на ноги, словно боялся упасть. Но, похоже, напрасно. Змея, действительно, оказалась безвредной, и паниковал сын мельника напрасно.
— Уф, — облегченно выдохнул друг. — А я уже с Мирой в мыслях простился.
— Не болтай ерунды. Идем, — пресек дальнейшие разговоры Генри.
Мили полторы друзья прошли без приключений. Солнце только-только набирало силу, и воздух все еще был свеж. Сверкала зеленью осока, пахло тиной и молодой травой. Где-то неподалеку зашлись беспокойным писком стайники. Своим криком эти мелкие грызуны всегда предостерегали об опасности, стоило появиться рядом хищному зверю или птице. Генри с Ориком переглянулись, поняв друг друга с полуслова.
— Прыгуны? — предположил Орик, нервно сжав лук.
— Сейчас узнаем, — Генри осторожно раздвинул ивовые ветви и попытался разглядеть, что побеспокоило зверьков.
Это оказалось легче некуда. На поляне сидел прыгун. Прижав круглые уши к черепу, зверь всматривался в заросли травы, над которыми, словно в гипнотическом трансе, зависла голова болотного удава. Достигая в длину восьми ярдов, болотные удавы питались преимущественно тем же, чем и прыгуны: выдрами, бобрами, ондатрами. А самих прыгунов, с их острыми, как наконечники копий зубами, предпочитали обползать стороной. Приятели наблюдали редчайшую сцену, когда оба хищника, увлеченные охотой, столкнулись лоб в лоб, и ни один не желал уступать.
Орик негромко охнул:
— Вот это да!
Генри понял, что так поразило его друга — размер прыгуна. Он был огромным. Его ноздри встали бы вровень с холкой жеребенка. На теле виднелись многочисленные шрамы от когтей и зубов других хищников. Такой мог дать отпор даже глотырю. Видя, что угрожающая стойка противника не пугает, болотный удав бросился на прыгуна и стремительно обвил его смертоносными кольцами. Удав использовал свою обычную тактику: жертву задушить, а когда та перестанет сопротивляться, заглотить целиком. Такую громадину удав, конечно же, проглотить бы не смог, но сейчас его вели инстинкты. Прыгун захрипел, под шкурой вздулись мускулы. Мелкая особь или зверь средних размеров не смог бы вырваться из смертельных объятий, только этот прыгун был гигантским и не желал становиться чей-то добычей. Ему удалось ослабить стальную хватку. Всего лишь чуть-чуть, но этого оказалось достаточно, чтобы вырваться на свободу. Болотный удав рассерженно зашипел и бросился снова. Прыгун отскочил, после чего сам перешел в нападение. Его зубы сомкнулись пониже змеиной головы, болотный удав конвульсивно дернулся и обмяк. Убедившись, что враг мертв, прыгун по-лягушачьи подобрал задние лапы и через мгновение исчез в густом камыше.
Генри и Орик ошеломленно посмотрели друг на друга. Первым молчание нарушил сын мельника:
— Кому расскажешь — не поверят. Один укус, всего лишь один, один единственный! — пораженно повторял он. — Не хотелось бы с таким повстречаться на узенькой тропинке. И где он только здесь прятался?!
— Значит, нашел где, — незатейливо заключил Генри.
— Вдруг на нас нападет?! — Орик опасливо поежился.
— Не нападет, — твердо произнес Мортинсон.
— Ты всегда во всем уверен, словно знаешь будущее, — мягко попрекнул друга Орик, — объясните причину вашей осведомленности, сир всезнайка!
Генри немного помолчал, собираясь с мыслями, потер подбородок и неторопливо произнес:
— Не знаю я будущего. И предсказывать его не умею. Но иногда мне кажется, что меня оберегает какая-то сила, и все, что в моей жизни происходит, предопределено кем-то свыше. Даже цвет волос — и он не был случайностью, — Генри дотронулся пальцами до белой, как снег, головы. — Меня как бы пометили. Вот только не могу понять, кто взял на себя эту заботу и для чего.
— Не знаю, пометили тебя или нет, но интуиция у тебя будь здоров.
— Наверное, — согласился Генри.
Орик распрямил затекшие ноги. Замер, прислушиваясь.
— Мне кажется, или кто-то кричал?
Кроме трескотни цикад Генри ничего не слышал. Сосредоточившись, он попытался пробиться сквозь стену горячего звона. И это ему удалось, человеческий крик прозвучал вполне отчетливо:
— Помогите. Помогите!
— Бежим быстрее, — скомандовал Генри, первым устремившись на испуганные вопли.
Забавно выворачивая голени, Орик припустил следом. За годы их дружбы он научился безоговорочно во всем доверять приятелю и ни разу об этом не пожалел. Генри ловко перепрыгивал с кочки на кочку; как ветвисторог, интуитивно обходил заболоченные участки и подозрительные трясины. Голос звучал совсем близко и в нем отчетливо слышался страх. Генри с разбегу нырнул в заросли камыша. Не выдержав темпа, Орик потерял друга из вида. Он сделал последнее усилие и выбежал на прогалину. По пояс в болотной жиже, размахивая ножом, третий участник Испытания пытался отогнать двух прыгунов, по-видимому, решивших, что половина человека им вполне по зубам.
— Твой тот, что справа, мой — слева, — не мешкая, распределил обязанности Генри.
Друзья одновременно вскинули луки, и две стрелы разом унеслись вперед. Один прыгун умер мгновенно, другой нашел в себе силы на последний прыжок. Он неуклюже приземлился на бок, голова неестественно вывернулась, взгляд некогда зорких глаз стал быстро стекленеть. Обе особи оказались не крупнее собаки, но правилами ритуала размер не оговаривался.
— Вот и все, — улыбнулся Генри Орику.
Приятель радостно закивал в ответ, он только что прошел Испытание Зрелости. Главное — подстрелить, а снять шкуру сумеет и подросток.
— Сам выберешься или помочь? — спросил Мортинсон.
— Ветку нагни, — Гунар показал рукой на молодое деревце, растущее рядом.
Подав тело вперед, он ухватился за спасительную ветвь и стал медленно вытягивать себя из трясины.
— А колчан куда дел? — спросил Генри, едва спасенный выбрался на сухое место.
— Не твое дело, — огрызнулся Гунар.
Он убрал нож, поднял с земли лук и, взглянув на друзей исподлобья, потребовал:
— Стрелу дайте. Лучше две.
— Вот те раз, — хлопнул себя Орик по бедру. — Ему жизнь только что спасли, а он ни слова благодарности.
— Так дадите или нет? — сверлил Гунар глубоко посаженными глазками своих более удачливых одногодков.
Орик вопрошающе посмотрел на друга.
— Дай, как просит, — разрешил Генри.
Получив стрелы, Гунар наконец-то расщедрился на скомканное «спасибо» и побежал к камышам. Друзья с насмешкой глядели ему вслед. Они выдержали Испытание Зрелости и преодолели невидимую грань, отделявшую юношу от настоящего мужчины. Пускай даже условную. Ведь существуют условности, которые обязан соблюдать каждый. И одна из них — традиции своих отцов.

(конец первой главы)

Блин! Сейчас Вы вспомнили рассказать об этом???

Да-да-да! Это называется "доправился". Точно ведь в самом начале об этом говорил, но, похоже, "поправил" текст так, что удалил подробность. И клянусь, что, когда сочинял, про Геральда из Ривии еще не читал.

Язык неплох, есть некоторые огрехи вроде "мелко кивнул" или "принизил риски". Но, как тут уже писали, много пасторали и возвышенности, что вызывает недоверие и гасит интерес. По сюжету:

Слабое наказание. Лет пять хотя бы


Может изменить на день? Многие деревья цветут неделю


Помирают они от одной стрелы неопытных пацанов. Их можно расстреливать, как в тире. Ценность испытания невелика, боюсь охота на уток будет труднее.

Жребий получается не нужен.



Интуиция - это рояль. Лучше уж представить Генри неплохим охотником, что логично он же на краю болот живет.








Избранный и Марти Сью в одном флаконе. Уже в первой главе

Четко и по делу. Благодарю. Особо цепануло, что, действительно, от одной стрелы не должны были сдохнуть. Обязательно расширю сцену.
Генри на самом деле избранный, я этого эффекта и добивался. Однако "режим бога" не предвидится. Ну избранный и избранный; ему достанется, и немало. Над замечаниями подумаю, постараюсь их учесть.

Еще выложу вторую главу, и на этом все. Она для меня была самой трудной. Несколько раз одну сцену удалял, потом обратно вставлял, но уже существенно сократив, снова правил и так много раз. Сами поймете какую. В этой главе и завязка и какие-то пояснения по миру, где происходят событие. Первая - всего лишь знакомство с Генри, она ни на что не влияет.
PS: Название местечка "Солсбери" просто совпало. Я его выдумал, оказалось такой городишко есть.


Глава II
Хранитель Истины

«Раз, два, три. Раз, два, три», — считал Генри шаги до дома бабки Сильви. Сейчас он сгорал от нетерпения рассказать Окой, как они брели по болоту; как Орика укусила безобидная змея, а тот посчитал, что пришло его время; как вдвоем с приятелем завороженно наблюдали поединок гигантского прыгуна с болотным удавом и, конечно же, в какую глупую ситуацию попал Гунар.
Солнце миновало зенит, полуденный зной постепенно спадал. Высоко в небе мелькали силуэты ласточек, завтрашний день обещал быть таким же жарким и солнечным.
Дом знахарки стоял на окраине. Генри птицей взлетел на крыльцо и стукнул в дверь. За ней раздалось недовольное ворчание:
— Иду, иду. Кто там расшумелся?
— Это я, Генри, — гаркнул Мортинсон, чтобы тугая на ухо женщина его услышала.
Лязгнул засов, на крыльцо вышла сухенькая старушка в длиннополой тунике и мягких кожаных туфлях.
— А где Окой? — спросила бабка Сильви.
— Как где? — удивился Генри. — Разве она не дома?
— Еще засветло корень ушла собирать. Я ее за Драконьим корнем послала. Думала, с тобой она сейчас, — бабка Сильви выглядела не менее удивленной, чем сам Генри.
— Утром ее видел. Потом отправился на встречу со старейшинами, сегодня же мой день Испытания Зрелости!
— Ой, а я и забыла! — всплеснула руками знахарка. Взгляд ее посветлел, морщинки на лице разгладились.
— Прошел?
— Прошел! — с гордостью сообщил Мортинсон.
— Молодец! Будь смелым и сильным, береги Окой. Мне сегодня сон плохой приснился, будто беда с ней стряслась.
— Все так и сделаю, — пообещал Генри. — Беречь буду пуще глаз.
— Загляни к Вотану в «Перекресток». Просила Окой отнести ему мазь от ожогов. Поищи ее, поищи, а то чует мое сердечко недоброе.
— Да ладно, вам, — легкомысленно бросил Генри, — что с ней здесь случится?!
— Немало я пожила на белом свете и умею отличать пустые сны от приметовых.
— Хорошо, — согласился Генри, мысленно поругивая знахарку за излишнюю, как ему казалось, мнительность.
Попрощавшись, он стал думать, где могла бы сейчас находиться невеста. Возможно, она все еще собирает травы, а, может быть, заглянула к будущей свекрови. Генри ужасно не хотелось тащиться по жаре к Вотану, и он решил начать поиски со своего дома. Уже у калитки Мортинсон понял, что ошибся. Дверь была заперта, ставни захлопнуты. Вряд ли женщины стали бы сидеть в темноте. Да и говорил он Окой, что сам зайдет.
Пригладив непослушный вихор, Генри отправился на речку. Но и там девушка не появлялась, о чем ему, перебивая друг друга, охотно рассказали ребятишки, плещущихся тут с раннего утра. «Какой же я болван, — мысленно обругал себя Генри, — нужно было сразу к Вотану идти!»
Свою гостиницу Вотан отстроил в трех милях южнее села на пересечении торговых дорог и назвал сообразно местоположению — «Перекрестком». Генри обежал тын, огораживающий подворье, открыл калитку и зашагал по посыпанной опилками дорожке. Возле колодца стояла поломанная телега, на земле валялись пустые ведра. В каменном корыте, брошенном посреди двора, скопилась дождевая вода и в ней плавала лягушка. Хозяйский пес Рог с любопытством рассматривал зеленокожую пленницу, раздумывая, съесть ее сейчас или подождать до вечера.
Мортинсон поднялся на крыльцо, толкнул дверь и прошел в гостиную. Тут пахло кислой капустой, топленым салом и корицей. На засиженных стропилах гуртовали голуби. Маленький цыпленок прыгал по подоконнику, выцеливая клювом синюю муху. Муха постоянно перелетала с места на место, и цыпленок за ней не поспевал. В зале трапезничал один единственный человек в толстом дорожном плаще, украшенном серебристыми накладками на обшлагах. Перед ним стояла миска с лепешками и крынка сметаны.
— Генри! — раздался радостный возглас хозяина. В лиловой, подпоясанной кушаком рубахе, грубых кожаных сапогах и шароварах, заправленных в голенища, навстречу Мортинсону шел Вотан. — У нас всегда есть, что поесть или можем налить, если хочется пить, — выпалил он скороговоркой. — Тебе же сегодня семнадцать, чем не повод для застолья?! Эх, жалко, что все «Молоко ревуна» гости выпили.
— Окой заходила? — сразу спросил Генри.
— Заходила, мазь от ожогов принесла.
— А потом, что потом?
— Окрошкой ее угостил. Когда собралась уходить, милорды попросили нашу гостью показать им дорогу к лавке оружейника. Вроде бы болтов купить собирались. Видел, как она к ним в повозку садилась. Вернулись милорды быстро, я даже бобовую похлебку с грибами сварить не успел. Расплатились за еду и ускакали.
— Какие милорды? — насторожился Генри.
— Охотники. Сир Саймон Гарф со своим братом — сиром Тоубом Гарфом. Их отец — лорд-наместник Солсбери. Большая шишка! И с ними человек восемь свиты.
— У нас чего забыли?
— По пути заехали. Им через Скалистую Пустошь к Утесу Тролля.
— На ревуна идут?
Вотан утвердительно кивнул. И уточнил:
— С облавой. Так что там с Окой стряслось? — поинтересовался он.
— Надеюсь, ничего. Только нет ее нигде, — чуть не плача, выпалил Генри. — Все село обыскал!
— Думаешь, они? — поддался беспокойству хозяин. — Да ну, не может быть, — покачал Вотан головой, словно пытаясь сам себя переубедить.
Не попрощавшись, Генри выбежал во двор. Следы колес шли в двух направлениях: к селу и к Скалистой Пустоши. Он без колебаний бросился в сторону села. В миле от гостиницы две змеящиеся колеи оборвались. Здесь повозка съехала с дороги и, сминая рожь, двинулась к лесу. Генри рванул прямиком через поле. Трава в подлеске была примята, особенно сильно потоптали ее возле молодого дуба. Все говорило о том, что здесь произошла потасовка. Вот только зачем милордам ссориться? Разве что собрались помериться силами. Или... Чудовищная догадка обрушилась на юношу, словно палица кочевника. «Боги праведные! Флэа, прошу тебя, сделай так, чтобы я ошибался», — взмолился Генри. Он опустился на колени и стал осматривать землю. Долго искать не пришлось — под ковром из округлых листьев копытня валялся мятый шелковый платок с вышитыми в уголке инициалами: «СГ». Генри спрятал платок в карман. Более ничего примечательно или хотя бы проливавшего свет на происшествие найти не удалось.
У Генри голова пухла от вопросов: куда подевалась Окой, что произошло в подлеске, кто этот «СГ», чей платок он подобрал и где охотники сейчас? По крайней мере на один из вопросов мог ответить Вотан, и Генри рванул назад.
Две мили на пределе сил вымотали его окончательно; легкие жгло так, будто он наглотался дыма. Мортинсон едва держался на ногах и дышал, словно загнанный ветвисторог. Посетителей заметно прибавилось. Веселая компания с мельницы горланила песню, после каждого припева опрокидывая в рот кружечку эля. Плотники Мадс, Петер и Йонас черпали ложками овощную похлебку. Белошвейки Миа с Эвой, воровато оглядываясь, о чем-то сплетничали. Чужак в залатанном плаще съел все лепешки и теперь потягивал из кружки вино. Вотан мирно беседовал у окна с сапожником Мюреем. Увидев Генри, он сразу прервал разговор.
— Нашел? — с надеждой спросил Вотан.
— Нет, — поник Генри и без слов протянул платок с инициалами.
Хозяин повертел его в руках, понюхал и, прищурившись, прочитал вслух:
— «СГ». Саймон Гарф? — предположил он.
Мортинсон отрывисто закивал и как на духу выпалил:
— Коня дай!
Вотан нахмурился. Он сочувствовал Генри, но отдавать единственного коня, не хотел. Придумать убедительный повод для отказа помешал посетитель в дорожном плаще.
— Погоди, Хранитель, собираться в дорогу, — обратился он к Генри. — Лучше присядь.
Мортинсон не сразу понял, что обращаются к нему, но любитель лепешек со сметаной отчетливо произнес:
— Ты не ошибаешься, я разговариваю с тобой.
Мортинсон метнулся к чужаку.
— Тебе что-то известно про Окой?! Где она?! Что с ней?!
— Сядь! — приказал пришлый и хлопнул ладонью по столешнице.
Генри безотчетно повиновался.
— Поверь, нам есть, о чем поговорить.
— Выражайся яснее.
Человек в плаще наполнил кружку вином.
— Сперва выпьем за знакомство, — и придвинул ее Мортинсону.
Мортинсон залпом проглотил вино.
— Ну?
— Подними руку ладонью вверх, — потребовал собеседник.
— Зачем?
— Просто сделай это.
Генри выполнил просьбу, надеясь, что на этом дурацкий ритуал закончится. Человек легко коснулся подушечками пальцев его ладони, и тут же гостиничный полумрак сменился ярким дневным светом.
Куда ни кинешь взгляд — повсюду колышется целое море ржи. По дороге катится крытый фургон. Правит лошадьми темноволосый человек с острыми скулами и большим носом. Мастер Фелим. Странствующие циркачи покидают село скандов. И вместе с ними уезжает Окой. Неожиданно золото красок тускнеет, поле исчезает, а Мортинсон переносится в замок. Где-то капает вода, звучит детский крик. На алтаре лежит ребенок. Генри пытается разглядеть, мальчик это или девочка, но не успевает. Ребенка загораживает склонившийся над ним обнаженный по пояс мужчина. Каменные стены теряют очертания, тают и через несколько мгновений исчезают совсем.
Темнота. На черном, как смоль, небе нет ни луны, ни звезд. Вспыхивает костер, выхватывая из мрака стройную девушку. «Окой!» — неуверенно зовет Генри, но быстро понимает, что ошибся. Девушка с каштановыми волосами наконечником стрелы делает на руке надрез, из ранки капает кровь. Женский силуэт начинает дрожать, будто окутанный маревом, и вскоре полностью пропадает.
Видения закончились так же внезапно, как и появились.
— Ты чародей? — растерянно спросил Генри.
Чужак отрицательно помотал головой.
— Тогда откуда эти странные образы, что я видел?
— Не странные образы, а возможное будущее, — поправил Генри незнакомец. — Которое из видений станет реальностью, зависит и от тебя тоже. А теперь собирайся, мы уезжаем, — обыденным тоном произнес он. Словно предлагал прогуляться по бережку.
— Не знаю, как тебе удалось меня зачаровать, но правды в твоих словах не больше, чем сахара в сухом вине. Никуда я не поеду, пока не узнаю, где Окой, — решительно заявил Генри.
— Ты же видел, она уехала.
— Где я видел, — вскинулся юноша, — в насланном тобою мороке? Окой не могла так поступить, — замотал он головой. — Мы обручились на прошлой неделе, а сегодня я прошел Испытание Зрелости. Нам теперь ничего не мешает быть вместе.
— Ты ошибаешься. Циркачка сделала свой выбор. Или ты надеялся, что она станет твоей женой, будет стирать белье и готовить пищу, пока руки ее не огрубеют, а лицо не превратится в печеное яблоко? Окой — вольная птица. Жизнь для нее — дорога без начала и конца.
— Говоришь так, будто вы знакомы.
— Возможно.
— Тогда докажи, — запальчиво потребовал Генри.
— Выбирай, что тебе рассказать: о силаче Бруно, рвущем руками корабельные канаты, или жонглере Клаусе, удерживающем в воздухе одновременно шесть предметов? Или о фокуснике Дастине, в чьих карманах удивительным образом отыскиваются вещи зрителей? Об акробатах Джонни и Рони, наездницах Минди и Аните, о мастере Фелиме, собравшем всех их вместе? Которую из историй ты желаешь услышать первой?
Генри потерял дар речи. Чужак только что перечислил всех участников цирковой труппы.
— Окой обидели, и она уехала. Артисты же обещали за ней вернуться? Или я опять лгу?
— Кто обидел, вельможи?!! — вскочил Генри, пропустив мимо ушей окончание фразы. Он и раньше задавал себе вопрос, как поступит Окой, если за ней приедут, но ответ казался ему таким очевидным!
— Пойдем, и я тебе расскажу. Об этом и многом другом, — пообещал странный посетитель.
— Да кто ты такой, дьявол тебя побери?!
— Тебе не хватает самообладания, Хранитель.
Генри более не мог сдерживаться. Он схватил собеседника за отвороты плаща и, дернув на себя, прокричал в лицо:
— Где моя невеста, что ты с ней сделал?
На шум начали оборачиваться посетители. Сплетничающие девицы приумолкли и стали вслушиваться.
— Спокойнее, — произнес человек в плаще. — Неужели ты ударишь старика?
Генри оторопело разжал пальцы.
— Так-то лучше, — посетитель поправил съехавший набок плащ. — Я не причинял Окой вреда. Но ты по-прежнему мне не веришь, — с нескрываемой досадой отметил он.
Пронзительный взгляд заставил Мортинсона опуститься на табурет. Неожиданно стало холодно, будто он стоит на заснеженной равнине, а в грудь ему бьет ледяной ветер. Занялись щеки, побелели кончики пальцев, тонюсенькие иголочки впились в мочки. Туман безволия сковал тело прочнее стальных цепей.
«Что происходит?» — подумал Генри, проваливаясь в стылое забытье.

Зачем? Это ведь штамп из штампов. Еще и в начале произведения.

Боюсь, нет.

Сложности с платком не нужны, раз есть свидетель, а еще и колдун-рассказчик.


Он еще и Хранитель. Мне, к сожалению, такая литература не нравится

Раздражает термин "Хранитель"? Не будет никаких ритуалов, хороводов в балахонах. Только название останется. Генри - волк-одиночка.

Раздражает, что он Марти Сью и на костылях с самого начала. Не знаю, что там ему расскажет посетитель, но это рояль в таверне. Я бы и без платка и без колдуна отправил его по следам Саймона.

Удача и "маячки", такие как платок, кисет - это последствия вмешательства разных сил. Иногда такой силой выступает Натаниэль, чаще - некий Бог. Дальше в разговоре прозвучит:

"...Даже будучи заточенным в скале, четвертый бог способен влиять на события".
"...Властитель подтасовывает случайности, выстраивая их в необходимом порядке".

Вы разве не понимаете, что чем больше будет интуиций, избранности, внезапного хранительства, подброшенных платков, подсаженных колдунов, тем больше обесцениваются любые достижения героя? С таким багажом он должен, в лучшем случае, к концу книги подходить, а он уже во второй главе таков.

Вы добились того эффекта, что пропадает интрига... Можно намекнуть на "избранность", но нельзя такими дозами её выливать на читателя, весь интерес теряется.

Честно, пока не знаю, как отработать этот момент. Роль Генри в романе - будущий слуга некого Бога, (и еще антагонист очень важного персонажа). Это его путь, его предназначение, к этому его и готовят. На протяжении многих лет Бог (или демон - появятся две точки зрения) своего помощника "ведет", поэтому я и не пытался создать тут интригу. Настоящая интрига начнется только во второй книге.

до нее никто не доберется
да и читать эту фразу надо как "толковых интриг в первой книге нет"

***

Поблагодарив будущую свекровь за угощение, Окой покинула дом Мортинсонов и отправилась собирать целебные травы, за которыми ее послала бабка Сильви. Сладко и безмятежно заливался жаворонок. На листьях, на траве сверкала радужная роса. Покачивались на ветру ловчие сети крестовиков. Восьмилапые охотники грели остывшие за ночь тела в самом центре своих липких тенет. Миновав мельницу, девушка свернула с проселочной дороги и зашагала по полю, касаясь ладонями налившихся золотом колосьев, покачивающихся от ветра.
Драконий корень рос на дне оврагов, где до него не могли дотянуться палящие солнечные лучи. Один такой овраг начинался у самого края нивы, за ручьем. На противоположный берег вела дорожка из гладких валунов, каждый размером с конское копыто. Окой могла преодолеть водную преграду, не замочив щиколоток, но ей захотелось перейти ручей вброд, почувствовать ласковые поглаживания холодных струй, щекотание вспененных гребешков. Она взяла сандалии в руки, приподняла подол и звонко зашлепала босыми ступнями по воде.
Собирая корень, Окой пожалела, что надела в лес длинную тунику. Подол с раздражающим постоянством цеплялся за ветки, и девушке приходилось следить, чтобы ненароком его не порвать. В остальном занятие было несложным, разве что удручающе однообразным. Накопав целую котомку драконьего корня, она повернула к дому. Еще утром, отправляя ее за кореньями, бабка Сильви попросила занести владельцу гостиницы мазь от ожогов. От оврага до гостиницы было подать рукой. Окой обошла тын, открыла калитку и оказалась во дворе. Привычно потрепала хозяйского пса за ухом, прошла в гостиную.
Заприметив гостью, Вотан расплылся в улыбке:
— Крепкого тебе здоровья, чужестранка, и долгих лет. Наконец-то нашла время заглянуть.
— Да будет вам, — смущенно опустила глаза Окой. — Так говорите, словно год к вам не приходила. И какая я вам чужестранка?
— Пока за нашего молодца не выйдешь, так и буду называть, — лукаво подмигнул Вотан. В шутку, но не без скрытого смысла. — Проходи, проходи, всегда рад тебя видеть.
Окой вытащила из котомки горшочек с мазью и передала его Вотану.
— Бабка Сильви просила передать вам вот это.
— За что огромная ей благодарность, — обрадовался Вотан. — Отобедаешь? Я угощаю.
— С превеликим удовольствием, — охотно согласилась Окой.
Она спустилась в общую залу, где единственный посетитель расправлялся с горой лепешек. Каждую он разламывал пополам, а половинку потом погружал в сметану. Зажмурившись, откусывал небольшой кусочек и тщательно его пережевывал. Если бы не по погоде плотный плащ с капюшоном, Окой на клиента даже не обратила бы внимания.
— Присаживайся за любой, — указал хозяин на пустующие в помещении столы.
В этот жаркий день девушке очень захотелось отведать холодного супа, который сканды готовили из напитка на хлебных сухарях, добавляя туда сваренное вкрутую яйцо, щавель, сметану и еще какие-то вкусные приправы.
— Йорик! Где ты шкеришься, кот блудливый! — позвал Вотан громко.
На крик выскочил стройный белокурый подросток лет тринадцати. Родители нарекли мальца Йоргеном, однако за малостью лет столь высокопарное обращение в стенах гостиницы звучало бы нелепо, и с молчаливого согласия подростка Йорген стал Йориком.
— Обслужи гостью, — велел Вотан.
Йорик стремглав понесся на кухню, чтобы вернуться оттуда с тарелкой супа на подносе, плошкой сметаны и ломтями жареного черного хлеба.
— В жару самое то! — одобрительно заключил мальчишка.
За окном послышался топот копыт и лошадиное ржание. Высокий юношеский голос требовательно прокричал:
— Хозяин!
Забрехал Рог, десяток собачьих глоток ответили ему дружным лаем.
— А ну молчать! — прикрикнул на псов все тот же голос.
Окой посмотрела в окно. Сопровождаемые сворой свирепых косматых псов, во двор въехали двое молодых всадников. На ногах красные сапоги, нарядные дублеты надеты поверх атласных рубах. За всадниками следовал конный отряд — человек восемь или десять. Гремя пустыми ведрами, псы по-свойски принялись обнюхивать незнакомое место.
Вотан низко поклонился гостям.
— Накорми и напои лошадей, позаботься о собаках, — бросил ему молодой господин в сером дублете с вышитым на груди изображением совы. Окой тут же прозвала всадника сиром Совой.
Спешившись, сир Сова выглядел уже не столь представительно. Едва доставал Вотану до подбородка, под дублетом играло брюшко. Его спутник, надевший на охоту зеленый однотонный камзол с золотистыми заклепками на манжетах и плечах, так же не страдал худобой. Внешнее сходство выдавало братьев. Особенно приметны были ямочки на подбородках. Сиру сове Окой дала бы не больше двадцати, брат выглядел немного моложе.
— Накрой обед на десятерых, — указал Вотану сир Сова. — Мы зверски проголодались.
Смекнув, что хозяину требуется помощь, Йорген выскочил во двор, куда уже въезжала повозка с плетеным верхом, запряженная парой вороных, и семь всадников в скромных охотничьих платьях. Никакого атласа или парчи. Окой проглотила ложку супа и снова посмотрела в окно. Крупный в бежевых пятнах кобель жевал прибереженную Рогом лягушку. Отыскав дворового пса, свора вступила с ним в громогласную перепалку. Сир Сова вытянул особо усердствующих кнутом. Те сразу притихли. Мелькали камзолы, дублеты и кожаные куртки, пылали алые сорочки. Встречая гостей, повсюду сновали работники Вотана в серых дерюжных рубахах.
Окой пододвинула тарелку к себе и стала доедать кисло-сладкий суп. Когда оставалось три ложки, дверь распахнулась и, гремя шпорами, в помещение ввалились охотники.
— А ну, хозяин, тащи все, что есть вкусного! — гаркнул милорд в зеленом камзоле. — Гуся с брусничным варением, грибов соленых. От жареного кабанчика не откажемся. И не забудь про сладкое. Пирог, там, ягодный или пудинг. А еще лучше — и то и другое.
— И вина монастырского, — добавил сир Сова. — Водой мой пожар не потушить.
— Нет такого, милорды, — уныло сообщил Вотан и тут же оживился: — Есть местное, молодое. Смею заверить, ничуть не хуже монастырского!
— Неси, какое есть, — смилостивились высокородные гости, занимая стол в центре зала. Слуги расселись за соседними.
Разносчики притащили корзину с запечатанными сургучом глиняными бутылками, расставили чеканные кубки.
— По разгонной? — обратился к брату милорд в камзоле.
— По разгонной, — поддержал его тот.
Йорик услужливо метнулся налить вина.
— А не много? — засомневался сир Сова, разглядывая свой кубок, в котором уместилась половина бутыли.
— Много — это когда пятеро один другого меньше бегают по двору, а жена всего одна, — хихикнул милорд в зеленом.
— Была не была, — шутливо сдался сир Сова. Он осушил кубок, не отнимая от губ, и по-мужицки вытерся рукавом. — Эх, крепко винцо!
Слуги одобрительно загудели и стали срывать сургуч. Рубиновое вино хлынуло рекой. Перед вельможами росла гора еды. И откуда только все взялось?! Разносчики принесли жареного кабана с чесноком, индейку с яблоками, пироги, соленые грибы, сладкий пудинг. С трудом верилось, что все эти кушанья приготовили повара Вотана. Обычно хозяин ограничивался двумя-тремя блюдами. Гости, как голодные звери, брызжа жиром, рвали тушеную индейку, вгрызались зубами в хрустящие кабаньи ляжки, капали красным, как кровь, соусом, на стол, сплевывали прямо на пол зубцы чеснока и зычно рыгали.
Окой доела суп и уже собралась идти, когда на ней остановился взгляд сира Совы. Вельможа жестом подозвал Вотана и о чем-то негромко его попросил. Хозяин закивал головой, налил в кубок вина и направился прямиком к Окой.
— Это тебе гости шлют, — коротко пояснил он.
— Передайте милордам мою благодарность, но я не пью, — отказалась Окой.
Видя, что девушку подарок не тронул, сир Сова покинул шумную компанию и подошел к столу Окой.
— Позвольте представиться, — он тряхнул грязными космами. — Сир Саймон Гарф из Солсбери. А это, — указал вельможа в сторону милорда в камзоле с заклепками, — мой брат — сир Тоуб Гарф.
— Окой, — назвалась девушка, гадая, не лучше ли прибавить к имени благородное обращение.
Милордам нравилось, когда на вопрос, как тебя зовут, дитя, кокетливо опустив глазки, циркачка отвечала:
«Леди Окой».
А потом рассказывала историю, как ее — дочь императора — похитили злоумышленники. Нередко за увлекательный рассказ удавалось выручить несколько монет.
Сир Саймон манерно улыбнулся.
— Скажите честно, неужели в такую жару вам не хочется отведать холодного, бодрящего вина? — спросил он. — Впрочем, вы совершенно правы, это вино не для вас. Вернее, оно вас недостойно. Хозяин, забирай свою кислятину. Где хочешь, но достань нам приличного!
— Извините, милорды, я не буду пить, — заупрямилась Окой. — У меня много дел.
— Тогда разделите с нами пищу, — находчиво попросил сир Саймон и кивнул хозяину: — Тащи еду сюда.
Вотан крикнул разносчиков, которые, как муравьи, начали шустро переносить яства с одного стола на другой. Сир Саймон сел справа от Окой, слева, не спрашивая согласия девушки, пристроился его брат. Шумная компания заняла ближайший стол к окну. Окой не смущало присутствие большого числа незнакомых мужчин, но она не собиралась с ними тут рассиживаться. Порывшись в закромах, Вотан отыскал одну единственную, как он объяснил, прибереженную для особых случаев узкую бутылку с вытянутым горлышком.
— «Молоко ревуна», — горделиво произнес он, поставив бутыль перед гостями.
Сиры Саймон и Тоуб недоуменно замерли, но уже в следующее мгновение оба сотрясались от смеха:
— Чье, говоришь, молоко, ревуна? Надо будет при случае подоить. Вдруг обманываешь!
— А вы никак на ревуна собрались? — спросила Окой, наблюдая, как расплывается в одобрительной улыбке Вотан. — Так, вроде, не водятся они в наших краях.
— Мы к вам по пути заглянули, — объяснил сир Саймон. — Отдохнуть, полюбоваться здешними красавицами. Только красавица какая-то нелюбезная встретилась. Даже от угощения отказывается. — Он откупорил бутыль и наполнил вином два кубка. Один взял себе, второй поставил перед Окой. — Возьмите, а то обижусь, — шутливо пригрозил вельможа.
Окой стало жутко неудобно. Она подумала, что один глоток ей не навредит, и неохотно сдалась. Вино оказалось сладким и очень крепким.
— Благодарю вас, милорды. Простите, но мне пора идти.
Девушка решительно поднялась из-за стола.
— Постойте, — сир Саймон положил руку ей на плечо, и Окой была вынуждена снова сесть. — Вы определенно не распробовали вино. Сделайте хотя бы еще один глоточек.
Сир Саймон качнулся, будто его толкнули в спину. Милорд удивительно быстро пьянел, и это могло плохо закончиться. Окой много раз видела, как вроде бы приличные люди, опустошив бутыль-другую, превращаются в кровожадных дикарей.
Она резко сбросила тяжелую пухлую ладонь.
— Я же сказала, нет!
В харчевне повисла тишина, и в ней отчетливо прозвучал захлебывающийся лай Рога. Набравшись храбрости, хозяйский пес пытался прогнать чужих кобелей.
— Ишь какая! — хохотнул сир Саймон. Вежливые манеры окончательно его покинули. — Брат, ты только погляди. Ее лучшим вином подчивают, а она одно заладила: пойду да пойду.
Но сир Тоуб совершенно неожиданно принял сторону Окой.
— Оставь ее!
Саймон покраснел, кончики его ушей стали гранатовыми.
— Не смей мне указывать! Забыл, как я тебя в детстве колотил? Еще хочешь?
— Мы уже давно не дети.
Вельможи вскочили. Сир Саймон схватился за меч, но более выдержанный родственник взял брата за плечи и крепко встряхнул. Тот молниеносно поменялся в лице. Только что он плавил взглядом свинец, и вдруг глаза его потухли, будто костер, в который плеснули водой. Закрыв лицо ладонями, сир Саймон приглушенно забормотал:
— Простите меня, простите меня великодушно.
Окой почувствовала, как горят от стыда кончики ушей, ведь из-за нее едва не пролилась кровь. Неловкость сгладил сир Тоуб. Уже во второй раз он выручал девушку, за что она была ему безмерно признательна. Наклонившись, он прошептал ей на ухо:
— Брат недавно потерял жену, леди Верна умерла при родах.
— Милорд, в том, что случилось, нет вашей вины, — как можно мягче сказала Окой вдовцу.
— Вы так думаете? — воспрял сир Саймон.
— Конечно же!
— Благодарю вас, мне уже легче. Не знаю, как получилось, что я сорвался. В знак примирения примите от меня вот это.
Сир Саймон снял с пояса кротовый кошель и вложил его Окой в руку.
— Да здравствует милорд! — разнесся по залу чей-то восторженный возглас.
— Да здравствует сир Саймон! — дружно подхватила свита.
Окой не противилась, когда после представления обеспеченные зрители делали ей подарки. Выполнив работу добросовестно, разумно рассчитывать на вознаграждение. Сейчас же милорды просто отдали деньги, чего ранее никогда не случалось. Первым порывом было их вернуть, но им с Генри предстояло столько всего купить! Поблагодарив вельможу, Окой оставила кошель себе.
— Вы собирались идти. Позвольте вас подвести, — вежливо предложил сир Тоуб.
— Что вы, сама дойду, — смутилась Окой.
— И все же я настаиваю, — сир Тоуб взял ладонь девушки в свою руку. — Мы с братом просто обязаны так поступить.
Окой медленно высвободилась. Ей не нравились подобные знаки внимания от незнакомых людей.
— Да-да, обязаны, — поддакнул сир Сова.
Увесистый кошелек способствовал сговорчивости лучше самых изысканных увещеваний.
— Разве что до села… — без особой уверенности произнесла Окой.
— Вот и чудненько! — улыбнулся сир Тоуб. — Заодно покажете нам, где тут можно купить арбалетных болтов.
— Так у Карла в мастерской можно, — быстро сообразила девушка.
— Тогда в путь? — сама любезность предложил сир Тоуб.
Повозка с оглобельной упряжкой ждала их на выезде со двора. Возница посмотрел на Окой так, что ей захотелось сбросить его взгляд, как грязное платье. Однако причин относиться к этому человеку плохо не было; девушка подобрала подол и с тяжелым сердцем забралась под полог. Скамья вмещала трех человек. Окой устроилась посередине, по бокам сели братья Гарфы. Возница щелкнул кнутом, лошади вздрогнули, и повозка медленно покатилась по мягкой полевой дороге.
— Так где, вы говорите, можно купить оружие? — разминая кисти рук, снова поинтересовался сир Тоуб.
— У Карла, — повторила Окой. — Он замечательный мастер, знает какой-то секрет рыбьего клея. Его стрела, даже если пролежит в воде неделю, не расклеится.
— Вот как! Замечательно, замечательно, — как бы между делом произнес сир Тоуб. — Что еще продает Карл?
— Луки, арбалеты, капканы. Много чего.
— Хорошо, хорошо. Очень хорошо, — рассеянно бормотал милорд, словно, задав вопрос, не сильно-то и нуждался в ответе. По его лицу блуждала загадочная улыбка, а губы беззвучно шевелились. Его брат задумчиво почесывал нос и тер уголки глаз.
«Двинутые какие-то. И кучер, похоже, еще тот мерзавец», — подумал Окой.
Словно почувствовав беспокойство провожатой, сир Тоуб сменил отстраненное выражение лица на заинтересованно-доброжелательное и учтиво спросил:
— Далеко еще?
— Около мили, — ответила Окой. — Вы не могли бы приказать кучеру ехать быстрее?
— Да-да, конечно, — оживился сир Саймон. — Жан, пришпорь коней, — крикнул он вознице. — Красавица торопится.
Окой не понравилась интонация, с которой сир Сова поторопил слугу, и особенно насторожило неуместное сейчас слово «красавица».
«Дальше сама пойду», — решила девушка, но возница неожиданно забрал круто влево. Сминая рожь, вороные понеслись к подлеску.
— Нам не туда! — заволновалась Окой.
— Мой брат слаб животом. Ему надо, — с серьезным видом заявил сир Тоуб.
Сир Саймон поперхнулся, сделал глубокий вдох и, сжав губы, утвердительно закивал. В другой ситуации Окой решила бы, что вельможа подавил приступ смеха. Но над кем он мог смеяться? Не над собой же? Ведь это он выставлял себя, мягко говоря, не в лучшем свете. Впору над ним потешаться.
Повозка быстро достигла кромки леса и, въехав в тень раскидистого дуба, остановилась. Окой решила, что, как только сир Саймон отправится по нужде, она покинет чудаковатых милордов. Но, вместо того, чтобы стремглав бежать в кусты, вельможа вульгарно хлопнул Окой по коленке и, ухмыляясь, произнес:
— Приехали, пора отрабатывать монетки. А я ведь сразу тебя узнал, — ехидно сообщил он. — Видел твой номер на канате, видел. Ловко ходишь. И гнешься хорошо. Давно хотел с такой побаловаться. Вдруг, что-то новое в этом деле открою. — Братья Гарфы мерзко рассмеялись.
Окой с ужасом поняла, что совершила непоправимую ошибку, поверив сиру Тоубу, лживым рыданиям его родственника и, что самое непростительное, — прилюдно взяла у них деньги. Милорды разыграли дешевое представление, а она — дуреха — повелась. И жалостью господ не пронять. Трясущимися руками Окой стала доставать кошелек, чтобы вернуть, но сир Саймон властно покрыл ее ладонь своей.
— Оставь себе. Мы даже накинем сверху, если, конечно, будешь послушной.
Окой оторвала липкие пальцы и рванулась прочь, но ее тут же схватили за плечи. В животе стало холодно и пусто.
— Вас посадят на кол! — проговорила Окой севшим голосом. Слова, рокотавшие внутри, как весенний гром, высвободившись, звучали едва ли громче шепота.
— Так уж сразу и на кол? — притворно удивился сир Тоуб. — Ты взяла деньги, и в повозку тебя никто силком не тащил. Подумай, сколько стоит слово бродяжки? Наш отец — лорд-наместник в Солсбери. Думаешь, старейшины станут из-за тебя портить отношения со двором? Скажем, что в обмен на второй кошелек ты сама предложила поразвлечься. А как только получила деньги, рванула прочь, ввергнув нас в гнев. Вот мы и не сдержались.
Окой лихорадочно искала выход, мысленно признавая, что высокородные отпрыски правы. За нее вступится только Генри. Но что он может один?
— Свиньи, — бросила она братьям.
Тоуб презрительно покривил уголки губ.
— За оскорбление придется ответить.
Он спрыгнул наземь. Саймон расплылся в сладострастной улыбке и начал выталкивать Окой из повозки. Но девушка не собиралась сдаваться без боя. Зацепившись руками за бортик, она двинула сира Тоуба ногой в грудь. Вельможа хакнул и отшатнулся.
К Окой неожиданно вернулся голос.
— Помогите! — закричала она.
— Ах ты, змеюка! — влепил ей затрещину сир Саймон.
Окой стащили на землю и поволокли к дубу. Она подтянула колени, стараясь хотя бы так противостоять мучителям, но силы были неравны. Братья прижали Окой лицом к дереву, с противоположной стороны ствола связали кисти веревкой. Кора больно царапала щеку, но девушка не обращала на это внимания. Внутри пульсировала единственная мысль: не сдаваться. Выждав момент, Окой лягнула сира Саймона в пах. Вельможа охнул и присел от пронзительной боли. Лицо у него сразу стало красным.
— Брыкается, как кобыла. Тоуб, врежь ей! — приседая, прошипел он.
Младший брат забрал у кучера кнут. Красуясь, эффектно им щелкнул и тут же вытянул девушку по спине. Стеганул второй раз, третий… На Окой будто набросился рой диких пчел. Все, что с ней случилось потом, она помнила плохо, словно выпила отвар ягод гоблина, который дают для облегчения страданий тяжело раненым воинам. Мир сжался до размеров булавочного ушка. И, насколько он уменьшился в размерах, настолько раскалилась игла, засияв ослепительно белым светом. Эту иглу отпрыски лорда играючи вогнали ей в сердце.
«Я искупаюсь в реке и забуду этот день, как дурной сон», — думала Окой, в глубине души признавая, что лжет сама себе.
Насытившись, сир Тоуб разрезал веревку. Окой обессиленно сползла вниз.
— Ты, конечно, не была послушной девочкой, но нам это даже понравилось, — расслабленно произнес сир Саймон. — Как мы и обещали, гонорар удваивается. — Он бросил на землю второй кошелек. — Если у тебя есть возлюбленный, и его жизнь тебе не безразлична, советую помалкивать. Сама знаешь: правда там, где деньги. А у нас их столько, что мы можем купить вашу деревню. Все девки посчитают за честь нас ублажать.
— Брат, хватит метать бисер, поехали, — поторопил родственника сир Тоуб.
Окой зажмурилась и в тот же миг провалилась в пугающую темноту. Когда она открыла глаза вновь, перед ней простиралось чистое ржаное поле; трепал колосья ветер, бестревожно щебетали птицы. Девушка поднялась, привела одежду в порядок и с удивлением обнаружила, что измученное тело больше не болит. «Что я здесь делаю? — отрешенно подумала Окой. — Чужая, жестокая земля!» — Она почувствовала, как по щекам текут жгучие слезы, не приносящие облегчения. Ей очень захотелось увидеть друзей-артистов, а село скандов забыть навсегда, как забывают ночной кошмар дети.
Она посмотрела вперед и не поверила глазам — по дороге катилась повозка, запряженная двумя белыми кобылицами, как две капли воды похожая на ту, в которой их труппа путешествовала по городам и селам. Только полог был чист и прочен, будто его натянули совсем недавно.
«Они все-таки вернулись!»
На козлах горделиво восседал мастер Фелим. Он уже заметил воспитанницу и широко ей улыбался. Циркачи радостно махали Окой руками и звали ее. Силач Бруно, жонглер Клаус, фокусник Дастин, акробаты Джонни и Рони, наездницы Минди и Анита.
— Прости, Генри, — пробормотала Окой и бросилась к друзьям.