- ЛЕТО У БАБУШКИ
- Вспоминая школьные
сочинения
Надо признаться, что я не принадлежу к той
преуспевающей прослойке, которая может
позволить себе ежегодный отдых за границей.
Точнее, я мог бы себе это позволить, но
прорастающая во мне мелкобуржуазная психология
заставляет меня копить, а не тратить. Поэтому
летом я чаще отправляюсь в родную деревню, а не в
Анталию... Хочется отметить, что отдых в родной
деревне и в Анталии эмоционально проходят
совершенно различно. Анталия (и все такое
подобное) это праздник жизни, где каждый может
вволю насладиться одиночеством - чрезмерное
скопление людей подспудно навевает мысли о
собственной туристической заурядности и о том,
что "все суета сует". Нет, ты, конечно,
веселишься, но делаешь это организованно, вместе
со всем "интернационально-курортным сбродом",
потому что здесь так надо. Анталия, как туалет, -
если ты сюда заглянул, то делай свои дела. Ты
должен купаться, загорать, "кадриться" (если
обстоятельства позволяют), иначе на кой черт тебя
сюда принесло. Отдых в деревне совсем другое - это
как прикосновение к старым шрамам. Горько-сладкий
вкус грусти не покидает тебя до самого
отъезда, хотя эту грусть иногда накрывают волны
гнева на собственный народ, продолжающий
пребывать в алкогольном самоуничтожении и
распаде... Деревушка моя находится в Тверской
области. Деревушка моя маленькая и вымирающая -
всего двенадцать дворов на холме, разделенные
огромной, никогда не высыхающей лужей, и с
большим старым деревом на окраине - видно
издалека. В памяти осталось как в детстве я
приезжал сюда с родителями - с соседних домов тут
же наведывались в гости старушки, чтобы за
праздничным столом отведать дефицитных
городских разносолов - "докторской"
колбасы да баночной селедки, да пропустить рюмку-другую
за здоровье приезжих. Теперь этих старушек почти
не осталось - поумирали, кто от болезней и
старости, кто от пьянства. Пьют страшно, еще
страшнее, чем в застойное время. Женщины не
уступают мужчинам ни в чем, если не сказать что
превосходят. Поэтому смертность просто
ужасающая. Из трех мужиков, обитавших в деревушке,
в живых уж никого: один допился до цирроза и умер,
другой пьяным перевернулся на тракторе, третий,
мотавший два срока, сгорел живьем - пьяный
завалился спать с сигаретой и поджег одеяло...
Сельские кладбища пестрят надгробиями с
указанием возраста в 40-50 лет. Кажется, пьянство
скоро выкосит последних... И чтобы не пить не
появилось ни одной причины: колхозы развалились,
денег не платят, так что пропиваются пенсии...
Впрочем, какие-то приметы нового времени все же
проявились: на прилавках районного центра то же,
что в городе. Да, и другая примета: местный
предприниматель - бывший уголовник,
наблатыканный жилистый шестидесятилетний
мужик с подручным, восемнадцатилетним, немного
заторможенным парнем, скупающий у местных
крестьян мясо и перепродающий его еще куда-то...
Еще, что поражает сейчас глаз на тверской земле,
это обилие кавказских лиц, разъезжающих на "жигулях"
и подержанных иномарках. Мигранты с юга,
перемещающиеся большими семейными кланами,
ускоренными темпами обживают эти земли, которые
добровольно освобождает для них "старший"
спивающийся "брат". Местные их не любят (что
естественно), но еще больше боятся. Кавказцы - это
часто криминал и к тому же они стоят стеной друг
за друга. Это русские живут по принципу: "ты
сдохни сегодня, а я завтра". Пришлые
придерживаются других законов, дружно
отвоевывая себе место под солнцем. Чем они
занимаются в Твери непонятно, но явно не сельским
хозяйством... Все это порождает тягостное
ощущение растянутой во времени агонии -
продолжающейся гибели российского села и
вырождения его жителей, виной чему они стали сами.
Иногда истина банально звучит только потому, что
она и есть банальна: жить надо, а не пить, находить
для себя какое-то дело, а не прозябать все время в
пьяном угаре, не винить во все бедах враждебный
мир, но и предъявлять счет самому себе... Но,
видимо, действительно пророческие слова
Михалкова, объясняющие все это самоедство,
что русскому человеку "важно не как жить, а для
чего жить".
|
|
